Текст книги "Нео-Буратино"

Автор книги: Владимир Корнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 26 страниц)

Папалексиева приводили в восторг неуемные Авдотьины потребности и упрямство в достижении цели, пусть даже эта цель была сугубо материальной. «Ну молодец! Ну умница! Эта штучка знает, чего хочет, и своего не упустит!» – думал Тиллим.

Словно бы в подтверждение его мыслей, закончив примерку обуви, Авдотья доверительно сообщила Тиллиму, что ее пальто в следующем сезоне выйдет из моды, сопровождая трогательное откровение невинной улыбкой. Добрый Тиллим моментально отреагировал на эту печальную новость самым выгодным для Каталовой образом, предложив ей сногсшибательное демисезонное одеяние «от кутюр». Но и этого было недостаточно, чтобы утолить разыгравшийся аппетит модницы: теперь ей срочно потребовалась шуба из чернобурки или – еще лучше – из норки.

– Две шубы! Я подарю тебе и ту и другую! Будешь менять в зависимости от настроения! – не на шутку расщедрился Папалексиев.

Русская душа развернулась во всю свою эпическую ширь. Помогая Авдотье примерять меха, Тиллим с удовольствием касался ее шеи, пальцев и иных частей тела, а в голове стучало: «Куй железо, пока горячо!» И железо на самом деле было горячим, готовым расплавиться под его руками. «Ну и что же, что она меня раскрутила? – размышлял он. – Всякая женщина втайне желает на что-нибудь раскрутить мужчину, ну там на героический поступок, рыцарский жест какой-нибудь или, в конце концов, на подарки. Да пускай раскручивает – разве мне жалко? Мужчина должен проявлять величие души и этим покорять женские сердца».

Тут он задел плечом Попадалову, с любопытством наблюдавшую за происходящим, и сразу понял, что в ее душу закралась черная зависть к подруге. Это открытие больно отозвалось в сердце Папалексиева; наклонившись к Авдотье, он прошептал ей на ухо:

– Попадалова-то теперь от зависти месяц спать не будет, аппетита лишится. Может, купим ей что-нибудь? Жалко ее, зачахнет ведь, да и зачем львицу дразнить?

– Еще чего! Ты же не ее сюда привел, а меня! Обалдел ты, что ли, Тиллим: как ты мог поставить меня с ней на один уровень? – прошипела оскорбленная Каталова так, что Анжелика наверняка расслышала ее слова, хоть и не подала виду.

Сконфуженный Папалексиев решил, что раздражать Авдотью альтруистическими поползновениями больше не стоит. Довольная тем, что так быстро укротила разбогатевшего поклонника, она беспрестанно чмокала его в щечку, приговаривая:

– Душка, Папалексиев! Котик!

Авдотья задумала раздразнить Попадалову еще сильнее, а Тиллим просто таял от неожиданных ласк, как тает насквозь промерзший за зиму снеговик в лучах мартовского солнца. На глазах у покупателей, высвобождаясь из-под снежного панциря, в Папалексиеве действительно просыпался мартовский кот. Виляя хвостом, он мурлыкал на ушко своей пушистой подруге:

– Знаешь, а я уже кое-что для тебя в ювелирном выбрал.

При этих словах Папалексиев обнял Авдотью за плечо, обуреваемый нежностью и желанием безошибочно определить ее реакцию на очередной сюрприз. Реакции не последовало, хотя в глазах Каталовой, конечно же, читалась радость и даже ликование, но узнать, о чем она думает, Тиллиму на сей раз не удалось – телепатический заряд иссяк. «Может, я с арабами мало набегал?» – недоумевал Тиллим.

Авдотья между тем опять кокетливо вертелась перед зеркалами, увлеченная выбором подарков. Этот показ моделей продолжался не один час, так что продавцы были весьма утомлены капризами разборчивой покупательницы. Под острым каблуком безжалостной Авдотьи Каталовой изнемогало несколько десятков продавцов и продавщиц: то ей не нравился цвет, то фасон, то она не находила нужного размера, а чаще вещь казалась ей недостаточно изысканной или не впечатляла своей ценой. Радость, посетившая было персонал «Моего Парижа» при виде богатых покупателей, готовых оставить в салоне кругленькую сумму, сменилась раздражением и завистью к взбалмошной крале, которая вот-вот должна была стать обладательницей всех этих многочисленных предметов роскоши. Сами продавщицы могли только мечтать о таких царских подношениях от своих поклонников, а тут пришла какая-то выскочка, указала наманикюренным коготком на понравившиеся шмотки, и теперь они свалятся к ее кривым ногам, как спелые тропические плоды!

