Текст книги "Нео-Буратино"

Автор книги: Владимир Корнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

Сон с Димой все никак не выходил из Гвидоновой головы: «Попробуй-ка его забудь! Сидит старпер, небось, сейчас у тещи, подмасливает ее или стращает своими связями. Не к добру все это, Гвидоша, неспроста: сон этот… Сказано ж было: молись и кайся! Или почудилось?» Мысли пошли по кругу, и Гвидон стал вышибать их репликой из немецкой пьесы. Это походило на медитацию кришнаитов, которых он часто встречал на Невском приплясывающими под бесконечно повторяемые мантры. «Нормально, – успокаивал себя артист. – Это разновидность психотерапии». «Медитация» помогла – он спокойно заснул за столиком. Когда наконец Гвидон открыл глаза, то спросонья посмотрел по сторонам: напротив него сидел человек с курчавившейся бородой и рыжеватыми усами, в свитере грубой вязки с воротом, словно сросшимся с растительностью на лице. Проникновенные карие глаза по своему выражению позволяли безошибочно определить: мужчина находится на том сложном жизненном этапе, что называют возрастом Христа. Он вполголоса напевал праздничный Рождественский тропарь. Гвидон спросил, еще не вполне сориентировавшись в пространстве и времени:

– А где я? Где это мы?

– Скоро уже! Зеленоград проезжаем, а там и Златоглавая.

Артист увидел, что за окном мелькают типовые шестнадцатиэтажки среди редких сосен. Попутчик удивил его своим видом, ласковым названием столицы:

– Вы что, монах?

Тот решительно замотал головой в знак отрицания:

– Нет, что вы! Я, фигурально выражаясь, инженер человеческих душ, литератор.

Гвидон обрадовался, хотел было признаться, из тщеславия, что он сам модный драматург и едет на премьеру своей пьесы, известной на весь мир, но его вдруг словно отрезвило:

– Так мы почти коллеги! Я артист: вы пишете, я на сцене воплощаю.

– Что-то в этом роде… – Литератор опустил глаза, затем встрепенулся, внимательно посмотрел на Гвидона. – А вы знаете, чем писатель отличается от графомана?

Гвидон никогда об этом не задумывался. Попутчик, грустно улыбаясь, сам ответил на свой вопрос:

– Графоман, которого издают, – писатель, но зато писатель, которого не издают, – графоман. Так принято считать в мире сем!

– Вы, наверное, москвич? У вас больше верующих, – поинтересовался артист.

Бородач посмотрел на Гвидона оценивающе:

– Да нет, не угадали: коренной петербуржец. А вы, наверное, думаете, в Северной столице православных мало, а Москву никто всерьез не воспринимает?

Гвидон был склонен пооткровенничать:

– Все мои знакомые питерцы такие: в Бога верят, но в церковь не ходят. Я сам такой, хоть и провинциал по рождению. А в Москву, если не секрет, по каким делам?

Тот расправил бороду, не спеша проговорил:

– Давно, знаете, не был. А в Святки не был никогда. Хочу Иверской поклониться, в храмы заглянуть, побродить по старым дворам…

– Какие ж в Москве старые дворы – там сплошные небоскребы да сталинки. Шум, гам – не люблю! – Гвидон решительно резанул ладонью воздух.

– Не любите, потому что не знаете! Многое сохранилось. Погуляйте по Остоженке, по Бронным, Меньшикову башню отыщите, поплутайте в Замоскворечье, в Донской загляните, в конце концов… Может, поймете меня.

Артист призадумался: «Интересный мужик. Одухотворенный, одним словом. Другие в столицу по коммерции, а этот…»

– Вы в Сергиевой лавре наверняка не были? – продолжал православный литератор. – Там такая благодать! А я вот к Троице тоже съездить намерен, к Преподобному: при наших с вами профессиях нужно постоянно очищать душу, и где, как не в храме… Вы же воплощаете на сцене литературные образы, а Чехова когда в последний раз читали, признайтесь?

Гвидон смутился:

– Да я многое наизусть помню, роли ведь когда-то учил… Честно-то говоря, детективы больше люблю читать, триллеры всякие, правда, понимаю, что это макулатура…

– Ну так в чем же дело? Прочитайте Шмелева, Зайцева, Лескова. Гоголя и Достоевского наверняка плохо знаете? Артист должен поэзией упиваться: откройте Пушкина, Блока! Имена Рильке и Рембо вам, наверное, мало что говорят.

