Текст книги "Три женщины"
Автор книги: Владимир Лазарис
Жанр:
Биографии и мемуары
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 37 страниц)
Маргарита (Милан, 1911-1912)
Маргарита с дочерью (Милан, 1912)
Маргарита (1929)
Маргарита (Вена, 1938)
Маргарита (Рим, 1931)
Анжелика Балабанова и Давид Бен-Гурион (60-е годы)
Маргарита (1935)
Муссолини на параде чернорубашечников в Неаполе (1922)
Муссолини и Д’Аннунцио
Муссолини на балконе Палаццо Венеция
Муссолини и Гитлер (1940)
Маргарита и Муссолини. Мраморные бюсты работы скульптора Адольфо Уайлта (1926)
После казни: Муссолини и Клара Петаччи
Маргарита после войны (Рим, 1947)
Ариадна
1
Ариадна Скрябина снова была влюблена. Собственно, сколько она себя помнила, она всегда была влюблена. Но в тот февральский полдень 1935 года она шла к человеку, за которого решила выйти замуж. Человек этот, поэт Довид Кнут, еще ничего не знал о ее решении. Он лежал в парижской больнице Кошен с сильным сотрясением мозга после того, как его сбила машина.
Неужели и в больнице кто-нибудь спросит, не родственница ли она великого русского композитора Скрябина[277]277
Скрябин Александр Николаевич (1872–1915) – русский композитор.
[Закрыть]. Ей уже давно осточертело отвечать: «Я – его дочь». А еще по дороге в больницу Ариадна размышляла, подойдет ли ей новая фамилия. Впрочем, какая? За эффектным псевдонимом Довид Кнут (напоминавшим о Кнуте Гамсуне[278]278
Гамсун (Педерсен) Кнут (1859–1952) – норвежский писатель, лауреат Нобелевской премии (1920).
[Закрыть], хотя Кнут – всего лишь девичья фамилия матери Довида) скрывались обычное имя и фамилия Давид Фиксман. Ариадна прикинула в уме и то, и другое. Мадам Кнут? Мадам Фиксман? Ее совершенно не смущало, что она решила выйти замуж в третий раз, да еще сейчас, когда была на последних месяцах беременности от второго мужа, которого все равно собиралась бросить.
«Она была очень красива. Тонкое, продолговатое, смуглое лицо, густые черные волосы до плеч, карие глаза с длинными-длинными ресницами (…) Кнут был темнокожий, сухой, нервный, с резкими движениями. Его черные круглые глаза пойманной птицы оживляли худое подвижное лицо, которому нос с горбинкой придавал выражение беспокойства, энергичности и печали»[279]279
«Она была… и печали» – Виже (Штраус) Клод (род. в 1920), французский поэт, участник Еврейского сопротивления. «Зимняя луна» (фр.), «Фламмарион», Париж, 1970, стр. 51–52 (все последующие цитаты К. Виже из этой книги). Здесь и далее – перевод с французского Софьи Тартаковской.
[Закрыть], – вспоминал французский поэт Клод Виже.
В больнице пахло карболкой, йодом и еще чем-то специфическим. Медсестра в накрахмаленном фартучке любезно показала Ариадне дорогу, и она вошла в большую общую палату, где не сразу узнала Кнута.
Худой, большеносый и обычно смуглый, теперь Кнут был бледный, весь в синяках и кровоподтеках. Табличка с температурной кривой на спинке кровати показывала тридцать восемь градусов.
– Как я вам рад, – улыбнулся Кнут.
– Тебе, – поправила Ариадна и тоже улыбнулась, окончательно решив стать его женой.
Она восторженно смотрела на своего избранника, который рассказывал что-то смешное о соседях по палате.
