Текст книги "Три женщины"

Автор книги: Владимир Лазарис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 37 страниц)

13

После Маниной аудиенции у Плеве чиновники Департамента полиции вызвали в Петербург одного из руководителей минских сионистов Шимшона Розенбаума[779]779
  Розенбаум Семен (Шимшон) Яковлевич (1860–1934) – юрист, сионистский деятель.


[Закрыть] и, к его удивлению, вручили официальное разрешение на проведение съезда сионистов в городе Минске.

Не меньше были удивлены соратники Розенбаума. Никто не мог объяснить, чем вызвано такое неожиданное благоволение властей, но времени оставалось в обрез, и надо было срочно готовиться. Тут же начались споры, как назвать съезд, «конгрессом» или «конференцией». От «конгресса» сразу отказались, ибо при живом Герцле, но без его участия, не могло быть никакого сионистского конгресса. «Съезд» показался слишком русским. Решили остановиться на «конференции». Под названием «Минская сионистская конференция» съезд и вошел в историю. Это была уникальная сионистская конференция: первая и единственная в России, да еще и с разрешения министра внутренних дел.

* * *

Конференция открылась 22 августа 1902 года в том самом зале «Париж», где полковник Васильев призывал пролетариев к сотрудничеству с властями.

Еврейский люд ломился в двери и в окна, и те, и другие были разбиты под напором толпы, после чего Васильев выставил полицейские посты не только у парадного и черного входов, но и у каждого окна. Правда, как пишет один из делегатов конференции, «полиция появлялась каждую минуту для наведения порядка, но ей нечего было делать, а распорядители, можно сказать, не обращали на нее внимания, поскольку разрешение на конференцию дал сам министр внутренних дел Плеве»[780]780
  «полиция появлялась… Плеве» – Саадья Паз, «Воспоминания» (ивр.), издание автора, Хайфа, 1963, стр. 276.


[Закрыть].

Улица, на которой находился «Париж», была запружена народом. Городские власти специально изменили маршрут конки, чтобы пассажиры могли лицезреть столпотворение сионистов. А соседние рестораны изменили часы работы, чтобы господа делегаты сионистской конференции в перерывах между заседаниями могли зайти подкрепиться.

Весть о легальной сионистской конференции вихрем облетела черту оседлости, и желающих попасть на нее оказалось намного больше, чем мест в «Париже». Пришлось пускать только по пригласительным билетам, а безбилетной толпе ничего не оставалось, как восторженно ахать при появлении господ во фраках и цилиндрах, с ухоженными бородками и усами.

– Смотрите, доктор Вейцман!

– Где, где?

– Да вот же, с черной бородкой, с лысиной! Вы что, ослепли? Хаима Вейцмана не видите? Он же наш, из Пинской губернии.

– А это кто, в пенсне?

– Шимон Дубнов[781]781
  Дубнов Семен (Шимон) Маркович (1860–1941) – еврейский историк и общественный деятель.


[Закрыть], знаменитый историк.

– Какой Дубнов? Это же Ахад Хаам[782]782
  Ахад Хаам (досл. «один из народа» ивр., наст. имя Гинцберг Ашер Гирш, 1856–1927) – публицист и философ.


[Закрыть], писатель.

– Положим, не писатель, а философ.

– Не знаете, так не говорите! Ахад Хаам как раз и писатель, и философ!

На конференции был представлен весь цвет российского сионистского движения. Будущий президент государства Израиль Хаим Вейцман, знаменитый автор «Истории еврейского народа» Шимон Дубнов, замечательный еврейский публицист и философ Ахад Хаам, один из лидеров политического направления в сионизме и зачинатель ивритской журналистики Нахум Соколов, один из будущих основателей Тель-Авива Менахем Шенкин[783]783
  Шенкин Менахем (1871–1924) – сионистский деятель.


[Закрыть], один из ближайших помощников Герцля в организации 1-го Сионистского конгресса 1897 года Менахем-Мендл Усышкин[784]784
  Усышкин Авраам Менахем-Мендл (1863–1941) – сионистский деятель.


[Закрыть] и многие-многие другие.

Председателем конференции был избран Йехиель Членов[785]785
  Членов Ефим (Йехиель Владимирович, 1863–1918) – сионистский деятель.


[Закрыть].

Всего в зале находилось 526 делегатов: 160 – из «Мизрахи»[786]786
  Мизрахи (ивр.) – от «мизрах», восток. Название сионистского религиозного движения.


[Закрыть], около 60 во главе с Вейцманом – из Демократической фракции Всемирной сионистской организации, а остальные делегаты не принадлежали ни к одному направлению.

Делегат Давид Закай, ставший потом первым генеральным секретарем Гистадрута[787]787
  Гистадрут (ивр.) – Всеобщая федерация еврейских трудящихся в Эрец-Исраэль, созданная в 1920 году.