– Я Есенина люблю! – радостно выпалил Гвидон.

– Тоже неплохо, – вздохнув, согласился писатель. – Только кончил скверно, но не нам его судить.

Артист пожаловался:

– Жизнь сейчас такая пошла: то роли учишь, то подрабатываешь. «Или куришь натощак, или пьешь с похмелья». Все как попало, не до чтения. Информация и так захлестывает.

Попутчик подобрел:

– Высоцкого цитируете – тоже трагичнейшая личность, метался все… – Он развел руками. – А читать все-таки необходимо, музыку слушать классическую. Пути Господни неисповедимы. Я вот к Богу через «Сайгон» пришел, через «систему»: рок, мир, любовь. Теперь, правда, и любовь иначе воспринимаю, а от юношеского пацифизма, надеюсь, следа не осталось. Зло часто искореняется только силой – увы!

Он посмотрел в окно.

– Да мы приехали, кажется, господин… Извините, не спросил имени?

– Гвидон!

– Как это Гвидон?! Свечку за кого ставить?

Артист вдруг понял, что у него даже имени нет, и по спине струйками побежал холодный пот:

– Поставьте за Бяню… Нет, лучше за Зину, за Зинаиду!

Литератор ошарашенно кивнул и, встав из-за стола, попятился к выходу:

– Очень приятно было… познакомиться…. Как же вы без небесного покровителя? Нельзя так! Ну, спаси Господи!

Он уже был в тамбуре, когда Гвидон опомнился:

– Есть покровитель! Я крещеный!!! Но имени не помню… А вас как зовут?

Но человек в возрасте Христа уже канул в московскую толпу.

Площадь трех вокзалов, она же Каланчевская, она же еще совсем недавно Комсомольская, обрушила на бедного Гвидона весь тот московский шум и гам, который он так не любил. Впрочем, в последнее время и Северная столица, хоть и стала называться «культурной», все больше стала напоминать Гвидону неприветливую и полную контрастов Москву, где все будто бы стало больше, импозантнее, но и уродливее за счет этой гигантомании. Он ехал в такси в пятизвездочную гостиницу, где немец должен был предварительно заказать ему номер, и глазел по сторонам, едва ориентируясь в изменившейся, европеизированной столице. Взяв машину, он небрежно, вживаясь в роль человека состоятельного, бросил:

– Отвези-ка меня, любезный, в отель «Марриотт»!

Шеф угрюмо осведомился:

– Знаю «Марриотт» – у нас в Москве теперь такого добра пооткрывалось немерено. Значит, «Марриотт Гранд»?

Скуднейшие познания в английском все же позволили Гвидону оценить выбор Хорна: «„Гранд“ – это, конечно, звучит внушительно. Немец, наверно, не поскупился и заказал мне действительно королевские апартаменты».

– В «Гранд», брат, в «Гранд»! Думаю, именно там меня и ждут!

«Волга» нырнула в какой-то переулок и стала пробираться задворками центра. Гвидон с интересом разглядывал соседствующие со сталинскими громадами двух– и одноэтажные особнячки еще пушкинской Москвы, затейливые древние церквушки и шикарные образцы модерна: «А попутчик был прав: кое-что и здесь уцелело. Будет время – поброжу, может, башню эту отыщу».

– А ты, шеф, не знаешь, где здесь Меньшикова башня?

Таксист словно подавился:

– Честно говоря, впервые о такой слышу. Может, вам Останкинская нужна? Там ресторан был, «Седьмое небо», оно, правда, недавно сгорело… Может, в «Яр» хотите? Недавно открыли, многие любят там погулять…

Машина прошмыгнула в очередной проезд, миновала нарядную многоглавую церквушку с колокольней и наконец, упершись в оживленную улицу, припарковалась возле импозантного здания в современной подсветке. Гвидон понял, что приехали. «Круто! Не обманул фриц – все на высшем уровне».

