Текст книги "Мираж"

Автор книги: Владимир Рынкевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 37 страниц)

   – Я не оратор, – резко ответил Кутепов, – и на трибуну не полезу. Но знайте: гвардия против, и она скажет своё слово.

   – Только, пожалуйста, не сегодня.

Устроились у окна. Меженин разочарованно махнул рукой:

   – Военная дисциплина. Приказано молчать – будут молчать. Немецкая идея не пройдёт. Неужели нас снова поведут умирать под Екатеринодар?

С первых слов доклада генерала Алексеева стало понятно, что Игорь прав.

С характерным стариковски виноватым лицом Алексеев усталыми красноватыми глазками обегал зал, уговаривая взглядом соглашаться с ним, не спорить, не возражать.

   – Немцы – наши жестокие и беспощадные враги, – говорил он. – Такие же враги, как и большевики...

Из зала раздался уверенный сильный голос:

   – Да, но это враг культурный!..

   – Господа, не будем перебивать Михаила Васильевича, – вступился Деникин.

   – Правильно сказал, – шепнул Меженин. – Немцы – бывшие враги, а этот дряблый генеральчик заснул в 15-м году, а сегодня проснулся и пришёл сюда. Ещё Салтыков-Щедрин знал, что у русских генералов мозги отсутствуют. Этот наш его осадил. Здесь много наших. На днях соберёмся и будем обсуждать наши планы. Упускать союз с немцами, которые сейчас бьют французов и англичан, – это самоубийство.

Алексеев же продолжал говорить о нечестной политике немцев, об их огромных потерях во Франции, об истощении духовных и материальных сил германской нации, о будущем России, если она пойдёт на союз с Германией: «Политически мы будем рабами, экономически – нищими...»

Леонтию и Игорю было скучно, и они шептались о своём: о недавнем прощании с братьями Гулями, покинувшими армию, о популярных медсёстрах. Роману Гулю оба прочили литературное будущее: талантливый, начитанный, пишет стихи.

   – Ты же, Игорь, хотел расстрелять его за дезертирство.

   – Его – нет, но многих бы положил. «Переполнена земля лишними, испорчена жизнь от чрезмерного множества живущих», – так сказал Заратустра.

На них зашикали – поднялся Деникин. Говорил как человек не только убеждённый в своей правоте, но и точно знающий, что с ним никто не станет полемизировать. Отстаивал свой знаменитый лозунг: непредрешённость государственного строя России. Кутепов, слушая, вертелся возмущённо, что-то шептал сидящим рядом.

   – Армия не должна вмешиваться в политику, – говорил Деникин. – Единственный выход – вера в своих руководителей. Кто верит нам – пойдёт с нами, кто не верит – оставит армию. Что касается лично меня, я бороться за форму правления не буду. Я веду борьбу только за Россию.

«Земский собор» закончился тем, что поднялся восторженный Марков и громогласно заявил:

   – Мы все верим в своих вождей и пойдём за ними!

Вышли в нежный простор майского вечера, где и дышалось, и шумелось по-другому. Где-то далеко всё ещё пел бандурист.

   – Я его хвалил, – вспоминал Меженин. – Написал ему на память: «На войне гражданской бандурист поёт, и в степи Кубанской вновь любовь живёт».

Собрались под видом вечеринки у Меженина – пустой дом, голый сад – тайком не подберёшься. Некоторых Дымников знал: среди них капитан Ермолин, оказавшийся здесь, потому что был готов идти с кем угодно, лишь бы скорее поставить к стенке Ульянова и Бронштейна. Был здесь и Путилин – с ним не виделись с октября. Полуобнялись. Путилин сказал: «Надо было ещё тогда с немцами договариваться, до Бреста. Чтобы не успели пол-России продать...»

Однако тайное совещание не состоялось. Доктор Всеволжский озабоченно сообщил:

   – Совещание откладывается по очень серьёзной причине: в наших рядах оказался провокатор. Многие из вас готовы тайно выступить против гибельных планов Деникина и Алексеева. Провокатор пообещал выдать всех. Пока он этого не сделал...