Настал торжественный момент расплаты по сорванным фирменным биркам за тщательно подобранный новый гардероб. С ходу предложив расплатиться валютой, Папалексиев наткнулся на препятствие:

– Сумма слишком крупная. Извините, мы такую принять не можем. Ближайший обменный пункт в Театре Комиссаржевской. Пока вы будете менять деньги, мы упакуем ваши покупки. Не волнуйтесь.

Тиллим и не думал волноваться: он спокойно направился в театр и минут через десять вернулся назад, по-прежнему уверенный в себе.

Окружающие и обслуживающие персоны с замиранием сердца следили за тем, как из его карманов одна за другой извергались плотные пачки купюр. Никто из присутствующих не встречал денежного кита, способного поглотить столько товаров разом и тут же расплатиться наличными. Папалексиев обложил деньгами весь стол возле кассы, и кассирша принялась тестировать банковские билеты современным техническим методом. Возможно, она и не подозревала какого-либо подвоха, но свои обязанности привыкла исполнять добросовестно, а инструкция требовала проверять всю поступающую наличность. И вот, то ли техника перестраховалась, то ли купюры не могли доказать своей подлинности, но акт купли-продажи не состоялся. Аппарат признал деньги фальшивыми.

Авдотья отодвинула от кассы не успевшего рта раскрыть Папалексиева и негодующе заявила:

– Не может быть, этого не может быть – он их только в банке поменял, все претензии к банку. Да вы проверьте свою машинку, наверное, еще толком обращаться с ней не научились, а готовы уже ославить честных людей. Я буду жаловаться вашему начальству!

Кассирша же стояла на своем:

– Не нужно меня пугать – я чужих денег не присваивала, а здесь все купюры фальшивые – техника импортная, она не ошибается. Да вы сами можете проверить. – И она стала объяснять, как обращаться с аппаратом.

К этому времени возле кассы собралось уже множество народа. Все внимательно разглядывали покрасневшую женщину в новой шикарной шубе черно-бурой лисицы, под которой был виден английский костюм, тоже новенький, и стоявшего рядом с ней растерянного простоватого парня невзрачной наружности. Зеваки с интересом прислушивались к словам кассирши, и, всякий, как водится, считал своим долгом вмешаться в ход расследования:

– Фальшивые денежки подсовываете? Ай-яй-яй! Как не стыдно!

– Да вы посмотрите там купюры повнимательнее – они, наверное, еще не просохли!

– А дамочка-то сразу все на себя напялила. Вот наглецы: думали, что подделку не обнаружат!

– Товарищ кассир, вы у них паспорта потребуйте. Прописка-то наверняка не ленинградская: понаехали с периферии, гастролеры! Мало у нас своих жуликов, так еще эти едут.

– А откуда они вообще взялись, богачи эти? На наши деньги живут и в дорогих магазинах отовариваются!

Кассирша оказалась с чувством юмора и поспешила ответить на последнюю гневную реплику:

– Так, выходит, это ваши денежки фальшивые? А?

Ретивого правдоискателя тут же след простыл.

– Да я только что их в банке поменял! – наконец подал голос обескураженный Папалексиев.

– Проверьте же еще раз. Они не могут быть фальшивые. Это бред какой-то! – возмущалась Каталова.

– Еще раз при вас проверяю… Видите? Аппарат сигнализирует – банкноты ненастоящие. Какие вам еще нужны доказательства? – Кассирша переводила взгляд с Авдотьи на Тиллима и опять на Авдотью, ожидая объяснений.

– Объясни ты им вразумительно, что деньги тебе поменяли в банке, пусть милицию вызовут, разберутся с этими финансистами! – возопила Каталова.