«…на ее пути появился Кнут – влюбчивый поэт, талантливый и остроумный малый, в своих стихах затрагивавший привлекавшие его библейские темы таким тоном, словно он по меньшей мере был свидетелем потопа. Я, конечно, далек от мысли, что она способна была подчинить его своим прихотям. Нет, им просто было по пути, им было почти предназначено сойтись именно потому, что они друг друга взвинчивали и друг друга своей неуемностью заражали»[280]280
…«…на ее пути… заражали» – Бахрах Александр Васильевич (1902–1985), русский журналист, литературный критик. «По памяти, по записям», «Ля пресс либр», Париж, 1980, стр. 132 (все последующие цитаты А. Бахраха из этой книги).
[Закрыть], – писал хорошо знавший их обоих русский журналист Александр Бахрах.
К ним подошла круглолицая, кудрявая докторша со светло-серыми, почти прозрачными глазами и обратилась к Кнуту по-русски. Ее звали Ева Циринская[281]281
Киршнер (Циринская) Ева Яковлевна (род. в 1913) – психолог.
[Закрыть] (в замужестве Киршнер). Она проходила практику в этой больнице и присматривала за Кнутом, которого знала по литературным вечерам, часто устраивавшимся в Париже.
Кнут познакомил Ариадну с Евой, назвав ее «спасительницей», и сказал, что после следующей автомобильной катастрофы будет проситься только в Кошен.
Ариадне Ева сразу же понравилась, чего почти никогда не бывало.
– У вас высокая температура, – сказала Ева Кнуту.
– От хорошеньких женщин меня всегда бросает в жар, – ответил Кнут.
Ариадна еще раз внимательно посмотрела на Еву.
Когда та ушла, Кнут сунул руку под подушку, вынул оттуда письмо и протянул его Ариадне.
– Вот, прочтите. Прочти, – поправился он.
Письмо пришло из Вильно и было написано по-русски. Незнакомая женщина писала, что уже несколько дней не может успокоиться, потому что ей приснилось, будто у Кнута, которого она не знает, но очень любит его стихи, случилось несчастье. Муж уговорил ее написать Кнуту и спросить, как его здоровье.
Кнут не мог успокоиться: как раз в тот день, когда на него налетела машина, совершенно чужая женщина в далеком Вильно почувствовала, что его жизнь в опасности!
– Ты только подумай, – сказал он Ариадне, – какая провидица!
– Я тоже провидица, – улыбнулась Ариадна, решив, что мадам Кнут звучит лучше, чем мадам Фиксман, и что она добивается Кнута так же, как ее отца добивалась ее мать, которая, по словам исследователя творчества Скрябина Игоря Бэлзы, «…задалась целью во что бы то ни стало соединить свою жизнь с жизнью этого замечательного человека, разрушив любой ценой все преграды»[282]282
…«…задалась целью… все преграды» – Игорь Бэлза, «Александр Николаевич Скрябин», «Музыка», Москва, 1982, стр. 106 (все последующие цитаты И. Бэлзы из этой книги).
[Закрыть].
«Мамина наследственность», – подумала Ариадна, отогнав мысль о том, что мама умерла в тридцать восемь лет.
2
Ариадна, первая дочь Александра Николаевича Скрябина и Татьяны Федоровны Шлецер[283]283
Шлецер Татьяна Федоровна (Фердинандовна, 1884–1922) – вторая жена А. Н. Скрябина.
[Закрыть], названная именем героини греческого мифа о Тезее, которого вывела из лабиринта нить Ариадны, родилась 13 (26) октября 1905 года в итальянской рыбачьей деревушке Больяско, где в то время поселилась ее семья и где в наши дни ежегодно проводится Скрябинский фестиваль. В мэрии Больяско хранится акт о рождении Ариадны, а в церкви – запись о ее крещении.
Всю жизнь Ариадна любила повторять: «Я родилась в Италии!»
В те же годы на итальянской Ривьере отдыхала семья профессора филологии Московского университета Ивана Владимировича Цветаева[284]284
Цветаев Иван Владимирович (1847–1913) – филолог, искусствовед, основатель московского Музея изящных искусств (ныне Государственный музей изобразительных искусств им. Пушкина).