Участники заволновались. Одни требовали какой-то проверки, другие обыска, третьи предлагали просто разбежаться. Доктор, открыто выступавший в армии за союз с немцами, разумеется, сам не опасался разоблачения, но другие могли сказать о нём лишнее.

   – Пока провокатор этого не сделал, – продолжал Всеволжский, – и не сделает. Он не знает, что один из руководителей нашей организации находится в ближайшем окружении Деникина. Это он обнаружил анонимный донос, предупредил меня и поостерёгся приехать сюда. Совещание переносится. К сожалению, должен сообщить вам, что армия на днях выступает...

   – Куда?

   – Опять не в Москву, а на юг, господа.

1918. ИЮНЬ

И вновь звучала металлически резкая команда Кутепова:

   – Вперёд! Ровный шаг. Дистанция в цепи на четыре человека. Винтовки наперевес! Огонь не открывать! Смотреть врагам в лицо!.. Вперёд, лейб-гвардейцы! За Царя, за Родину, за Веру!..

Теперь он командовал бригадой – несколькими полками 2-й дивизии. Шёл впереди, фуражка на затылке, бородка вперёд. Не оглядывался. Боялся: оглянется – погибнет. Так и случится когда-нибудь.

   – Господин полковник, – крикнул ему из цепи кто-то из офицеров, – генерал Деникин в цепи на том фланге.

   – Жалко, что на том – не услышит, что мы сражаемся за Царя.

Шли молча, с винтовками наперевес, ровным грозным шагом, падали многие, пытались встать, ползли или просто затихали. Ряды смыкались – держали дистанцию. Приближались окопы красных, их стрельба становилась редкой, беспорядочной, и происходило ожидаемое: кто-то из красных кричал: «Пропали, братцы!.. Спасайся, хлопцы!.. Бросай всё!..»

И для красных начиналось самое страшное: их догоняли, убивали, кололи штыками, толпившихся с поднятыми руками брали в плен.

Утреннее степное солнце слепило глаза Кутепова – не мог разыскать взглядом Деникина. Наверное, уехал. Но бой-то видел! Знает теперь, что такое кутеповская атака.

   – Пленных туда, в овраг, – командовал Кутепов. – Нечего перед нашими сёстрами милосердия грязным бельём трясти. А это кто такие?

   – Я взял в плен двух комиссаров, господин полковник, – объяснил капитан Путилин, выталкивая вперёд двоих в гимнастёрках с красными звёздами на рукавах.

   – Не знаете, что делать с пленными, капитан?

   – Но они комиссары, может быть...

   – Может быть, если бы здесь в степи росло дерево, я приказал бы их повесить. Действуйте, капитан, можете прямо здесь. Не обязательно в овраг – комиссары же.

Осунувшиеся помертвевшие лица. На одном – угрюмая ненависть, на другом – предсмертные слёзы, восторг перед доблестью старшего товарища.

   – Куда встать? – спросил угрюмый. – Куда смотреть?

   – Да хоть так, да хоть туда, – замялся Путилин.

   – Капитан Путилин, огонь! – скомандовал Кутепов, и когда трупы комиссаров тащили к оврагу, пожаловался Соболю: – Иной офицер и храбрый, и владеет собой в боях на редкость, в атаки на большевиков ходит бесстрашно, а возьмёт в плен комиссара, и всё-таки ведёт его ко мне. Скажешь – расстрелять, и этот же офицер выполнит моё приказание. А вот самому взять на себя нравственную ответственность за расстрел не всякий решается.

В овраге стреляли, кричали, стонали, плакали. Когда всё кончилось, Дымников ждал, что оттуда появится Меженин, однако его не оказалось.