– Вообще-то я деньги у ребят поменял. Душевные такие ребята, веселые. Все шутили, сказали: «Приходи еще…» – глупо улыбаясь, признался Тиллим.

Авдотья переменилась в лице и в первый момент чуть не лишилась чувств, затем, с трудом удерживаясь от того, чтобы не ударить простофилю Папалексиева, зашипела:

– Да ты что?! У каких еще ребят? Что ты несешь? Ты же опозорил меня, лох несчастный! Тебя кинули, понимаешь?

– Погоди, Авдотья! Я все сейчас улажу. Все будет в ажуре. Я сбегаю отдам им деньги, ребята еще, наверно, ждут… – Тиллим никак не мог поверить, что уже ничего нельзя исправить. Он метнулся к кассирше: – Где фальшивые деньги? Давайте сюда. Сейчас я разберусь.

Кассирша отвечала с нескрываемой иронией:

– У вас нет ни одной настоящей купюры! Все пятидесятитысячные фальшивые, – однако деньги отдала.

Зеваки откровенно потешались над бедным Тиллимом и обозленной на весь мир, опозоренной Авдотьей Каталовой. Собравшиеся вокруг продавщицы, злорадствуя, вопрошали:

– А как вы собираетесь расплачиваться? Ценники-то ваша пассия уже содрала, – щебетала одна.

– Костюмчик, тот, что на вас, пожалуйте снять! Кто за него платить-то будет? – вторила ей другая.

– Да пусть она сначала шубку снимет, шубку! – визжала третья продавщица.

В этот миг Авдотья люто ненавидела Папалексиева и готова была стереть в порошок его и всех свидетелей невиданного позорища.

Наконец столпотворением заинтересовался охранник, привлеченный непривычным шумом. Выяснив причину неурядицы, он посоветовал Папалексиеву:

– Шел бы ты, парень, отсюда с этой бумагой, а то на три пятилетки посадят.

Сидеть Тиллиму совсем не хотелось, но торговля явно не питала благосклонности к папалексиевскому плану устранения недоразумения, да и вообще, работникам магазина хотелось поскорее расстаться с подозрительной парочкой. Незадачливый миллионер боялся заглянуть Авдотье в глаза, потому что всеми фибрами души ощущал презрение и негодование, переполнявшие старую знакомую, которая в своей насыщенной всевозможными казусами жизни никогда еще не падала так низко. Облик ее напоминал в эти минуты внешность Медузы Горгоны, готовой одним взглядом превратить в камень осквернителя своей потребительской чести. Уловив столь опасное состояние души Каталовой, Папалексиев понял, что положение нужно исправлять во что бы то ни стало.

– Я все это покупаю! – с отчаянной наглостью заявил он. – Оставьте все как есть! Деньги сейчас будут.

Заявление возымело действие: испепеляющий взгляд Авдотьи сменился удивленно-осторожным, затем оценивающе-выжидающим и наконец засветился надеждой. Моднице так не хотелось расставаться с роскошными подарками, что она была готова использовать любой шанс остаться их обладательницей. В умоляющем тоне Каталова обратилась к Тиллиму:

– Спаси меня от позора! У тебя же наверняка еще есть приличные деньги, чтобы я не раздевалась? Ты должен меня спасти!

Последняя ее фраза прозвучала как приказ, и она даже топнула ножкой для убедительности. Папалексиев стал шарить по карманам в поисках дополнительных денежных ресурсов, нервно бормоча:

– Да где же это портмоне? Там были деньги и документы… Где деньги, там и документы… Куда же оно подевалось? Там много денег было… Черт бы их побрал!

– Нет, Папалексиев, ты клинический идиот! У тебя не черт их побрал, у тебя их украли твои «душевные ребята». Господи, откуда ты взялся на мою голову! – с новой силой завелась Авдотья.

– Слушай, у меня дома деньги есть! Может, подождешь, пока я за ними съезжу, а тогда и расплачусь? Я мигом слетаю, всего за какой-нибудь час, даже быстрее.

– Ну уж нет! Весь город созерцает мой позор, меня разглядывают как на витрине! – в отчаянии ломая пальцы, стонала Авдотья.

