Текст книги "Три женщины"

Автор книги: Владимир Лазарис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 37 страниц)

11

Чем весомее становилось участие евреев в революционном движении, тем чаще Департамент полиции, министры и приближенные Государя императора задумывались над еврейским вопросом в России. Некоторые коллеги Зубатова сначала вообще не могли понять, почему евреи участвуют в русских делах. Пожалуй, больше других удивлялся начальник Киевского губернского жандармского управления генерал Новицкий. Выступая на заседании, где обсуждались методы борьбы с революционным движением, он сказал:

«Ну, русские, это я понимаю: отчего же им не позабавиться? Но евреи! Ведь действительно же их положение тяжело, и наказываем мы их куда построже, чем русских; чего же они еще лезут? Неужели им этого мало?!»[759]759
  «Ну, русские… этого мало?!» – В. Новицкий, стр. 23.


[Закрыть] Но в своих «Воспоминаниях жандарма», впервые опубликованных после революции, Новицкий уже перестал удивляться:

«…евреи, не поступившие в высшие учебные заведения (…) выедут в заграничные университеты, где будут вступать в особые политические кружки, и затем безусловно вернутся в Россию, пропитанные (…) политикою, направленною против всего русского, и (…) готовыми революционерами (…) примкнут к образовавшимся уже в России революционным сообществам, борьба с которыми будет в высшей степени затруднена для правительства…»[760]760
  «…евреи, не поступившие… для правительства…» – там же, стр. 143–144.


[Закрыть]

Гораздо либеральнее, пусть и по практическим соображениям, смотрел на еврейский вопрос граф Витте:

«В первые годы моего министерства при Императоре Александре III Государь как-то раз меня спросил: „Правда ли, что вы стоите за евреев?“ Я сказал Его Величеству, что мне трудно ответить на этот вопрос, и просил позволения Государя задать ему вопрос в ответ на этот. Получив разрешение, я спросил Государя, может ли он потопить всех русских евреев в Черном море. Если может, то я понимаю такое решение вопроса; если же не может, то единственное решение еврейского вопроса заключается в том, чтобы дать им возможность жить, а это возможно лишь при постепенном уничтожении специальных законов, созданных для евреев, так как, в конце концов, не существует другого решения еврейского вопроса, как предоставление евреям равноправия с другими подданными Государя. Его Величество на это мне ничего не ответил (…) Если бы (…) постепенно уничтожали исключительные законы относительно евреев, то (…) евреи бы не стали одним из злых факторов нашей проклятой революции, но вместо этого (…) начали принимать ряд самых разных законодательных стеснений… Все это способствовало крайнему революционизированию еврейских масс и в особенности молодежи (…) Из феноменально трусливых людей, которыми были почти все евреи лет тридцать тому назад, явились люди, жертвующие своей жизнью для революции (…) Конечно, далеко не все евреи сделались революционерами, но несомненно, что ни одна национальность не дала в России такой процент революционеров, как еврейская (…) Такое положение (…) крайне неблагоприятно для России, т. е. для ее успокоения»[761]761
  «В первые годы… для ее успокоения» – С. Витте, т. 1, стр. 188-192.


[Закрыть].

Что же касается нового министра внутренних дел Плеве, то Витте объяснял его антисемитизм так: «Хотя Плеве происходил от поляков (…), и он переменил свою фамилию еще будучи молодым человеком, но, как всегда бывает с ренегатами, он начал проявлять особенно неприязненное чувство ко всему, что не есть православное…»[762]762
  «Хотя Плеве… не есть православное…» – С. Витте, т. 1, стр. 194.


[Закрыть]

* * *

Заняв пост министра внутренних дел, Плеве разогнал всю верхушку этого министерства и назначил директором Департамента полиции чопорного аристократа Лопухина[763]763
  Лопухин Алексей Александрович (1864–1927) – директор Департамента полиции.


[Закрыть].

Лопухин был большим поклонником Зубатова и ценил его методы борьбы с революционерами. Зубатов чуть ли не ежедневно докладывал Плеве о самых различных мерах обработки арестованных революционеров, которых он поодиночке и группами делал осведомителями. А тех, кто не поддавался обработке, Зубатов толкал на путь террора, чтобы самому же их обезвреживать и потом докладывать начальству о своей успешной борьбе с террористами.