1918. ИЮЛЬ

И вновь шла ровным шагом кутеповская цепь с винтовками наперевес, не открывая огонь, глядя в лицо врагу, но... враг не отступал! Не бежали в панике из окопов красноармейцы, а вели смертельно меткий ружейно-пулемётный огонь. Всё чаще падали атакующие, и уже не хватало офицеров, чтобы заменить упавшего и сохранить дистанцию в цепи.

   – Не бегут, а усиливают огонь! – крикнул Дымников корниловцу, идущему справа.

Как бы в ответ на его слова прямо на них забил новый пулемёт, и осколками солнца отлетали от него вспышки. Корниловец упал и не двигался. Слева шёл капитан Путилин. Его тоже ранило, он что-то крикнул, упал, попытался ползти. Дымникову показалось, что он контужен, или хотелось, чтобы показалось, и он лёг.

   – Господа, стыдно! – закричали в цепи – оказывается, легли все.

Впервые кутеповская цепь легла под выстрелами красных.

Кричали сзади, спереди, слышались резкие команды Кутепова, Дроздовского, других командиров, но люди не поднимались.

И вдруг красные окопы ожили – черно-серая лента прорезала степь: поднялись красноармейцы и матросы-черноморцы с затопленных в Новороссийске кораблей.

   – Придётся ретироваться, – стыдливо крикнул кто-то из офицеров.

Кто-то первым поднялся и побежал назад. За ним другой.

   – Господа, стыдно! – кричали одни.

   – Временно и вернёмся, – кричали другие.

Громко, до крика стонут раненые:

   – Господа! Возьмите нас!

Офицеры бежали или проходили быстрыми шагами, не замечая лежащих раненых.

   – Христиане вы или нехристи? – кричал раненый офицер.

   – Куда же мы возьмём? – нелепо оправдывался кто-то.

Вдруг Леонтий услышал свою фамилию:

   – Дымников! Поручик Дымников! Я здесь. Я ранен в ногу. Помоги мне!

Это кричал капитан Путилин. Леонтий пробежал мимо, словно не слыша, не замечая. Потом всё же замедлил шаги и посмотрел туда, где лежал раненый. Уже недалеко падала» я поднималось красное знамя, различались крики наступающих:

   – Бей контру!.. Дави офицерье!

Дымников видел, как Путилин торопливо достал наган – было неудобно: лежал на правом боку, – и так же поспешно выстрелил себе в висок. Прикорнул к земле, шевельнулся, укладываясь поудобнее.

Остановились на ночь за ручьём. Совсем близко, на противоположном берегу, хозяйничали красные. Они выкрикивали непристойные оскорбления, пели: «Смело мы в бой пойдём за власть Советов...»

   – Нашу песню украли, – возмущались офицеры. Самым страшным были крики пленных офицеров – их живьём бросали в огни костров.

   – Хорошо белая свининка пахнет? – кричали с того берега. – Завтра всех вас поджарим!..

Меженина не было видно, и Леонтию казалось, что это он там визжит от ужаса, поджариваемый на костре.

1918. АВГУСТ

Они встретились в освобождённом от красных Екатеринодаре. Оказывается, Меженин под Кореневской был легко ранен в бедро, теперь выздоравливал и ходил с красивой резной палочкой не из необходимости, а из кокетства. Говорили обо всём, неспешно обходя различные заведения с названиями типа «Офицерское кафе». О неизбежном крахе германской армии после наступления союзников 8 августа, о расстреле красными бывшего царя и его семьи, о Шульгине[28]28
  Шульгин Василий Васильевич (1878—1976) – русский политический деятель, монархист. Депутат Государственной думы 2—4-го созывов. Вместе с Гучковым принимал отречение Николая II. После октября один из организаторов антисоветской борьбы. Эмигрант. В 20-е гг. в СССР были опубликованы его воспоминания «Дни» и «1920». В 1944 г. он был вывезен из Югославии и до 1956 г. по приговору советского суда за контрреволюционную деятельность находился в заключении.


[Закрыть] и Кутепове, выступавших за провозглашение нового монарха, о недовольстве этим Деникина...

