Текст книги "Нео-Буратино"

Автор книги: Владимир Корнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 26 страниц)

Гвидон почти ничего не понял из «базара», но из рекламы следовало, что по такому-то адресу имеется магазин спортивных принадлежностей, где можно приобрести тренажеры, штанги, гантели и прочий спортинвентарь для занятий атлетизмом. Он набрал указанный номер телефона и воспроизвел подсказку клиента, дескать, нужны «железки, чтобы быка одного проучить». Вежливый голос ответил, что таким баранам товар отпускают только по справке из отделения милиции по месту жительства, после чего трубку бросили. «Я бы все равно не стал заниматься, и штангу мне не выжать», – заключил ленивый и худосочный Гвидон.

Двери в бар внезапно раскрылись нараспашку. В полусвете низких ламп-подвесов над столиками мрачно расплылись широкоплечие тени, зазвучали грубые голоса вошедших и подобострастный – бухгалтера. Это пришел снимать поборы местный рэкет. Гвидон забыл о своем физическом бессилии и решил вступиться за бухгалтера:

– Да ладно, мужики. Нельзя ли не ругаться? Вы оскверняете мой слух и свои уста. Зачем скандалить – разберемся как люди. Посидите лучше, расслабьтесь.

Суровый голос из мрака погасил душевные порывы бармена:

– Ты, что ли, нас сажать задумал? Короче, я всегда добрый, но иногда бываю беспощадный. Егохни, барыга!

– Ах, так!

Обиженный Гвидон, явно демонстрируя намерение подраться, с выражением решимости на лице удалился в подсобку, но, скрывшись из виду, убежал через черный ход. На улице он увидел несколько иномарок с тонированными стеклами, сам же сел в старенький «москвич», обслуживавший кафе. Машина заводилась без ключа путем простого соединения проводов. «Надо срочно в милицию ехать», – подумал Гвидон, соединяя провода и дергая рычаги. Выжав газ до отказа, он выскочил на Пушкарку и рванул в сторону ближайшего отделения на Чкаловском. Бедолага не заметил, что за соседними машинами затаились гаишники с радаром. Один из инспекторов выскочил, чтобы остановить Гвидона, но поскользнулся и упал прямо под колеса «москвича». Гвидон сделал невообразимый, виртуозный вираж, объехав милиционера, но покорно остановился. Когда нарушитель вышел из машины, вся гибэдэдэшная братия накинулась на него. «Дело труба. Машину сейчас отберут», – сообразил Гвидон, вспомнив, что права хоть и при нем, и даже техпаспорт в бардачке, да вот нет доверенности и справки о техосмотре.

– Ну что, мартышка к старости слаба глазами стала? Ты что, каскадер х…в, совсем с головой не дружишь? Чуть инспектора при исполнении не задавил! – завопили милиционеры.

– Да нет, товарищи, господа… К чему весь вздор? – от волнения Гвидон не мог подобрать нужное слово. – Граждане, я как раз к вам и ехал за помощью, на меня напали бандиты – скверный случай!

– Чего он там несет? Бандиты какие-то… – говорил старший, проверявший документацию. – Техосмотра нет, доверенности нет. Скорость как превысил – сами видели! Еще и нетрезв, похоже, и, наверное, имеет дерзкий замысел. Проверьте-ка, что у него в багажнике!

Багажник был забит продуктами для кафе, которые привез напарник Гвидона по стойке. Продукты приобретались в соседнем супермаркете по дешевке, потому что срок их годности давно истек.

У Гвидона порылись в карманах и, не найдя денег, заявили:

– Прошлого у тебя уже нет, а будущего может и не быть. Вообще никогда. Ну, что с тобой делать, кудесник? Да, вот так и распускают себя в бесстыдстве… – А сами принялись бесстыдно перетаскивать продукты в свой «форд».

Гвидон засуетился, пытаясь хоть что-то уладить:

– Не надо, граждане милиционеры! Это чудовищно! Это же не мои продукты! На нас бандиты напали, и вы должны помочь, а вы… И что мне теперь делать?

Он чуть не заплакал, а инспектора заржали:

– И продукты тоже не его! С этим мужиком нужно серьезно разбираться – тут уголовная статья!

– Да нет! Это продукты для кафе, а я барменом там подрабатываю, и сейчас, как назло, рэкет налетел. А вообще-то я артист.