«Гранд» был образчиком респектабельного постмодерна. Бросались в глаза пилястры, бронзовые картуши с веночками посередине фасада, орнамент из рыжеватой плитки и бирюзового цвета колонки на ярко освещенном верхнем этаже, устремленном в вышину московского неба. Цокольный этаж был здесь отделан серым гранитом и горел неземным светом. Гвидон не без содрогания толкнул стеклянные двери-вертушку, миновал швейцара и сразу оказался в шикарном баре. Благородный седой пианист исполнял что-то страшно знакомое из классического джаза. «Похоже, Гершвин!» – смекнул Гвидон, неуверенно приближаясь к золотившейся на стекле надписи «Reception» – месту регистрации гостей. Он поздоровался с миловидной девушкой-портье, протянул ей паспорт, объяснив, что для него здесь заказан номер. Девушка заулыбалась и стала что-то искать в компьютере. Затем она обратила к Гвидону лицо. Во взгляде читалось недоумение:

– Знаете, вашей фамилии в компьютере нет. Может быть, вы ошиблись?

У Гвидона голова закружилась, но он нашел в себе силы на робкий вопрос:

– Дело в том… Я не знаю… А есть еще какой-нибудь «Марриотт»? Я, наверно, что-нибудь перепутал…

– Возможно, – произнесла девушка с заметной иронией.

«Нужно связаться с Хорном», – сообразил Гвидон и узнал, нельзя ли воспользоваться телефоном. Портье молча протянула ему трубку.

Дрожащей рукой Гвидон набрал номер сотового телефона, залепетал:

– Господин Хорн, здравствуйте! Не узнаете? Это артист Гвидон звонит, из Петербурга…

Недовольный голос ответил:

– У меня прекрасная память на голоса. Так вы все еще в Петербурге?!

– Нет, вы не так поняли. Я в Москве, в «Марриотте», но здесь не заказан номер на мое имя!

Хорн отрезал:

– Это невозможно. Я распорядился, чтобы забронировали, и сам проверял. Вам морочат голову.

– Говорят, нет в компьютере! – чуть не плакал Гвидон.

Хорн выругался по-немецки и по-русски добавил:

– Вот что. Держите себя в руках. Снимите номер на ночь, а завтра в тринадцать ноль-ноль жду вас в холле и лично во всем разберусь.

Это были последние слова немца – он отключил свой телефон.

«А как же с оплатой?» – успел спросить Гвидон, но Хорн уже повесил трубку. В бумажнике оставались несколько сотен долларов, одолженных Безруковым, но такого конфуза артист предвидеть не мог. Портье уставилась на него с укором.

– Да-а-а… Непредвиденная ситуация. Я могу сейчас заказать номер?

Девушка заулыбалась как ни в чем не бывало:

– Пожалуйста! Вам, как я понимаю, одноместный?

Гость кивнул. Она подсчитала на калькуляторе, сколько это будет стоить, и назвала сумму, которой Гвидон располагал. Вытирая вспотевший лоб, он покорно отсчитал деньги. Девушка нагнулась к нему и сказала:

– Не волнуйтесь. У нас вам будет хорошо. – И добавила в доверительном тоне: – Только имейте в виду, что за завтрак и за пользование телефоном плата дополнительная!

– Я не буду завтракать! – отрезал Гвидон.

Он уже хотел идти, но портье окликнула:

– Чуть не забыла! Заполните анкету, молодой человек!

Артист машинально заполнил какую-то бумагу, изложив свои паспортные данные, и вернул ее на «Reception». Служащая ознакомилась с анкетой:

– Теперь всё. Вот ваш ключ, молодой человек! У нас пользуются электронным ключом, в лифте в том числе. – И она протянула Гвидону пластиковую карту в обложке-конверте. – Ваш номер «566».

– Спасибо, – выдохнул запуганный артист и стал искать глазами лифт.

Гвидон, повернув за колонну, увидел две прозрачные шахты, в которых, как челноки, ходили кабины лифта, сквозь них было видно гостиничный двор – какие-то стеклянные колпаки над рестораном в нижнем этаже. «Попал прямо в Голливуд: даже не верится! И денег вроде еще осталось прилично». Артист нажал кнопку лифта – стеклянный челнок бесшумно, плавно спустился к нему. Он тут же почувствовал, что вживается в роль респектабельного шоумена, звезды и Бог еще знает кого. В лифте уже были какие-то иностранцы – целая семья, родители и малолетнее чадо. Не успел Гвидон сунуть ключ-карту в соответствующую щель, как отец семейства уже нажал кнопку с цифрой, обозначающей этаж. Гвидону показалось, что это была цифра «5», и он решил продемонстрировать знание английского (его лексикон насчитывал десяток слов):

– This is five?

