Текст книги "Море житейское"

Автор книги: Владимир Крупин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 46 страниц)

А уж словес – словес! Особенно склоняли цеховое братство. Но я быстро заметил, что произносят это слово они так: «бьядство». Картавили сильно. Такое вот московское бьядство.

НА ДНЯХ ЛИТЕРАТУРЫ в Волгограде дарили писателям бочоночки с медом. Всем одинаковые, а Георгию Маркову побольше. Павел Нилин спросил вслух: «А почему так? Разве я хуже писатель, чем Георгий Мокеевич»? Но, к чести Маркова, он тут же передал свой бочонок Нилину, сказав: «Спасибо вам, мне легче будет тащить чемодан». Хотя, конечно, разве он сам таскал чемодан?

Хотя человек он был порядочный. И при нем Союз писателей полнился писателями из Сибири, России. Я был на его родине. Он отдавал свои премии на строительство библиотек.

В НОВОРОССИЙСКЕ МЕНЯ повезли в горы. Оттуда обзор на всю Малую землю, залив. Именно его пересекал много раз катерок начальника политотдела 18-й дивизии Брежнева. Под огнем. Это к тому, что много иронизировали остряки в Доме литераторов по поводу книг генсека. А он в общем-то был поприличнее того, кто был до него и тех, кто был после.

Мне показали остатки пожарища большого здания. «Это был ресторан, который назывался “Вдали от любимых жен”. Был очень популярным. И его подожгли... да, именно “любимые жены”. Они и не скрывали, что это они. Ничего им не было: борьба за нравственность».

Поздняя осень, берег пуст. У памятника Новороссийскому десанту женщина с сумкой. Около нее и утки, и чайки, и голуби. Смеется: «Меня птичницей зовут. В кафе мне собирают пищевые отходы, приношу сюда. Тут и лебеди есть. Что-то сегодня нет. Я занималась орнитологией. Тут и шептуны и крикуны. Да вот же они, летят, увидели кормилицу».

И в самом деле принеслись два черных, небольших по размеру, лебедя. С размаху сели на воду, но не близко, поодаль.

– Ничего, приплывут.

Я отошел, чтоб не боялись. Ветерок, небольшой с утра, разгуливался. Волны усиливались и выносили на берег разный мусор. Будто море само вызвало ветер, чтоб он помог очиститься. Прошел подальше, еще больше мусора. Показалось даже, что море просто тошнит от омерзения, и оно отхаркивается, отплевывается от заразы.

ЖЕНСКАЯ ЛОГИКА. Женщины как евреи, им надо, чтобы о них все время думали и говорили.

Женской души много в песнях о женской судьбе. Признается: «Мне -ненавидеть тебя надо, а я, безумная, люблю». – «Вот она любовь, окаянная». – «Мне не жаль, что я тобой покинута, жаль, что люди много говорят». – «Если я тебя таким придумала, стань таким, как я хочу». – «Я тебя слепила из того, что было, а чего слепила, то и полюбила». – «И скажет: немало я книг прочитала, но нет еще в книжках про нашу любовь». – «Смотри же, вот ножик булатный, его я недаром взяла». – «Та же удаль, тот же блеск в его глазах, только много седины в его висках. И опять-то я всю ночку не спала...» – «Он клялся и божился со мной одною быть, на дальней на сторонке меня не разлюбить». – «Ох недаром славится русская красавица». – «Пойдем же, пойдем, мой сыночек, пойдем же в наш курень родной, жена там по мужу скучает, детишки там плачут гурьбой». – «Каким ты был, таким ты и остался, но ты и дорог мне такой (пели: но ты мне дорог и такой)». – «Дочка домой под утро пришла, полный подол серебра принесла». – «Но нельзя рябине к дубу перебраться, знать судьба такая – век одной качаться».

«Ой Семеновна, какая бойкая, наверно, выпила поллитру горького, поллитру горького, да и зеленого, смотрите, девушки, я измененная».

– АНГЕЛЫ НЕБЕСНЫЕ пусть хранят ваш дом, пусть любовь взаимная вечно будет в нем! Сердце пусть наполнится светом и теплом, поздравляем с праздником – светлым Рождеством!

