Текст книги "Три женщины"

Автор книги: Владимир Лазарис

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 37 страниц)

18

Чем занималась ЕА?

– Добывала оружие.

– Добывала секретную информацию.

– Совершала диверсии против немцев.

– Спасала евреев, переправляя их сначала в безопасные укрытия, а потом в Швейцарию или в Испанию. (Кстати, в швейцарских Альпах было удобнее переходить границу пешком.)

– Изготовляла фальшивые документы для переправки евреев.

– Распределяла среди евреев полученные через Швейцарию медикаменты и денежную помощь от международных еврейских организаций «Джойнт»[555]555
  «Джойнт» (англ.) – Американский объединенный еврейский комитет, основанный в США в 1914 году для помощи еврейским беженцам.


[Закрыть], «Керен-кайемет»[556]556
  «Керен кайемет» (ивр.) – полное название «Керен кайемет ле-Исраэль», центральный фонд сионистского движения, созданный в 1901 году для покупки и обработки земель в Эрец-Исраэль.


[Закрыть] и «Керен-хайесод».

– Выпускала свою газету «Кан мэм»[557]557
  «Кан мэм» (фр.) – «Вопреки всему».


[Закрыть].

– Спасала еврейских детей.

С этой целью было принято решение объединить несколько сионистских организаций с молодежным движением «Еврейские дозорные», основатель которого Робер Гамзон (подпольная кличка «Кастор») вошел в объединенное командование ЕА. «Дозорные» занимались переправкой еврейских детей из центральных городов в провинциальные монастыри и на дальние крестьянские фермы. Особенно прославилось своими смелыми операциями шестое отделение «Дозорных». Из восьмидесяти восьми молодых людей, входивших в это отделение, четверо были расстреляны и двадцать шесть – депортированы в концлагеря, откуда не вернулись.

– Заботилась о детях, остававшихся в городах «свободной зоны» – Лиможе, Монпелье, Ниме. В них раньше почти не было евреев, а теперь были тысячи еврейских беженцев, детей, которых надо было и учить и воспитывать.

– Создавала для этих детей сельскохозяйственные фермы, где их приучали к земледельческому труду и готовили к будущей репатриации в Эрец-Исраэль. Как раз в это время правительство Виши начало кампанию за возвращение к патриархальным ценностям великой Франции, и прежде всего – за «возврат к природе». Под этим предлогом Робер Гамзон сумел получить от властей Виши для своих воспитанников мотыги, лопаты и даже ботинки для работы в поле. Родителям помогали поддерживать связь с детьми, передавая весточки в оба конца.

– Помогала беженцам из лагерей в «свободной зоне».

– Заботилась об ортодоксальных евреях-эмигрантах. Их было очень трудно спрятать из-за их внешнего вида, одежды и, можно сказать, незнания французского. Члены ЕА перевозили их по ночам на метро, переправляли в деревни и прятали там, снабжая поддельными документами и поддельными продуктовыми карточками.

Сохранились только две последние страницы одного из многочисленных отчетов, которые составляла Ариадна. Этот отчет за подписью «Регина» датирован декабрем 1943 года. В нем Ариадна писала о своем визите в город По, где у трехсот находившихся там ортодоксальных евреев «все продуктовые карточки должны быть заменены в конце месяца. Никто в По не может этим заняться (…) Касса пуста, и срочно нужны деньги»[558]558
  …«все продуктовые карточки… нужны деньги» – из архива Авраама Полонского в Информационном центре исследования нелегальной репатриации им. Шауля Авигура при библиотеке Тель-Авивского университета.


[Закрыть].

А сельских старост и мэров маленьких городков ЕА брала чуть ли не на полное содержание, чтобы они делали вид, будто не знают, что у них прячутся ортодоксальные евреи. Ариадна этими евреями восхищалась и говорила: «За них-то мы и сражаемся»[559]559
  «За них-то мы и сражаемся» – А. Латур, стр. 92.


[Закрыть].

Тулуза стала главной штаб-квартирой ЕА, а ее подразделения были созданы по всему югу.

* * *

Как относились к евреям простые французы?

По словам Люсьена Люблина, «по большей части придерживались расхожей банальности „жизнь покажет“. Пока немцы побеждали по всей Европе, французы были настроены против евреев и сотрудничали с немцами. Разумеется, не все. Мы никогда не смогли бы заниматься подпольной работой, если бы не помощь французов»[560]560
  «Для французов… всех до одного» – Л. Люблин, там же.