[Закрыть] и редактором газеты «Давар»[788]788
  «Давар» (ивр.) – здесь «Слово».


[Закрыть], написал, что в Минске «взошел свет над Домом Израилевым» и что, разглядывая форменные тужурки студентов и ухоженные бородки почтенных еврейских мужей, он ущипнул себя, чтобы понять, где он находится. Может, в казино Базеля на 1-м Сионистском конгрессе, а не в минском зале «Париж» на 1-й Сионистской конференции?

Работу конференции освещали семьдесят журналистов из еврейских и русских газет.

У Мани не было приглашения, но она попала на конференцию. Подруга Хайка Коэн из «Поалей Цион», которой поручили заниматься буфетом, взяла ее с собой. К большому неудовольствию политических противников «этой Вильбушевич», она подавала холодные напитки ораторам, обносила легкими закусками членов многочисленных комиссий – словом, оказалась в самой гуще дискуссий.

На открытии конференции была зачитана поздравительная телеграмма от Герцля. Глава движения «Ховевей Цион»[789]789
  «Ховевей Цион» (ивр.) – «Ревнители Сиона», движение возвращение евреев в Эрец-Исраэль, основанное в России 1882 году и ликвидированное большевиками в 1919 году.


[Закрыть] Моше-Лейб Лилиенблюм[790]790
  Лилиенблюм Моше-Лейб (1843–1910) еврейский общественный деятель, публицист.


[Закрыть] произнес вступительную речь и прочитал благословение «Ше-хехейану»[791]791
  Ше-хехейану (ивр.) – букв, «что дожили». Благословение, произносимое в дни праздников и радостных событий: «Благословен Ты, Господи, Царь Вселенной, что дал нам дожить до сего дня…»


[Закрыть]. На прения записалось более ста делегатов.

Усышкин призвал еврейскую молодежь к заселению и освоению Эрец-Исраэль. Ахад Хаам посвятил свою речь тому, что Эрец-Исраэль должна стать духовным центром мирового еврейства. За ним выступил Нахум Соколов и предложил сделать иврит официальным языком сионистского движения. Он выступал на иврите, и зал заерзал: одна часть – потому что не понимала ни слова, другая – потому что была взволнована до глубины души, услышав древнееврейский язык. Подумать только! Язык молитв, а на нем можно бегло говорить о делах земных! Экономист Хаим Дов Горовиц рассматривал экономическое положение евреев Российской империи, но сильное впечатление на слушателей произвела не приведенная докладчиком статистика, а появление в зале полковника Васильева в сопровождении двух его заместителей. Все трое в парадной форме держали фуражки на согнутой в локте руке и торжественно уселись в первом ряду. Горовиц замолчал.

Полковник Васильев вынул большой белый платок, обтер бритую голову и благосклонно кивнул докладчику. По залу прошел довольный шепот: теперь-то даже самому отпетому скептику должно быть ясно, что власти разрешили провести конференцию.

Несколько смущенный присутствием столь высокого чина, Горовиц перешел с идиша на русский, чтобы полковник понял его главный тезис: для выживания российскому еврейству нужна своя территория, и самая подходящая для этого – Палестина.

Второй день конференции пришелся на пятницу, поэтому делегаты гуляли по городу, а с появлением первой звезды устремились в ближайшие синагоги. В книжном магазине Гальперина минские евреи, раскрыв рот, слушали споры своих ученых соплеменников, студенты бегали за доктором Вейцманом и Ахад Хаамом, прося у них автографы.

Конференция продолжалась шесть дней. Особое место заняла борьба сионистов как светского, так и религиозного направлений за форму просветительской работы по внедрению сионизма среди евреев России. Дискуссии затягивались далеко за полночь, на столах появлялись керосиновые лампы и бесчисленные стаканы с крепким чаем, которые Маня разносила, не чувствуя под собой ног. Она прекрасно понимала, что присутствует при историческом событии, и пользовалась каждой свободной минутой, чтобы познакомиться и поговорить с делегатами. Многие приехали из Одессы – главного сионистского центра. Среди них был и молодой черноволосый учитель, работавший в сиротском приюте «Свет Сиона». Его звали Хоне (Генрик или Генрих) Шаевич. С ним Мане было особенно интересно, потому что всего два месяца назад в Одессе открылся филиал ЕНРП, и Шаевич рассказал ей много важного о жизни портовых рабочих. Проговорив с ним около часа, она твердо решила сделать его руководителем одесского филиала ЕНРП. Встретилась она и с двумя посланцами из Эрец-Исраэль. На Маню дохнуло «старо-новой землей». Там уже жили российские евреи. Там они строили новую жизнь. Там крылся ответ на архирусский вопрос «Что делать?».