Лопухин тут же добился назначения Зубатова на должность начальника тайной полиции всей России с переводом его в Петербург. Плеве тоже ценил Зубатова. Как-то он сказал графу Витте: «Теперь (…) полицейское спокойствие государства в руках Зубатова, на которого можно положиться»[764]764
  «Теперь (…)… положиться» – С. Витте, т. 1, стр. 195.


[Закрыть].

А «полицейское спокойствие» самого Плеве объяснялось тем, что разговоры о революции Плеве считал выдумкой интеллигентов и был уверен, что рабочие – за царя. Вначале Плеве одобрял легальные рабочие союзы Зубатова, рассчитывая таким образом подложить свинью чересчур влиятельному и высокомерному министру финансов графу Витте, ярому противнику Зубатова.

Поэтому Плеве способствовал тому, что в 1902 году 38-летний Сергей Васильевич Зубатов был назначен начальником Особого отдела Департамента полиции в Петербурге, и ему присвоили генеральский чин.

Он держал за горло всю Россию, покрыв ее сетью подчиненных ему охранных отделений. Из особо доверенных людей Зубатов взял с собой в Петербург Евстратку Медникова.

Бывший городовой, малограмотный, но с природной смекалкой, пронырливый и хитрый, Медников играл большую роль в деле политического розыска. Он заведовал кассой Охранного отделения, командовал «летучим» отрядом филёров, разъезжал по всей России, проводил слежку по агентурным данным, поступавшим к Зубатову.

Став начальником сыскного отдела и усердствуя на этом поприще, Медников не забывал и себя: купил под Москвой именьице с бычками, коровками и уточками. Письменные донесения Медникова не отличались по стилю от его устной речи: «Каждый божий день по несколько убийствов, то бомбой, то из револьверов, то ножом и всякими орудиями (…) заарестованы денамитные для бомбов мастерские…»[765]765
  «Каждый божий… мастерские…» – Б. Козьмин, стр. 111.


[Закрыть]

Генерал Зубатов считал, что пришло время создать в Петербурге такие же легальные рабочие союзы, как в Москве и в Минске, и распорядился поочередно пригласить их руководителей, начиная с Мани Вильбушевич.

В петербургском кабинете Зубатова все было огромным: письменный стол, кресла, книжные шкафы, люстра, зеркала. Зубатов сидел в новенькой генеральской форме. Он поднялся Мане навстречу, сияя, как золотые звезды на его погонах.

– Ваше превосходительство, примите мои…

– Манечка, помилуйте, к чему эти церемонии! – Зубатов обнял Маню за плечи и усадил в кресло. Потом вынул из шкафа бутылку шампанского, два бокала и наполнил их.

– За генеральские звезды! – улыбнулась Маня.

– Моя звезда – вы. За нашу встречу и за царя!

– За нашу встречу и за рабочих!

С того дня Маня не раз ездила в Петербург, и караульные в Департаменте полиции теперь знали ее в лицо.

«О целях и результатах этих поездок циркулировали до того разноречивые слухи, что мы, не зная ничего достоверного, предпочитаем совершенно о них умолчать»[766]766
  «О целях… о них умолчать» – Б. Фрумкин, стр. 224.


[Закрыть], – написал один из бундовцев.

* * *

В то время как Маня старалась подоходчивее объяснять рабочим преимущества зубатовских союзов, Гершуни старался доказать, что бомбы – доходчивее всяких объяснений. Впрочем, прибегал он и к объяснениям, когда в анонимных по цензурным соображениям заметках, печатавшихся в «Революционной России», высказывал свое мнение о ЕНРП:

«Независимая партия в Минске переманивает к себе все больше сторонников, отбивая их и от партии эсеров, (…) что приводит к распылению сил в общей борьбе с царизмом, а главное, уводит революционные массы, и прежде всего молодежь, с единственно правильного пути, каковым, по нашему мнению, был и остается террор (…) отказ от террора есть не что иное, как пассивное соучастие в преступлениях царского режима».

От своих агентов Зубатов знал о Гершуни решительно все: и о его анонимных заметках, и о его планах, и о его связях, но до поры до времени не считал нужным его арестовывать. У Зубатова были свои соображения на этот счет: пока Гершуни остается на свободе, министры, включая Плеве, дрожат от страха за высокими стенами своих особняков и стараются верить, что легальные рабочие союзы могут привести к ослаблению террора. К тому же Гершуни, того не подозревая, помогал Зубатову улаживать и личные дела на пути восхождения по служебной лестнице.