   – Зато Александр Павлович получает новую должность. Кстати, я тоже. Кутепов – Черноморский губернатор со штабом в Новороссийске. Я – получаю штабс-капитана и перехожу в артиллерию, в 1-ю дивизию.

После пятого или шестого заведения, где Леонтий с Межениным пили какое-то кислое вино, уже не разбирая вкуса, им показалось, что начались галлюцинации – на противоположной стороне улицы в тени акаций медленным прогулочным шагом двигалась пара: полковник Кутепов, по обыкновению в пригнанной выутюженной форме, выбритый, аккуратный, сосредоточенный, а рядом – красивая полноватая блондинка в розовом платье, с изящной французской сумочкой в руке.

   – Иль это только снится мне? – воскликнул Меженин.

   – Почти под рост, – заметил Дымников.

   – Она ненамного выше. Да ещё каблуки.

   – Следить неудобно, однако пройдёмся немного в ту же сторону.

Пара разговаривала увлечённо, однако о чём-то серьёзном, не о том, о чём говорят заинтересовавшиеся друг другом мужчина и женщина. Если бы Игорь и Леонтий могли слышать их разговор, то ничего интересного не узнали бы.

   – О ваших подвигах я читала всё, – говорила дама. – В газете «Вечернее время» очень хорошо описывают события. Бои под Лежанкой, Белой Глиной, Кореневской... Я читала всё. Такое счастье, что мне удалось поговорить лично с вами. Я просто не знала, как пройти к «Кубани», и вдруг вы!

   – Лидия Давыдовна, – с искренней горячностью возражал Кутепов, – не надо называть меня героем – я исполнял свой долг командира. Героями были они, те офицеры и юнкера, что шли под моей командой. Бесстрашно шли на врага. И многие, многие полегли там. Это были лучшие из лучших русских воинов, русских людей. Они не знали страха и сражались не за партийные идеи, а за Россию. Без единого выстрела, во весь рост шли на пулемёты, и красные банды не выдерживали и бежали. Таких людей, какими были участники Кубанского похода, мы больше не увидим. Почти все они остались там, в степи. Никто из родных не плакал над ними, никто не пел панихиды, только степные ветры бьются о кресты и только тучи льют слёзы. Наша общая мать Россия помнит о них. Помнит, что они умирали за неё. Когда погибла империя, и теперь, когда государя расстреляли, я думал, что в этом мире мне больше нечего жалеть. Однако память о героях Кубанского похода навсегда останется в моём сердце.

   – Я, как балтийская дворянка, считаю, что настоящий мужчина обязан быть воином, рыцарем. А женщина должна его любить, помогать ему и... оплакивать, если так повелит судьба.

Они попрощались у гостиницы «Кубань», где проживала дама, и Кутепов своей быстрой походкой направился к себе, в номера, предназначенные для старших офицеров.

   – Лео, я умоляю тебя: пойди к Кутепову и расспроси его обо всём, – взмолился Меженин. – Деникин назначил его губернатором – это, конечно, наказание за монархизм, но должность почётная. Ты же знаешь, что Деникин сегодня беседовал с ним утром больше часа. Они обычно говорят откровенно. Тебя Кутепов любит. Спроси его: что дальше? Зачем нас опять привели в этот Екатеринодар? В России чешский мятеж[29]29
  Чешский мятеж – выступление в мае-августе 1918 г. в Поволжье, на Урале и в Сибири бывших военнопленных чехов (около 45 тыс. чел.).


[Закрыть], войска Комуча[30]30
  Комуч – комитет членов Учредительного собрания – антисоветское правительство на территории Среднего Поволжья и Приуралья. Создано в Самаре в начале июня 1918 г. после захвата города белочехами.


[Закрыть], эсеровские мятежи, а мы сидим здесь. Почему? Он тебе скажет. Он не умеет молчать. Он проболтается. Иди и поговори с ним. Почтительно и патриотично. Мы – за царя.

Дымников согласился.