[Закрыть].

Рассказ Пинхаса Ройтмана подтверждает последние слова Люблина.

«Помню одного старого еврея из Бельгии, который пришел ко мне за помощью. Он не говорил по-французски, так что, сказал он, на улице каждый узнает в нем еврея и ему некуда бежать. Ну как тут быть? Что толку дать ему фальшивые документы? Я обратился к французу, который жил в моем доме. Рассказал ему все как есть, и на следующий день он дал мне адрес дома для престарелых, где были готовы принять этого еврея при условии, что мы обеспечим его продуктовыми карточками. Этот еврей пережил войну. Многие французы сотрудничали с немцами. Но далеко не все. Во Франции до войны было 350 000 евреев. Более 200 000 остались в живых. Могли ли они выжить, если бы французы нам не помогали…»[561]561
  «Помню одного… нам не помогали…» – из интервью, взятого автором у Пинхаса Ройтмана.


[Закрыть].

«А многие евреи, – вспоминает Альбер Коэн, – боялись какой бы то ни было связи с ЕА и не хотели, чтобы мы к ним приходили. Потом они об этом пожалели»[562]562
  …«многие евреи… об этом пожалели» – из интервью, взятого автором у Альбера Коэна.


[Закрыть].

* * *

«В 1941 году, – писал Кнут, – „свободная зона“ покрылась сетью маленьких еврейских общин, разбросанных по городкам, местечкам и конечным станциям. Это были иностранные евреи, с которых мэры брали подписку о невыезде (…) они жили благодаря чуду выпавшей иудеям манны. На сей раз в форме скромных, нерегулярных и негарантированных пособий (…) Помню, в 1941 году (…) я ездил (…) проверять, как распределяются эти, увы, недостаточные пособия. Среди прочих мест я побывал в Монрежо, где и столкнулся с супружеской парой старых евреев – не то немецких, не то австрийских (…) Муж – оптик, как видно, прекрасный специалист в своей области. Монрежо – тихое местечко в Пиринеях. Спокойный, ласковый пейзаж (…) В плохо освещенной комнатушке, сверкающей чистотой, сидел человек, уставившись в одну точку жутко неподвижными, будто стеклянными, глазами. Его жена смущенно подняла бескровно-прозрачное лицо и с отчаянием в голосе обратилась ко мне: „Что делать? Прошу вас, месье, посоветуйте, как быть. Пособия, которое нам посылают, хватает только на оплату комнаты, а, кроме него, у нас ничего нет. Совсем ничего. Мой муж вполне мог бы работать, оптиков здесь не хватает, но нам, иностранным евреям, работать запрещено. Впрочем, у него же нет инструментов. Вот я и спрашиваю вас, как нам быть?“ Что мог ответить ей я, которого послали проверить, нельзя ли урезать пособие. Расставшись с моими знакомцами, я очутился в допотопной таверне, где колоритная старуха, сидя на корточках перед очагом, готовила на дровах еду. Под потолком коптились два подвешенных к балке окорока. Старуха ворчала, проклиная наше несчастное время: „Куриц – и тех нельзя разводить: не знаешь, чем кормить“. У каждого свои беды. У этой женщины конечно же были настоящие трудности, но я вспоминал тихое отчаяние старых супругов, которые и понять-то не могут, почему их вырвали из жизни, видимо, трудовой, полной заслуженных радостей, и приговорили к медленной смерти в уютном, спокойном уголке чужой страны. Подумать только, что это еще привилегированные счастливчики! Они не попадут в статистические данные о жертвах немецкого расизма»[563]563
  «В 1941 году… немецкого расизма» – Д. Кнут, «Вклад», стр. 33–34.


[Закрыть].

* * *

К 1941 году были уже лагеря, находившиеся под юрисдикцией правительства Виши. В этих лагерях оказалось много молодых евреев, включая членов разных сионистских организаций. Они устраивали лекции, чтобы поддерживать сионистский дух даже за колючей проволокой. Но довольно скоро они поняли, что из лагерей надо бежать, и чем быстрее, тем лучше. Тут-то они и натолкнулись на сопротивление той части евреев, которые считали, что первый же побег приведет к карательным мерам против семей арестованных. Тем не менее побеги начались. ЕА помогала беглецам, а некоторых принимала в свои ряды. В 1941 году ЕА еще не занималась диверсионной работой. К вооруженной борьбе она перешла позже.

