Текст книги "Мираж"

Автор книги: Владимир Рынкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 37 страниц)

12

С наступлением лета он почти всегда ходил в Корниловской форме и часто улыбался. Денщик Фёдор не мог нарадоваться: всё у хозяина хорошо, значит, и у него хорошо.

Французская нота оказалась пустой бумажкой. Герой большой войны и «чуда на Висле» генерал Вейган обещал Врангелю содействие, и армию с довольствия не сняли. Генерал Миллер, командующий на Гражданской войне Северной армией, получил 600 тыс. долларов от русского посла в США, у которого остались средства не только царские, но и Временного правительства и даже правительства Колчака. Миллион франков перевёл на нужды армии русский агент в Токио. К тому же Врангель объявил распродажу невостребованных ценностей Петроградской ссудной кассы, эвакуированной в Сербию. Армия жила и даже строила себе памятник.

Проект утвердил Кутепов: каменный курган, а на нём – небольшой мраморный крест. Каждый обитатель лагеря Галлиполи должен был принести камень весом не менее 4 килограмм.

Памятник рос. Цвели цитрусовые, черешни, персики, абрикосы. За городом в степи щедро цвёл шиповник. Генерал выезжал в одиночестве на автомобильную прогулку не для любования цветочками, а чтобы спокойно обдумывать происходящее.

Орден Александра Невского создавать рано – Врангель поймёт, что это против него. Однако надо признать, что, кроме Кутепова, нет генерала, который мог бы командовать войсками в будущей войне с красными. И после обязательной победы он один может стать диктатором России. Он знает, как наводить порядок в этой стране. Но власть... Напрасно и барон мечтает. Есть великие князья Романовы: и Николай Николаевич, и Кирилл Владимирович. На высшую власть генерал Кутепов не претендует, но эта высшая власть без него не сможет существовать. Вот Врангель... С ним надо быть очень осторожным.

Возвращение в лагерь – возвращение к неразрешимым проблемам. На этот раз совершенно неразрешимым. Те же осколочки солнца гребешками в проливе, те же алые пятна цветущего шиповника в горах, та же радостная мысль о скором приезде Лиды, но у штаба стоял Штейфон с потемневшим от надвигающихся бед лицом.

   – Александр Павлович, вы сейчас не ехали через порт? Не видели болгарский пароход?

   – Не видел. А что это за объявление вывешено у дверей штаба? Разве я приказывал?

   – Это и есть объявление о пароходе. Французы приклеили, и офицер просил под мою ответственность, чтобы не срывали. Объявляется набор желающих уехать из лагеря на работу в Болгарию. Здесь указано, что русское командование не имеет права препятствовать людям уезжать.

Кутепов просмотрел объявление, вздёрнул бородку, посмотрел на Штейфона так, будто он в чём-то виноват, и молча направился к своему дому. Пройдя несколько шагов, обернулся и сказал:

   – Никаких мер не принимать. Пусть уезжают.

13

Утром дежурный доложил, что на пароход погрузились более 700 человек и люди продолжают туда идти. В лагере – смятение, собираются группами, обсуждают.

   – У вас всё? – спросил генерал.

   – Так точно.

– Тогда возьмите этот приказ – я его подписал. Передайте генералу Штейфону. Пусть оформит и немедленно доведёт до сведения всех офицеров и солдат лагеря.

Прибежал взволнованный Штейфон.

   – Александр Павлович, – воскликнул он. – Они уйдут все. Они устали от недоедания и дисциплины. Сегодня брошены все работы. Даже камни к памятнику не носят.

   – Мы с вами, Борис Александрович, не поедем в Болгарию? Нет? И кроме нас, ещё кто-нибудь не поедет. Так давайте же работать.

   – Но вы же дали пять дней свободного выезда с 23 мая по 27-е! За эти дни могут уехать все.

   – Да. По 27-е. Уехавшие позже считаются дезертирами. В лагере сейчас почти 8 тысяч русских офицеров. Никогда не было и не будет, чтобы тысячи русских офицеров добровольно, без всяких угроз сорвали с себя погоны ради того, чтобы превратиться в чернорабочих. У нас с вами много работы. Надо заканчивать памятник. Скоро приедет Лида, и я обещал ей показать готовый памятник и организовать торжественное открытие. Давайте подумаем, как это лучше сделать.

27-го Кутепов поздравлял Штейфона, посмеиваясь: в Болгарию выехали всего 2000, в большинстве своём солдаты.