14

Сразу после окончания конференции руководство партии «Поалей Цион» собралось для подведения ее итогов, и начали выяснять, как Маня Вильбушевич попала на конференцию. Она не состоит ни в одной сионистской партии, не давала денег на нужды Эрец-Исраэль и вообще ее никто не приглашал. Кто-то сказал, что ее привела Хайка Коэн. Вызвали Хайку Коэн.

– Хайка, мы знаем, что вы с Маней Вильбушевич подруги, но это же не значит, что она имеет право присутствовать на конференции.

Хайка молчала.

– Ты разве не знаешь, что она у нас на подозрении? Ей нельзя было присутствовать на конференции. Она же связана с охранкой.

Хайку вызывали еще несколько раз, разбирательство длилось более двух недель, после чего было решено отчислить Хайку Коэн из рядов «Поалей Цион» за легкомысленное отношение к партийной дисциплине и потерю бдительности.

* * *

В ночь на Симхат-Тора на Губернаторской улице у руководителя сионистского движения в Минске Шимшона Розенбаума собрались местные сионисты.

К чаю госпожа Розенбаум подала леках[792]792
  Леках (идиш) – медовый пирог.


[Закрыть], не преминув сказать, что изюм в нем привезен из Эрец-Исраэль. Гости одобрительно закивали, не отрываясь от пирога, потом пили вино. На бутылке была французская этикетка, на которой гордо красовались три слова: «Кармел Мизрахи, Палестина».

Один из гостей рассказал историю этого вина. Рекламу вину сделал один хитрый виноторговец из поселения Ришон ле-Цион[793]793
  Ришон ле-Цион (ивр.) – «первый в Сионе», город в Израиле.


[Закрыть]. Он приехал в Каир с партией вина, зная, что там гастролирует с театром «Комеди Франсэз» сама Сарра Бернар. «Божественная Сарра», как назвал ее Гюго[794]794
  Гюго Виктор Мари (1802–1885) – французский писатель.


[Закрыть]. Торговец добился встречи со знаменитой актрисой, подарил ей бутылку «Кармел» и, когда актриса похвалила вино, упросил ее помочь своим еврейским собратьям в трудном деле рекламы. «Как?» – спросила Сарра Бернар. – «Давайте сделаем так: когда вы будете ехать в карете по Каиру, моя карета с бутылками вина выедет вам навстречу, и мы разыграем дорожное происшествие. Соберется толпа, газеты поднимут шум и упомянут „Кармел“». Сарра Бернар рассмеялась и согласилась. Наутро случилось «происшествие», и газеты в Египте и в Европе сообщили, что великая французская актриса, к счастью, осталась жива и невредима, а «неизвестный бородатый человек преподнес мадемуазель Бернар бутылку вина „Кармел Мизрахи, Палестина“».

Гостям понравилась эта история, и они продолжали вести неспешную беседу, пересыпая ее анекдотами. Кто-то заметил, что теперь сионизм станет легальным движением, раз конференцию почтил своим присутствием сам полковник Васильев. На это ему ответили, что не надо переоценивать барский либерализм, а все время молчавший хозяин дома признался, что разрешения на конференцию добилась Маня Вильбушевич. Наступила гробовая тишина.

– А не вы? – в один голос спросили после затянувшейся паузы удивленные гости.

– Нет. Я ездил в Петербург только получить его.

Он добавил, что главным условием, которое ему поставили в Департаменте полиции, было Манино присутствие на всех заседаниях конференции.

– Об этом условии, – пояснил Розенбаум, – я не имел права сказать даже на нашем внутреннем заседании.

Да, конечно. Манина работа в буфете была просто ширмой. Да, он встречался с правительственными и полицейскими чиновниками только на тайных квартирах. Они заботились о том, чтобы никто не видел еврея рядом с ними. В Петербурге ему разрешили находиться только один день.

– И впрямь не нужно переоценивать либерализм властей, – задумчиво произнес хозяин дома.

Розенбаум думал, что его откровения изменят отношение минских сионистов к Мане, но он ошибся.

* * *

Министр фон Плеве выгнал секретаря из кабинета. Оставшись один, он начал ходить вокруг стола и ругаться, как ломовой извозчик, проклиная свое доверие к жидам, которые обвели его вокруг пальца. Да и Зубатов хорош со своими заверениями. За один год мы избавимся от всех жидов! Черта с два от них избавишься! Давить их надо, давить!