Нацисты планировали переправить евреев из лагерей в «свободной зоне» в концлагерь Дранси, комендантом которого был помощник Эйхмана[564]564
  Эйхман Адольф (1906–1962) – особо уполномоченный гестапо по «окончательному решению еврейского вопроса». В 1961 году был похищен из Аргентины спецгруппой израильской внешней разведки Мосад и повешен по приговору иерусалимского окружного суда.


[Закрыть] Алоиз Брунер[565]565
  Брунер Алоиз (род. в 1912) – по прозвищу «палач Греции». Руководил депортацией в Освенцим 60 тысяч евреев Салоник. С 1954 года скрывается в Дамаске, несмотря на требования о выдаче со стороны Германии, Франции и Австрии.


[Закрыть], и оттуда – в Освенцим.

Правительство Виши предпринимало антиеврейские меры, не дожидаясь указаний из Берлина. Даже наоборот, оно предложило немцам устроить «Хрустальную ночь» и в Париже. Это предложение немцам понравилось, и спецотдел гестапо организовал взрывы шести синагог в ночь со 2-го на 3 октября 1941 года. Командование вермахта не знало, что запланирована такая операция, поэтому двое патрульных немецких солдат получили тяжелые ранения во время взрыва.

* * *

На железнодорожную станцию в Ницце, через которую набитые евреями вагоны для скота следовали в Дранси, приходила член ЕА Лея Вайнтроб. Она приносила хлеб, бутылки с водой, пустые ведра – в вагонах для скота нет туалета – и раздавала их евреям. Когда она пришла в очередной раз, к ней подошли трое немцев и проверили документы, по которым она под другой фамилией значилась работником Красного Креста.

– А не знаете ли вы Лею Вайнтроб? – спросил Лею один из немцев.

– Нет, – ответила Лея Вайнтроб, – не знаю.

– Но ведь вы вместе с ней работаете, – удивился немец.

– У нас, – объяснила Лея, – большая организация, но я завтра же выясню, в каком отделе работает мадам Вайнтроб, и сообщу вам.

Ее отпустили.

Гестаповцы, получив от своих агентов адрес тайной типографии, где члены ЕА изготовляли фальшивые документы, отправились туда. В типографии как раз была Лея с мужем и с их товарищем. Но она успела выйти, а мужа Жака (Янкеля) и его тезку Жака Марбюрже арестовали. Их привезли в гестапо, допросили и, убедившись, что это не те люди, которых искали, отпустили. На улице Вайнтроб спохватился:

– Я забыл свою сумку. Подожди минутку, схожу за ней.

Трудно поверить, что человеку могла прийти в голову мысль вернуться в гестапо. Но у членов ЕА еще не было достаточного опыта подпольной работы.

– Пожалуйста, – сказал немец, – можете забрать вашу сумку. Хочу только посмотреть, что у вас в ней.

Он открыл сумку и нашел много денег, фальшивые удостоверения личности, списки детей, их адреса и другие важные документы.

Вайнтроба снова арестовали, целую неделю пытали и спрашивали, знает ли он высокую, красивую блондинку, которая ходит на железнодорожную станцию и раздает евреям хлеб и воду. А он отвечал, что не знает никакой блондинки.

Через неделю Жака Вайнтроба отправили в Дранси, а оттуда – в Освенцим.

* * *

Французская полиция старалась продемонстрировать немцам полную лояльность и регулярно проверяла документы у евреев.

«Глупость этого гоя так и прет из всех его свиных пор»[566]566
  «Глупость этого… свиных пор» – К. Виже, стр. 51.


[Закрыть], – с отвращением сказала Ариадна, выходя от комиссара тулузской полиции после очередной проверки. Комиссар был особенно изумлен тем, что женщина такой арийской внешности, у которой по документам нет ни еврейского дедушки, ни еврейской бабушки, настаивает на том, чтобы власти считали ее еврейкой. Если бы комиссар знал, что перед ним сидит одна из активнейших членов ЕА, Ариадну постигла бы участь Жака Вайнтроба и многих других евреев.

Ариадна чуть ли не каждый день шла на риск, полагая, что Эли и Бетти в надежных руках и им ничего не грозит. Она даже представить себе не могла, что с ними происходило.

Пятилетний Эли оказался в католическом монастыре между Парижем и Тулузой, где собрали детей беженцев и сирот, евреев и неевреев.