Долгая южная жара не спадала до вечера, а захмелевший Меженин почему-то никак не мог найти затенённую улицу – куда ни повернёт: солнце в лицо. Ему помогли. Его остановил капитан с равнодушным незаметным лицом и сказал:

   – Штабс-капитан Меженин, вы приглашаетесь для беседы в контрразведывательную часть Штаба армии.

   – Там хоть не жарко?

   – По-всякому бывает.

Обыкновенный частный дом. На скамейке у дверей – два поручика с теми же равнодушно-незаметными лицами. В коридоре – часовой с винтовкой. В кабинете за небольшим столом рыжеволосый, рыжеусый полковник.

   – Полковник Орлов, – представился он, – начальник Ростовского пункта контрразведки армии. Здесь временно. О вас знаю всё. Зачем вы это написали?

Полковник показал записочку, заканчивающуюся требованием выплатить автору 5 тысяч марок. Растопленные вином и жарой мозги Меженина никак не могли освоить целостную картину происходящего, но какая-то природная русская хитрость помогала отвечать на вопросы.

   – Не я.

   – Кто?

   – Жарко у вас. И вино, знаете...

   – Петрачков, квасу похолоднее! Так кто же написал?

Меженин вдруг вспомнил слово «Рыжий», которое однажды обронил на тайном совещании доктор Всеволжский. Доктор сказал: «Рыжий это не разрешит». Он имеет право не разрешать – он руководитель заговора.

   – Вы же всех наших знаете, – сказал Меженин. – Кто-то подделал мой почерк.

   – И левой рукой.

   – Иногда пишу стихи левой рукой.

   – По стихам тебя и поймали. Знал же, что записка придёт ко мне, и я тебя расстреляю, как предателя.

   – Но я не писал!

   – Может быть, и не писал – эксперты у нас – так себе. Но здесь что-то не так. Чувствуется ещё одна рука. И, наверное, красная. А денег я вам дам. Конечно, не 5 тысяч, а всего 500 донскими рублями. А вы мне расписочку: «За передачу информации, необходимой для связи с германским командованием». Пишите, пишите – никто не знает, где вы, а Екатеринодар – город опасный. Ещё не всех расстрелянных похоронили. Подписали? Вот и хорошо. Будем иногда встречаться.

Пришлось Меженину напиться окончательно, петь с какими-то девками «Белой акации гроздья душистые», называть их тургеневскими женщинами... Не помнил, как добрался домой. Дымников разбудил его на рассвете. Нашли бутылку чего-то красного кислого, заварили чай, и Меженин услышал такое, что никогда бы не мог предположить при всём своём умении анализировать происходящее.

   – Ты погоди, – останавливал Игорь. – Я ещё не проснулся. Во сне кого-то расстреливал. Знаешь, под Тимашевской я расстрелял еврея комиссара, он был похож на... Надо было фамилию спросить. Тот был не то Вайнштейн, не то Майнштейн... Один знакомый моей жены. Тоже комиссар. Он мне сейчас снился. Давай ещё чайку и сначала расскажи. Не могу поверить.

   – Мне не надо было ждать встречи Кутепова и Деникина. Если они и спорят по поводу монархии, то в остальном – полное единство. Ещё в Егорлыцкой Кутепов одобрил новый Кубанский поход. Согласился с командующим. И знаешь, почему?

   –  Ты говорил, но я не могу поверить. Не могу представить.

   – Представь, что я, Антон Иванович, с поповским лбом и приказщичьей бородкой, утираю слёзы по разваливающейся России и объясняю тебе: «Игорёк, мы же все русские люди. Красные войска сейчас отбивают немцев, рвущихся на Кавказ. Если мы ударим на Царицын, в тыл красным, немцы прорвутся и Россия потеряет ещё одну огромную территорию. Мы не должны мешать красным сражаться с немцами. А какие талантливые командиры есть у красных. Например, Сорокин[31]31
  Сорокин Иван Лукич (1884—1918) – кубанский, казак, участник Первой мировой войны. В Гражданскую войну за несколько месяцев прошёл путь от командира казачьего отряда, помощника командующего Юго-Восточной армией и Главкома войск Кубано-Черноморской республики до Главкома вооружёнными силами Северо-Кавказской Республики, командующего войсками Северного Кавказа. Будучи командующим 11-й Красной армией в октябре 1918 г. поднял мятеж против советской власти. 2-й Чрезвычайный съезд Советов Северного Кавказа объявил Сорокина вне закона. До суда его заключили в тюрьму, где он был убит.