СЕЙЧАС ВОСПИТЫВАЕТСЯ человек на уровне разумного животного. Инстинкты, стадность, выполнение приказов. Культура, как культ света (ур – свет), требует ухода. Грядка сама себя не прополет, картошка сама не окучивается. Теперешние доходы (бизнес по-демократически) основаны на безнравственности. Рэп, рок, хэви-метал – все для дебилизации. И развитие чудовищной самоуверенности. Нет, встряска нужна.

Музыка – дело государственное. Если в стране менее шестидесяти процентов национальной музыки, нация гибнет безо всякого военного вмешательства. Что поем, такие мы и есть. Музыка родины – иммунитет против нравственной заразы. Демократия клинически глуха к национальной культуре, а часто прямо враждебна ей.

ЖЕЛТО-ЧЕРНЫЕ шмели на красных маках. Гудят, довольные, будто поют.

ИССЛЕДОВАНИЕ ВИКТОРА Шумихина о книге в жизни вятских жителей. Вывод: Наиболее читаемые книги в порядке убывания: религиозные, повести и рассказы, исторические, по сельскому хозяйству, по ремеслам.

Беллетристику многие называют «скукоразвлекательной». «Романы мы желаем от нас уничтожить, а взамен их принять из Божьего закона. А романы нам читать времени нет (Сарапульский уезд)». Просят книг, «которые могут пользу приносить в настоящей и будущей жизни».

Да, Виктор Георгиевич, Витя, Господь мне тебя послал в семидесятые годы, и это так было для меня благотворно. И дружны были до твоего ухода. И всегда, когда к папе-маме иду, к тебе захожу.

ПРИМЕРНО ЛЕТ ДВАДЦАТЬ подряд на выходе из метро «Щелковская» зазывалы кричали всегда: «До Иванова! До Иванова! До Иванова!» И так без конца. И иногда присоединяли Кинешму («На Ярославском-то, эх-ма! Встречаю поезд Кинешма»). Чаще кричали однотонно, то есть просто информационно: «До Иванова, до Иванова!» Но иногда зазывалы были и повеселее, и с выдумкой: «А вот с ветерком до города невест! А вот комфортабельно!»

Так и кричали. Годами. И если я, поднимаясь из метро, их не слышал, то вроде и не на «Щелковскую» приехал.

И чего это я вдруг записал? И у Павелецкой кричат: «До Липецка! До Ельца!» Но Иваново всех давнее.

А сегодня вышел – нет, не зовут в Иваново, не кричат. Будто и Иванова уже на карте нет. Нет, есть.

Иваново – город, куда я в армии сорвался в самоволку.

А ЧТОБЫ НОГИ не потели, давай-ка дернем «Ркацители», хоть либералы нас отпели. С судьбой поэта не шали, прими для здравия шабли. Желудка голосу внемли, иль внемли, прими мензурочку шабли, не медли!

ВЕЛИКОЕ ДЕЛО ХОР. Какой у тебя голос, таким и пой. Но не громче других, других – не глуши, но и не тише – никто тебя не услышит.

ЗАЧЕМ УЧИТЬ ложные религиозные учения, если ты знаешь главное подлинное православие. И, зная его, всегда упасешься от обольщения сектантством, протестантизмом, папством.

Да и простая житейская семейная привычка тоже спасает. Маму мою тянула в баптисты ее дочь (увы, сестра моя). Приводила даже их старосту или наставника. «Я не поняла, кто он. Но сильно уговаривал. Я говорю: не надо, не уговаривайте. Я родилась и умру православной».

Роль Рима возвысили варвары. Римские епископы возомнили, что именно они руководят всем христианским миром. Но апостол Петр не поручал им своей роли. Папа Стефан (VIII век) пишет: «Я – Петр апостол, по воле Божественного милосердия званный Христом, Сыном Бога Живаго, поставлен Его властью быть просветителем всего мира». Но все-таки эти «просветители мира» не разделяли Церковь, пока с XI века Рим не стал говорить о папе, как наместнике Христа, о непогрешимости папы в делах веры. Папство становится и светской властью. Папа Бонифаций объявил папу главой всей Церкви. Мало того, в 1917-м году папа Бенедикт: «Римский первосвященник имеет высшую и полную юридическую власть над всей Церковью». Все это в общем-то можно назвать самозахватом. Взяли и заявили, что обладают высшей властью. А кто разрешил? Да никто: им откровение во сне было. То есть приснилось?

В XVI веке в Германии возник протестантизм – протест против индульгенций, то есть о прощении грехов за деньги. Захотел жене изменить -вначале заплати, купи индульгенцию. Постепенно протестанты распались на множество течений, сект, учений. И все самонадеянны, всех их даже и не узнаешь. И знать не надо.