14

Излюбленное место прогулок – окраина лагеря со стороны пролива. Можно увидеть огромный красный шар солнца на закате, быстро тонущий в море за скалами, можно, пригнувшись к земле, заметить волшебный зелёный луч. Мохов доказывал Воронцову, что видел зелёный луч, и теперь его ожидает счастье.

   – Почему не уехали в Болгарию? – спросил Воронцов. – Вы молоды, у вас всё впереди, и счастье бы нашли.

   – Я русский офицер и, надеюсь, в Европе найду для себя место. Может быть, вы поможете? Вы тоже ведь не захотели в рабочие.

   – Я здесь остался... Вам, Коля, не понять. Я остался здесь как христианин, чтобы противостоять антихристу. Кажется, мне удаётся.

Быстро наступила тёмная ночь с далёкими предгрозовыми зарницами, и пришлось Воронцову объяснять своему незнающему спутнику, почему на юге сумерки такие короткие и вечер сразу переходит в ночь. За разговорами не так свернули и вышли к дому Кутепова. Из окон падал свет. У крыльца сидел денщик Фёдор. Он вежливо поднялся и отдал честь.

   – Ладишь с генералом, Фёдор? – спросил Мохов.

   – Нынче генерал добрый. «Боже, царя храни» напевает. Генеральша же приехала. Но теперь новый распорядок: по вечерам его превосходительство один гуляет по лагерю. Вот сейчас будет выходить. Вы, господа офицеры, ежели не к нему, так шли бы.

   – Вы идите, Мохов, а я хочу обратиться к генералу. Неотложно. Целый вечер думаю.

Мохов ушёл. Воронцов встретил генерала шагах в двадцати от дома.

   – Ваше превосходительство, разрешите обратиться по неотложному вопросу?

   – Дня нет? В чём дело, господин Воронцов? Церковные каноны нарушены?

   – Боюсь, будут Божьи законы нарушены. У вас лежит на утверждении приговор Щеглову. Человеку всего 45 лет, но он устал от нашей жизни. У него нет близких. Нервное расстройство. Стал сплетничать. Сам признался и раскаялся. Многие офицеры ждут, что вы отмените смертный приговор.

   – Подумаю. Спокойной ночи.

Отвыкший от общества жены, генерал один гулял по вечерам, обдумывая дела армии, которые были не так уж хороши.

К концу года лагерь придётся закрывать. Врангель и Шатилов договариваются о переводе войск в Болгарию и Сербию. Войска останутся армейским корпусом, и у Врангеля не будет повода снять его, Кутепова, с должности. Однако следующим шагом, по-видимому, будет роспуск армии, и этого допустить нельзя. Надо думать. В России Ленин объявил нэп, разрешили торговлю, антоновцев разгромили. Единственно что можно сделать сейчас, – это высадиться на Кавказ и Кубань. Там острое недовольство центральной властью. Думай же, генерал от инфантерии Кутепов. Если армия бездействует, то армии нет. Если нет армии – нет и тебя.

Он вышел в степь, над горизонтом вспыхнула ослепительная зарница. Густой предгрозовой ветер ударил в лицо мелкой цветочной пылью. Из темноты появилась женская фигура. Он узнал Марию Захарченко.

   – Добрый вечер, Александр Павлович. Один гуляете?

   – Так же, как и вы.

   – У меня никого нет. Я всегда одна.

   – Несколько раз встречал вас с одним офицером.

   – A-а... с Максимом Павловичем. Мы с ним разговариваем о войне. Он никак не может смириться с тем, что я женщина-солдат. Стреляю и рублю не хуже мужчины. Других разговоров у нас с ним нет. А к вам жена приехала, а вы один.

   – С ней я днём гуляю.

   – Я рада за вас. И за себя.

   – Почему за себя? Не понимаю вас, Мария.

   – Вы – единственный мужчина, о котором я думаю, как о мужчине. Вы – настоящий воин, смелый в бою и не боящийся чужой крови, как большинство этих интеллигентиков. Пока вы были одни, я мучилась и боролась с собой. Боялась, что вдруг потеряю стыд и приду к вам. Хорошо, что она приехала. Прощайте.

Мария вдруг приблизилась к нему, поцеловала куда-то рядом с бородой, засмеялась и исчезла во тьме.

Он вернулся домой в состоянии, которое не смог бы объяснить словами, но знал, что все его дела верны, все его мысли точны, все его поступки необходимы. Взял смертный приговор военно-полевого суда полковнику Щеглову и решительно написал: «Утверждаю. Кутепов».