Плеве посмотрел на государев портрет и поморщился. Ох, как не следовало торопиться с докладом Его Величеству, ох, как не следовало. И от этих зубатовских рабочих союзов только вред. Заводчики и фабриканты завалили его канцелярию жалобами на ЕНРП. А Зубатов: «Моя партия! Она у меня в руках!» Вот его партия и устраивает стачки да демонстрации, на власти и полицию плюет и вообще стала политической, такой же опасной, как все остальные. «Жиды не только меня, но и Зубатова обманули!» – злорадно подумал Плеве, но снова помрачнел и велел немедленно его вызвать.

Выйдя от Плеве, Зубатов телеграфировал Мане: «Срочно выезжайте Петербург», и Маня помчалась туда.

За все время их знакомства и совместной работы она никогда не видела его таким раздраженным.

– Что же это получается, голубушка? Вот протоколы. Вы же сами мне их передали. А что в них? – он схватил со стала пачку бумаг и начал лихорадочно листать. – Еврейская культура, еврейское воспитание, еврейское образование. А еврейская эмиграция из России где? Мы же о ней договаривались! Она где-то разок мелькнула – и больше ни гу-гу! Вы же присутствовали на этой конференции! – Зубатов повысил голос, чего раньше никогда не бывало. – Сионисты просто одержимы желанием насаждать еврейскую культуру здесь, в России! Какая уж тут массовая еврейская эмиграция!

Он резко швырнул протоколы на стол, быстро подошел к Мане и посмотрел ей прямо в глаза.

– Плеве вне себя от ярости. Он считает, что мы его просто надули. Он мне так и сказал. Да еще пообещал устроить евреям такую жизнь, что они и без всякого сионизма побегут из России, как тараканы. А у него слово не расходится с делом, я его хорошо знаю.

15

6 апреля 1903 года, в самый разгар христианской Пасхи, в Кишиневе разразился погром. Было убито сорок девять человек, ранено пятьсот восемьдесят шесть, разгромлено более полутора тысяч еврейских домов и лавок. Поводом к погрому стал кровавый навет в близлежащих Дубоссарах, а в Кишиневе погромные настроения разжигали редактор антисемитской газеты «Бессарабец» Петр Крушеван и начальник кишиневской охранки, который был связан с министром внутренних дел Плеве. О причастности Плеве к погрому граф Витте выразился так:

«Я не решусь сказать, что Плеве непосредственно устраивал эти погромы, но он не был против этого, по его мнению, антиреволюционного противодействия. После того как еврейский погром в Кишиневе возбудил общественное мнение всего цивилизованного мира, Плеве входил с еврейскими вожаками в Париже, а равно и с русскими раввинами в такие разговоры: „Заставьте ваших прекратить революцию, я прекращу погромы и начну отменять стеснительные против евреев меры“»[795]795
  «Я не решусь сказать… евреев меры» – С. Витте, стр. 193.


[Закрыть].

Российская интеллигенция направила градоначальнику Кишинева письмо протеста, под которым подписался и Толстой.

А через три недели после погрома Шолом-Алейхем[796]796
  Шолом-Алейхем (Шолом Рабинович, 1859–1916) – еврейский писатель.


[Закрыть] написал Толстому:

«Глубокоуважаемый Лев Николаевич! (…) нельзя допустить, чтобы вы прошли без должного внимания мимо того вопиющего дела, которое творилось в дни (…) праздника Христова в городе Кишиневе по наущению злых людей (…) Читая газеты, вы не могли не содрогаться при мысли, что в наш век возможны такие безобразия, как избиение евреев в Кишиневе в продолжение 2-х дней на глазах полиции и местной интеллигенции, гнусные насилия над девицами на глазах родителей, избиение младенцев и т. п. ужасы времен варварства…»[797]797
  «Глубокоуважаемый… времен варварства…» – Шолом-Алейхем, Собрание сочинений в 6-и томах, Государственное издательство художественной литературы, Москва, 1961, т. 6, стр. 758–759.


[Закрыть]

Толстой Шолом-Алейхему ответил:

«Соломон Наумович, ужасное совершенное в Кишиневе злодеяние болезненно поразило меня. Я выразил отчасти мое отношение к этому делу в письме к знакомому Еврею, копию с кот. прилагаю. На днях мы из Москвы послали коллективное письмо кишиневскому голове, выражающее наши чувства по случаю этого ужасного дела. Я очень рад буду содействовать вашему сборнику и постараюсь написать что-либо, соответствующее обстоятельствам. К сожалению, то, что я имею сказать, а именно, что виновник не только кишиневских ужасов, но всего того разлада, который поселился в некоторой малой части – и не народной – русского населения, – одно правительство, – к сожалению, это я не могу сказать в русском печатном издании»[798]798
  «Соломон Наумович… печатном издании» – там же, т. 4, стр. 660.


[Закрыть].