[Закрыть], и его тринадцатилетняя дочь Марина[285]285
Цветаева Марина Ивановна (1892–1941) – русская поэтесса.
[Закрыть], слушая Скрябина, твердо решила стать музыкантом. Ариадну она видела потом не один раз и восторгалась ее точеной красотой, а Ариадне и в голову не приходило, что много лет спустя она сама будет восторгаться божественными стихами Марины.
Не знала тогда Ариадна и того, что через тридцать лет снова попадет уже с Кнутом в эту спускающуюся с горного склона до самого моря деревушку Больяско, где много лет назад молодой Скрябин задумал знаменитую «Поэму экстаза».
По словам дружившего со Скрябиным дирижера Сергея Кусевицкого[286]286
Кусевицкий Сергей Александрович (1874–1951) – дирижер и контрабасист-виртуоз.
[Закрыть], знавшего Ариадну с детства, «она была настоящим бесенком, которого все боялись. Она была очень маленькой, но, когда врывалась как вихрь в комнату, все замирали. Она никого не боялась. Мама и папа сердились, но не знали, что с ней делать»[287]287
…«она была настоящим… с ней делать» – из серии интервью, взятых автором у Е. Киршнер.
[Закрыть].
«Ариадна, возможно, рано почувствовала, что за свое место под солнцем надо бороться», – считает Ева. Ведь она родилась в трудное для Скрябиных время: Скрябин еще не был знаменитостью, и семья была стеснена в средствах.
«Планы Татьяны Федоровны, мечтавшей об улучшении материального положения, были, конечно, фантастичны. Она наметила, например, суммы гонораров, которые, по ее мнению, Скрябин должен был требовать за свои (незаконченные!) новые произведения – по 300 рублей за каждую фортепианную пьесу, по 400 – за небольшую оркестровую и 3 тысяч рублей за „Поэму экстаза“»[288]288
«Планы Татьяны Федоровны… „Поэму экстаза“…» – И. Бэлза, стр. 114.
[Закрыть], – пишет Игорь Бэлза.
Для маленькой Ариадны Европа была домом. За Италией последовала Швейцария, потом – Франция, потом – Бельгия. И вдруг непохожая на них Россия, Москва, где у Ариадны появились младший брат Юлиан и сестра Марина и там же 14 (27) апреля 1915 года от общего заражения крови умер отец.
«Когда уже начиналась агония, – пишет Бэлза, – кто-то протянул Александру Николаевичу лист бумаги, якобы для того, чтобы он успел записать свои предсмертные мысли. В действительности то было (…) прошение на высочайшее имя о том, чтобы Татьяне Федоровне и ее детям разрешено было носить фамилию Скрябина»[289]289
«Когда уже начиналась… фамилию Скрябина» – там же, стр. 167.
[Закрыть].
Так Ариадна стала Ариадной Скрябиной лишь в 1915 году.
После революции Татьяна Федоровна с детьми уехала из Москвы в Киев, надеясь найти там относительный покой, безопасность и возможность продолжать занятия в консерватории для одиннадцатилетнего Юлиана: его первые этюды поразили знатоков сходством с произведениями Скрябина. Но летом 1919 года Юлиан утонул в Днепре (после чего у Ариадны на всю жизнь осталась боязнь воды, в которую она не входила глубже, чем по колено), и Скрябины вернулись в холодную и голодную Москву. Там в 1922 году умерла от тифа мать Ариадны. В том же году бабушка Мария Петровна отвезла младшую сестру Ариадны Марину к своим родственникам Шлецерам в Брюссель, а сама с Ариадной уехала в Париж, где к тому времени уже обосновался Ариаднин дядя Борис Шлецер[290]290
Шлецер Борис Федорович (Фердинандович, 1881–1969) – писатель, музыковед, музыкальный и литературный критик, переводчик. Родной брат Т. Ф. Шлецер.