Старший наконец сжалился, оставив часть пакетов у Гвидона в машине:

– Конечно, весьма неуклюже с вашей стороны. Поезжайте.

– А может, вы вообще продукты забирать не будете – зачем они вам, несвежие? Я ведь вас не задавил, вы даже палочкой махнуть не успели, – не переставал причитать Гвидон.

Лейтенант посмотрел сначала на него – уже как на шута горохового, потом на пакеты с хлебом, задумчиво кинул в багажник упаковку какого-то размякшего полуфабриката и брезгливо махнул рукой:

– Ехай, Райкин!

Натерпевшийся Гвидон свернул по Большому проспекту в сторону Князь-Владимирского собора, рядом с которым он жил. Ему было стыдно за свою трусость, за то, что сбежал, оставив товарищей наедине с бандитами, но в последний момент почему-то пропало желание просить помощи у милиции. «Лучше уж Бога попросить – может, прав Капа, что Он есть», – решил Гвидон. В собор зашел, опасливо озираясь, было не по себе – церковь у него ассоциировалась со смертью и похоронами. От невежества перекрестился слева направо, когда понял, устыдился своей ошибки. Понуро опустив голову, Гвидон встал в очередь к лавке: денег наскреб на одну самую дешевую свечку. Со свечницей разговаривал новый русский в кожанке «Hugo Boss», с «ролексом» на золотом браслете:

– Мамаша, с Рождеством тебя Христовым! Мне десять свечек за упокой и десять за здравие. И конкретно, к какой иконе лучше свечку ставить, чтобы всё по-человечьи?

Молодая свечница в черном платке от неожиданности изменилась в лице и почти прошептала:

– И вас с Великим Праздником. Пожалуйста, потише говорите. У нас в храме чтимый Чудотворный список Казанской Божией Матери. Многие исцеляются…

– Не! Ты неправильно поняла, – оборвал «браток», оживленно жестикулируя, – мы не «казанские», у нас своя команда. Здесь, говорят, какая-то «Скоропослушница» есть? Короче, как ее найти?

Свечница побледнела и еще тише ответила:

– Слева от Царских Врат перед Иконостасом. Увидите – она в серебряной ризе, в золотых крестиках, многие к ней жертвуют. А свечи все одинаковые, только об упокоении их обычно ставят на канун, но в такой праздник можно к любой иконе.

«Прихожанин» просветлел:

– О! Это то, что надо! – и стал совать служке зеленую бумажку.

Девушка отмахнулась, как от заразы:

– Опустите в кружку. Спаси Господи! – и облегченно перекрестилась, когда бандит ушел.

Через минуту он вернулся, на ходу разговаривая по сотовому телефону:

– Как-как? Мадонна? Понял, отбой… Слушай, мамаша, – он доверительно нагнулся к прилавку, – тут расклад такой, у главного беда, собака сдохла, любимая, Мадонна. Надо бы отпеть, как полагается, по православным понятиям. Деньги – не проблема. С кем поговорить?

Теперь уже терпеливую послушницу затрясло от гнева:

– Уходите, ради Христа! Собаку отпевать вздумали – вы соображаете, о чем просите?! Креста на вас нет! Тварь бездушную Мадонной назвали! Уходите, пока батюшка вас не попросил.

Бандит попятился:

– Тише, мамаша, тише! Я с отцом сам пообщаюсь.

Тут из алтаря, словно бы по заказу, появился строгого вида батюшка, и браток заспешил к нему:

– Святой отец, надо бы собачку отпеть женского полу. За бобы договоримся – ни о чем. Забашляем сколько надо.

Батюшка невозмутимо обернулся:

– А собака крещеная?

Тот обалдел:

– Не-а!

– Где ж ты видел, чтоб некрещеных отпевали? – ответил священник и заспешил обратно в алтарь.

Свечница догнала его у самых дьяконских дверей и запричитала:

– Зачем вы ему это сказали? Они ж теперь щенков крестить вздумают!

Батюшка улыбнулся:

– Иди, милая, очередь уж за свечками!

Гвидон и не подумал о «Великом Празднике», зато отыскал образ Иоанна-воина, облик которого, как ему показалось, напоминал Яна Капника, достал контрамарку с молитвой от сглаза и выполнил все строго по инструкции. С души вроде отлегло: «Авось поможет!»