В тот же день, когда Шолом-Алейхем обратился с письмом к Толстому, Толстой написал ответ зубному врачу-еврею Иммануилу Линецкому, который тоже просил Толстого осудить погром. Смысл ответа сводился к тому, что, видимо, произошло «некоторое недоразумение», ибо точно так же, как зубной врач не может тачать сапоги, религиозный мыслитель не может писать о погроме.

* * *

Одесское Еврейское историческое общество во главе с Дубновым послало поэта Хаима Нахмана Бялика[799]799
  Бялик Хаим Нахман (1873–1934) – еврейский поэт.


[Закрыть] в Кишинев собрать на месте документальный материал и свидетельские показания, чтобы он написал книгу. Пять недель ходил Бялик по местам резни, записывал на русском и на идише показания пострадавших и свидетелей, останавливался перед пятнами человеческой крови и прилипшими мозгами на колесных спицах, побывал на кладбище у могил погибших. Из собранных показаний следовало, что в погроме участвовали молдаване и русские, что полиция разогнала еврейскую самооборону, что было много изнасилований и других ужасов. Собрал Бялик и подстрекательские листовки, и передовицы из «Бессарабца». Собранные материалы Бялик не смог опубликовать из-за цензуры. И он написал свою лучшую поэму под названием «Сказание о погроме».

Поэму перевел с иврита на русский Владимир Жаботинский. Она начинается такими строчками:

 
…Встань, и пройди по городу резни,
И тронь своей рукой, и закрепи во взорах
Присохший на стволах и камнях и заборах
Остылый мозг и кровь комками: то – о н и…
 

Через два месяца после Кишиневского погрома сын военврача и член «Поалей Цион», 24-летний Пинхас Дашевский приехал в Петербург, где редактор Крушеван издавал уже другую газету – «Знамя», в которой первым опубликовал «Протоколы сионских мудрецов» под названием «Программа завоевания мира евреями». Дашевский совершил покушение на редактора-антисемита, но тот отделался легким ранением. Дашевского судили и приговорили к пяти годам в арестантских ротах с поражением в правах. А евреи увидели, что нашелся мститель, готовый отдать жизнь не за светлое будущее России, а за свой еврейский народ.

Именно эту готовность бороться за свой народ Дашевскому инкриминировали в 1934 году, когда его посадили за сионизм в советскую тюрьму, где он и погиб.

Что касается готовности мстить за свой народ, то тогда еще семнадцатилетний Берл Кацнельсон считал, что эта «…месть имела большое значение не только за пределами еврейского мира, но играла важную роль внутри него: если у погромщиков она должна была вызвать страх, то в среде еврейства она была нужна для воспитания нового типа евреев – людей революционного мышления, смелых, волевых, решительных, готовых на самопожертвование»[800]800
  «…месть имела… самопожертвование» – А. Шапиро, т. 1, стр. 30–31.


[Закрыть].

А Жаботинский, окончив перевод «Сказания о погроме», заметил, что Кишиневский погром – это «…исходная точка целой эпохи нашей жизни в качестве народа»[801]801
  «…исходная точка… народа» – В. Жаботинский, «Повесть моих дней» (рус.), «Библиотека Алия», Иерусалим, 1985, стр. 47 (все последующие цитаты В. Жаботинского из этой книги).


[Закрыть].

* * *

7 июля 1903 года министр внутренних дел Плеве издал указ, по которому сионизм ставился вне закона.

Российское еврейство начало бурлить как кипящий котел. Еврейская молодежь рвалась в бой. Разгорелись бурные споры между сторонниками усиления еврейского воспитания в галуте и сторонниками эмиграции в Эрец-Исраэль. Дошло до того, что и те и другие решили обратиться к Герцлю, который был принят при многих королевских дворах Европы.

Ровно через месяц после указа Плеве, 7 августа 1903 года, Герцль прибыл в Санкт-Петербург и уже на следующий день попал на аудиенцию к Плеве. Беседа длилась около часа. Потом Герцль записал в дневнике, каким он увидел Плеве и как прошла аудиенция.