Одно знать – спасение во Христе, в Святой Троице, в Божией Матери.

ПИШУЩИЕ ЖУРНАЛИСТЫ все-таки умнее говорящих. Хоть и те, и эти – циники, но говорящие более тщеславны, им еще и покрасоваться надо.

ИНТЕРНЕТ КАК СПРАВКА – дело хорошее, но ум он делает ленивее, а человека самоувереннее. В родном селе моем интернет есть, а воду из реки пить нельзя. Вопрос: зачем мне интернет? Погоня за знаниями убьет ученость.

В МИНСКЕ ДЕВЧУШКИ студентки говорили, что завидуют московским студентам: «У вас дискотека всю ночь. А у нас только до одиннадцати». – «Так это же хорошо, – отвечал я. – Вспомните поэта: “Ты, девушка, должна природе подражать: луна, пока юна, уходит рано спать”. Спать ночью надо, а не беситься».

ЮНОШЕСКОЕ В РАЗЛУКЕ с родиной, после педпрактики в Евпатории: «Когда я о море с грустью писал, то вспомнил невольно о вятских лесах: они, как море, простором полны, для птиц их вершины как гребень волны. Там тоже, как в море, дышать легко, но то и другое сейчас далеко. И неотрывно в сердце всегда: туда непрерывно идут поезда... Старый-престарый грустный сюжет: там хорошо лишь, где меня нет. Но если он стар этот старый сюжет, то, может быть, плохо там, где нас нет».

ДИСТАНЦИОННАЯ ЖИЗНЬ. Очень легко живется молодым людям нового времени в России. А если в чем-то и нелегко, то им демократы внушили: это все совки, ваши родители, все никак не помрут. Молодые ни за что не отвечают, сели на шею своим родителям, совкам и ватникам, и считают это очень правильным. «Вы жили всю жизнь во лжи, значит кормите нас. И наших детей тоже».

Один такой молодой уже и детей имеет, а вроде еще и сам не взрослый: ума своего нет. В голове сплошной интернет. Очень он на него подсел. Ни покурить, ни в туалет сходить без айфона не может. И все знает. И знает, что народу все врут. Очень он переживает за русский народ, желает ему походить на американский, продвинутый. Желает также, чтобы и сын его продвинулся. Чтобы от всей этой здешней жизни подальше был. Тут же что? Тут же полицейский режим, тут и сказать ничего нельзя. А того не подумает, что и сказать ему совершенно нечего, кроме того, что здесь народу все врут.

В школе у сына неспокойно: мальчишки курят, матерятся, все меряют на деньги. Надо сына от этого отодвинуть подальше. Есть же новые технологии дистанционного обучения.

Вот и поселился он с сыном на плоту среди воды. Там у них всякая оргтехника, там получают задания, выполняют, отсылают, получают новые. Дистанционно сдают экзамены, переходят в следующий класс. Дистанционно заканчивают школу, поступают дистанционно в колледж и далее.

Работа тоже дистанционна. И где там эта Россия, где там эти старики-совки, какая разница. Деньги бы переводили, и хватит с них.

Вернулись однажды в Россию, а в ней все другое. Обратно в Америку, а кому они там нужны.

«МАЛЕНЬКИЙ МУК»

Так я прозвал электрический чайник – даже не литровый, меньше. Прозвал, потому что маленький и очень быстро кипятился. В большом семействе батюшки отдыхать ему было некогда. И своя семья большая, и очень много гостей. Я предложил батюшке: давайте я вам куплю большой, а этот возьму себе. Получился такой обмен.

Чайник очень мне нравился: горбатенький такой, быстрый. Его еще можно было назвать и коньком-горбунком, но раз назвал Маленький Мук, так и продолжал называть.

Да. А когда был пожар, и мой дом сгорел, то и чайник сильно пострадал. Весь стал черный, как парижский трубочист. Я его для опыта налил водой, включил, но ничего не получилось: течет, не греется. А выбрасывать было жалко. Отчистил. В белый цвет он не вернулся, но от черного отошел, стал промежуточным, как желтая раса.

Привез в Москву. И еще попытался включить. Нет, безполезно. Ладно. Поставил в шкафу. А когда на старом месте сгоревшего построил новый дом, решил вернуть чайник на родину. Как память. Привез. И вот – есть свидетели – налил воды, включил в розетку, и Маленький Мук моментально закипел, заговорил, как бы докладывая, что прибежал и свое дело исполняет. Так торопился, так радовался, что я радуюсь.