Рядом заметил все того же верзилу, который теперь говорил по сотовому телефону:

– Слушай, Колян, короче, я «Скоропослушницу» нашел, попросил, чтобы у нас все было торчком… Еще, это: книжку тут нашел, «Молитвослов православных воинов»… На всю братву взять? Как скажешь… А то! Я соображаю, че делаю.

В трубке послышалось: «Они сюда не приедут – забили стрелку тебе недалеко от храма. Понял?»

Браток закачал головой, будто пахан его видит:

– Не, к церкви пусть не едут. Тут засада полная. Я с попом базарил конкретно про Мадонну, баксы, говорю, не проблема, а он ни в какую. Значит, и разруливать нас не будет. С этим, короче, дохляк!

Только теперь Гвидон узнал в говорящем одного из нападавших на бар и пулей вылетел из собора. Возле своего дома ему причудились печально знакомые иномарки, а в коридоре коммуналки произошло и вовсе поразительное: годовалый соседский малыш, едва начавший ходить, до сих пор не произнесший и слова, вдруг огорошил его мудрым пастырским наставлением: «Молись и кайся!» Крестясь и не веря своим ушам, озадаченный Гвидон попятился на лестницу, тут же решив, что ему лучше переночевать у бабушки. Там он, переварив услышанное, машинально наварил пельменей, оставленных сжалившимся гаишником. Поедая слипшееся месиво из теста и условного мяса, артист наконец почувствовал себя вне опасности, а когда старушка, заботливо приговаривая: «Здесь теперь твой дом, отдыхай, милок, спи на здоровье! С Рождеством Христовым!» – выделила ему подушку и старенькое, зато пуховое, одеяло из своих запасов, даже вспомнил, что такое уют, как его собственная бабушка укладывала в кроватку маленького Гвидошу, шепча ласковые слова и украдкой крестя. Подумалось: «Не был на могиле столько лет уже! Каюсь: прости, бабуля! Простите меня, непутевого, все, и вы, Светлана Анатольевна, тоже! Наверное, такую и надо иметь жену – спокойную, мудрую, без претензий… Будь вы помоложе лет на шестьдесят, я бы, пожалуй, всерьез на вас женился…» С этими благостными мыслями Гвидон уснул.

Ночную идиллию нарушил разболевшийся живот. Гвидону вспомнилась услышанная на какой-то пирушке песня: «А в животе снуют пельмени, а как шары бильярдные…» Он едва успел добежать до туалета и расположиться поудобнее (в туалете крючок был сорван и не было света).

Резко распахнулась дверь, в проеме образовался силуэт «Димы» – Дмитрия Сергеевича.

– Здрасте! А Светлана Анатольевна дома? – вырвалось у Гвидона.

На что Дима, среагировав автоматически, позвал тещу:

– Светлана Анатольевна, к вам пришли.

Наконец наследственный зять сообразил, что к чему и кто перед ним. Воцарилась тишина.

Гвидон убедился, что сейчас состоится мужской разговор. «Я с ним договорюсь. Еще можно цивилизованно решить проблему – мудрое слово имеет великую силу. Человек такую жизнь прожил, значит, должен меня понять».

А Дмитрий Сергеевич уже набрал нужный ему телефонный номер и вопил в трубку:

– Милиция?! А-а-а! Помогите! Меня убивают на дому! Адрес? Сейчас вспомню…

Гвидону трубку пришлось вырвать – ветеран, кстати, оказался не таким уж крепким. Артист взмолился, пытаясь отменить вызов:

– Тут пенсионер шутит. Старость не радость – понимаете, склероз и разные сопутствующие явления. Не приезжайте!

– Я тебе покажу «сопутствующие явления»! – бесновался неугомонный наследник, скача вокруг аппарата.

Строгий голос в телефоне потребовал: «Немедленно отдайте потерпевшему трубку. Прекратите безобразие, пока не произошло непоправимое, – ответите по всей строгости закона!»

«Потерпевший», снова став хозяином положения, требовал, чтобы срочно выслали наряд:

– Я сам честно трудился в органах, а меня какой-то вражина избивает!

Добившись вызова, настырный Дима вытер рукавом вспотевшую рожу и злорадно воззрился на Гвидона:

– Ну, говорил же я, что тебя засажу? Дождался? Кто ты против меня – заслуженного работника НКВД и МВД?! Есть у меня еще друзья в органах, связи остались. – И презрительно добавил: – Сынок!