[Закрыть]. Мы могли бы вместе сражаться против немцев...»

   – Так зачем же ты, Антон, такой-сякой Иванович, погнал нас погибать в степь? Там же остались лучшие.

   – «Понимаешь, Игорёк, надо же было оправдать Белое движение. Но я немного мешал красным сражаться с немцами. Так, кое-где по железнодорожным узлам. И устояли ведь против немцев. До самого 8 августа...»

   – Замолчи, подголосок. Воевали, чтобы воевать. Шли на пулемёты и умирали, чтобы красные спокойно отбивались от немцев. Всё! Мираж кончился! Начался бред!

Меженин сел на кровати во всей своей похмельной неприглядности и сказал, словно кому-то угрожая:

   – Теперь я знаю, что мне делать.

   – Что?

   – Это – личное. Каждый должен решить сам за себя.

   – В данное время – послужу в артиллерии и потом подамся в Харьков.

   – Думаешь, мужичок Деникин, жалеющий красных и влюблённый в Сорокина, возьмёт Харьков?

   – Не он один. Сейчас там Врангель[32]32
  Врангель Пётр Николаевич (1878—1928) – барон, генерал-лейтенант. Один из главных руководителей Белого движения. С 1918 г. в Добровольческой армии. С 1919 г. – командующий Кавказской Добровольческой армией, затем Кавказской армией. С апреля 1920 г. – Главнокомандующий ВСЮР, с мая – Главком Русской армии, в ноябре эмигрировал. В1924 г. создал и возглавил Русский общевоинский союз (РОВС).


[Закрыть] появился. Из тех, из баронов. Ему дали конницу.

   – Этот убеждён, что призван спасти Россию, а может быть, даже и царствовать. Немецкие бароны – они такие. Значит, мираж не кончился.

   – А Кутепов с дамой – это мираж или бред?

   – Это... Это, Лео, выше моего понимания. Это – свершение. Может быть, даже любовь!

Странная встреча с дамой, заблудившейся в незнакомом городе, разбудила в Кутепове нечто почти забытое, но совсем не офицерско-юнкерское. Вспоминая её сочувственно-внимательные голубые глаза, голос искренней, слегка смутившейся женщины, называющей его героем, он не думал о неожиданном романе, о естественном проявлении дремавшей чувственности. Он вообще не думал, а слушал музыку, вернее, вспоминал. Когда на экране кинематографа появлялась Вера Холодная в роскошных одеждах, с горькой печалью на лице, тапёр от пустых ритмичных аккордов переходил к медленной серьёзной и грустной мелодии, и возникало желание быть рядом с этой женщиной, защитить её, успокоить, спасти.

Но это было в Екатеринодаре. На следующий день после встречи он уехал в Новороссийск. Набрать исполнителей не составило, труда, главное – окружить себя своими. Взял Соболя, Ермолина, своего нового адъютанта капитана Ленченко – бывшего марковца, но весьма интеллигентного.

«С сего 13 августа...»

Так начиналось объявление, приклеенное на заборе Новороссийского рынка. Бывшие минёры с эсминца «Керчь», друзья Вожакин и Курочкин_гвнимательно прочитали о том, что с 13 августа гвардии полковник Кутепов назначен Черноморским военным губернатором, о том, что он будет беспощадно бороться с большевиками, бандитами, мародёрами и т. п. Вроде бы друзей, ставших рыбаками, это не касалось. Им бы уйти вместе со всеми моряками черноморского флота к Сорокину или к Кожуху, но в сумасшедшие июньские дни, когда все сначала митинговали, а потом топили корабли Черноморского флота, во время разгрузки Вожакину ящиком перебило ногу, и он сильно хромал, а Курочкин остался с другом. Летом и крыша не нужна, а осенью двинут куда-нибудь, скорее всего, к Вожакину – его дом почти рядом: на Маныче.