[Закрыть].
Французский был для Ариадны вторым родным языком, на нем она говорила с гувернантками и с бабушкой. А на русском Ариадна говорила с матерью, когда та еще была жива. И свои первые стихи Ариадна написала по-русски. При дядином содействии в 1924 году в Париже вышел сборник ее стихов (поэтому в некоторых биографических справках рядом с ее фамилией стояло «поэтесса»). Об этих стихах дочь Ариадны от первого брака Мириам Корнман сказала семьдесят лет спустя: «Она их ненавидела, сожалела, что опубликовала, и была категорически против того, чтобы кто-нибудь когда-нибудь их прочел»[291]291
«Она их ненавидела… прочел» – Из письма дочери Ариадны Мириам Корнман (Татьяна Лазарюс) к автору (рус.), 1995.
[Закрыть].
Но мы их все же прочли в надежде, что Ариадна нас простила бы.
Моим дыханьем мир мой жив.
Какой в душе воскресший снова
Нежданный радостный порыв!
Живу, блаженства нет иного.
Два следующих стихотворения любопытны тем, что в них можно усмотреть отголоски интереса к еврейству, проявившегося у Ариадны Скрябиной еще в детстве.
Второе стихотворение, посвященное дяде Боре Шлецеру, начинается строчкой:
И не кляняся Иерусалимом…
Был в сборнике и посвященный все тому же дяде Боре сценический набросок «Иисус Навин»[293]293
Иисус Навин (Иехошуа Бин Нун) – предводитель израильских племен в период завоевания Ханаана.
[Закрыть], предварявшийся эпиграфом из Паскаля[294]294
Паскаль Блез (1623–1662) – французский религиозный философ, писатель, математик.
[Закрыть]: «Les Juifs étaient accoutumés aux grands et éclatants miracles»[295]295
«Les Juifs étaient accoutumés aux grands et éclatants miracles» (фр.) – Евреи привыкли к великим и неопровержимым чудесам.
[Закрыть].
«К концу сборничка была еще „пристегнута“ то ли небольшая поэма, то ли драматическая сцена о Иисусе Навине, „что – применяя державинские слова – солнца бег остановлял“. Мне казалось, что для Ариадны этот библейский рассказ воплощал какой-то эпизод из ее собственной биографии или, может быть, его символика просто пришлась ей особенно по вкусу. Не надо ухмыляться – „остановить солнце“ было в каком-то смысле в ее „стиле“, в ее характере, чувствовалось, что ей хочется совершить что-то из ряда вон выходящее»[296]296
«К концу сборничка… из ряда вон выходящее» – А. Бахрах, стр. 130.
[Закрыть], – вспоминает Александр Бахрах.
А Ева помнит рассказ Ариадны о том, как она в детстве ходила с нянькой в церковь и там слышала, что Авраам, Исаак и Иаков были «предками». Но чьими? Ей казалось странным, что, с одной стороны, люди почитают этих предков, а с другой – ругают и бьют евреев с такими же именами. Как же так? Такой замечательный народ, с которым связаны все молитвы, – да что там, сам Иисус – еврей! – как же с таким народом можно так ужасно обходиться? Она не знала тогда ответа и поэтому толковала как могла: христианство – это часть еврейской религии, которая только для тех, кому надо все объяснять. А вся еврейская религия – для тех, кому ничего объяснять не надо.
«Думаю, если бы Ариадна приехала в Эрец-Исраэлъ, то потребовала бы, чтобы там был царь, как царь Давид. Вот тогда она успокоилась бы», – говорит Ева.
Неудивительно, что все три мужа Ариадны были евреями. Даниэль Лазарюс[297]297
Лазарюс Даниэль (1898–1964) – французский композитор и дирижер.
[Закрыть], Рене Межан[298]298
Межан Рене (1902-?) – французский писатель.