Вскоре раздался требовательный звонок в дверь. Дима сам побежал открывать, ворча: «Сломают еще – знаю я наших…» Гвидон молча сидел на табуретке, ожидая своей участи: «Зачем я во все это впутался? Бодался теленок с дубом!» Ворвавшиеся блюстители порядка первым делом увидели топор, который хитрый старик предусмотрительно успел положить у самых Гвидоновых ног. Дима сразу ткнул лейтенанту ветеранское удостоверение МВД, и Гвидона немедленно поставили к стене, ткнув ствол в затылок «во избежание сопротивления». Наряд обрыскал всю квартиру в поисках свидетелей. Соседей разбудили и предлагали дать «правдивые» показания в пользу обиженного пенсионера. Они хотели спать, связываться со следственными органами побаивались и просили оставить их в покое. Одна любившая скандалы соседка не выдержала настойчивых уговоров и вызвалась «все рассказать». Ее, Дмитрия Сергеевича и бедолагу Гвидона препроводили в отделение. Там-то и выяснилось, почему соседка не отказалась давать показание: муж ее сидел в тюрьме, и у нее были основания не любить бывшего «мента», к тому же она была давней «жилицей» и подругой детства безвременно ушедшей из жизни дочери Светланы Анатольевны.

– Да вы посмотрите на этого палача! – возмущалась соседка. – При нем по «Ленинградскому делу» половину этого дома пересажали – офицером тогда был, «охранял» их, пес цепной! Он и Маню-то, одноклассницу мою, в могилу свел. Его еще при Хрущеве из органов поперли, а он до сих пор прошлым хвастает! Не верьте ему, пьянчужке!

Соседку вежливо остановили. Стажер-следователь оказался «перестройщиком и реформатором»:

– Значит, вы, папаша, надсмотрщиком в тюрьме были при сталинском режиме?

Ветеран обиженно отвернулся, бурча:

– Я и сейчас готов «за Родину, за Сталина» хоть куда… Шпионов развелось, на вас бы вождя!

– Но-но! – Милицейский чин стукнул по столу. – Мы строим новую Россию, без шпионов и лагерей.

Он нагнулся к Диме и пригрозил:

– А ты сам у меня в КПЗ посидишь, там таких, как ты, только и ждут, чтоб рылом парашу чистить.

Бывший «сокол» сник и даже всплакнул от беспомощности и злости на перевернувшийся мир. Стажер все аккуратно записал и спрятал в папку. Гвидону стало даже жалко старика: «Он жил в ногу со временем, выполнял приказы как „маленький человек“. Наверное, не такую уж большую пенсию получает… Попробуй-ка, согласись на старости лет, что жизнь прожита бесполезно!» Проверить стажера спустился начальник отдела дознания и узнал в Гвидоне артиста «из телевизора»:

– Какие люди! Это же звезда рекламы!

Гвидон покраснел: он стеснялся своей халтуры, да и съемки-то ему доставались почему-то только в рекламе бытовой химии.

– Я тоже вспомнил! – подтвердил помощник дежурного. – Этот парень чем-то чистил унитазы по РТР!

Начальник дознания одним глазом пробежал протокол, время от времени пряча усмешку в холеные усы, и увел Гвидона в кабинет, где до утра отпаивал его конфискованным у уличных торговцев пивом.

Сбитого с толку Диму посадили на 15 суток: отдавший всю трудовую жизнь охране «социально опасных элементов», он сам вдруг оказался в шкуре заключенного под стражу.

Вернувшись домой, Гвидон обнаружил заплаканную Зиночку. Она билась в истерике, капризно выкрикивая:

– Ты женишься на Светиной! Ты не имеешь права! Ты должен, ты обещал жениться на мне! Я заставлю тебя жениться!

«Если бы она знала, с кем я подал заявление! – Гвидон внутренне возликовал. – Я тебя проучу: будешь знать, как годами разрывать оголенное сердце артиста! Помучайся – тебе пойдет на пользу». Он сохранял невозмутимое выражение лица, хотя это стоило немалых сил, и коротко объяснил:

– Видишь ли, Светина пообещала прописать меня к себе, в свою квартиру. У нее отдельная, трехкомнатная, – на двоих места хватит.

У обманутой суфлерши глаза поначалу округлились, но тут же скептически сузились, и она прошипела:

– Всему театру известно, что Светина влюблена в своего директора и даже живет у него! Ты еще и лгун!