«Лет шестидесяти, крупный, точнее тучный (…) Мы сидели в креслах друг против друга, по обе стороны маленького столика. Говорил Плеве долго, так что у меня было достаточно времени присмотреться к нему. Желтоватый, болезненный цвет лица, седые волосы, белые усы и поразительно молодые, живые карие глаза. Он говорил по-французски не блестяще, но и не плохо. „Я дал вам аудиенцию по вашей просьбе, месье доктор, в надежде прийти к взаимопониманию касательно сионистского движения, каковым вы руководите. Отношение нашего правительства к сионизму – а оно может стать, я бы не сказал, благосклонным, но вполне в духе нашего соглашения – будет зависеть от вас“. – „Если только от меня, ваше превосходительство, то это отношение будет великолепным“, – сказал я, и он кивнул (…) Тут я попросил у него листок бумаги, чтобы помечать те вопросы, на которые хотел получить ответ. Он дал мне бланк, но не поленился оторвать верхнюю часть, будто опасаясь, что я использую его не по назначению (…) Передавая мне бланк, он сказал: „Надеюсь, вы не дадите неподобающего хода нашей беседе. Мы обязаны требовать от всех наших подданных империи, включая евреев, патриотического отношения к государству Российскому, а в последнее время положение евреев ухудшилось вследствие того, что они присоединились к революционным партиям. Мы симпатизировали сионистскому движению, пока оно было направлено на эмиграцию (…) Однако со времени проведения Минской конференции мы видим большие перемены: все меньше говорят о сионизме, направленном на Палестину, и все больше – о культуре, об организационных вопросах, касающихся еврейской нации, что для нас совершенно нежелательно“»[802]802
  «Лет шестидесяти… нежелательно» – Т. Герцль, стр. 388–391.


[Закрыть].

Далее Герцль пишет, что, по словам Плеве, Россия особенно хочет избавиться от своих евреев, которых Плеве назвал неассимилируемыми элементами.

Плеве, разумеется, не мог себе представить, до какой степени он окажется неправ в своей характеристике евреев. А Герцля поразило, что Плеве знаком с руководителями сионистского движения. Отвечая на вопрос Плеве, чем царское правительство может помочь сионистскому движению, Герцль перечислил три пункта:

1. Обратиться к турецкому султану с просьбой выдать евреям хартию[803]803
  Хартия (гр.) – бумага, рукопись. Здесь – документ, дающий евреям право на заселение Эрец-Исраэль под защитой властей.


[Закрыть];

2. Оказать содействие еврейской эмиграции из России;

3. Не возражать против объединения различных сионистских групп в единую легальную Сионистскую федерацию России.

Плеве согласился со всеми тремя пунктами при условии, что евреи не будут участвовать в русском революционном движении и тем более возглавлять его, по крайней мере, на протяжении пятнадцати лет.

Если Плеве ошибся, назвав русских евреев «неассимилируемыми элементами», то относительно их участия в Октябрьском перевороте и даже даты этого переворота он оказался провидцем.

Перед уходом Герцль попросил у Плеве рекомендательное письмо к графу Витте. Герцль хотел обсудить с графом некоторые финансовые вопросы. Плеве недовольно поморщился, но письмо написал, вложил в конверт и запечатал.

Что подумал Герцль о манерах русского министра, гадать не приходится.

– Рад был познакомиться с вами лично, – сказал на прощание Плеве.

– Я тоже, ваше превосходительство, – поклонился Герцль.

Кроме письма Герцль получил от Плеве памятную записку, где сообщалось, что сионистское движение может рассчитывать на правительственное «моральное и материальное содействие в отношении мер, предпринятых движением, которые приведут к уменьшению еврейского населения России. Это содействие будет состоять в (…) облегчении работы эмиграционных комитетов и в оплате необходимых им расходов, разумеется, не из правительственных фондов, а из налогов на евреев»[804]804
  «моральное и материальное… на евреев» – Т. Герцль, примечание к стр. 398.


[Закрыть]. Плеве также предупреждал Герцля, что, если сионизм в России не будет направлен на эмиграцию евреев, правительство незамедлительно объявит сионистское движение вне закона. В заключение Плеве написал, что прилагаемая записка приравнивается к правительственному документу, поскольку Плеве показал ее Государю императору Николаю II[805]805
  Николай II (1868–1918) – русский император.


[Закрыть] и тот разрешил передать ее доктору Герцлю.

В воскресенье Герцль поехал на Острова на дачу к министру финансов графу фон Витте обсудить деятельность Сионистского банка в России.

«Он принял меня сразу же, – записал Герцль в дневнике, – но не очень-то любезно. Большой, уродливый, неряшливый, напыщенный чиновник лет шестидесяти, со странно вытянутым носом, вогнутыми внутрь коленями, кривыми ногами, а потому с шаркающей походкой. Еще более осторожный, чем Плеве, он сел спиной к окну, чтобы свет падал на меня. По-французски говорит очень плохо (…) Раньше всего он спросил (несмотря на рекомендацию!) (…) – Вы что, иудей? – Да, иудей и глава сионистского движения. – А то, о чем мы будем говорить, останется между нами? – Несомненно. – В последнее время появился новый и весомый фактор: евреи составляют только семь миллионов из нашего стотридцативосьмимиллионного населения, но (…) более половины всех членов революционных партий. – Чем ваше превосходительство объясняет этот фактор? – Думаю, ошибочной политикой нашего правительства. Евреев слишком угнетают (…) В конце концов он спросил меня, чего я хочу от правительства. – Поощрения эмиграции, – ответил я. – Но мы и так ее поощряем, например, хорошим пинком. Я едва удержался, чтобы не рассмеяться, услышав такую откровенность, граничащую с глупостью, и ответил ледяным тоном: „Это не то поощрение, о котором я хотел бы поговорить. Оно всем понятно и без обсуждений“»[806]806
  «Он принял меня… без обсуждений» – Т. Герцль, стр. 393–396.