Тиллим уже не знал, как исправить положение, и недолго думая бестактно пошутил:

– Да они просто разглядывают твою шикарную шубку.

Если бы в этот момент продавщица в категорическом тоне не потребовала Авдотью переоблачиться, та, наверное, убила бы Папалексиева первым попавшимся под руку тяжелым предметом. В общем, Тиллиму в известной степени повезло, а вот Каталовой пришлось пройти невероятную для ее особы процедуру переодевания и возврата одежды и таким образом сполна испить чашу стыда. Унизительные манипуляции с предметами дамского гардероба подняли со дна ее души все таившиеся там мутные осадки, и они зловонным клокочущим потоком низверглись на Папалексиева:

– Болван, лопух, донкихот несчастный! Тебя кинули, элементарно опустили! Ты меня ославил на весь город! Мне же теперь прохода не дадут, пальцами на меня показывать будут. Я никогда тебе этого не прощу! Потерял столько денег, оскорбил мои светлые чувства: я думала, ты рыцарь и джентльмен, а ты, оказывается, безмозглый кретин! Благодушный урод! Да с твоей невинностью только в детском саду сидеть и соску сосать! Так посметь меня опозорить…

«Ничего, ничего! – мысленно подбадривал себя Тиллим. – Лучше стерпеть от нее тысячу оскорблений, чем однажды попасться ей под горячую руку».

Когда словоизвержение Авдотьи закончилось, Тиллим, чтобы хоть как-то оправдаться, окончательно не потерять расположение Каталовой и остудить ее воинственный пыл, а также дабы не умалить своих кавалерственных способностей перед ее подругой, явившейся свидетельницей Авдотьиного фиаско, не нашел ничего лучше, как предложить дамам дождаться его в уютной атмосфере ресторана. Он препроводил их в ближайший ресторан «Невский», гнусавя по пути, что им нужно немного подождать в этом заведении и что он сейчас привезет деньги, которых у него дома в избытке.

Тиллим тут же сделал широкий жест, подарив Попадаловой целую кипу радужных бумажек – фальшивых купюр для оклейки туалета, как бы намекая на то, что он готов так же обращаться с настоящими – нужно только их привезти. Придя в ресторан, Папалексиев усадил дам за свободный столик, сам же подошел к официанту:

– Дружище, организуй столик для девчонок по полной программе.

– Понял. Все устрою в лучшем виде! – заверил его дружище.

Сделав ценные указания, Тиллим отправился домой.

XXII

На Невском Тиллим попытался поймать машину.

– Довези до дома, шеф! – попросил он таксиста. – Денег у меня с собой нет, но на месте заплачу – сто процентов.

Водитель отрицательно покачал головой и уже собрался сняться с тормоза, но Тиллим схватил его за руку, вспомнив, как с утра пришлось обниматься с шофером и как при этом ему передались навыки вождения автомобиля. «Сейчас память прояснится, и я смогу сесть за руль своей иномарки», – мыслил Папалексиев, забывший о том, что его неординарные способности истощились. В общем, когда такси умчалось, Тиллим несолоно хлебавши поплелся к месту парковки «тойоты-карины».

С трудом вспомнив, как завести машину, Папалексиев сел за руль, но средство передвижения завелось только с пятой попытки. Капризы техники всегда возмущали Тиллима до глубины души, оскорбляя его человеческое достоинство. «Тоже мне – груда железа, а с характером! Машина должна служить человеку, а не человек машине. Или я ей не хозяин?» – рассуждал Тиллим. Резко тронувшись, он отъехал с места парковки и в тот же миг в зеркале заднего вида увидел занимавшую освободившийся участок улицы легковую машину, которая была незамедлительно разбита хвостом троллейбуса, вильнувшего им при заносе. Тиллим стер холодный пот со лба, соображая: «Хорошо, что успел отъехать, иначе на его месте оказался бы я».