И работает до сих пор.

Все-таки есть что-то такое в предметах, нас окружающих. Пусть не душа, но что-то. В тех, которые к нам привязываются. Тяжело же было Маленькому Муку в день согреваться раз по двадцать-тридцать. Я пожалел, мне хватало раза три. Он и отблагодарил. Еще и то ему понравилось, что не на чужбине пришлось жить. И тут не родина, из Германии приехал, но обрусел.

Вспомнил, как отец привез из леса ежика. Мы дверь закрыли, выпустили его на пол. Он убежал под печку и молчал всю ночь, а утром «обрусел». Так сказал отец. То есть ежик осмелел, подошел к блюдечку с молоком и очень шумно стал лакать. Потом мы его даже тихонько гладили по колючкам. Потом выпустили. В лес отнесли. А жалко было выпускать. Даже и через почти семьдесят лет думаю, как он там тогда выжил. Ни молока, ни блюдечка.

ЦИРК. ШЕСТОВИК. Это должен быть очень сильный артист: он держит шест, по которому поднимаются артисты, иногда даже и трое. Обычно девушка гимнастка. Обычно такой номер, как многие номера в цирке, семейный. И вот пара такая: он внизу, она под потолком, на вершине шеста.

Очень смелая, работает без лонжи, то есть без страховки. Хотя это и запрещено, но она, ловко поднявшись, картинно отстегивает лонжу от пояса и бросает ее. Выделывает всякие умопомрачительные трюки. Успех у них всегда превосходный.

И вот – они ненавидят друг друга и постоянно дерутся. И сковородкой она может запустить, и исцарапать ему лицо до крови (потом гримерам много работы). И он ее тоже не милует. Ему советуют: «Есть же способ, чтоб ее убить: ты споткнись у всех на виду, она хлопнется и разобьется. И никакое следствие не подкопается. Все чисто».

Но нет, такого себе позволить он не может. Ему не позволяет сделать это профессиональная гордость. Как это так – лучший шестовик страны, да вдруг шест уронит. Нет.

«Но ты же ее ненавидишь». – «Да. Но когда я работаю, я в эти минуты ее люблю. И она мной гордится».

Так что у них десять минут любви в день, остальное ненависть.

– ДА, ЕСТЬ У НАС один грешок – мечтанья русского Ивана: проснулся он – вокруг цветы, а рядом скатерть самобранна.

НА ОСТАНОВКЕ ОН и она, оба в подпитии. Она его провожает. Мужчина пытается шутить:

– Я все взорву, всю планету взорву, а твою Балашиху оставлю. Останется Балашиха. Это моя ипостась.

В автобусе он утомляет кондукторшу шутками. Она отмалчивается. И он умолкает. Но перед выходом заявляет:

– Верните мне половину денег за билет: автобус шел в два раза медленнее.

– Я верну, но тебе все равно на штраф не хватит.

– За что?

– За проезд в нетрезвом виде.

– Я? В нетрезвом? Ин-те-рес-но. Кто вам сказал?

– И говорить нечего: от тебя запах такой, что дышать нечем.

– Это мужские духи.

– Были б такие духи, все бы женщины в противогазах ходили.

– О! – восклицает мужчина, выходя, – вот этого и будем добиваться.

ВСЕ ЦИТИРУЮТ частушку тридцатых про «Сталин Кирова убил в коридорчике». Но многие ли знают, что была тогда же частушка на мотив «Семеновны»: «Эх, Семеновна, юбка валяна, убили Кирова, убьют и Сталина». Народное чутье было безошибочным. Не убивал Сталин Кирова.

И Кирова, и Сталина убивали одни и те же. Ни Кирова, ни Сталина мне не жаль, Бог им судья, но даже и они, обагренные кровью, были ненавистны врагам России. Большевики как могли укрепляли ее. Диким образом, безбожным, насильным (все теперь взрывается) созидали СССР Но как бы мы без СССР свалили Гитлера? «Сидит Гитлер на березе, а береза гнется. Посмотри, товарищ Сталин, как он навернется». Это же не Агитпроп сочинил, это опять же народное.