Боевая организация Гершуни убрала уфимского губернатора Богдановича, который в Златоустье приказал стрелять по бастующим горнякам, и было убито много мужчин, женщин и детей.

А Плеве состоял в интимной связи с женой Богдановича. Зубатов об этом знал. По одной из версий, он убил сразу двух зайцев: угодил Плеве, убрав мужа его любовницы, и заработал награду, раскрыв, что убийство Богдановича организовал Гершуни.

Зубатов решил, что пора арестовать Гершуни. Агенты, постоянно сидевшие у него на хвосте, сообщили, что Гершуни следует поездом Уфа-Киев. Хотя предусмотрительный Гершуни сошел за несколько остановок до Киева, его тут же арестовали, заковали в кандалы и увезли в Петербург. Спустя две недели Боевая организация ответила на арест своего командира неудачным покушением на начальника Киевского губернского жандармского управления генерала Новицкого, который, по указанию Зубатова, и арестовал Гершуни.

* * *

На первом допросе Гершуни сказал следователю:

«Я – еврей! Вы, а равно и те, которые достаточно глупы, чтобы вам верить, твердите, что евреи стараются уходить от опасности, что вследствие трусости избегают виселицы. Хорошо! Вам будет дано увидеть пример „еврейской трусости“! Вы говорите, что евреи умеют только бунтовать? Вы увидите, умеют ли они умирать!»[767]767
  «Я – еврей!.. умирать!» – Г. Гершуни, «Из недавнего прошлого» (рус.), «Трибюн рюсс», Париж, 1908, стр. 43 (все последующие цитаты Г. Гершуни из этой книги).


[Закрыть]

В Петербурге Гершуни судили. На суде он произнес блестящую речь о тяжелом положении евреев в России. А ровно через год после суда военный трибунал приговорил его к смертной казни. Потом смертную казнь заменили пожизненным заключением в Шлиссельбургской крепости, где до Гершуни побывали и другие евреи-революционеры. В том числе известная террористка Софья Гинсбург, связанная с группой Александра Ульянова, старшего брата Ленина.

Гершуни провел в Шлиссельбургской крепости около двух лет и осенью 1905 года был отправлен этапом в Сибирь, в Акатуйскую каторжную тюрьму, откуда совершил беспримерный по отваге побег. Он добрался до Китая, потом до Америки, а оттуда вернулся в Европу. Побег и выступления за границей сделали Гершуни еще более популярным в кругах русских революционеров. Некоторое время он жил в Финляндии, в 1907 году участвовал в Таммерфорском съезде партии эсеров.

Но то, что не успела сделать царская полициям сделала чахотка. Тяжело больного Гершуни перевезли на лечение в Швейцарию. Гершуни скончался в 1908 году в возрасте тридцати семи лет и был похоронен в Париже, рядом с вождем русской политической эмиграции Петром Лавровым[768]768
  Лавров Петр Лаврович (1823–1900) – теоретик народничества.


[Закрыть].

Зная о своей близкой кончине, Гершуни написал небольшую книгу «Из недавнего прошлого». Пожалуй, самое поразительное в ней то, что в последние минуты жизни прославленный революционер вспомнил такую картину из своего раннего детства. Сидит бабушка и рассказывает, как ее друг Нахман посетил святой город Иерушалаим.

«И было тихо, тихо кругом, – шепчет ее старческий голос, а мы с замиранием сердца трепетно слушаем. – Только большие птицы жалобно витают в облаках. Скорбь на земле, и Бог на небе! Стоит Нахман перед святыми стенами. Вот тут сейчас, в двух шагах, Иерусалим – наш святой Иерусалим, детки (…) И зашептал Нахман молитву, и ноги его задрожали, и он опустился на землю, и из груди его вырвался стон (…) И огласил этот стон всю пустыню, и ударился он в святые стены и полетел к небу. Ангелы подхватили его и понесли к Богу. И лежит Нахман ниц, и обнимает землю, и обливает ее своими слезами (…) И шепчет, глядя на святые стены: „Благословен Отец Бог наш! Видел! Видел святыню нашу! Было для чего жить!“ И взял себе Нахман на грудь смоченную его слезами горсть святой земли и пошел. – Бабуся, почему Нахман плакал? – едва дыша, спрашиваем мы. – Там вся слава наша, и вся скорбь наша! Иерусалим!»[769]769
  «И было тихо… Иерусалим!» – Г. Гершуни, стр. 123.