«Люди, которые должны были заботиться о нас, – вспоминал Эли, – были настоящими садистами. Нас все время наказывали: засовывали головой в ванну с водой, пока мы не начинали задыхаться. Или клали на голову мелок и заставляли стоять часами не двигаясь. Если же мелок падал, ребенка нещадно били. Не раз меня заставляли стоять на коленях на рассыпанном по полу горохе»[567]567
  «Люди… горохе» – Эли Маген, там же.


[Закрыть].

Как и когда он спасся из монастыря – не помнит, но знает, что потом прожил с матерью полгода.

«У католиков не было никаких сладостей, а у мамы была пачка печенья – невероятная редкость в то время. И я начал таскать по одной штучке. Съедал и говорил себе: „Возьму еще одну – и все“, пока не съел всю пачку. Потом мама спокойно сказала, что она хорошо понимает, почему я это сделал. Сегодня смешно все это слушать, но тогда печенье, а тем более шоколад или сахар были манной небесной. Кусок черного хлеба с сахаром считался роскошным ужином. В это время мы жили все вместе и скрывали у себя дома членов ЕА. Один из них спрятался под кроватью, на которой я спал. Когда пришли немцы и спросили: „Кто тут лежит?“ – мама ответила: „Вы же видите, тут спит ребенок“. И немцы ушли»[568]568
  «У католиков… И немцы ушли» – там же.


[Закрыть].

Совсем другой была история двенадцатилетней Бетти, которую Ариадна отправила к своему дяде Борису Шлецеру, называвшему себя не иначе как де Шлецер, чтобы подчеркнуть свое знатное происхождение и чтобы никому не могло прийти в голову, будто он – еврей. Но кому-то это все же пришло в голову. «Из-за анонимного доноса, в котором меня обвинили в том, что я „еврей и коммунист“, гестапо за мной особо следило»[569]569
  «Из-за анонимного доноса… особо следило» – из письма Бориса Шлецера директору Международного балетного архива Пьеру Тугалю, 2.4.1945 (архив Полонского).


[Закрыть], – вспоминал Шлецер. После слежки гестапо арестовало Шлецера вместе с племянницей, продержав в тюрьме несколько дней. Потом их выпустили. Месяца через три жизни у Шлецера Бетти влюбилась в молодого кюре и написала Ариадне, что хочет перейти в католичество. Ариадна была в панике.

«Если Бетти крестится, я убью ее и себя», – сказала она и забрала Бетти домой.

Через некоторое время Бетти начала получать от Шлецера письма. Одно из них Ариадна вскрыла и прочла: «Будь осторожна. Евреи очень хитрые и постараются снова тебя обмануть. Поэтому мы даем тебе адрес священника в Тулузе, пойди к нему, и он укрепит твою веру». Дядя, вероятно, не мог простить племяннице, что она перешла в иудаизм, и решил «спасти» хотя бы ее дочь.

Ариадна попросила Манделя повлиять на Бетти. Но от его философии вышло только хуже. Тогда она бросилась к Пинхасу Ройтману, который руководил молодежным движением и умел разговаривать с подростками. Сестра Бетти, Мириам, была у него в группе. Ройтман начал ходить с Бетти гулять каждый вечер. Он хорошо знал, какими аргументами пользуются католики, и разбивал их один за другим. Так продолжалось целый месяц. В конце концов Бетти вняла его доводам. Ариадна же со своей стороны начала понемногу привлекать ее к борьбе ЕА, потому что, несмотря на юный возраст и малый рост, смышленая Бетти была отчаянно смелой девочкой.

* * *

Одной из самых трудных задач была переправка за границу еврейских детей, чьих родителей депортировали в лагеря.

Ариадна сопровождала группу детей иногда одна, иногда с Жизель Романо. В группу входило до тридцати детей от семи до двенадцати лет. До швейцарской или испанской границы детей везли поездом, рассаживая по разным купе, а их багаж складывали в один огромный кофр (сундук), где среди детской одежды нередко прятали пистолеты и автоматы. Для семилеток поездка на поезде была просто приключением, а кто постарше, помнил, что случилось с его родителями, и, подъезжая к знакомой станции, говорил Ариадне:

– Тетя Регина, посмотрите, вот тут моих маму и папу…

– Тссс… – обрывала его Ариадна и прижимала к себе.

Детям было велено разбегаться, чтобы не привлекать внимания, когда они выходят на перрон, издали следить за тетей Региной и, когда она начнет напевать условную песенку, быстро входить в вагон.