ЭНЕРГИЯ – ДАР БОЖИЙ

Народный академик Фатей Яковлевич Шипунов много и, к величайшему сожалению, безполезно доказывал в Академии наук и, как говорилось, в вышестоящих инстанциях необходимость замены источников энергии на природные. Затопление земель при строительстве гидростанций никогда не окупится энергией. Это поля и леса, пастбища, рыбная ловля. Что говорить о тепловых станциях – сжигание нефти, угля, дров. И уж тем более расщепление ядра – атомные станции.

– А чем же это все можно заменить?

– Ветер, – отвечал он. – Наша страна обладает самыми большими запасами ветра. «Ветер, ветер, ты могуч», ты можешь не только гонять стаи туч, но и приводить в действие ветродвигатели.

Фатей неоспоримо доказывал великую, спасающую ценность ветроэнергетики.

– Как бы мы ни ругали большевиков, но в смысле хозяйствования они были поумнее коммунистов. Восемнадцатый съезд ВКП(б) принял решение о массовом производстве ветроэлектростанций.

Так прямо и говорил коммунистам. Рассказывал, что в 30-е годы был создан и работал Институт ветроэнергетики. И выпускались ветроагрегаты, «ветряки», начиная со стокиловаттных.

Кстати, тут и мое свидетельство. Наша ремонтно-техническая станция монтировала для села такие ветряки. Бригада три человека. Собирали ветряк дня за три-четыре. Тянул ветряк и фермы для коров и свиней и давал свет в деревню. Работали ветряки прекрасно. Да и просто красивы были: ажурные фермы, серебряные лопасти. Ухода требовали мало. Они же не просили ни нефти, ни газа, ни угля, ни дров, сами – из ничего! -давали энергию.

Думаю, что горло ветроэнергии пережала опять же жадность и злоба. Жадность нефтяных и угольных королей (как же так, обойдутся без них) и злоба к России (как же так – прекратится уничтожение сел и деревень, да и городов, как же так – не удастся прерывать течение рек плотинами, создавать хранилища с мертвой водой): как же это позволить России самой заботиться о себе?

Вывод один: все время второй половины XX века никто и никогда не думал о народе.

И тем более сейчас. Народ просто мешает правительству. Ему нужна только серая скотинка для обслуживания шахт, нефтяных вышек. У этой скотинки желудок, переваривающий любую химию, и егэ-голова. И два глаза для смотрения на диктующий условия жизни телеэкран, и два уха для выслушивания брехни политиков и для лапши.

Ветер бывает не просто могуч, он бывает сокрушителен. Ураганы и смерчи – это же не природные явления, это гнев Божий.

Что ж, давайте дожидаться его справедливого прихода.

Пушкин пишет в «Капитанской дочке»: «Ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевленным». А так оно и есть -ветер одушевленный. «Не хотели по-хорошему использовать мои силы, так получайте по-плохому за грехи ваши. Сила у меня скопилась, девать некуда».

ГЕРЦЕН ТЕПЛО вспоминал Вятку. В «Былом и думах» о вятских знакомых: «Подснежные друзья мои». Но то до него не доходило, что зараза даже не революции, а безнравственности шла от поляков на его любимую Вятку. Отец очень хорошо помнил, как сосланные в Уржум поляки жили с прислугой, учили молодежь, особенно девушек, пить, курить, стричь волосы.

«Головы-то сильно повертывали». И вятский архиерей, отмечая молитвенность вятчан, крепкие семейные устои, говорит (по памяти): «Лишь волны ссыльных поляков мутили чистые воды вятской благонамеренности». И формирование ума Сережи Кострикова произошло с участием поляков.

Вообще несчастные люди поляки. Славяне, а католики. Вот и вся причина. Как же славянину без православия?

Но уже подтачивается и обрушивается берег славянского братства. И нет житейского счастья славянам Европы, только страх: лишь бы выжить.

НА МЫСЛЕННОЙ ТВЕРДИ, как на небе, блещут звезды страдальцев. (Откуда это? И что это – мысленная твердь?)

РАБЫ БОЖИИ – это воины Христовы, это не наемники.

У МЕТРО слепой собирает пятьдесят тысяч рублей, чтобы поехать на съезд инвалидов в Австралию.

ОБЪЯВЛЕНИЕ: «Прекрасный актер, жду приглашения. Играю только подлецов, порядочных не предлагать: не хочу вживаться в образ».