– Five, five! [8]8
  Это пятый? Пятый, пятый! (англ.).


[Закрыть]– радостно закивали интуристы.

Выходил из лифта Гвидон с гордо поднятой головой: его наверняка приняли за своего. Дальше он профланировал по идеально чистому коридору, блестевшему бронзовыми ручками одинаковых дверей и латунным цифрами. Вот и номер «566». Гвидон вдруг сообразил: окажись этажом выше, пришлось бы отказаться от номера. Стало неприятно, тем более что электронный замок, «встретившись» с ключом, ответил красным огоньком и открываться не пожелал. Гость повторил процедуру с картой вторично, но результат был все тот же. Чертыхаясь, Гвидон отправился на поиски консьержки. В конце длиннющего коридора нашелся только полотер. Он оставил свое занятие и согласился помочь. Полотеру замок повиновался: зажигался зеленый огонек, и дверь спокойно открывалась.

– Все в порядке. Попробуйте теперь сами.

Гвидона замок не желал слушаться.

Полотер хмыкнул:

– Да вы очень быстро выдергиваете карту. Не волнуйтесь, повторите.

– Я и не думаю волноваться! – Гвидон последовал совету и спокойно открыл дверь. – Спасибо! – кивнул он служителю, тот улыбнулся и после короткого замешательства пошел к своему рабочему агрегату.

«Хотел, наверное, чаевых. Ничего – им и так здесь хорошо должны платить. И вообще, пусть с иностранцев берет».

Войдя в номер, Гвидон был сразу впечатлен помещением, где ему предстояло провести ближайшую ночь. Светлая просторная комната была обставлена мебелью под орех, а может, и настоящего орехового дерева – Гвидон плохо в этом разбирался. Он только понял, что все стильно: «Кажется, это называется ампир». Широченная роскошная кровать с тремя подушками в ряд («трехспальная, что ли?») с двумя бра, ночной тумбочкой и низким столиком по бокам. Шаловливая мысль посетила артиста: «Эх, жаль, что с Зиной сейчас не связаться!» Изучая номер дальше, любознательный гость с удовольствием отметил, что в нем есть еще мягкий диван в шотландскую клетку, торшер, а под ним стеклянный столик с круглой коробкой под кожу и три бокала (большой и два поменьше). «King room»! – так назывались его апартаменты в проспекте, выданном портье. Он развалился на диване и стал листать проспект. В предлагаемом спектре услуг его цепкий взгляд сразу выхватил строчку: «Мини-бар». Душа Гвидона запела, будто он уже согрелся изнутри. «Так можно жить. Где-то здесь, в номере, должен быть мини-бар. Перед душем самое время выпить чего-нибудь». Он потер вспотевшие ладони, предвкушая хороший джин или виски. «Можно и водки, на худой конец!» – И он принялся за поиски. Найденный объект открываться не хотел. В очередной раз потревоженный Гвидоном полотер пояснил, что бар оплачивается отдельно, и указал в проспекте отеля сноску мелким курсивом. Гвидон взъерошил волосы и подошел к письменному столу с разнообразной рекламной продукцией. Его внимание привлекла большая фирменная папка с изображением голубого яйца Фаберже в серебряной оправе (такое же, только меньших размеров, было на конвертике для ключа). «Догадались ведь эмблему выбрать! Держат стиль!» Внутри папки оказалось меню аж трех ресторанов и бара, предлагавших заказ в номер круглые сутки. Гвидон решился: «Хорн все оплатит – отведу душу!» Полистав меню, изобиловавшее различными кулинарными изысками, он, не глядя на цены, решил, что неплохо бы выпить бутылочку водки, закусить «традиционным русским борщом» (Гвидон всегда думал, что борщ – блюдо украинское, впрочем, особой разницы между русским и украинским он никогда не находил), лесными грибами под соусом «Мадера» «со взбитыми сливками, хрустящей слойкой и петрушкой», «пельменями из свинины со сметаной и савойской капустой», а также икрой черной «с блинами, сметаной, зеленью, нарезанным луком и яйцом и хлебными злаками в ассортименте». От одного прочтения списка выбранных блюд Гвидон истек желудочным соком и, глотая слюнки, побежал к телефону, которых в комнате оказалось два. По указанному номеру он без труда заказал все вышеперечисленное, кроме водки. Последней, как крепкого напитка, в меню почему-то не было, но за дополнительную плату недоразумение готовы были уладить, да еще Гвидону подсластили пилюлю бутылкой шампанского в качестве рождественского подарка. Он, в свою очередь, сообщил, что готовится принять душ, и пусть за это время накроют стол. На том и порешили.