Что было делать? Мозги у Гвидона задымились, лицо пошло пятнами. При этом он достал из кармана брюк приглашение в загс и небрежно повертел им в некотором отдалении от лица Зины. Дрожащими руками он демонстративно разорвал заявление (впрочем, сделал он это не просто, а с умыслом – актерская смекалка не подвела). Один кусок он отдал Зине для ознакомления, другой изорвал в клочки и разбросал по комнате. Зина жадно схватила обрывок и прочитала кусок слова: «Свет…» (все, что осталось от «Светланы Анатольевны»). Дальше она разбирать не стала:

– Значит, это правда? Вы со Светиной подали заявление в загс?! С этой авантюристкой-телевизионщицей? И ты хотел жениться на папарацци?!

– Был грех, – повинился Гвидон, пряча глаза. – Но теперь будет все по-настоящему – только с тобой!

«Слава Богу, что Светина ничего не знает о бабушке и ее не нужно ни о чем предупреждать», – обрадовался Гвидон и опять ощутил твердую почву под ногами. Зина растроганно прижалась к его тщедушной груди:

– Теперь никому тебя не отдам!

Гвидон почувствовал, что камень в груди тает и по телу разливается тепло жизни.

Выходной они провели с Зиной: гуляли по Островам, он читал стихи великих лириков, ужинали в недорогом, но приличном тихом кафе, затерянном среди линий Васильевского. Гвидон даже проговорился о возможной постановке своей «постмодерновой» пьесы. Зина осталась у него ночевать, а утром вместе поехали на работу в театр. Вечером Гвидон отвез машину в кафе. Открыв багажник, он увидел милицейскую крагу, битком набитую деньгами (незадачливые гибэдэдэшники забыли ее вместе со всеми «праздничными» откупными автолюбителей), – она лежала на самом дне. Гвидон слышал, что в Европе подарки на Рождество кладут в вязаный носок и прячут под елку: «Ничего себе сюрприз – сейчас ведь, кажется, самый разгар Святок!»

Дома его позвали к телефону: бабушка радостно сообщала, что паспорт нашелся на комоде.

– На самом видном месте лежал все это время, а я, старая дура, не видела. Ведь точно помню – на комоде смотрела!

Наконец до Гвидона дошло: свечка начала действовать, хоть он второпях и забыл ее задуть. Он впервые в жизни сознательно перекрестился.

В театре Гвидона вызвал к себе директор. Дрожа, артист вошел в кабинет, «на ковер». В руках директора был номер «Театра», заложенный десяткой с Гвидоновым автографом, и актер понял, что сейчас начнется неприятный разговор.

– Ну что, ведущий артист БДТ? – ехидничал художественный руководитель, обмахиваясь журналом. – Сообразил, что это я вас до дома довозил? Допились до заслуженного. Подшить вас всех, что ли?

Гвидон стоял перед шефом по струнке, готовый к любому удару.

– Прочитал я ваш опус… что ж, талантливо написано, не спорю. У меня появилась одна идея: вы не против постановки пьесы в Молодежном театре?

Шеф воздел глаза к небу в безмолвной мольбе о даровании памяти и, чеканя цифры, мгновенно набрал номер:

– Мое почтение! Будьте добры Криворучко. Кто беспокоит? Криволапов!

Он долго разговаривал с предполагаемым постановщиком, и физиономия его все более преображалась, расплываясь в благостной улыбке.

– Ну, вот и ладушки! Я всегда на тебя рассчитывал. Значит, договорились: в главной роли автор и, кстати, актер блестящий. До встречи!

Счастью Гвидона не было предела. «Главное, чтобы свеча не потухла!» – уповал он в ликовании.

В кафе Гвидон застал Безрукова, обихаживающего какого-то иностранца. Актер-«трактирщик» недавно вернулся из Германии, где привык общаться с «западниками» по делу и просто так. Гвидону захотелось похвастать предстоящей постановкой, но соавтор, насупив брови, буркнул:

– Иди за стойку. Потом отчитаешься за пропажу продуктов.

За стойкой бара начинающего драматурга заменяла уборщица Марфа. Он привычно занял свое место, закружился с бутылками и бокалами и даже не заметил, как в кафе опять наведались рэкетиры взимать дань.

– Господа, но я же уже заплатил за два последних месяца! – оправдывался напуганный хозяин.