[Закрыть]

12

Один израильский историк написал: «Изучая биографии людей Второй, да и Третьей алии[770]770
  Алия (ивр.) – букв. «восхождение», репатриация в Израиль. Вторая алия – 1904–1914, Третья алия – 1919–1923.


[Закрыть], убеждаешься, что большинство их воспитывались в атмосфере (…) старомодной, интуитивной, наивной, даже абстрактной любви к Сиону»[771]771
  «Изучая биографии… любви к Сиону» – А. Шапиро, т. 1, стр. 18.


[Закрыть].

Маня в такой атмосфере не воспитывалась. О Сионе она слышала каждый день, когда отец молился, повернувшись лицом на восток к Иерусалиму, и еще каждый год на праздник Песах. На том и кончались ее познания о Сионе. Но Маня не была бы Маней, если бы не увлеклась течением, которое назвали «сионизм». Чем больше евреев захватывало это течение, тем больше Маня им увлекалась.

Новое увлечение не повлияло ни на деятельность ЕНРП, ни на отношение Мани к Зубатову. В 1901 году она написала Зубатову из Гродно:

«Сижу теперь в гостинице, час ночи, и мне страшно хочется поделиться с вами всем тем, что я узнала и передумала за это время. Я буду говорить с вами много и серьезно. Применяя каждый день на практике вашу теорию, я пришла к заключению, что вы правы, мой хороший друг, но далеко не совсем (…) Что касается еврейского движения, то оно очень скоро примет чисто экономическое направление, явно отвергая какую бы то ни было революцию. Причина этому – новое сильное движение, именуемое сионизмом. Это движение, как вы скоро увидите, настолько важно по своим последствиям для России, что вам нужно с ним познакомиться. Я пришлю вам скоро несколько книжек по этому вопросу. Пока прочитайте из энциклопедического словаря объяснение слова „сионизм“ (уже имеется эта буква)»[772]772
  «Сижу теперь… буква)» – Д. Заславский, стр. 119–120.


[Закрыть].

Далее Маня описала на нескольких страницах историю и теорию сионизма и, ссылаясь на книжку минского социал-демократа Сыркина[773]773
  Сыркин Нахман (1868–1924) – идеолог и лидер социалистического сионизма.


[Закрыть], объяснила, что политикой еврейских рабочих должен стать сионизм, который стремится вернуть евреям родину, а не призывает их участвовать в политической борьбе России. Не преминула Маня и заметить, что БУНДу приходится теперь бороться на два фронта: против «зубатовщины» и против сионизма.

Зубатов был потрясен. Ему-то казалось, что он знает самые потаенные мысли тех, за кем следит столько лет – и на тебе! Он полагал, что у евреев есть всего два направления: либо революция, либо культурно-экономическая борьба, и та и другая – в пределах России. И вдруг – сионизм! Несколько раз перечитав Манино письмо и сделав в нем пометки синим карандашом, он провел ночь за книгами и словарями, запросил у агентов сионистские публикации в нелегальной печати и в легальной прессе последнего времени, перерыл свою библиотеку и наутро сел писать донесение начальству в Департамент полиции.

«Получил и пересылаю вам в подлиннике письмо М., полное высокого интереса, прося по миновании надобности вернуть его мне (…) Самое характерное: расставшись (…) с интеллигентским предрассудком о непримиримой ненависти самодержавия к рабочим, вступив в рабочем деле на легальную почву и видя, что демократизм (…) „жиду“ ничего не дает, мои приятели бросили политику и увенчали свою легальную работу национальным идеалом. Это ли не выигрыш для нас (…) В еврействе происходит такое великое внутреннее брожение (для нас не только безвредное, но, по обстоятельствам времени, и выгодное), что излишним вмешательством мы можем только помешать этому процессу и помочь тем самым революционерам, что, конечно, вовсе не входит в наши планы (…) Надо сионизм поддержать и вообще сыграть на националистических стремлениях. Ближайшим тому средством – разрешение жаргонной литературы как крайне льстящее национальному самолюбию…»[774]774
  «Получил и пересылаю… национальному самолюбию.» – Д. Заславский, стр. 120–121.


[Закрыть].