ВОТ ТОЧНЫЕ ФОРМУЛЫ власти по отношению к народу: БОЛЬШЕВИКИ: «НЕ СОГЛАСЕН – к стенке! КОММУНИСТЫ: «Не смей болтать, все равно будет по-нашему». ДЕМОКРАТЫ: «Болтай, что хочешь, все равно будет по-нашему». Такие формулы.

ЭТОТ КАНДИДАТ слишком порядочен, чтобы победить.

ПАСТОР ШУЛЛЕР в 90-м, в декабре, по ТВ: «Вы пока не умеете играть на рояле, который называется “свобода”. Мы вам подарим такой рояль, и вы научитесь».

Думаю, их рояль только для музыки душевно отсталых народов.

Замечал по писателям, долго жившим в Европе. Вернулись, все тамошнее хвалят, а сами уже сдвинутые. Это не Европа, это психушка.

Вернулась дама из Англии. Без нее и 91-й и 93-й годы. «Как, меня здесь опять начнут дрессировать? Меня раньше дрессировали так, чтоб и под одеялом не смела думать ни о чем, кроме марксизма-ленинизма, а сейчас дрессируют, чтобы верила в Бога? Но я-то уже понимаю, что к чему».

То есть открытие храмов, Тысячелетие Крещения – это дрессировка? А Европа приучила ее обходиться и без Маркса и без Бога.

«Я БРОДИЛ СРЕДИ скал, я поллитру искал. Огонек, огонек, ты помог ее мне найти» (пародия на надоевшую песню).

«Недаром, едрит твою в дышло, напитан ты был коньяком» (Яша, завсегдатай ЦДЛ).

О, СКОЛЬКО журналистов спилось на фуршетах. Они, кстати, и не шли освещать те мероприятия, на которых их не поили. Организаторы мероприятий это хорошо знали.

ДОЖИЛИ ДО термина ПДК – предельно допустимые концентрации отравы в продуктах. То есть отрава есть, но допустимая. И нормы постоянно отодвигаются. И эти ГМО.

И вообще, прекрасные слова: «вода», «воздух», «пища» слились со словами «загрязнение», «отравление», «заражение».

ГРУЗИЯ, 81-Й. Дома, даже простенькие, по миллиону. А на севере по цене дров, а то и просто брошены. И возмущаться не смей. А сколько в Грузии Героев Соцтруда – сборщиков чая. Осень, прохлада, солнце, чистый воздух. А у нас сборщики картофеля: осень, грязь, холод, тяжести. И работа стемна дотемна. И кто герой?

ГОД РУССКОГО языка, начатый барабанным боем, закончился сокращением часов на преподавание языка. Год культуры закончился сокращением числа сельских библиотек. Чем закончится год литературы, легко представить, судя по открытию. Оно убогое и по текстам и по подбору имен. Для очистки совести пять-шесть классиков, да и те из прошлого, остальные – массовка.

Открытие года русской литературы лучше назвать продолжением пропаганды русскоязычной литературы. Как будто нет в литературе ни Рубцова, ни Распутина, ни Белова. Абрамова, Лихоносова, Горбовского

не вспомнили. Одни Исаевичи да Бродские. По экрану ползут сплошь русскоязычные фамилии или псевдонимы. Русские помельче шрифтом. А, ладно. Это и от злобы к нам, и от внутреннего понимания нашего превосходства. Ну какой писатель Гранин? Смешно.

Куняев, которого не могли не пригласить – все-таки главный редактор самого тиражного толстого журнала: «Я сбежал, не вытерпел». Скворцов: «Меня так посадили, что сбежать не получилось, высидел всю мататату». Меня, слава Богу, не звали, да я бы и не пошел.

Из интереса посмотрел немного прямой эфир. Кто это, эти лица? Никого не знаю, а ведь я больше сорока лет в членах СП. Назойливо показывали какую-то тетку. Кто это? Жена: «Устинова» – «А кто она?» – «Писатель» – А что пишет?» – «Детективы». А-а, детективы, вот что. То есть она-то тетка здоровая, еще поживет, а детективы ее уже умерли, умрут и те, что еще не написаны. «Зачем ты так говоришь?» – «Это не я говорю, а история литературы».

– Я ШЕЛ ЧЕРЕЗ людный базар. Осень была на износе. Вдруг бросилось мне в глаза, что дворник метет, как косит. Разом вспомнилось: в вятских лугах я сено мечу в стога, в летнем хвойном лесу лукошко с малиной несу. И вот я, совсем мальчуган, строгаю из щепки наган. Бегу босиком по стерне, считаю круги на пне... Нам нужно совсем немного, чтоб вспомнить о многом за миг. Дороги, дороги, дороги. Мальчик, мужчина, старик.