Он с благодарностью помянул прабабку Авдотью, подозревая ее ревностное участие в своем спасении, машину же решил вести следующим образом: наблюдать за тем, как управляют другие водители, и повторять их действия. Однако оказалось, что этому правилу следовать не так-то просто: засмотревшись на какого-нибудь шофера, лихо крутящего баранку, Папалексиев отвлекался от того, что происходит на проезжей части, таким образом, переставал контролировать ситуацию вокруг своей машины и не справлялся с управлением. Пешеходы с любопытством наблюдали за «тойотой», которую кидало из стороны в сторону, из одного ряда в другой и в любой момент могло занести на встречную полосу или на тротуар. Видя эти безумные метания, можно было заключить, что какой-то изрядно подгулявший новый русский торопится на свидание с подружкой и не дай бог оказаться у него на пути. Соседние автомобили шарахались от бешеной иномарки, тормозя и уступая дорогу. Сигналя и шурша по крышками, «тойота» пролетела перекресток на красный сигнал перед самым носом у пешеходов материализовавшимся призраком роскошной жизни. Это Тиллим по простоте душевной вместо тормоза нажал на газ. Каким-то чудом автомобиль миновал набережную, при этом умудрился несколько раз выехать на встречную полосу, создавая одну за другой аварийные ситуации и радостно сигналя, очевидно, от сознания собственной неуязвимости и безнаказанности.

Конечно, постовые милиционеры пытались взнуздать шальной лимузин, однако тот игнорировал всякие действия гаишников и как ни в чем не бывало продолжал следовать своей дорогой на очень приличной скорости.

За Троицким мостом автомобиль резко свернул направо. При заносе он врезался в фонарный столб и застыл на месте. Выйдя из машины, взмыленный Папалексиев увидел, что здорово покорежил крыло. «На одном крыле не улетишь!» – с грустью заключил он. Оглядевшись по сторонам, Тиллим сообразил, что находится в непосредственной близости от загса, и сразу вспомнил, что обещал зайти к Авдотье, заключающей браки на небесах. Отпустив многоэтажную фразу по поводу ее бабки, он напоследок с таким остервенением пнул злополучную «тойоту», что едва не вывихнул ногу. Ковыляя по Петровской набережной в сторону Дворца бракосочетания, Папалексиев пытался разрешить сложную лингвистическую проблему: «Почему все же ругаются по матери, а не по бабке? Можно было бы даже по прабабке и так далее: чем больше „пра-“, тем сильнее ругательство».

Увидев Авдотью Троеполову, Тиллим отметил, что сегодня она как-то особенно хороша и в то же время выглядит необычно строго. По спине у него даже пробежали мурашки, но наглости это в нем не убавило. Улучив момент, когда Авдотья отдыхала после напутствия очередной паре брачующихся, Папалексиев подскочил к ней с выражением неизбывной тоски на физиономии и скорбным тоном заявил:

– Здравствуй, Авдотья! Вынужден тебя разочаровать, сегодня мы встретиться не сможем – у меня неприятности. Непредвиденные обстоятельства. Нужно срочно домой, а денег на такси нет, выручи, если можешь…

– А где мои конфеты? – с изумлением спросила внучка таинственной актрисы.

Тиллим, не ожидавший от нее такой осведомленности, растерялся:

– Постой! Какие еще конфеты? Откуда ты знаешь про конфеты? Ну да, я действительно хотел купить конфеты, но не успел – разные обстоятельства, понимаешь? А с чего ты вообще взяла, что я тебе конфеты должен?

– Так. Показалось, что ты хотел их мне подарить, – тихо произнесла Авдотья, протягивая Тиллиму деньги.

Он почувствовал, как краска стыда заливает лицо.

– Ну сдаюсь, сдаюсь. Осознал свою ошибку… Что поделаешь – забегался, закрутился… Но конфеты я обязательно занесу, вечером. Обещаю.

Издерганный, Папалексиев добрался до дома на такси. Он наконец обрел относительный покой – состояние, когда можно предаться размышлениям. Вспоминая события сегодняшнего дня, он теперь знал, кого следует благодарить за случившееся. История с конфетами была последним пунктом в мучительных раздумьях Тиллима, связанных с покушением на его свободу. Всякая попытка вмешательства в личную жизнь раздражала вольнолюбивого Папалексиева. Пробудившийся в нем сегодня воздыхатель Авдотьи Каталовой не желал быть игрушкой в чьих-либо руках и внутренне протестовал против любой опеки:

«Она что же, хочет контролировать мои чувства? Ишь ты, размахнулась! Воспитывать меня вздумала, поучать. Чуть не разорила, машину сломала… Кого хочу, того и люблю! Кого люблю, тому и подарки буду делать… Вот специально влюблюсь еще в кого-нибудь, и не в одну, а в нескольких сразу. Чем я хуже этого араба? Вообще стану ловеласом… А внучка-то вся в бабку – мысли читает! Ну и семейка!»