[Закрыть] и Довид Кнут. И все они были людьми искусства: Лазарюс – талантливый музыкант, ставший со временем художественным руководителем Парижской оперы, Межан – писатель и Кнут – поэт.
Первый раз Ариадна вышла замуж очень рано, в 1924 году, когда ей было неполных 18 лет. Приехав в Париж, она записалась в Сорбонну на филологический факультет, но театр, литературные вечера и музыка увлекали ее намного больше, чем занятия. Ариадна часто ходила на концерты. На одном из них ее покорил молодой французский пианист Даниэль Лазарюс. А он был поражен. Эта русская девушка, дочь боготворимого им Скрябина, курила, пила водку и ела с такой жадностью, что, когда они ходили в рестораны, на их столик все обращали внимание! Ариадна же только хрипло смеялась и показывала зевакам язык, чем еще больше конфузила Даниэля. Рядом с Ариадной он чувствовал себя ребенком, хотя был на семь лет старше ее и успел сражаться на полях Первой мировой войны, где был ранен.
Помимо природного аристократизма Даниэль покорил Ариадну и тем, что положил на музыку три ее стихотворения.
Первый же семейный обед, на котором Даниэль представил родителям свою избранницу, едва не кончился фиаско, когда Ариадна, съев, как всегда, больше, чем позволяли приличия, попросила добавки, достала из сумочки пачку «Житан», спросила с улыбкой «Не возражаете?», вставила в длиннющий мундштук сигарету и закурила. Мадам Лазарюс была шокирована и сразу возненавидела «эту русскую», которую потом прозвала «цыганкой».
Когда Даниэль сделал Ариадне предложение, ей, несовершеннолетней, пришлось просить согласия и благословения у бабушки и дяди Бори. Дядя был горд тем, что его племянница выходит замуж за пианиста, а бабушка радовалась тому, что ее внучка попадет в богатую семью.
Даниэль Лазарюс и Ариадна Скрябина поженились в городской мэрии. Ариадна считала, что благодаря замужеству займет свое место в жизни. Но очень скоро муж стал ее раздражать, скандалы со свекровью не прекращались. Через год Ариадна сорвалась с подножки трамвая, и у нее был выкидыш.
Ариадна хотела свободы, но, прежде чем поняла, что семейная жизнь не для нее, родила в 1925 году дочь Татьяну, названную так в честь матери Ариадны и взявшую потом имя Мириам.
27 апреля 1925 года Марина Цветаева написала из Праги приятельнице в Париж: «Не встречаетесь ли с Ариадной Скрябиной (в замужестве Лазарюс). Недавно получила от нее „faire-part“[299]299
«Faire-part» (фр.) – здесь – записка.
[Закрыть] о рождении дочери (3 февраля, двумя днями моложе Георгия) и розовую для него кофточку – (шепотом: „шершть!“). Вот мы и сравнялись (…) У меня сын, у нее дочь. Возрасты стерты»[300]300
«Не встречаетесь ли… возрасты стерты» – из письма М. Цветаевой к О. Колбасиной-Черновой (1886–1964, русская писательница, журналистка). Собрание сочинений М. Цветаевой в 7-и томах, «Эллис Лак», Москва, 1995, т. 6, стр. 739.
[Закрыть]. А две недели спустя в письме к той же приятельнице Цветаева попросила передать Ариадне «благодарность за вязаную кофточку для Мурки»[301]301
…«благодарность за вязаную кофточку для Мурки» – М. Цветаева, указ, соч., т. 6, стр. 743.
[Закрыть].
В 1927 году Ариадна родила вторую дочь – Элизабет, которую все называли Бетти, а Ариадна придумала ей имя Тика.
За детьми ухаживала бабушка.