КРЕСТНИКУ: – Не покидай отца в печали, за мя, за грешного молись. Ты вспомни, как мы сожигали дни жизни. Это была жизнь. Но жизнь земная. Жизнь у Бога еще нам надо заслужить. Пора начать нам: у порога уже не по-земному жить.

– Среди тревог, среди покоя, необъяснимо нелегка меня хватает за живое по морю синему тоска. Внезапно вспомню: прилив – отлив. Залив уходит, шумит пролив. Забытой пластинки забитый мотив: настанет прилив и вернется залив. Забытой картинки избитый сюжет: отливы -приливы, но там меня нет.

ЮРИЙ КУЗНЕЦОВ спросил меня (мы сидели в буфете ЦДЛ): «Ты когда-нибудь купал женщину в шампанском?» – «Нет». – «А чего? С гонорара, если тираж массовый, можно. Всего-то на ванну ящика три. – Поэт помолчал: – Вообще-то это что-то страшное: голову замочит – волосы мыть, косметика потечет. И шампанское после нее неохота пить». – «Оставь пару бутылок, все не выливай». – «Шик не тот. Тут, брат, туфелькой надо из ванны черпать». Еще помолчал: «А сколько гусарили! Эта же процедура после того как разгорячатся, то есть все потные, туфля с ноги грязная, у! А дураки поэтам подражают – думают, поэзия. – Юра поднял глаза. – Все обезьяны: и поэты и читатели... и бабы».

ВЕСЬ УЧАСТОК уже был без снега. Уже и кормушку убрал. Но оказалось – рано. Снег зарядил еще на четыре дня. Такой чистый, нежный, что не утерпел и еще в нем повалялся. Специально баню топил. Полная луна. Еще и комета такая огромная стояла, что ждали все чего-то плохого. А я любовался: и ее Бог послал.

Утром в воскресенье причастился. Проповедь о монашестве. Прежний испуг от нашествия мира в лукавствиях мыслей. И прежняя молитва: «Господи, если ум мой уклоняется в лукавствие мира, то сердце мое да не отойдет от Тебя».

Птичкам голодно – опять подвесил кормушку, обильно насыпал – выщелкали, даже не видел когда.

Да, вернулась на немножко зима. Еще, значит, не нагляделся на снег под луной, на деревья в куржаке. Давно не обмерзала борода. Давно не плакал тающими на ресницах тонкими льдинками.

Я ПИЛ МАССАНДРУ на мансарде, быв визави с мадамой Сандрой, забыв про мужа Александра. А он имел ручную панду. Он приобрел ее приватно, стажером был когда в Уганде. Держал ее он за ротондой. Вот взял ее он на цугундер, вдобавок прихватил эспандер. Так что ж, выходит – мне кирдык? Попасть на острый панды клык? Ведь эта панда зверо-вата, привыкла жрать с утра до ночи. Я не ее электората. И мне предстать пред панды очи? За что же эти мне напасти – во цвете лет исчезнуть в пасти? И за кого? За эту Сандру? Хотя она и красовата, но черезмерно полновата и неприлично толстовата, и как-то очень мешковата, к тому же даже глуповата. Да, вот я вляпался, ребята. Уж не писать мне палиндромы, не любоваться палисандром, не управлять машиной хондой, и не бывать мне в гастрономе, где только днем купил массандру.

Но – тихо! – перемена темы: в зубах у панды хризантемы и смех в зубах у Александра. Кричит: «Хоть ты не толерантен и не страдаешь плюрализмом, и очень не политкорректен, приватизируй мою Сандру, а я в турне спешу, в круизо – вершить валютное авизо». Я закричал: «Нет, лучше панда!»

– «КТО ВЫДУМАЛ коммунизм: ученые или коммунисты?» -«Коммунисты». – «Я так и думал. Ученые вначале бы на собаках испытали» (уже давнее).

МАМА: «СЕЙЧАС полы мыть за шутку: крашеные, а раньше скребли, терли, два раза споласкивали и насухо чистыми тряпками протирали».

О своей маме: «Не фотографировалась, считала за грех. Были б в колхозе паспорта, на паспорт бы пришлось сняться». «Я читаю книжку, она спрашивает мужа: “Коля, ладно ли она читает?” Темные были, своим детям не верили».