13 августа, как уже не раз бывало, они задержались с приятелями-рыбаками после торговли и засели сначала в кабаке, а потом, когда заведение закрыли, расположились в садике на привычном месте, где иной раз можно и переночевать. Потребовалась дополнительная бутылка, Курочкин сказал: «Я знаю, где», и...

Он должен был бы уже вернуться, а услышались не его одинокие шаги, а дружный и грозный топот копыт. 13 августа новый губернатор производил ночной объезд Новороссийска. С ним на площадь выехали ещё человек 15. Из садика все мгновенно исчезли, Вожакин успел заползти в яму за мусорными ящиками.

Курочкина схватили на площади пьяного, с бутылкой, без документов. Рванули рубаху – тельняшка. Поставили в ряд к другим. Кутепов лично обошёл всех, взглянул на каждого и для каждого одно слово: «Повесить».

Когда на другой день Курочкина хоронили на рыбацком кладбище, Вожакин кричал:

   – Прощай, Степа! Морской клятвой клянусь: отомщу за тебя! Не жить гаду Кутепову!..

Кроме казней, новый губернатор назначил в губернаторском доме регулярные часы приёма чиновников и населения.

В один из первых дней на приём явился поручик Макаров. Полковник помнил в лицо только сослуживцев или врагов, если они оказывались близко – в бою или в плену. Ничем не примечательного, кроме светлых волос и хитрого прячущегося взгляда, юного поручика, когда-то случайно оказавшегося соседом в опасном поезде, Кутепов не узнал. Поручик, наверное, того и добивался. С серьёзным не по летам лицом подал документ, удостоверяющий, что предъявитель сего, поручик 1-го офицерского стрелкового полка П. В. Макаров, есть адъютант командира 3-й дивизии Добровольческой армии генерала Май-Маевского. Пытался объясняться о своём деле серьёзно и многословно: о Нехватке оружия, о кознях немцев, о коварстве красных...

   – Поручик, давайте бумагу, – перебил его полковник. – Там, по-видимому, всё изложено достаточно подробно и, наверное, короче.

   – А я ещё короче, – вдруг заговорщически понизил голос Макаров. – Мы тайным образом через румын продаём наш уголь англичанам, а взамен получаем оружие и боеприпасы. Вот на этой сделке – 100 пулемётов с тремя боекомплектами. Надо лишь дать разрешение выйти на румынской шхуне из Новороссийска.

   – Давайте бумагу. Где подпись командира дивизии? Ага, здесь, – произнёс полковник и написал резолюцию: «Капитану Соболю! Прошу срочно оформить разрешение. Кутепов».

Вошла следующая посетительница.

Вошла навсегда.

   – Это вы, Александр Павлович?

Ему показалось, что голубые с прожилками глаза её наполнились слезами нежданной радости. Выяснилось, что она отправила свои вещи из Риги сюда со шведским пароходом, через несколько дней он прибудет, и надо оформить...

Дверь осторожно открылась, и в комнату решительно вошёл капитан Соболь, за ним пытался проскочить поручик Макаров. Своим разрешалось входить запросто, но теперь полковник нахмурился и сказал, что очень занят.

   – Вы подождите там, – резко отстранил Соболь поручика, но сам всё же прошёл к столу, высоко держа документ, на котором Кутепов только что поставил резолюцию.

   – Александр Павлович! – воскликнул Соболь, затем, нагнувшись над столом, сказал, понизив голос, – это афера. Они просто торгуют нашим донецким углем и прибыль берут себе.

   – Господин капитан, вы видели мою подпись?