Полковника расстреляли в два часа ночи. Рассказывали, что он до последней секунды надеялся на помилование.

15

12 июля состоялось производство юнкеров в офицеры. Всё происходило по традиции: вынос знамён, поздравление генерала, вызов юнкера из строя и вручение ему погон подпоручика, а главное – солнце целый день, и, конечно, блестящий парад под оркестр.

После торжеств ещё толпились на плацу. Воронцов подошёл к Марии – нельзя было не увидеть её счастливую улыбку, превращающую её в девушку, едва ли не в девочку. Максима Павловича она приветствовала такой же счастливой улыбкой.

   – Какой чудесный праздник, – сказала она, – и сегодня как раз день ангела Александра Павловича. Он приглашает всех офицеров.

   – Здесь я был обязан присутствовать по долгу службы – туда я не пойду.

   – Не ходите, – Мария презрительно шевельнула губкой, – вас никто не тащит. Я знаю, что вы не любите генерала. И знаю, почему.

   – Почему же?

   – Не скажу. А на открытие памятника 16-го придёте? Или по долгу службы? Да. Июль – месяц праздников.

Не может какой-то угрюмый капитан испортить настроение Марии.

   – Да. Июль – месяц праздников, – согласился Воронцов, – и начался он с того, что в ночь на 1 июля расстреляли полковника Щеглова.

Мария перестала улыбаться.

   – Он посмел выступить против генерала Кутепова, – со злостью сказала она. – Так будет с каждым, кто посмеет. Сама буду расстреливать. Берегитесь, Максим Павлович.

Она отошла от Воронцова, увидела оживлённого Кутепова, стоящего в кругу офицеров, и вновь на её лице возникла улыбка счастья.

16

16 июля памятник был открыт. Каменный конус около 5 метров высоты с мраморным крестом на вершине. Воронцову хотелось сказать – не с крестом, а с крестиком. Непропорционально мал казался этот общехристианский равноконечный крест. Может быть, символично? Может быть, мало христианского духа в том, что люди захотели увековечить памятником?

16 декабря Кутепов прощался с лагерем и с памятником. В такой же день со штормовым морем помойно-свинцового цвета, в какой год назад здесь всё начиналось. С группой уезжающих офицеров подошли к памятнику, подумали, повздыхали, поговорили. У многих на груди – памятные чёрные крестики с надписью «Галлиполи 1920—1921».

   – Вы целый год несли крест, – сказал Кутепов, – теперь этот крест вы носите на груди. Объедините же вокруг этого креста русских людей...

Воронцов и Мохов стояли сзади, в стороне от других.

   – Египетским пирамидам более 40 веков, – проговорил мрачно Воронцов, – их камни скрепила великая вера великого народа. Эти камни скреплены воинской дисциплиной, и они развалятся через несколько лет.

   – А надпись, а память? – возмутился Мохов.

   – Да. Надпись.

«Первый корпус Русской армии своим братьям-воинам, в борьбе за честь Родины нашедшим вечный приют на чужбине в 1920—1921 годах и в 1845—1855 годах в памяти своих предков-запорожцев, умерших в турецком плену».

   – В памяти России останется страшная Гражданская война, но я не хочу, чтобы героем войны в памяти остался Кутепов.

   – Недобры вы к генералу.

   – Вы знаете, что я прав.

   – Пожалуй. Жаль, что вон тот негодяй остался с нами, – Мохов указал на Белова. – И его начальник Самохвалов. Он же теперь контрразведка генерала Кутепова. А вы, Максим Павлович, неужели останетесь в этой армии неизвестно какого государства?

   – Не знаю. Уйти в монастырь или продолжить борьбу с Пиром антихриста?

– А если продолжить, то где? Я мечтаю куда-нибудь рвануть отсюда. Мои благодетели обещали собрать денег на дорогу до Парижа или Берлина. Обязательно куда-нибудь уеду. Не в нищей же разбитой Болгарии прозябать. Я молодой, хваткий, найду, как заработать.

– Тогда поезжайте в Париж. У меня есть друг, он сейчас, по-видимому, там и обладает средствами. Офицер. Но я знаю только имя и фамилию.

   – Русского человека найти в Париже по имени и фамилии – самое лёгкое дело. Едем вместе.

17

Пароход шёл на Восток, ближе к России, и Кутепов смотрел в ту сторону, придерживая фуражку от неприятного ветра с морскими брызгами, и море, и небо были окрашены в один противный помойно-серый цвет. Но он смотрел туда, где была Россия, которую он должен отвоевать. Другого дела для него на земле нет.