Забравшись в ванну, ослепленный белым кафелем стен и пола, Гвидон долго перебирал маленькие флакончики на раковине, пытаясь прочитать, в каком же из них шампунь. Наконец нашел и «shampoo», и «conditioner». Он собрался было включить душ, но здесь его подстерегала очередная неожиданность: с краном горячей и холодной воды он еще кое-как разобрался, а вот извивающуюся металлическую змею «приручить» не мог. Вертел, как крыловская мартышка, и так и сяк, но нигде не было подобия переключателя с крана на душ, и это Гвидона разозлило: «Как же они там пользуются душем на „диком“ Западе? Такое впечатление, что смеситель с распылителем никак не связаны, – маразм!» В итоге все-таки пришлось набрать ванну и мыться в ней. Гвидон запахнулся в халат и решил посушить волосы феном. Он воткнул вилку в розетку, посмотрелся в зеркало и, взяв фен правой рукой, щелкнул переключателем – эффект был нулевой! Дальше возиться не стал – повесил фен на крючок. «Что немцу хорошо, то русскому смерть», – перефразировал Гвидон старинную пословицу и в изнеможении опустился на импортный унитаз. Осторожно проверил, работает ли слив, – мало ли что еще выдумала лишенная тормозов западная мысль? Слив был привычный, как дома. Гвидон блаженно расслабился, и тут взгляд его упал на телефонную трубку прямо над левым плечом на стене. Он набрал номер квартиры на Пушкарской, чтобы узнать, как дела с дележом жилплощади и вообще что новенького. В Питере трубку сняла сама бабушка Светлана Анатольевна. Узнав Гвидона по голосу, она, всхлипывая, сообщила ему сногсшибательную новость:

– Ди-Ди… му-му… Диму задавила машина…

Гвидон и не знал, что сказать в ответ:

– Как задавила?!

– Насмерть… – И опять в трубке захлюпало.

Старушка искренне оплакивала погибшего зятя.

– Сосед пошел за лопатой. Сейчас пойдем хоронить во дворе.

Соображая, что у бабушки, видимо, не все в порядке с головой, Гвидон нашел в себе силы сказать:

– Ничего пока не предпринимайте. Я сам разберусь. Будьте на месте.

В трубке раздались короткие гудки. Счастью Гвидона не было предела: «Вот это, что называется, поперло. Умер, тюремщик несчастный! Нет, Бог определенно есть где-то! Правда, если бабушка свихнулась, то справка о дееспособности становится недействительной, и нельзя будет оформить брак… Но жениться-то вроде теперь и не надо: я единственный наследник! А если и старушка скоро умрет (не до ста лет же она, действительно, проживет?), то обе комнаты мои!!! Да что там – вся квартира моя будет!» Откуда ни возьмись, у робкого артиста появилось упрямство, и он позвонил еще в одно место: знакомому милиционеру в отделение, узнать, давно ли выпустили Диму. Знакомый сказал, что его день продержали в КПЗ, а затем освободили, взяв с него подписку, что он обязуется не шантажировать Гвидона.

– Все складывается в твою пользу, – радостно поведал мент.

Гвидон, пошатываясь, выбрался в прихожую, прошел в комнату. Стол был накрыт по его заказу, бутылка шампанского стояла в круглой коробке, которая оказалась своеобразным ведерком для льда. «Теперь есть повод пировать!» – возликовал Гвидон и отметил очередную удачу.