Вскоре после вторых родов Ариадна взяла дочерей и ушла от Даниэля Лазарюса. По поводу ее неудачного брака Бахрах написал: «Да и мог ли он быть другим? Кто-то должен был жить под ее диктовку, Ариадна жаждала повелевать, а, собственно, достаточных данных у нее не было (…) Она пробовала писать стихи и сама поняла, что они ей не даются; пробовала заниматься музыкой, но ей „мешала“ отцовская фамилия, вторым Скрябиным в юбке ей никак не стать»[302]302
«Да и мог ли… никак не стать» – А. Бахрах, стр. 132.
[Закрыть]. Бахрах ошибся. Даниэль Лазарюс был готов жить под диктовку Ариадны, но она уже хотела повелевать другим.
Ариадне приходилось несладко в те дни. Не было постоянной работы. Какое-то время она, правда, служила секретаршей в «Обществе молодых литераторов», находившемся в старом особняке, окруженном большим парком, на углу улицы Кассино и бульвара Сен-Жак. Она не любила вспоминать о тех днях, как и рассказывать о муже. По словам Евы, «она вообще умела вычеркивать людей из своей жизни».
3
В 1928 году в Париж приехал на гастроли знаменитый пианист Владимир Софроницкий[303]303
Софроницкий Владимир Владимирович (1901–1961) – пианист и педагог.
[Закрыть], прославившийся исполнением Скрябина и женатый на его дочери от первого брака Елене (Ляле), любимой сводной сестре Ариадны.
Разругавшись с женой, Софроницкий вернулся в Россию, а жена на несколько лет задержалась в Париже по настоянию Ариадны. Ариадна любила повелевать и мужчинами, и женщинами.
После чопорности в семье Лазарюсов Ариадна вернулась к своему привычному образу жизни. На кухне за полночь велись задушевные беседы, дым стоял коромыслом, каждый день приходили гости, или она сама ходила к ним, оставляя детей на верную бабушку. Ариадна с Лялей в модных шляпках и с обязательными длинными мундштуками в руках часами просиживали в парижских кафе, искусно не замечая восторженных мужских взглядов.
В одном из кафе Ариадна и познакомилась с элегантным, черноволосым, хорошо одетым молодым человеком по имени Рене Межан, который не уступал Даниэлю Лазарюсу во врожденном аристократизме.
Рене преподавал в лицее французскую литературу. Как и Ариадна, он любил Марселя Пруста[304]304
Пруст Марсель (1871–1922) – французский писатель.
[Закрыть], Андре Жида и Франсуа Мориака[305]305
Мориак Франсуа (1885–1970) – французский писатель.
[Закрыть] и не скрывал, что хочет стать писателем. Он показал Ариадне свои стихи, но она сказала, что стихи предпочитает читать по-русски. Тогда он показал ей свои рассказы «а-ля Мопассан[306]306
Мопассан Ги де (1850–1893) – французский писатель.
[Закрыть]» и черновик романа о буржуазном семействе, где герои были, видимо, списаны с его семьи. Скоро Ариадна увидела эту семью. Родители Рене, к его полному изумлению, вовсе не были шокированы тем, что невеста их сына разведена и у нее двое детей. Да еще такой аппетит, что мадам Межан едва успевала делать знаки служанке наполнить тарелку бедной русской беженке, очень красивой, но худенькой.
Вскоре Рене Межан стал вторым мужем Ариадны. Они обвенчались в той же мэрии, где еще не забыли ее первого венчания. С двумя дочерьми, служанкой и гувернанткой молодожены переехали в просторную квартиру. Какое-то время рядом жила Ляля. Потом Софроницкий уговорил ее вернуться в Россию. Ариаднины уговоры на этот раз не подействовали.
Ариадна снова была беременна.