А тем временем в России нэп. Свобода торговли.

А тем временем в России...

Постановление Президиума ВЦИК:

   1. Объявить полную амнистию лицам, участвовавшим в военных организациях Колчака, Деникина, Врангеля, Савинкова, Петлюры, Булак-Балаховича и Юденича в качестве рядовых солдат, путём обмана или насильственно втянутых в борьбу против Советской России.

   2.  Предоставить им возможность вернуться в Россию на общих основаниях с возвращающимися на Родину военнопленными...»

1922

1

Первые русские слова в Париже Мохов услышал, выйдя из поезда на Лионском вокзале: двое мужчин в старых поношенных пальто вовсю матерились по поводу Генуэзской конференции, на которую «эти... хотят пригласить Ленина». Осторожно обратившись к ним, Николай Дмитриевич объяснил, что впервые приехал в Париж и никого и ничего здесь не знает. Мужчины в лад заявили, что здесь не пропадёшь, «наших много», только надо не зевать, погода хорошая – это сегодня ради его приезда пасмурно. Тот, что посерьёзнее, спросил о наличных деньгах, и Николай с чистым сердцем и спокойной душой заявил, что кошелёк его пуст. Мужчины посочувствовали, но потеряли к нему интерес. Посоветовали двигать в Латинский квартал – «Там все наши нищие живут», – сказал сочувствующий. «Перейдёшь Сену, пройдёшь Ботанический сад, Университет – вот там всё и начинается».

С небольшим чемоданом, в дешёвом новом пальто, купленном в Болгарии, и шляпе Мохов выглядел так, как полагается нищему эмигранту. Спросил у разговорчивых мужчин, не знают ли Леонтия Андреевича Дымникова. Сказали – не знают.

Но оказалось, что искомый Дымников достаточно известен в Латинском квартале, и вообще в Париже не трудно найти русского человека. Протащившись километров 5 по улицам и переулкам Латинского квартала, прицениваясь к гостиницам и меблированным комнатам, он вдруг прочитал на афишной тумбе рядом с рекламой концерта Вертинского объявление:

«Агентство

РУССКИЙ СЫЩИК

находит и возвращает всех и всё потерянное,

кроме России.

Леон Дымник

ул. Данциг, 14»

Конечно, это и есть тот самый Дымников или знающий его. Улица Данциг была в этом же районе. У дверей в аккуратный пятиэтажный дом такое же объявление, но на медной дощечке и с указанием: 1 этаж, кв. 7. Открыл Мохову высокий крепкий брюнет в белой рубашке с галстуком. На вопрос о Дымнике ответил, что хозяин здесь бывает редко, и все вопросы решаются с дежурным, то есть с ним, Шигариным.

   – Моё дело такое, что я русский офицер, был в Галлиполи, сейчас из Болгарии.

   – У нас сегодня такой день, что хозяин скоро приедет.

Я позвоню ему из кабинета, – сказал Шигарин, несколько изменив тон, и ушёл в кабинет, несмотря на то, что в холле Среди диванов, столиков и копий импрессионистов, был и телефон.

Выяснилось, что господин Дымник скоро будет. Однако прежде хозяина появился ещё один посетитель. Так же как и Мохов – в дешёвом пальто и шляпе. Русский, измученный хождением по чужому городу.

   – У меня есть дело для господина Дымника, для вашего агентства, – сказал он. – Моя: фамилия Арефьев. Я из России.

   – Я помощник господина Дымника Шигарин. Имею право рассмотреть ваше заявление и, может быть, буду им и заниматься.

Шигарин разорвал пакет, углубился в чтение многолистного заявления. По-видимому, текст был интересным – голова помощника то и дело покачивалась, и усмешка пробегала по губам.

Вскоре в офисе появился сам господин Леон Дымник, одетый, как полагается одеваться парижанину, имеющему средства.

   – Всё-таки «Форд» посильнее «Рено» тянет, – сказал он. – Так, какие у нас дела? Вы из Болгарии? Заходите в кабинет.

   – Письмо адресовано Леонтию Андреевичу Дымникову. По-видимому, это вы?

   – Какой вы догадливый.

Прочитав письмо, он задал несколько вопросов. Заинтересовался армией, спросил, где находится руководство.

   – Врангель в Сербии, Кутепов – в Болгарии, в Велико Тырново. Недавно в его честь болгары давали банкет.

   – Героев надо чтить. Ведь Кутепов – герой. Да, Николай Дмитрии?