Утром Гвидон протер глаза, и взгляд его сразу упал на гравюру под XIX век, изображавшую, как он понял, Тверскую пушкинской эпохи. Это была довольно милая с виду провинциальная улица с каланчой вдалеке. По тротуарам фланировала публика в сюртуках и декольтированных платьях, в цилиндрах и чепцах. По булыжной мостовой катил гужевой транспорт. Артист попытался мысленно сопоставить современную Москву с прежней – выходило с большим трудом. Наконец он вскочил, прогоняя остатки сна, и с удовлетворением отметил, что не «переспал»: таймер показывал 10:00. Гвидон хлебнул замороженного шампанского из горлышка: единственное, что оставалось на убранном расторопной консьержкой столике от вчерашней трапезы – початая бутылка вина, но лед в ведерке был заменен, словно не растаял накануне. Гость открыл настежь окно и перегнулся через перила своеобразного балкончика, хватая ртом свежий воздух (загазованная Тверская шумела внизу, как бы в ином измерении). Гвидон рассчитал, что до встречи с Хорном еще вполне успеет позавтракать (теперь как-нибудь выкручусь!) и заодно посмотреть на театр, где предстоит играть, находящийся, как объяснял немец, поблизости от отеля.

Приведя себя в порядок, Гвидон спустился в вестибюль и, поздоровавшись с новой портье, спросил, где он может позавтракать. Повторяя приемы своей сменщицы, девица тем же голоском проворковала:

– Завтраки в ресторане «Самобранка».

На входе в ресторан иностранцы (русской речи Гвидон не слышал) называли по-английски свой гостиничный номер и проходили в зал. «Внешне я за иностранца сойду, а там – чем ч… не шутит!» – Гвидон шел на обман. Метрдотель вопросительно посмотрел на него. «Fifteen six. Six. Fifty… Five hundred… [9]9
  Пятнадцать шесть. Шесть. Пятьдесят… Пятьсот… (англ.).


[Закрыть]», – процедил сквозь зубы «иностранец» что-то маловразумительное. «Перепил вчера», – решил видавший и не такое метрдотель и отвел посетителя к столику. Гвидон увидел на нем карточку с цифрой «156».

К столику наконец подошла чистенькая официантка и спросила (на этот раз по-русски), что он будет пить – чай или кофе? Гвидон изобразил мистера Твистера и, жестикулируя, произнес, ломая язык:

– О да! Конэчно, каффе! Каффе-экспрессо! Good!

Он упивался всем с завидным аппетитом, только с яйцом вышел конфуз: оно лопнуло у него на губах и желток испачкал выходной костюм. Гвидон сгорал от стыда, заметив, что интуристы, сидящие рядом, зашептались, едва удерживаясь от смеха. В кратком переводе было сказано следующее: «Ох уж эти русские! Мало того что притворился американцем, так еще не умеет есть вареные яйца. Он, кажется, страшно голоден, бедняга… Откуда тогда деньги на дорогой отель? Вот она, вечно непонятная, загадочная русская душа, господа!» Русский, и не подумав о счете, поспешно убежал в туалет, где кое-как замыл костюм, и, решив больше не вспоминать об этом приключении, вышел на улицу.

Дорогу к театру Гвидон примерно знал: нужно было свернуть в ближайший переулок и еще раз у церкви направо по первой же улице. За углом его чуть не сбил «мерседес», гордо ведомый звездой кино и театра (того самого, где ставили «Паратино»), блондинкой в серой норковой шубке, и «следопыт» понял, что на правильном пути. Гвидон остановился возле средних размеров здания, построенного, наверное, в начале века. Он сразу ощутил какой-то таировский дух классицистического модерна. Театр был окрашен в салатовый колер, а над окнами – белые театральные маски. Над двумя входами выразительные, с лукавинкой сатира, лепные лики. Гвидон без удовольствия отметил, что они напоминают самого Хорна: «Неприятные физиономии. Как я мог такому типу довериться?» Ознакомился с афишей: «Варвар и еретик», «Город миллионеров», «Мистификация – брат Чичиков» и все в том же духе. «Репертуар тенденциозный какой-то – черная мистика, – волновался Гвидон. – И почему нет афиши моей пьесы?» Он посмотрел на часы: оставалось еще время прогуляться по столичному центру, и гость решил спуститься к опекушинскому Пушкину – это место в Москве Гвидон особенно любил.

Выбравшись на простор Страстной площади (в памяти Гвидона она все еще оставалась «Пушкой»), он понял, что, пожалуй, зря его сюда понесло. Здесь все было ново, крикливо, резало глаз и ухо, и в какой-то момент Гвидон даже засомневался, не заблудился ли, но нет – Пушкин свысока взирал на толпу, правда, теперь уже с горьким сожалением, а не благодушно, как казалось раньше. Бедолаге Гвидону предстояло возвращаться в гостиницу по Тверской: очертя голову он окунулся в этот бешеный водоворот. Все фасады были залиты искусственным светом. Гвидону захотелось даже надеть темные очки. Больше всего ему не понравились бесконечные ряды ларьков с «fast food» а-ля рюсс: пирожками, расстегаями, блинами, среди которых, впрочем, попадались «интернациональные» хот-доги, гамбургеры и пиццы. Ну вот, наконец-то дом 26 – «Марриотт».