– Само собой, но нас это не греет. Власть поменялась, понял? Короче, с тебя по новой, – объяснил главный, иллюстрируя свою речь профессиональной распальцовкой.

– Ах, так! – воскликнул Гвидон и побежал по направлению к подсобке.

Бандиты переглянулись: «В курсах. Он уже не придет!»

Но осмелевший Гвидон решил, что это уже полный беспредел, и, прихватив две настоящие шпаги, висевшие на бутафорских латах рыцаря в холле, выскочил в центр зала. Такого расклада братки не предвидели. Артист, подобно какому-нибудь Фанфану-Тюльпану, бросил один клинок самому крупному (чего-чего, а фехтовать Гвидона в театральном институте научили виртуозно):

– Ну вы, пальцатые, защищайтесь!

Амбал едва поймал клинок и неуклюже ухватил обеими ручищами. Он явно не знал, что делать дальше, а Гвидон, приняв позу, начал устрашающе размахивать шпагой. Гвидон явно провоцировал непрошеного гостя на поединок, подзадоривая его на контрасте репликами в духе Гольдони, сдобренными забористым отечественным словцом:

– Я вас вычеркиваю из списка приглашенных на Рождество! Ну, давайте, сударь, смелее! Смелее, мать твою!

Широкоплечий напрягся со шпагой в руках.

Кто-то из братков посоветовал своему корешу:

– Да брось ты, Секач: не видишь, он отморозок. Валить надо отсюда. Пускай отдыхает, а то распрыгался тут, Д’Артаньян хренов… Я его сам потом машиной перееду.

Бандиты организованно ретировались, причем Секач осторожно пятился к дверям, не выпуская из рук шпаги, – бросил ее у самого выхода.

Безруков восхитился:

– У вас такой неустрашимый вид, и в теле чудится такая сила [7]7
  Лопе де Вега. «Собака на сене». Пер. М. Лозинского.


[Закрыть]. Ну, Гвидоша, ты выдал номер! Какую мизансцену отмочил!

Узнав, что возможна постановка пьесы в «Молодежном», Безруков сделал небрежный жест рукой:

– Успокойся ты с этой постановкой. Про «Молодежный» вообще забудь: старый друг все уже для тебя сделал… Вот скажи, разве я тебе не друг закадычный?

– П-поожалуй… Конечно! – проговорил Гвидон, еще не понимая, что на уме у Безрукова.

– Разве мы не сокурсники? Помнишь, как в общаге портвейн на брудершафт глушили?! На твои, кстати!

– Да неважно на чьи… – Гвидон засмущался.

– Как это? Очень даже важно! А теперь ты меня в соавторы взял – я твой должник. И не скромничай. Честно говоря, ты мне всегда напоминал талантливого Карандаша из «Веселых картинок». Помнишь такой детский журнал? Вот и сейчас у нас творческий тандем: я – Самоделкин, ты – Карандаш. В общем, я еще в Германии договорился насчет пьесы. Там заинтересовались ею серьезнейшие люди и будут ставить. Правда, в Москве – для начала. Этот вот господин как раз и будет – он такими глазами на тебя смотрел, когда ты здесь фехтовал, и теперь хочет с тобой поговорить. Понял?

– Ну, спасибо, дружище! – вырвалось у благодарного артиста.

Гвидон немецкого не знал, но оказалось, что немец свободно владеет русским, так что беседа состоялась. Барон фон Хорн оказался известным на Западе драматургом и театральным продюсером и искал как раз такой типаж для масштабной постановки в Москве.

– Ваше незнание немецкого меня не волнует: у вас будет маленькая, но очень значительная роль в грандиозной московской постановке. Я бы сказал, вы будете играть сверчка – пророка!

«Надо же! Мои мысли читает!» – удивился новоиспеченный Эсхил – Гвидон.

Выяснилось, что герой произносит на протяжении спектакля всего одну фразу, зато двадцать(!!!) раз: «Чу, я слышу гром раската!» Хорн произнес ее по-немецки:

– Horch! Ich höre Rollen Donner!

Гвидон, обладавший абсолютным слухом, повторил слово в слово, но на всякий случай заметил:

– По-русски это неправильно – бессмыслица. Нужно говорить наоборот, герр Хорн. Да у меня в пьесе вроде и реплики такой нет.