О втором муже Ариадны Кнут написал Еве из курортного местечка Шеврез:
«Пишу (…) на траве, перед своей палаткой. Рядом дремлет Межан, которого я насилу увез из Парижа (вроде похищения сабинянок). Отечески возился с ним весь день – опекал, берег, водил гулять, осторожно отмеривал ему благоразумные порции солнца, воздуха, ветра, игр, отдыха. Он здесь такой растерянный, жалко-городской и безграмотный, что я от всего сердца нянчился с ним, купая во всякой натуралистической благодати. Вечером отпущу его восвояси (…)»[307]307
«Пишу (…) на траве… его восвояси (…)» – из письма Кнута Е. Киршнер (рус.) от 18.7.1935. Из переписки Кнута с Е. Киршнер. Архив Довида Кнута в Рукописном отделе Национальной библиотеки Иерусалимского университета.
[Закрыть].
Самое поразительное, что это письмо написано через месяц после того, как Ариадна родила от Рене Межана сына Эли.
Еще донашивая Эли, Ариадна решила, что у ребенка должен быть другой отец, и заявила Межану: «Это – не твой ребенок». По ее настоянию, Кнут усыновил Эли и дал ему свою фамилию Фиксман, а когда тот подрос, Ариадна сказала ему: «Твой отец – Кнут». Много позже, узнав правду о том, кто его настоящий отец, Эли поехал в Париж и нашел Межана, от которого услышал: «Простите, вы не мой сын. Вы – сын Кнута. Так мне сказала ваша мать».
Ева убеждена, что «Кнут старался уговорить Ариадну не обманывать ребенка. Но с ней не было сладу. Если она что-нибудь решала, ее нельзя было переубедить. Она, например, внушила Эли, что он должен стать моряком, и он им стал!»
Еще одно упоминание о Рене Межане мелькнуло в письме Кнута осенью 1936 года.
«(…) Рене уехал на юг. Обе девочки уехали с отцом (первым мужем А.) на каникулы. К Ариадне они больше не возвратятся, как, по-видимому, и Рене. Sic transit[308]308
«Sic transit…» (лат.) – «Так проходит…», первая часть знаменитого латинского изречения «Так проходит слава мирская».
[Закрыть]…»[309]309
«(…) Рене уехал на юг… Sic transit…» – из письма Кнута Е. Киршнер (рус.) от 4.8.1936.
[Закрыть].
Кнут плохо знал обеих девочек: Мириам и Бетти вернулись и остались с Ариадной до конца ее дней, а Межан действительно исчез из ее жизни.
Французские знакомые считали, что Ариадна «выглядит очень молодо, одевается скромно, как и подобает аристократке, говорит по-французски прекрасно, но с сильным русским акцентом, она очень красивая, стройная и очень экзальтированная, только благодаря ей помимо веселья в доме царит особая атмосфера»[310]310
…«выглядит очень молодо… особая атмосфера» – Анна-Мари Ламбер (Боннар). Из радиопрограммы Рики Бар-Села («Голос Израиля», ивр., 1979) с участием А.-М. Ламбер, Евы Киршнер и Эли Магена, сына Ариадны от Межана (все дальнейшие цитаты А.-М. Ламбер и Эли Магена из магнитофонной записи этой программы).
[Закрыть].