ДОСТОЕВСКИЙ: «НЕ В жидовском золоте дело. У нас и милостыни просить не стыдно. Чувство солидарности. Стыдятся – застреливаются». (ПСС в 30 т. Т. 15. Стр.250).

СПОСОБЫ УБИВАНИЯ. Русские – наивные люди. Не верят, что их давно и целенаправленно убивают. Никак не смогли покорить, споить, развратить, осталось у врагов России одно, последнее – убить нас физически. Отравить, заразить, сократить рождаемость, сделать дебилами посредством массовой (слово-то какое!) информации (это не лучше).

– ВСЯКО НАС ОТ БОГА отучали, – вспоминает мама. – Милиционера ставили, чтоб от всенощной отгоняли. На Пасху мы пошли к ночи.

Идем, семь километров, сколько-то не дошли. И остановились как вкопанные – стая волков. Мы в друг друга вцепились. Потом дай Бог ножки! В церковь. И милиционер уже ушел. Волки нас задержали, а то бы записал. В церкви как раз успели к «Христос Воскресе!». Все справили: исповедь и причастие. Батюшка спрашивает: «Не гуляешь с пареньками?» Я вся вскинулась: «Ой нет, батюшка!». А до того, как мама учила, отвечала: «Грешна, грешна». Яйца освященные утром съели, скорлупу в карман – в грядки закопать.

Мы сидим, хлебаем уху – любимое блюдо отца. Да и мое тоже. Отец икает:

– Ой, хорошо: кто-то сытого помянул. Эх, уха без перца, что женщина без сердца. А помнишь, мамочка, постановку ставили. «Любовь моряка». Я же тогда тебя разглядел.

– Тогда? Надо же. Как не помнить? Первый и последний раз на сцене играла. Играла его невесту. Он возвращается, и они должны поцеловаться. Я ни в какую: убейте, не буду! Так завклуб: это же понарошку. Склонитесь просто и все. Я и отвернулась даже. А не знала, что тятя пришел и смотрел. Дома говорит: «Больше, чтоб в клуб ни ногой! Вот вы зачем туда ходите». – «Тятя, тятя, дак мы ведь только вид делаем». Все равно не разрешил больше.

– А я, – говорит отец, – сказал отцу: так и так, мне очень Варя Смышляева нравится. Он сразу: надо посмотреть. Взяли хорошего вина, пошли. А ты уперлась и даже и не вышла.

– А ты что думал: прямо вся и выставлюсь. У нас строго. Когда сваты приходили, нас с Енькой в подвал прятали, чтоб Нюрку взяли, она старшая. А когда Еню в Аргыж сватали, я тоже к соседям убежала.

– Обратно идем, мне отец: «Видно, что семья трудовая, надо брать».

– ДО ТОГО КОШКИ умные, прямо дивно. У нас одна жила, имя не помню. А вспомнила недавно, стали снимки кошек в газетах печатать, одна до того на нее очень похожая, может как по родне. Таскала котят, приходилось топить, куда их? Раньше это за грех не считали, если слепыми утопить. Конечно, она переживала. И вот родила, но не в доме, а на сарае. Вижу, не стало ее дома. Прибежит, поест и убежит. Ясно, к ним. Но тут зима. Она, видно, забоялась, что замерзнут, и стала таскать в дом. Я на крыльце стою, она с котенком. Дверь ей открыла, она его под печку и опять летит на сарай. Тащит второго. Снова под печку. Да и третьего. Да ведь опять побежала. И несет четвертого. Но этого уже под печку не сунула, оставила у порога. То ли он ей не нужен, то ли мне отдает, думает: пускай хоть одного утопят, остальных пожалеют. А как топить, когда они уже глядят, глаза открылись, все разглядывают. Нет, тут я не смогу. А жили на дворе лесхоза. Сидят мужики. Я к ним: «Не возьмет ли кто?» Один говорит: «Возьму. У нас кошки нет, а у вас кошка очень красивая». И взял. Сколько-то времени прошло, очень благодарил. Такая, говорит, хорошая выросла. Ловистая...

– Какая, какая?

– Ловистая. Хорошо мышей ловит. И поет громко, дети радехоньки. Да у меня и остальных трех разобрали. Так моя-то их мать сколь была радостна, сколь благодарна. Все поет, поет, о ноги трется.