– По-немецки тоже неправильно, – хихикнул Хорн и пояснил: – А мне как раз и надо наоборот и «неправильно»: в этом, как у вас говорят молодые, «весь прикол»! И позвольте, я уж кое-что от себя добавлю – как режиссер.

«С гонораром не обманул бы, приколист», – заволновался Гвидон.

– Конечно, домысливайте – это очень интересно!

Устный контракт закрепили, выпив по приличной стопке водки под канапе с черной икрой. Господин Хорн признался, что преклоняется перед русской кухней, а также увлечен культурой Серебряного века:

– А ваша пьеса – смелый пример авангардного переосмысления старого сюжета. Как драматург, я боготворю вашего Чехова. Андреев? Талантливо, но скучно. Более всего мне любопытен Евреинов – у вас, к сожалению, его почти забыли. Я мечтаю поставить его пьесу «Самое главное».

Гвидон привык играть то, что предлагают, а фамилия Евреинова только была на слуху: в институте лектор упоминал ее в курсе русской драматургии.

– Конечно, Евреинов – это драматургия будущего, – поддакнул артист-бармен.

Немец довольно заулыбался, и Гвидон понял, что за устным контрактом последует письменный. Хорн признался, что изучает русскую бранную лексику, и его заинтересовала последняя фраза, брошенная Гвидоном рэкетирам. Гвидону тоже было интересно узнать, как ругаются немцы. Долго два представителя великих этносов обменивались друг с другом отборной руганью, записывая услышанное в блокноты. Наконец режиссер предложил Гвидону через два дня приехать в Москву.

– Приезжайте с супругой, номера будут заказаны и оплачены вперед.

Гвидон попросил господина режиссера пригласить в Москву Зину, свою будущую супругу, лично. Фон Хорн не отказал:

– Как говорили в прежней России: с превеликим удовольствием!

Когда немец удалился, Безруков подскочил к Гвидону:

– Что бы ты без меня делал, дурик!

Затем он стал усердно инструктировать Гвидона на предмет поведения в Москве:

– Ты, я знаю, личность неустойчивая, а немцы – народ жадный, разгуляться особо не дадут. Смотри не спусти все командировочные в первые же дни. Требуй чеки за все расходы и сохраняй, а лучше доверь это дело Зине. Живи, конечно, как человек; можешь питаться в дорогих заведениях, но всю эту документальную макулатуру сохраняй обязательно – себе дороже. Бундесы будут потом всё проверять – это у них в правилах, лишнего пфеннига просто так не заплатят. Этот барон, когда ему давали сдачи, каждую копейку подсчитал на калькуляторе. Ты и сам сейчас видел, что он за каждую салфетку чеки берет.

Напоследок он достал несколько стодолларовых бумажек и, торжественно вручив их Гвидону, пояснил:

– Это тебе в дорогу – мне этот фриц кое-что уже заплатил. Потом отдашь!

Гвидон дрожащими руками взял невиданные деньги.

Ночь перед отъездом выдалась мучительная. Сначала не мог дозвониться до Зины, трезвонил часов до двух, пока не убедился, что Хорн выполнил обещание, персонально пригласив ее. Долго Гвидон не мог заснуть – терзали всякие опасения, а когда наконец задремал, ему привиделось нечто: до самого утра однорогий старый черт лопотал что-то по-немецки и, корча страшные рожи, дразнил его пачкой марок, к тому же внешностью он кого-то подозрительно напоминал, да вдобавок вещий малыш из комнаты, что возле кухни, все повторял вкрадчиво: «Молись и кайся, молись и кайся…» Проснувшись под утро в холодном поту, Гвидон вспомнил: у черта была физиономия Димы!

Чтобы отвлечься от кошмара и настроиться на предстоящий судьбоносный вояж, Гвидон поспешил встретиться с Капой. Конечно, был и еще повод для встречи: новоявленного драматурга распирало от желания попросту похвастаться перед мудрым другом столь лестным ангажементом. Через полчаса два амбициозных артиста уже потягивали «из горла» вполне приличное питерское пивко на скамейке возле Петропавловки. Мороза не было, но пар шел изо рта. Узнав о предложении фон Хорна и договоренности с Безруковым, Ян сначала был поражен, но вскоре, не теряя достоинства, нашелся что сказать:

– А в тебя-таки капелька нашей крови каким-то образом пролилась – я всегда это предполагал! А кто тебе советовал воспользоваться Безруковым? То-то – Ян Капник тебе дурную идею не предложит. Настоящую идею не убьешь!