А вот что видели ее русские друзья, например, Ева: «Она жила тогда в старом обветшалом доме на бульваре Сен-Жак. Чтобы подняться по темной, крутой лестнице и найти дверь со сломанным замком, надо было пройти через двор. В квартире была большая комната, отапливаемая зимой маленькой чугунной печкой, возле которой Ариадна охотно грелась, так как была большой мерзлячкой. Кухня и импровизированная ванная были скрыты занавеской, на балконе была устроена спальня. Большая комната служила и гостиной, и столовой, и там же спали Мириам, Бетти и Эли, тогда еще совсем маленький. Не знаю, каким чудом эта комната была уютной, в ней чувствовался стиль, а главное – атмосфера, которую я больше нигде не встречала: естественная простота в сочетании с исключительной утонченностью во всем, что касалось интеллектуальной жизни, царили в этом доме и завладевали всеми, кто туда входил. Иногда я заставала всю семью, собравшуюся вокруг какой-нибудь книги и горячо обсуждавшую вопросы литературы или метафизики. У Ариадны вечно болели зубы и не было денег на дантиста. Я ее уговаривала пойти к моему знакомому дантисту-еврею, который вылечит ее бесплатно. На это она возразила: „Какая ты дуреха! Ведь когда у меня болят зубы, я знаю, что я жива!“ В другой раз я увидела, насколько она беспечна. К ней зашел нищий, который часто приходил и всегда – пьяный. Ариадна собрала последние гроши, дала ему и сказала: „Держи, мой милый, будет тебе на что поесть и выпить, но не думай, что ты обязан за это рассказывать мне всякие сказки“. Очень немногие знали о безграничной нежности и великодушии, на которые она была способна по отношению к тем, кого любила. Им она отдавала всю себя, а с остальными не хотела иметь никаких дел. „Не пойду я к этому дураку!“ – говорила она, даже если этот дурак мог быть ей полезен. Иногда я приносила им продукты, потому что жили они бедно, денег не было никогда, а порой – и еды. Ариадна все время твердила: „Мы в России голодали? Голодали. И не умерли? Не умерли. Если я бывала голодна, когда была маленькой, пусть дети тоже знают, что такое голод“».
Как вспоминает дочь Мириам, «моя мать очень много ела. Она всегда была голодной, всю жизнь. В России она начала курить самокрутки, чтобы от голода не сводило живот. Во Франции она курила по три пачки сигарет в день, набрасывалась на еду и никак не могла наесться. А сама была худющая: весила сорок семь килограммов. Один раз я ее спросила: „Если бы ты знала, что умрешь сейчас, о чем бы ты больше всего пожалела?“ Она ответила: „Что не наелась досыта“»[311]311
…«моя мать… наелась досыта» – из интервью, взятого автором у Мириам Корнман.
[Закрыть].
Так она и жила. Никаких забот о быте. «Мама, – говорит Мириам, – вообще не умела готовить. Даже яйцо не могла разбить. В Париже у нас все время были французские и русские няньки, кухарки, которым нечем было платить, но они так любили маму, что не хотели уходить»[312]312
«Мама… не хотели уходить» – там же.
[Закрыть].
У сына Эли осталось в памяти, что «мама лежала в кровати с огромным подносом, на котором раскладывала пасьянс, пила кофе чашку за чашкой и курила сигареты одну за другой»[313]313
…«мама лежала в кровати… одну за другой» – Эли Маген.
[Закрыть].
Больше всего на свете Ариадна любила забраться в постель, накрыться одеялом чуть ли не с головой и читать книгу или писать свой роман. В нем рассказывалась история еврейской девушки по имени Лея. «Лея Лифшиц» – так он и назывался. Роман она никому не хотела показывать, пока он не будет окончен. Но все же изредка читала вслух отдельные страницы, и у одного из слушателей осталась в памяти такая фраза: «Le goi croit – le Juif sait»[314]314
«Le goi croit – le Juif sait» (фр.) – «Гой верит – еврей знает», из интервью, взятого автором у раввина Пинхаса Ройтмана.
Гой (ивр.) – нееврей.
[Закрыть].
Ариадна все писала и писала. А когда она писала, запрещалось не только разговаривать, но и проходить мимо ее комнаты. В такие дни, чтобы не мешать маме, Бетти сажала Элика в коляску и шла с ним гулять по бульвару. Однажды ей встретилась какая-то старая француженка, которая, увидев Элика, всплеснула руками и умильно воскликнула: «Oh, le doux petit Jesus!» На что Бетти тут же ответила: «Oui, madame, vous avez tout à fait raison. Lui aussi est un Juif»[315]315
«Oh, le doux petit Jesus!» – «Oui, madame, vous avez tout à fait raison. Lui aussi est un Juif» (фр.) – «Ax, какой сладенький. Вылитый Иисус!» – «Да, мадам, вы совершенно правы. Этот малыш – тоже еврей».
[Закрыть].