   – Так точно, поэтому я и...

   – Видели подпись генерала Май-Маевского? Так. Я однажды напоминал вам правила поведения офицера, заподозрившего другого офицера в бесчестии. Идите.

В одну из очередных встреч с Лидией Давыдовной, в горячий безветренный день, Кутепов пригласил её на автомобильную прогулку по степным дорогам вдоль моря.

   – Там стреляли, говорят, топили какие-то корабли, – показывала она на торчащие из воды верхушки мачт, – но есть чистые, тихие места, где сохранились пляжи и можно купаться. Моя подруга, вернее, она у нас давно служила, ещё когда папа был жив, показала мне такой пляж. Это здесь недалеко.

   – Но... Купаться... Так неожиданно... Костюмы...

   – Оставим здесь машину с шофёром, а сами пойдём за тот кустарник.

   – Однако...

   – Александр Павлович, у нас в Прибалтике мужчины и женщины, хорошо знакомые, всегда купаются обнажёнными. Ведь мы же хорошо знакомы? Вы же не станете стыдиться своих священных ран, полученных в сражениях?..

Шла долгая тяжба с командиром немецкого миноносца, пытавшегося вывезти из порта на русском наливном судне керосин. Здесь Соболь был прав. Разрешать этого нельзя. Никаких отношений с немцами. Полковник приказал поставить на набережной орудие и, в случае попытки вывести судно, открыть огонь. Вечером, когда Лидия ждала его в гостинице, вдруг опять явился командир миноносца, а с ним... поручик Макаров. Полковник вызвал Соболя и дал пять минут на вопросы. Макаров, тяжело вздыхая, как человек, нечаянно попавший в неприятное положение, объяснил, нахмурясь и ни на кого не глядя, что по случайности оказался свидетелем покупки немцами керосина, так что вот...

   – Моё решение, – сказал Кутепов, опершись ладонями на стол, будто уже поднимаясь. – Одну треть груза отдать немцам, две трети – оставить городу, судно вернуть русскому владельцу, никаких дальнейших переговоров с немецкой стороной не вести.

Никто не возразил. Прощаясь с поручиком, Кутепов взглянул на него с некоторым вопросом.

Потом гуляли с Лидой по набережной. Цвели прибрежные сады, и в безветрии можно было различить запахи роз и душно-сладкой бирючины. Рожок молодого месяца царапался о вершину горы, и в безоблачном небе над морем звёзды виделись ясно и отчётливо. Остановились у парапета. Охрана застыла шагах в двадцати. Лидия стояла рядом, прижавшись мягким плечом, и он показал ей поднявшуюся невысоко над горизонтом красноватую звезду.

   – Это – Антарес, – сказал он. – Эту звезду видно только на юге. Офицерам надо уметь ориентироваться по звёздам, находясь в любом месте.

   – Мне говорили, что это звезда мира и счастья.

   – Пусть она будет звездой нашей победы. В 1919 году мы победим, и я повезу тебя в Москву.

Лёгкий прибой разбивался о скалы набережной. После каждого хлёсткого грохота волны слышалась дробь гальки, бьющей злой россыпью о бетон, нашёптывающей берегу какие-то морские тайны.

Они продолжили прогулку, тропинка вела вглубь садов, к степной окраине, и вдруг дальний-дальний, едва слышный, может быть, даже почудившийся голос:

 
Визьми мо-ое сердце-е,
Дай мени своё-ё...
 

   – Только знаешь, Лида, ради блага России я готов пожертвовать всем: и своей жизнью, и жизнью своей семьи, и даже детьми, если они у нас будут.

   – Я знаю, что ты такой, Александр, и люблю тебя такого.

Через годы, через пять или десять лет, на какой-то обычной парижской прогулке она вдруг сказала ему:

   – Если так случится, что мне останется жить лишь одно мгновение, то знаешь, что я вспомню в этот миг? Я вспомню тот вечер на юге, когда мы стояли на набережной и ты показывал мне звёзды.