Гвидон был уже вполне доволен произведенным на Капу впечатлением, предчувствие после ночного бреда у него как рукой сняло. Теперь душа его по-прежнему ликовала:

– А хочешь, расскажу один конфуз, который я наблюдал с одним новым русским в церкви – ну просто умора…

И Гвидон рассказал ту самую историю, свидетелем которой недавно оказался: когда браток решил устроить отпевание в церкви собачки своего шефа и как священник из этого выкрутился.

– Да ну их, этих новых русских. От них одни заморочки! Хотя смешная история. Между прочим, у нас, у евреев, по этому поводу давно есть один анекдот. Ты слушай лучше анекдот про старого еврея. Так вот. Приходит старый еврей в синагогу и зовет ребе. «Что тебе нужно, Абрам?» – спрашивает ребе. «Таки деликатный вопрос – издохла собачка моей покойной Сары, и хочу, как положено, отпеть ее». Ребе разгневался: «Какой же ты еврей, Абрам?! Как ты мог придумать такую мерзость! Уходи домой. Какой ужас!» Абрам не отстает, ребе готов уже выйти из себя: «Иди с миром, пока я не проклял тебя!» Тогда Абрам разворачивается и, перед тем как уйти, между прочим бросает: «Ну таки ладно. Пойду в церковь: русский поп не откажется отпеть собачку, ведь моя Сара завещала обязательно сделать это, а тому, кто это сделает, велела заплатить целый миллион…» Тут бедный ребе мигом меняется в лице и, расплываясь в улыбке, хватает Абрама за фалды: «Вэй! Неси же скорее усопшую. Что же ты сразу не сказал, что собака – истинная иудейка»!

Гвидон чуть не захлебнулся пивом от хохота. Комментировать что-либо он воздержался, да Капа вряд ли и поверил бы. Он как раз предложил выпить еще по бутылочке за счастливое осуществление проекта, но в этот момент откуда-то послышался голос запыхавшегося Бяни. Униженный жизнью дворянин с Петроградки, совершавший ежеутреннюю пробежку вокруг бастионов в компании вполне себе счастливо выглядевшего типа, мурлыкавшего под нос что-то вроде «тилим-летим», предлагал Гвидону присоединиться к здоровому моциону, но тот только отмахнулся:

– Не видишь, мы с другом обсуждаем серьезное дело. Пожелай мне ни пуха…

– Да ну тебя… – И Бяня, как водится, ответил.

– А что это за кадр там с тобой? – вполголоса полюбопытствовал Гвидон.

– О! Это не просто кадр, это настоящий уникум! Мой друг Тиллим Папалексиев, испытавший от женщины бездну страданий и через них все-таки достигший счастья.

Озадаченный Гвидон не понял ровным счетом ничего, зато, посмотрев на часы, заторопился – ему нужно было лететь на вокзал, навстречу славе.

Гвидон взял билет на «скорый». У Зины был спектакль, и она должна была прилететь самолетом на следующий день. Экспресс перебрался через Обводный, плавно миновал петербургские задворки, спальные районы, где-то за Колпином или Тосно вырвался наконец из урбанистического котла и развил подобающую своему названию скорость.

За окном тянулся припорошенный снежком плакучей постпетербургской зимы смешанный лес вперемешку с раскисшими болотами. Артист пребывал «в буфете». На столике стояли бутылка «Синопской», казенная рюмка с золоченым ободком да тарелка селедки с картошкой. «Как все это неожиданно: постановка „Паратино“ в Москве, роль! Это же неминуемый успех, признание: вот как бывает! Улыбнулась судьба, и можно считать, я уже известный на весь мир драматург, за первой постановкой придет следующая… А деньги-то просто с неба посыплются! Ну, я человек скромный, да и Зина тоже: дворцов нам не надо, а уж бабкину квартиру непременно целиком выкуплю, отремонтирую, стеклопакеты вставлю… Соседей расселю так, чтобы никто в обиде не остался. Бабуле отдельную квартиру куплю – душевный человек Светлана Анатольевна! Повезло так повезло… С одной стороны повезло, а с другой… Откуда вообще принесло этого немца? Раньше Безруков ничего о нем не говорил… И все-таки свечку-то надо было потушить, и вообще сделать все, как Капа велел, а я испугался одного облика бритого, дурак!»