[Закрыть]. Беседа Герцля с Витте продолжалась час с четвертью.

Четыре дня спустя состоялась вторая встреча Герцля с Плеве. Она прошла, как записал Герцль в дневнике, «еще успешнее, чем первая». Герцль попросил Плеве расширить черту оседлости и разрешить евреям приобретать там землю для сельскохозяйственных работ. Плеве пообещал удовлетворить его просьбу об отмене решения, ставящего сионистское движение в России вне закона, если сионисты не будут вмешиваться во внутренние дела русских и вести себя тихо и законопослушно.

«„Хочу обратить ваше внимание, месье доктор, – заметил Плеве, – что (…) создание независимого еврейского государства, способного принять несколько миллионов евреев, было бы для нас наиболее желательным. Однако это вовсе не означает, что мы хотим потерять всех наших евреев. Сливки интеллигенции, наилучший пример каковой являете собой вы, нам хотелось бы сохранить. А вот с теми, у кого мало мозгов и средств, мы будем рады расстаться. Я хорошо знаком с евреями. Все мое детство, с пяти до шестнадцати лет, прошло среди них. Я жил с родителями в Варшаве. Они были стеснены в средствах, и мы занимали маленькую квартирку в большом доме. Все дети играли в одном большом дворе. Я играл только с еврейскими детьми, так что моими первыми друзьями были евреи. Как видите, я предрасположен кое-что для них сделать“. Я попрощался с ним. Он был крайне любезен»[807]807
  «Хочу обратить… любезен» – там же, стр. 403.


[Закрыть], – закончил Герцль запись в своем дневнике.

С императором Герцлю так и не удалось встретиться, сколько он ни пытался. Возможно, причина крылась в том, что, как сообщил Плеве Герцлю, Государь император очень разгневан тем, что кто-то осмеливается утверждать, будто русское правительство непосредственно участвовало в еврейских погромах или хотя бы попустительствовало им.

Через три дня после второй встречи с Плеве Герцль покинул Петербург.

К визиту Герцля евреи отнеслись по-разному. Одни откровенно осуждали его за переговоры с антисемитом и погромщиком Плеве, другие – например, евреи Петербурга – были им недовольны потому, что он встретился с семью еврейскими литераторами и не встретился ни с одним руководителем еврейской общины. А евреям Варшавы не понравилось, что он даже ни разу не пошел в синагогу, пробыв в Петербурге целых девять дней, о чем сообщила варшавская газета на иврите «ха-Цфира»[808]808
  «ха-Цфира» (ивр.) – «Сирена».


[Закрыть].

А Герцль, несмотря на требования Нахмана Сыркина и других российских сионистов не публиковать результаты переговоров с Плеве, опубликовал их, да еще отметил, что царский министр внутренних дел поставил условие: сионисты должны вести себя «тихо и законопослушно». В ответ российские сионисты опубликовали листовку, в которой поклялись, что «Ни тишины, ни законопослушания не будет!».

* * *

Из России, заехав по дороге на несколько дней в Вену, Герцль отправился на 6-й Сионистский конгресс, проходивший в Базеле с 23-го по 28 августа того же 1903 года.

Вопреки недовольству российских сионистов Герцль был удовлетворен результатами переговоров в России, но все-таки счел нужным заручиться поддержкой тех самых еврейских революционеров, о которых ему говорили Плеве и Витте. Поэтому он изъявил желание встретиться с доктором философии Хаимом Житловским[809]809
  Житловский Хаим (1865–1943) – публицист.


[Закрыть], жившим в Цюрихе. Встреча состоялась в Базеле.

Бывший народоволец, социалист, один из основателей партии эсеров, Житловский призывал евреев участвовать в русской революционной борьбе, так как искренне верил, что с победой социализма евреи разделят с неевреями плоды грядущего рая на российской земле и никакая Палестина им не будет нужна.

Житловский родился в богатой купеческой семье, еще в гимназии стал приверженцем Маркса и вместе с другом детства Шломо Раппопортом, будущим Ан-ским, автором «Диббука», начал пропагандировать марксизм. И Житловский и его друг Раппопорт сменили еврейские имена на русские: Житловский из Хаима стал Ефимом, а Раппопорт из Шломо – Семеном. Но после волны еврейских погромов 80-х годов оба вернули себе свои настоящие имена.