«Скорее в номер! Еще есть время до встречи с Хорном, чтобы отлежаться, отдохнуть от этого сумасшествия!» В номере Гвидона ожидал приятный сюрприз – на столике возле торшера стояла огромная коробка. Он осторожно поднял крышку и увидел мечту сластены – торт с меренгами, цукатами, взбитыми сливками, а главное – надписью кремом: «С днем рождения!» «Ну и чудеса! – У артиста дыхание перехватило. – Черная полоса в жизни прошла – вот она, белая! Может, у меня теперь каждый день будет с подарками? Посыплются как из рога изобилия!» Однако долго мечтать не пришлось: таймер на телевизоре показывал 13:05. Прихватив с собой торт, Гвидон помчался к лифту. Мозг незадачливого служителя Мельпомены пылал: «Опоздал!» Увидев запыхавшегося гостя из 566-го номера, портье поспешила его остановить:

– Только что вам звонил из «Марриотт Ройал» господин Хорн. Он ждал вас там. Вышла досадная ошибка – номер на ваше имя был заказан в другом отеле нашей системы.

– Так вот оно что! Есть еще «Марриотт»!

– Конечно, – девушка сконфузилась. – Моя сменщица вчера не догадалась позвонить в «Ройал», тогда все сразу решилось бы. Да вы не волнуйтесь: это недалеко, на Петровке, и господин Хорн сейчас за вами заедет. Очень жаль, что так вышло. Вот, кстати, не забудьте вашу анкету и расплатитесь за услуги.

Гвидон утонул в кожаном кресле и в ожидании немца стал читать анкету. Дойдя до графы «дата рождения», он хлопнул себя ладонью по лбу: «Я же от волнения вместо своего дня рождения сегодняшнее число поставил! День выписки в башке сидел! Значит, не было чуда – просто порядочный отель следует добрым традициям». Гвидону вдруг захотелось отнести торт обратно в номер, но тут из стеклянных дверей выплыл Хорн. Он вальяжно расстегивал на ходу длиннющее пальто черного кашемира, подобное какому-то средневековому плащу. Дорогой черный шарф развевался по ветру, так же как и седеющий хохолок на продолговатом черепе. «Инфернальный тип!» – подумалось актеру. Барон подошел к портье, та что-то сказала ему, а он, ни слова не говоря, протянул ей несколько купюр в валюте. Портье была удовлетворена. Сверкая глазами, Хорн сразу рассыпался в извинениях, затем перешел на деловой тон, но с губ его не сходила улыбка хитрована:

– Должен, кстати, заметить: вы неумеренны, друг мой, поэтому выпить вам не предлагаю. Документы-то не забыли от волнения? Реплику-то хоть помните?

– Конечно нет! То есть да, не забыл, конечно! – заверил Гвидон.

Отсчитывая аванс (надо сказать, весьма приличный), барон вещал:

– Сейчас я отвезу вас в «Ройал» – там все формальности уже улажены, – кстати, по дороге как раз заедем в театр, и я введу вас в курс постановки.

Гвидон мысленно улыбнулся: «Видел я ваш театр!»

– Вам останется только разместиться на новом месте, и до завтра вы свободны, но помните – в девятнадцать ноль-ноль спектакль! Вашу даму встретят в аэропорту, доставят прямо в отель – можете не волноваться.

На улице они сели в шикарный лимузин и уже через минуту были в театре. Персонал расступался перед Хорном, не обращая никакого внимания на его спутника. «Как же так?! Ведь я автор пьесы! Я написал „Паратино“!» – внутри Гвидона все кипело.

Барон заметил его состояние:

– Вас смутило, что нет анонса? Вечером будет афиша, но поверьте мне – вся культурная Москва в ожидании нашего спектакля.