Обида душила Тиллима, и он осмелился доказать бабке Троеполовой свою правоту.

У входа в подъезд он кивнул уже знакомому стражу порядка и, предвкушая скорое завершение своих сегодняшних мытарств, буквально взлетел на четвертый этаж, но тут оказалось, что ключи от комнаты остались в сумке, которую Тиллим прихватил с собой на всякий случай, когда ехал в «Европейскую» выручать из беды шейха, сумка же лежала на заднем сиденье в машине, беспомощно застывшей вблизи Авдотьиного загса. Обезумев от отчаяния, Папалексиев подпрыгнул и с воинственным кличем саданул в дверь больной ногой. Устрашающий вопль сам собой плавно перешел в болезненный стон: старая, на совесть сработанная дверь не получила ни одной царапины и по-прежнему надежно преграждала вход в комнату, а страдалец Тиллим корчился на полу в коридоре. На шум из кухни выполз Лева.

– А, это ты! Я уж испугался, думал, грабители ломятся. Да что с тобой такое, может, помочь чем? – участливо поинтересовался он.

– Чем помочь? Чем помочь? Не видишь, что ли, – пятьдесят миллионов надо, – превозмогая боль, сквозь зубы процедил Тиллим.

Лева видел только то, что бедный сосед сидит на полу не в самом удобном положении и стонет, однако после такого ответа он не отказал себе в удовольствии покуражиться:

– Ну конечно! Как же это я не сообразил? Любой дурак, будь он на моем месте, сразу бы догадался, что тебе нужно ровно пятьдесят миллионов рублей. Но вот ведь, понимаешь, какая незадача: сумма-то пустяковая, да мои карманные расходы на сегодняшний день исчерпаны, а в банк до закрытия уже не успеть… Хотя я могу что-нибудь придумать, если ты согласен взять под проценты. Если процент хороший и срок невелик, я готов пошустрить.

– Дай хотя бы денег на такси! – взмолился Папалексиев, которому было совсем не до шуток.

Левины карманы, к несчастью, действительно оказались пусты – он смог бы наскрести разве что на метро. Тяжело вздохнув, Тиллим безнадежно махнул рукой, с трудом поднялся, затем снял пиджак, мешающий бегу, и, оставляя его под Левину ответственность, припадая на одну ногу, помчался на Петровскую набережную, чтобы забрать из машины ключи от комнаты. Пока бежал, думал, что возвращаться – плохая примета, но уже на месте, вознамерившись открыть дверцу «тойоты», понял вдруг, что ключи от нее покоятся в кармане пиджака. К этому времени Тиллим порядком истощил свой эмоциональный запас, так что он совершенно спокойно развернулся, словно на автопилоте, проделал трусцой обратный путь, ни слова не говоря забрал у Левы пиджак и, опять изменив направление на сто восемьдесят градусов, устремился к Неве.

Еще издалека Тиллим увидел, как гаишный эвакуатор грузит его машину.

– Что вы с ней делаете? – спросил он автоинспектора, подбежав к своему четырехколесному сокровищу и чуть не плача.

– Это ваша машина?! – грозно ответствовал гаишник вопросом на вопрос.

– Нет… – Папалексиев испугался, да к тому же вспомнил, что у него действительно нет никаких документов на автомобиль. – А что, ваша?

– Теперь уже наша. Хозяин этой машины столько раз нарушил правила, что ему придется очень долго объясняться в соответствующих инстанциях. Пусть теперь поищет свою иномарку на штрафстоянке!