Однажды Ариадна и Жизель перевозили очередную группу детей. Выйдя из вагонов в Каркассонне, они увидели немцев с прожекторами. Часть детей, как и полагалось, рассыпалась по перрону в ожидании сигнала, а остальных Ариадна и Жизель взяли с собой в привокзальное бистро. Не успели они усесться и заказать воду, как за соседний столик сели двое немецких офицеров. Один посмотрел на детей и что-то сказал второму. Ариадна поняла, что говорят о них. Второй повернулся и, увидев Жизель, побледнел. Он узнал ее. Она – его. До войны они познакомились на курорте в Чехословакии. Он знал, что она – еврейка. Жизель сидела белая как мел. Она была уверена, что это – конец. Но немец отвернулся и сказал второму офицеру: «Нет».

Конечно, не всем так везло, и не все добирались до назначенного места. Члена ЕА Милу Расин арестовали на швейцарской границе, когда она сопровождала группу детей. Она погибла в концлагере Равенсбрюк.

Другого члена ЕА двадцатилетнюю Марианну Кон арестовали при подобных обстоятельствах, и, хотя у нее была возможность скрыться, она отказалась покинуть вверенных ей детей и погибла вместе с ними. После освобождения Франции их трупы нашли на угольном складе.

В Тулузе было арестовано еще несколько сопровождающих как раз в ту минуту, когда они садились с детьми на поезд, идущий к испанской границе.

Однажды Ариадна попала в переделку, когда вместе с двумя товарищами перевозила оружие. Они возвращались в Тулузу с тремя чемоданами. На промежуточной станции при таможенном досмотре рядом с французскими полицейскими стояли немецкие солдаты. Ариадна с товарищами решили переждать в кафе, пока немцы уйдут. Те вскоре ушли, и все трое стали в очередь на досмотр. Попытавшись поднять первый чемодан, полицейский от неожиданности вскрикнул:

– Ну и тяжесть! Что у вас там, коровьи туши?

– Да что вы! – улыбнулась Аридна. – Какие туши! Там автоматы!

Полицейский захохотал и махнул рукой, мол, проходите.

Вернувшись домой, Ариадна рассказала в лицах об этом случае, а несколько месяцев спустя Бетти очень пригодился материнский опыт.

Бетти тоже перевозила тяжелые чемоданы с оружием из Тулузы в Париж. В Тулузе товарищи помогли ей погрузить их в вагон, а в Париже ее должны были встретить. Поезд уже подходил к Парижу, когда выяснилось, что мост через Луару взорван. Пассажирам велели выйти из поезда и добираться до Парижа пешком. Бетти не знала, как дотащить два чемодана до города, и попросила соседа по купе помочь ей. Галантный сосед-француз одобрительно осмотрел юную мадемуазель и взялся за ручки чемоданов, но тут же опустил их на землю.

– Какие тяжелые!

– Тссс! – Бетти прижала палец к губам. – Там – динамит.

Сосед оценил ее юмор и донес чемоданы до города.

* * *

Вот как Ариадна описала жизнь в Тулузе в письме Бунину:

«Дорогой Иван Алексеевич, часто говорим о Вас и вспоминаем, а сесть за стол и написать все что-нибудь мешает. В противовес моему мужу у меня настроение чудное. Тулуза мне очень нравится, вероятно, потому что ощущаю себя здесь, как на вокзале. Хотя мы кое-как и устроились, и старшие дети с нами, и я даже имею службу, чего со мною никогда в жизни не случалось, общее впечатление от нашей жизни – что мы сидим на чемоданах и что ничего в этом городе не имеет к нам ни малейшего отношения (…) Я давным-давно пришла к заключению, что чем хуже, тем лучше. В Америку меня совершенно не тянет, не все ли равно, где сидеть. Галут мне давно осточертел, и нет ни малейшего желания после европейского гостеприимства попробовать американского, но Довиду, конечно, виднее (…) Помните ли Вы нашего друга Еву Циринскуто, рыжеватую блондинку с прозрачными глазами, – она уехала в Палестину и там вышла замуж. Больше ни о ком из общих знакомых ничего не могу сообщить. Понятия не имею, кто – где (…) Иван Алексеевич, милый, когда и где мы еще увидимся? Сведет ли еще судьба выпить вместе, помянуть минувшие дни? Очень радостно было бы встретиться с Вами, но это, понятно, как говорит Довид, „девичьи мечты“. Шлю Вам самый сердечный привет. Прошу не забывать. Ариадна Кнут»[570]570
  «Дорогой Иван Алексеевич… Ариадна Кнут» – из письма Ариадны И. Бунину (рус.) от 25.8.1941. Д. Кнут, «Собрание сочинений», т. 2, стр. 334.