Житловский эмигрировал в Швейцарию, оттуда в Америку и в 1943 году скончался в Канаде, куда приехал читать лекции.

Описание своей встречи с Герцлем Житловский опубликовал только через двенадцать лет после того, как она состоялась.

«Доктор Герцль пригласил меня в свои „президентские апартаменты“ и аккуратно закрыл за собой дверь. Внешность Герцля достаточно хорошо знакома по разным фотографиям и описаниям, поэтому я не буду на ней подробно останавливаться. Хочу только отметить, что в первую минуту меня тоже охватил какой-то душевный подъем, как это бывало со многими другими (…) в присутствии этого несомненно великого человека (…) Высокий мужчина, красивый еврейской красотой. Движения изящны, но энергичны (…) Только губы вызывают некоторое беспокойство: пунцовые, пухлые (…) очень чувственные, они составляют резкий контраст с черной бородой и одухотворенным выражением лица. – Имею ли я честь беседовать с руководителем БУНДа? – спросил он. – Нет, я не принадлежу к БУНДу. На какое-то мгновение мы оба замолчали, но Герцль быстро нашелся: – Но вы – руководитель еврейских революционеров? – Нет, я не состою ни в одной еврейской партии. Я – член русской партии социалистов-революционеров. Но я – еврей, и интересы нашего народа всегда были близки моему сердцу. Мы снова замолчали. Он – потому что (…) попал пальцем в небо, я – потому что не мог представить себе, какие дела у него могут быть с еврейскими революционерами. – А вы можете помочь мне установить связь с БУНДом? – спросил он очень тихо. – Разумеется. Но я хотел бы знать, о чем идет речь. – Извольте. Я только что вернулся от фон Плеве, получив от него совершенно определенное заверение, что в течение пятнадцати лет, но не более, он будет помогать нам получать хартию на Палестину при одном условии: еврейские революционеры прекратят борьбу против русского правительства. Если же в течение пятнадцати лет он не сможет добиться хартии, революционеры будут вольны действовать по своему усмотрению, – сказал доктор Герцль деловым тоном (…) Зажав руки между колен и опустив голову, он говорил, что наш долг – воспользоваться тем, что мы живем в эпохальный момент. – Вы мне поможете? – наконец спросил он и посмотрел мне в глаза. В его больших красивых глазах было столько искренности, столько тепла (…) я увидел, что передо мной сидит ребенок! Большой, честный и бесконечно наивный ребенок, в чьи руки История отдала судьбу нашего народа (…) – Если вы хотите послушать моего совета, доктор, – ответил я, – вам стоит отказаться от всяких попыток установить связь с БУНДом. – Почему? – спросил он. – Прежде всего потому, что большинство еврейских революционеров крайне далеки от еврейства. Говоря объективно, дело в том, что все они считают себя русскими и готовы отдать жизнь за свободу России (…) Только со стороны кажется, что они ушли в революцию из-за тяжелых условий еврейской жизни. Они не принадлежат к БУНДу, так что, даже если бы БУНД вышел из революционной борьбы, это не привело бы к тем результатам, на которые рассчитывает фон Плеве. Но даже БУНД, который действительно занимается еврейскими нуждами и отстаивает интересы евреев (…) ни при каких обстоятельствах не примет предложения фон Плеве. Мы же, евреи, которые ушли в русскую революцию, даже самые националистически настроенные из нас, мы не сионисты и не верим, что сионизм может разрешить наши проблемы. Перемещение еврейского народа из России в Эрец-Исраэль с нашей точки зрения – утопия, а во имя утопии мы не откажемся от выбранного нами пути революционной борьбы против русского правительства, борьбы, которая приведет и к освобождению еврейского народа (…) Плеве может пообещать то, что и не собирается выполнить (…) Я не считаю себя вправе вмешиваться в ваши политические планы, но мне кажется, что вам было бы лучше не иметь никаких дел с русским правительством. Особенно с министром фон Плеве. У меня есть все основания полагать, что если не дни, то уж месяцы его жизни наверняка сочтены. Доктор Герцль понял мой намек. Он задумался. Не знаю, какой из моих аргументов его убедил, но через некоторое время он повернулся ко мне. – Вы правы. Оставим это (…), – сказал он. Той же ночью в поезде по дороге назад в Цюрих я рассказал Ан-скому о наиболее важных моментах нашей беседы с Герцлем. Какое-то время мы сидели молча, глядя на ночной пейзаж за окном. Неожиданно Ан-ский спросил: – Он – авантюрист? – Нет, ребенок. Наивный ребенок в политике (…) и во взгляде на себя самого, – ответил я»[810]810
  «Доктор Герцль… ответил я» – «Джуиш каррентс» (англ.), Нью-Йорк, февраль 1997, стр. 27–28.


[Закрыть].