С безысходным сочувствием к собственной персоне Тиллим наблюдал, как увозят под арест шикарную «тойоту-карину», обладанием которой он так и не успел вдоволь насладиться, а на заднем сиденье покорно следует в заключение хозяйственная сумка, и на дне ее томятся ключики от его, папалексиевской комнаты. Завывая, как одинокий волк, заблудившийся в незнакомой чаще, Тиллим рванул домой, готовый сокрушить злополучную дверь лбом, только бы вырваться из замкнутого круга. У парадной его встретил милицейский ефрейтор, который сменил на посту прежнего, Папалексиева видел впервые и, конечно же, впускать его без документов не собирался.

Получалось, что Папалексиев был сегодня жертвой для всех: для кидал-валютчиков, укравших его деньги вместе с паспортом, для гаишника, оставившего его без средства передвижения, для постового милиционера, который вопреки своей обязанности охранять порядок нарушал его, не пуская Тиллима домой. Нервы Папалексиева были напряжены как струны, стоило их еще тронуть – они зазвенели бы на высокой ноте и лопнули, а их хозяин угодил бы в печальное заведение, именуемое петербуржцами Пряжкой. Саморазряжаясь и не находя подходящих слов, чтобы выразить свое возмущение, Тиллим с пеной у рта стал издавать нечеловеческие, нечленораздельные звуки, рыча и воя на весь двор. На эту какофонию быстро отреагировали соседи, высунувшие в окна любопытные головы, – все как один, не сговариваясь, они признали вопившего жильцом своего дома, безошибочно определив голос, частенько пробуждающий их по утрам к активной жизни. Лишь по такому своеобразному паролю Папалексиев был пропущен в собственный подъезд.

Ворвавшись в квартиру, Тиллим бросился к своей двери, метнув на нее грозный взгляд, полный такой ненависти, что Лева, сидевший в коридоре, сразу все понял, удалился на кухню и уже через несколько секунд с удовольствием протягивал решившемуся на крайнюю меру соседу здоровенный топор, который обитатели коммуналки изредка использовали для рубки мяса. Вдвоем, да еще с помощью тяжелого холодного оружия, с дверью расправились в два счета. Тиллим вошел в раж и хотел было изрубить ее в куски, подобно тому как мясник разделывает свиную тушу, но рассудительный Лева поспешил предупредить его, что дверь еще может пригодиться и что ее в ближайшее время опять придется навешивать. Тогда Тиллим решительно шагнул в комнату, вспомнив о вожделенной цели своего прихода. Перед ним на столе мертвым грузом лежала драгоценная кипа кредитных билетов банка России. Жизнеутверждающими манипуляциями рук он распихал деньги по всем карманам штанов и пиджака, после чего незамедлительно покинул квартиру, провожаемый восхищенно-завистливым взглядом Левы.

Тиллим вышел на проезжую часть в надежде остановить такси. Битый час, как нарочно, ни одна машина не реагировала на его отчаянные жесты. Все безучастно проносились мимо. Обстоятельства складывались так, будто бы сами высшие силы противились встрече героического Тиллима Папалексиева с несравненной Авдотьей Каталовой. Даже время, когда Тиллим наконец смог отправиться в ресторан «Невский», было на редкость неудачным для передвижения по городу – час пик. Тем не менее, когда к соседней остановке подошел автобус сорок шестого маршрута, Тиллим несколько воспрянул духом: «Сорок шестой точно идет в центр. Если выйти на Фонтанке, то до Пассажа рукой подать». И, успев заскочить в автобусное чрево, он всецело ощутил силу единой человеческой плоти, рождаемой в муках исполинским организмом общественного транспорта. Чувство локтя в этом единении являлось основным чувством. Еле дыша, со сплющенной грудной клеткой и отдавленными носками, в полуобморочном состоянии Папалексиев, подпираемый со всех сторон телами себе подобных, смиренно ждал своей остановки. Пожалуй, впервые он был рад, что телепатические силы покинули его, но воцарившийся в Тиллимовой душе покой оказался иллюзорным.

– Что вы ко мне прижимаетесь, на грудь давите! – услышал он визгливый голос грузной особы женского пола, увещевавший седого мужчину приличного вида, прижатого к ней спрессованными пассажирами. – Что вы за меня хватаетесь! Я дышать не могу!

– Всю жизнь мечтал встретить вас и к вам прижаться. Больно мне это нужно. Видите, мне держаться не за что.