Зубатов понял, какие выгоды для своей карьеры он может извлечь из сионизма. Его начальство хочет прекратить участие евреев в революции, новый министр Плеве хочет вообще избавиться от евреев, но нельзя же принимать всерьез дурацкий план Победоносцева уморить голодом треть русских евреев, вторую – крестить и последнюю – заставить эмигрировать. А он, Зубатов, поддержав сионизм, направленный на эмиграцию из Российской империи всех евреев сразу, осуществит желание своего министра. Кроме того, такая масса российских подданных в Палестине создаст настоящий русский форпост на Ближнем Востоке, и опять-таки он, Зубатов, внедрит в эту массу своих агентов. Тут-то он и наладит по-настоящему шпионаж против турок! Вот, какие перспективы открывает перед ним этот их сионизм! Откинувшись в кресле, Зубатов зажмурился и, не замечая, что говорит вслух, медленно повторил: «Настоящий русский форпост на Ближнем Востоке!»

А Маня пророчила сионизму другие последствия.

«Возвращаясь к сионизму, я пророчу следующее: пройдет еще немного времени, и еврейский БУНД примет чисто рабочее движение, нарисовав на своем знамени – сионизм. И тогда, конечно, все будут говорить, что „жиды даже в революции гешефтмахеры“[775]775
  Гешефтмахеры (идиш) – дельцы.


[Закрыть] (…) Но чего бы там ни говорили, а последствия этого громадны и серьезны. Крепко, крепко жму вашу руку, привет вам, искренний, дружеский привет»[776]776
  «Возвращаясь к сионизму… дружеский привет» – там же.


[Закрыть], – написала она Зубатову.

Маня начала энергичную деятельность в сионистских кружках. Зубатов оказывал ей всяческую помощь. В частности, в создании читальни с соответствующей литературой – как легальной, так и нелегальной.

«Чтобы создать противодействие революционерам, я посоветовал поднять агитацию среди сионистов…»[777]777
  «Чтобы создать… среди сионистов…» – Д. Заславский, стр. 123.


[Закрыть] – написал Зубатов в Департамент полиции новому министру внутренних дел Плеве докладную записку о сионизме, в которой особо подчеркнул, что благодаря сионизму как раз и осуществится желание господина министра избавить Россию от евреев.

Плеве высоко оценил старания Зубатова.

Окрыленный своими успехами, Зубатов решил уговорить Плеве дать аудиенцию Марии Вильбушевич. Она блестяще проявила себя на поприще создания легальных рабочих союзов, первая обратила внимание на пользу сионизма для России, она первая…

– О чем мне говорить с этой жидовкой? – нахмурился Плеве.

– Она хорошо знает настроения среди евреев и сможет подробно ответить на все вопросы вашего превосходительства. Ваше превосходительство сможет составить себе полное представление о моем лучшем секретном агенте и…

– А вы-то чего от меня хотите? – перебил его Плеве.

– Полагаю крайне желательным дать сионистам разрешение на съезд, где они могли бы открыто обсудить свои планы.

– То есть как это открыто?

– Под нашим неусыпным наблюдением, разумеется. Ваше превосходительство будет знать о каждом слове, сказанном на съезде. Очень важно, чтобы сионисты приняли нужную нам программу и призвали евреев покинуть Россию.

Плеве посмотрел на Зубатова, тот не отвел взгляда, а Плеве подумал: «Если мы избавимся от жидов, это будет моей заслугой. Государь меня приблизит».

– Хорошо, – сказал он. – Я приму эту вашу, как бишь ее…

– Мария Вильбушевич, ваше превосходительство.

– Договоритесь с моим секретарем.

– Я никогда не сомневался в мудрости и прозорливости вашего превосходительства.

– Хорошо, хорошо. Кстати, я внимательно прочитал вашу докладную. Весьма серьезно и убедительно изложено. Возможно, я доложу Государю.

* * *

Счастливый Зубатов телеграфировал Мане, чтобы она срочно выехала в Петербург.

– Я объяснил важность сионизма моему начальству и новому министру, – начал он, едва поздоровавшись с Маней.

Маня давно не видела Зубатова в таком возбужденном состоянии.

– Плеве? – спросила она.

– Ему.

– Говорят, он евреев недолюбливает.

– Возможно, поэтому он и решил, что лучше от них избавиться. Он вполне согласен с вами, что сионистское движение отвлечет евреев от революционной деятельности. Но я хочу, чтобы Плеве поговорил с вами лично.

– Да разве он станет со мной говорить?