[Закрыть].

В 1942 году из Тулузы еще можно было послать письмо в Тель-Авив с явно еврейской фамилией отправителя, и Давид Фиксман написал Еве:

«У нас жизнь сложная (…) Прошли через большие трудности (…) Девочки стали девушками. Бетти – 16 лет, Мириам – около 18-и. Мириам очень выровнялась в смысле характера, похорошела (…) Бетти – малорослая, загадочная славянская натура. Обе – жуткие националистки. Прекрасно знают богослужение, впору заправскому раввину, знают все молитвы наизусть, поют национальные песни, зубрят иврит. Упрекают нас в равнодушии к мистическо-религиозной подоплеке. Эли (…) рослый, красивый и необычайно серьезный мальчуган. Кажется, не прощает нам (в душе) того, что мы больше чем на два года оставили его у чужих. Очень серьезен и научен всяким ритуальным штукам. Ариадна, она же Сарра (…) от религиозной настроенности перешла под моим зловредным влиянием к национальному самосознанию»[571]571
  «У нас жизнь… национальному самосознанию» – из письма Кнута Е. Киршнер (рус.) от 3.6.1942.


[Закрыть].

Спустя две недели Кнут написал Еве:

«Наше положение оставляет желать лучшего. Я решил предпринять некоторые шаги для отъезда в Америку. Возможно, уже слишком поздно»[572]572
  «Наше положение… слишком поздно» – из письма Кнута Е. Киршнер (фр.) от 10.9.1941.


[Закрыть].

О том, что значит «положение оставляет желать лучшего», Ева могла догадаться, узнав от Кнута, что случилось у ее сестры Юлии, которая с мужем – Иосифом Цукерманом, врачом, чемпионом Парижа по шахматам, – и с сыном скрывалась от немцев в маленьком городке на испанской границе. У ее мужа, писал Кнут, «началось что-то вроде мании преследования. Он стал каким-то запуганным, боязливым (…) Еще в Тулузе, когда мы однажды сидели в бистро (…) Иосиф схватил меня за руку и зашептал: „Пересядем в другое место, на нас смотрят и видят, что мы евреи“ (…) Жили они в двух комнатушках с кухней и уборной на темной лестнице, куда нужно пробираться согнувшись. Пишу тебе обо всех этих подробностях, потому что они имели значение для Иосифа и немало способствовали его самоубийству. Однажды, придя домой и не поздоровавшись с соседом, он миновал свою квартиру, поднялся этажом выше и выбросился из открытого окна (…) Думаю, он скончался через час»[573]573
  …«началось что-то… через час» – из письма Кнута Е. Киршнер (фр.) от 25.5.1944.


[Закрыть].

Конечно были, правда, редко, и такие евреи, которые открыто гордились своим еврейством, хотя прекрасно понимали, чем это им грозит.

Вот с каким письмом обратился раввин Яаков Каплан к главному комиссару правительства Виши по еврейским вопросам Ксавье Валла 31 июля 1941 года:

«Господин главный комиссар!

Имею честь уведомить Вас, что сегодня согласно предписанию я послал в мэрию заявление о том, что я – еврей, и приложил такие же заявления от членов моей семьи. Поскольку принадлежность к иудаизму – большая честь для меня, я рад случаю заявить об этом официально (…) В прилагаемой анкете я указал, что прошел войну 1914–1916 годов пехотинцем. Был ранен. В 1916 году получил орден Военного креста. Хотя как отец пяти детей я имел право оставаться в тылу, я воевал в 1939–1940 годах, будучи священнослужителем при войсковой части. Получил орден Почетного легиона как боец и священнослужитель (…) Могу добавить, что на последнюю войну мобилизовали трех моих братьев. Один из них еще в плену, другой награжден орденом Военного креста. Кроме того, шесть других членов моей семьи тоже мобилизованы, двое из них – офицеры – тоже еще в плену»[574]574
  «Господин главный комиссар… еще в плену» – Д.Кнут, «Вклад», стр. 56–57.


[Закрыть].