– Это не значит, что за меня нужно держаться. Я, между прочим, женщина порядочная и вообще замужем!

– Да я за вас и не держусь, и ваше семейное положение меня совсем не интересует. А если вы такая недотрога, ездили бы в такси, – нервно огрызнулся мужчина.

Рассмотрев такое заявление как вопиющий факт ущемления прав женщины в общественном транспорте, тетка истерично заверещала, призывая кого-то на помощь:

– Ваня, Ваня! Меня бьют!

Тут Тиллим заметил, что из другого конца салона, раздвигая локтями пассажиров, как атомный ледокол, движется здоровенный мордоворот, очевидно муж пострадавшей, – роскошный типаж для реалистической картины под условным названием «Наших бьют!!!». Придавливая к полу несчастных узников автобуса сорок шестого маршрута, он плыл над их покорно склоненными головами. Когда этот вульгарный молодец добрался до горячей точки, все как-то сразу поняли, что сейчас неминуемо наступит порядок. Размахнувшись с большой амплитудой, Ваня сильно ударил. Послышался глухой звук. После этого в салоне воцарилась мертвая тишина, автобус даже остановился. Каждый пытался представить, что же сталось с пожилым мужчиной, на чью голову опустился мозолистый кулак человека из народа. Тишину нарушил все тот же противный женский голос:

– Вань, не тот!

Ваниной жертвой оказался Папалексиев.

– Вань, не тот мужик-то! – не унималась скрипучеголосая баба.

Это была последняя фраза, услышанная Тиллимом. Посланный в нокаут сокрушительным ударом, он вывалился из автобуса на тротуар, потому что печальный инцидент произошел как раз возле самой остановки «Петропавловская крепость». Стоявшие поблизости люди прониклись к нему сочувствием и жалостью – мир, как известно, не без добрых людей! – а некоторые из сердобольных прохожих даже попытались привести Папалексиева в чувства. Чьи-то заботливые руки били его по бледным щекам, кто-то расстегивал ему ворот рубашки. Он лежал на асфальте распластанный, в распахнутом пиджаке, из карманов его вывалилась куча тех самых хрустящих бумажек, которые огромное число людей считает главным залогом человеческого счастья. Ветер разносил разноцветные, напоминающие конфетные фантики купюры, они разлетались, шурша, в разные стороны, взмывали в небо и кружились там пестрым хороводом, некоторые из них опускались прямо на воду и плыли по невской глади, увлекаемые речным течением. Другие летали совсем рядом, кувыркаясь в воздухе, дразнили своей досягаемостью растерявшихся пассажиров, стоявших на остановке. Зрелище это вызвало усиленное сердцебиение у многих из них. Все вместе они вдруг засуетились, как одержимые принялись бегать, размахивая руками, прыгать и приседать, в надежде ухватить хоть какую-нибудь бумажку, парящую перед самым носом и готовую вот-вот улететь под облака.

Тиллим в это время, придя в чувства, продолжал неподвижно лежать на тротуаре и, уставившись в небо, клял все на свете: свою неустроенную жизнь он отчаянно разносил по матери, Авдотью честил, увенчивая эпитетами нелестного бульварно-заборного происхождения ее бабку, и вообще желал, чтобы этот безалаберный, суматошный мир разразил гром. Внезапно в небе над Папалексиевым заклубились хмурые облака, их в свою очередь очень быстро сменили зловещие свинцовые тучи, и вот на землю полились водяные потоки – словом, разверзлись хляби небесные… Дул свирепый, свистящий ветер и, срывая листву с деревьев, остервенело носил ее по воздуху, подобно тому как еще совсем недавно играл Тиллимовыми деньгами. Разоренный Папалексиев, бичуемый дождевыми струями, кое-как добрался до милых стен Петропавловской крепости. Сидя возле холодных камней неприступного бастиона, он истекал слезами и исходил ненавистью к виновникам своего горя. Он не читал ветхозаветной Книги Иова, благодарившего Бога за ниспосланные страдания, и поэтому, отчаявшийся и озлобленный, бросив вызов властолюбивой бабке Авдотье, побежал вокруг крепости против часовой стрелки.