Немец повел его на сцену, стал показывать декорации, объясняя:

– Я решил оформить все в духе русского авангарда двадцатых годов, в стилистике «Окон РОСТА», супрематизма Малевича. Вот видите – татлинская башня Третьего Интернационала, а каморка папы Карло, по моему замыслу, должна напоминать подвал Чека. На что, по-вашему, похож очаг?

Замороченный Гвидон только хлопал глазами.

– Напрягите воображение! – не отставал Хорн.

– Буржуйка какая-то, что ли…

Немец оживился:

– Смешное слово. Вы сказали «буржуйка»? Впервые слышу – русский язык все время преподносит сюрпризы. Но я-то задумывал очаг как паровозную топку.

Гвидон уловил смысл:

– «Наш паровоз, вперед лети?» Это как раз в духе моей пьесы!

Лимузин мгновенно оторвался от театра, потом свернул по бульвару на Петровку. Гвидон был поражен не столько видом «Ройала» – тоже московский постмодерн после евроремонта, в русском стиле с башенками по углам и красного полированного камня галереей первого этажа – сколько старинным монастырем. Гвидон успел полюбоваться древней монастырской колокольней и изображением неведомого ему святого над воротами, резаным в камне средневековым искусником. Окрыленный, он быстро заполнил анкету на «Reception», теперь уже сознательно сообщив в качестве даты рождения день премьеры (очень уж хотелось получить в этот день подарок, а в качестве места жительства квартиру на Пушкарской) – и отнес в номер вещи, попросив Хорна подождать, – тот даже предложил вернувшемуся вскоре Гвидону провезти его по Москве, но артист-драматург попросил лишь подкинуть до ЦУМа. Здесь Гвидон начал тратить аванс: купил себе дорогущие зимние ботинки. Потом он пешком добрался до отеля и переодел их, выставив в коридор старые, бутафорские. «Консьержка выбросит». Теперь душа его рвалась на прогулку, да и до приезда Зины оставалось, по его расчетам, еще пара часов. По Столешникову переулку Гвидон вышел на бывшую улицу Горького.

Тверская вдруг показалась Гвидону приветливее, а дорога короче: «И люди все прилично выглядят. Бомжей практически нет и „кислотной“ молодежи». Даже дышалось легче. На этой радостной волне Гвидон даже прогулялся до самой Манежной. Колпаки подземного универмага его не привлекли, зато сразу приглянулись увенчанные шатрами с золочеными орлами ворота: «Раньше я их здесь не видел. Наверное, восстановили давно снесенные – чудо какое!» Поравнявшись с этой диковинкой, он спросил благообразную москвичку неопределенного возраста, бившую земные поклоны, что это за «новая достопримечательность».

– Это Воскресенские ворота. Раньше вся Россия их знала, до большевиков и «Макдональдсов». А в них – Иверская часовня. Образ чудотворной Матушки Иверской Вратарницы – она Москву от всех бед и напастей веками оберегала. Вы-то, вижу, из провинции?

– Нет, – гордо возразил Гвидон. – Из Петербурга.

– Ну что там в Питере? Легче живется в культурной столице? – с явной иронией спросила богомолка.

Гвидон пожал плечами:

– Не знаю. Жить везде тяжело, если задумываться о жизни. А культура сейчас вообще в кризисе.

Тетушка закивала в знак согласия:

– Везде, верно! Сплошной кризис! А не задумываться Бог не велит… Ну, храни тебя Господь!

Гвидон поднялся по чугунной лесенке к часовне с голубым куполом в золотых звездах. С высоты купола на него строго взирал Архангел с мечом. Дверь в часовню распахнулась, и Гвидон увидел большой образ Божией Матери в окружении святых. Образ был весь увешан дарами прихожан: золотыми цепочками, крестиками, блестел драгоценными камнями. К иконе непрерывно подходили люди: женщины, дети, юноши и старики, прикладывались, крестились. «Вот еще целый мир. В „Марриотте“ чужой, на улице вроде свой, а здесь совсем особенный – иной, неземной! Может, и мне свечку поставить?» Что-то остановило Гвидона, да и часовня была заполнена народом до отказа. Другой бы подумал: грехи не пускают, но суеверный артист только перекрестился на всякий случай (уже входило в привычку) и неспешно повернул обратно в отель, а когда осенило: «Да как это я прошляпил? Ведь устами младенца глаголет истина: молись и кайся! Эх, мне бы сейчас…» – он, увы, уже стоял перед подсвеченным гостиничным порталом красного камня.