– Я уже добился для вас аудиенции. Только не забудьте, – Зубатов с улыбкой посмотрел на Маню, – называть его «ваше превосходительство». Когда войдете в кабинет, не садитесь, пока он вам не предложит. Сами беседы не начинайте. И еще. Убедительно прошу вас говорить только о сионизме. После беседы с министром вас примет князь Оболенский[778]778
  Оболенский Алексей Дмитриевич (1855–1933) – русский государственный деятель.


[Закрыть], товарищ министра финансов.

– А это еще зачем?

– Насколько мне известно, – лукаво прищурился Зубатов, – деятельность ЕНРП обходится недешево, и вы стеснены в средствах. Прикиньте расходы на газету, на рабочие клубы, читальни, столовые и подайте князю. Не забудьте включить разъезды, ведь вам теперь часто придется бывать в Питере.

Аудиенция состоялась 6 мая 1902 года в том самом Мариинском дворце, где всего месяц назад был убит предшественник Плеве – Сипягин.

В просторном кабинете, больше походившем на шикарный зал, Маня потерялась и не сразу заметила за огромным письменным столом круглолицего, упитанного человека с пушистыми белыми усами, в темном сюртуке. Он молча смотрел на нее, потом медленно поднял руку и жестом показал, чтобы она подошла. Лицо его ровно ничего не выражало. За спиной у министра висел огромный портрет Государя императора.

– А у нас дома… – начала Маня, но спохватилась, вспомнив наставление Зубатова.

– Что-с? – недовольно процедил хозяин кабинета, и только тут она увидела, что глаза у него карие и смотрят так пронзительно, что хочется как-нибудь укрыться от их взгляда.

А Плеве, смерив Маню взглядом с ног до головы и еще не предложив ей сесть, нахмурился. «Паршивая жидовка. И что в ней Зубатов нашел? Спит он с ней, что ли? Хотя, говорят, в постели жидовки хороши».

Маня тоже смотрела на всесильного министра, известного антисемита, и думала: «Индюк надутый. Точно как у нас во дворе».

– Мадемуазель Вильбусевич?

– Вильбушевич, ваше превосходительство.

– Да, конечно, Вильбушевич. Прошу, садитесь. Вы что-то изволили сказать о вашем доме?

– Простите, ваше превосходительство. Я только хотела…

– Ну, говорите, говорите, не стесняйтесь.

– У нас дома в столовой тоже висит портрет Государя императора.

– Вот как?

– Да, я с детства помню. Портреты наших родственников и рядом – Государь император. Мой отец – горячий монархист.

«Надо будет рассказать Государю», – про себя рассмеялся своей шутке Плеве, а вслух спросил:

– А кто ваш отец?

– Владелец мукомольной фабрики.

– И откуда же вы родом?

– Из-под Гродно.

– Мда… Ну, хорошо. Перейдемте к делу.

Аудиенция продолжалась полчаса. Маня рассказала Плеве об успехах ЕНРП и перешла к сионизму. Это движение завладевает умами многих тысяч евреев. Плеве тут же поинтересовался, в самом ли деле среди российских евреев так много сионистов и действительно ли они настроены уехать в Палестину. Маня ответила утвердительно и добавила, что, если его превосходительство поддержит сионистское движение, евреи этого никогда не забудут. Кивок головы его превосходительства приободрил Маню, и, забыв о наказе Зубатова, она обратилась к нему:

– Ваше превосходительство, не желаете ли встретиться с кем-нибудь из руководителей сионистского движения?

– Еще чего! – раздраженно бросил Плеве. – У меня только и дел, что встречаться с евре… – осекся он и уже более спокойно добавил: – Этим займутся другие. Вы можете идти.

Когда Маня ушла, Плеве позвонил секретарю и велел вызвать к нему Зубатова.

– Это в самом деле интересно, – начал он, когда Зубатов сел в кресло. – Ваша Вильбушевич неглупа, думаю, она может быть полезной.

– Совершенно верно, ваше превосходительство. Но независимо от этого на сионистском съезде будут мои люди.

Плеве усмехнулся про себя догадливости Зубатова и продолжил:

– Я хочу, чтобы на съезде присутствовал представитель Департамента полиции. Даже не один. Пусть следят за тем, чтобы обсуждали главным образом еврейскую эмиграцию из России. И еще. Я хочу видеть протоколы всех заседаний. Вы меня поняли?

– Так точно, ваше превосходительство.