   – Ваш друг Воронцов не считает его героем.

   – А вы?

   – С Максимом Павловичем согласен во всём, кроме его намерения уйти в монастырь.

   – Максим пишет, что вы дуэль на штыках выиграли. Поздравляю.

   – Какой там выиграл – негодяй остался жив. Доносчик. Клеветник. Сейчас его в кутеповскую контрразведку взяли. Нашли специалиста.

   – Как у вас с деньгами, Николай Дмитриевич? Приехали сюда зарабатывать?

   – Надеюсь.

   – Мне кажется, что вы будете полезным сотрудником в моём агентстве. Работа живая. Плачу хорошо. Согласны? Прекрасно. Сейчас как раз появилось новое дело – вот вы и подключайтесь.

С Арефьевым разговаривали втроём.

   – Я брат Сергея Матвеевича Арефьева, Митрофан. Сергей был поручиком в армии Деникина и погиб под Орлом в октябре 19-го. Жена Сергея Зина, получив официальное письмо с известием о его смерти, сразу слегла и зимой умерла.

   – Умерла? – удивился Леонтий.

   – Чего ж удивляться? Какая зима была. Перед самой её смертью Зину навестила сестра Вера. Она уехала сразу после похорон, а вскоре обнаружилось, что пропали все драгоценности Зины. Мы их прятали в надёжное место, но сестре Зина его показала. Даже браслетик подарила. А та украла всё, даже документы и фотографии. Я пытался её найти, но она исчезла. По некоторым данным, бежала на Юг, а затем за границу. Один знакомый сумел сообщить мне, что Веру видели в Париже. Я надеюсь, господин Дымник, что вы отыщите эту женщину, и с помощью французской полиции мы вернём всё, что можно вернуть. Мне о вас говорили, что вы раскрывали и более серьёзные хищения.

   – Во сколько вы оцениваете похищенные ценности? – спросил Дымников.

–100 тысяч франков.

   – Бели моё агентство примет это дело, то мы должны заключить договор и получить хороший аванс. Примерно 10 тысяч.

   – Может быть, мы договоримся на процент от возвращённых ценностей?

   – Нет. Агентство не может рисковать. Впрочем, я подумаю. Прошу вас, господин Арефьев, подождать в холле, дока мы будем изучать ваши документы и обсуждать дело.

Документов было немного. В паспорте погибшего Сергея вписана жена Зинаида, и есть отметка о выдаче ей вида на жительство. Вера, украв вид на жительство, отправилась с ним в путешествие. Свадебное фото Сергея и Зины 1915 года. Вере здесь делать нечего. Фотография двух сестёр с подписями – это материал. Копия скорбного письма генерала Скоблина о гибели Арефьева, которое Вера выпросила в полку во время отступления. Подлинник украсть не могла – тогда в доме он, вероятно, был где-то на видном месте. Ещё справки от разных властей.

   – Ну что, господа, у французской полиции есть основания задержать Веру Федотовну Никонову за въезд в страну по подложным документам и за похищение ценностей?

Опытный Шигарин высказался быстро и определённо:

   – Незаконный въезд – да. Хищение – нет.

   – Понадеемся на чистосердечное признание или на именную драгоценность – какое-нибудь колечко с инициалами. Заветный вензель.

Леонтий напряжённо обдумывал особую цель намечаемого дела, о которой не должны знать исполнители. Мысленно всё получалось как будто просто. Однако придётся удивить своих помощников.

   – Найдём даму? – спросил он.

Оба дружно ответили, что найдут. Уже и Мохов становится сыщиком.

   – Не так это легко, как вам кажется, – сказал Дымников. – Она – типичная парижанка: рост, фигура, глаза.

   – Вот глаза-то русские, – сказал Мохов, – большие, неподвижные.

   – Так это они на фото неподвижные, – возразил Леонтий.

   – По фото видно, что они и в жизни неподвижные, – упрямо заявил Мохов.

Леонтий всмотрелся в фотографию – выходит, в Новороссийске он спал не с Зиной, а с Верой.

   – Моё решение: заказ принимаем, срок 2 недели, аванс не берём. Цена работы – 10 процентов от возвращённых ценностей, но не меньше 10 тысяч франков.

   – Без аванса – эта зря, – возмутился Шигарин.

   – Пока работаете вдвоём. Шигарин, конечно, старший. Я руковожу, в основном, из кабинета или издали. Может быть, схожу с вами на Пигаль вечерком. Всё. Шигарин, оформляйте.