Текст книги "Нео-Буратино"

Автор книги: Владимир Корнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 26 страниц)

– О ужас! Это полное Ватерлоо! – причитал он, второпях путаясь в рукавах пальто и одновременно распекая Бяню. – Что я натворил! Осталось только повеситься в туалете… Меня же теперь вышвырнут из театра и будут правы!

– Слушай, открой окно, а то душнота. Я сам только что очухался – жрать потянуло, – лениво позевывая, выдавливал из себя Бяня.

– Господи, как от меня перегаром несет! Дохнул на зеркало, а оттуда как пахнёт, словно из отражения… Дай хоть денег на такси, что ли.

Опустившийся «дворянин» был невозмутим:

– Пощелкай семечек, мы ими вчера закусывали. Да ты все равно не помнишь… Пощелкай, перегар как рукой снимет. Перекрестись – только не на зеркало! – и казаться не будет всякая чушь. А с деньгами – ты же в курсе – у меня полный голяк.

– Спасибо, всегда утешишь в нужный момент.

Гвидон схватил семечки, перекрестился на астрологический календарь из одного лишь суеверия, потом спохватился по той же причине: «На сцене щелкать семечки – спектакля не будет. Вон в балете тоже ножницы из рук в руки не передают, чтобы ноги не переломать, – тоже плохая примета». Еще одна мысль залетела в его безбожную голову невесть откуда: «Надо бы иконку купить, что ли?»

На улице Гвидон просочился в битком набитый автобус сорок шестого маршрута. Передняя дверь в автобусе не закрывалась – пневматика отказала, а жаждущие доехать до своей остановки висели на ступеньках, упрямо хватаясь за чужие пальто и «обливные» дубленки. «Граждане, зачем вы плющитесь у проходных отверстий – продвигайтесь в салон!» – увещевал водитель. Наконец, не вытерпев, он остановил автобус и, поигрывая мускулами, решительно направился трамбовать пассажиров.

– Не хотите, мать вашу, как люди ехать – поедете у меня, как шпроты в банке!

Гвидон тоже нервничал:

– Имейте совесть – уплотнитесь, пожалуйста! У вас праздник, а я на работу опаздываю.

– Это не повод, – философски заметил парень в наушниках и с плеером на груди, судя по всему, уже успевший попраздновать.

Водитель настолько увлекся процедурой прессования живой массы, что сам не заметил, как, проталкивая в салон полную женщину, добился того, что она оттеснила его внутрь мощным торсом, сама того не желая, навалилась всем телом на двери, и при помощи услужливого толчка доброхота-прохожего створки захлопнулись. Водитель рванулся было назад, проклиная завоевания демократии и резонно напоминая пассажирам, что нужно теперь открыть дверь, а пока он, водитель, не окажется опять в кабине, автобус с места не сдвинется, но некоторые философы из толпы отвечали ему: «Все мы здесь водители – и стоим. И ты стой и молчи». Гвидон давно заметил, что сорок шестой автобус остановился именно в том месте, где постоянно происходили аварии, причем с жертвами. «Ч…тово место!»

Ворвавшись в театр, дрожащий Гвидон с пристрастием изучил все объявления, ожидая найти сообщение о выговоре за срыв спектакля или что-нибудь подобное (о том, что его спокойно могут уволить, он и подумать боялся). Роковой акт на глаза не попадался. «Приказ, видимо, еще на подписи у директора. Подпишет как пить дать!» Встречные здоровались с Гвидоном как ни в чем не бывало. «Сохраняют корректность! Расстраивать не хотят раньше времени. Как будто я сам ни о чем не догадываюсь!» Гвидон, у которого голова шла кругом, чуть не столкнулся с Яном Капником – настоящим другом, который соврать просто не мог. Сердце выскакивало:

– Ян, так что было пятого числа?

– Как что? В театре всегда одно и то же: спектакль был, разумеется. С Рождеством, кстати!

– А кто вместо меня-то играл? – Гвидон словно не расслышал поздравления.

– Свидетельствую громогласно: ты сам и играл. Еще спрашивает! На комплимент нарываешься?! Нормально играл, как всегда.

– Да я ничего, просто гнетут смутные сомнения… Хотел узнать твое мнение. – А у самого камень от сердца отвалился: «Вот это да! На автопилоте сыграл и не помню ничего. Значит, профессионалом становишься, Гвидон!»

Шло завершающее действие проходной мелодрамы из «западной» жизни. В диалоге с Джоном (эта роль досталась Яну) Гвидон забыл слова. «Профессионал хренов! Монахов [5]5
  Знаменитый актер БДТ начала XX века.


[Закрыть]новоявленный! – злился он. – Возомнил о себе Бог знает что! Так мне и надо, профессиональному склеротику». Как следует поступать в таких случаях артисту с провалами в памяти, он повернулся к суфлерской будке и сделал рукой красноречивый жест, дескать, выручай, все забыл. Оттуда на него злорадно взирала Зина. Текст, который она произнесла, был таков: «Ну что, Гвидоша, какой раз спектакль играешь? Со Светиной небось все позабыл? Пусть она тебе и напоминает: с Новым годом, милый! Ты коновал и шарлатан, мужик и неуч». Зиночка захлопнула книгу и ушла.

Ян растерянно наблюдал за происходящим. Выдержав длиннющую мхатовскую паузу, он сам произнес слова Гвидона. У того в ухе что-то щелкнуло, в мозгу вмиг просветлело – Гвидон прекрасно помнил свой текст! Хорошо еще, он не вздумал произнести реплику вторично, в доказательство того, что с ним не все еще так плохо. Из партера слышался ропот, свидетельствовавший о том, что зрители начали волноваться.

Тут на подмостки вышел артист Поморцев и, обалдев от услышанного, вместо фразы: «Дружище Джон! Я никогда не забуду вашей любезности! Когда последний раз я был в тюрьме, вы нашли свободные нары, где я мог спокойно переночевать!» изрек: «Я никогда не забуду! Когда я в последний раз попал в тюрьму, мы любезно переночевали с вами на ваших нарах!»

Зал взорвался: это был даже не гомерический хохот, это был настоящий гогот. Вероятно, многие из обладателей самых «блатных» мест вспомнили свое блатное прошлое.

За кулисами актерская братия сильно напилась: еще бы – так опозориться, и на Рождество! Капа пытался утешить Гвидона:

– С кем не бывает! Монахов забывал, чего уж о тебе говорить…

– Спасибо, – поблагодарил Гвидон, подпирая тяжеленную голову обеими руками. – Настоящий друг не соврет, по крайней мере.

Ему тут же вспомнился единственный до сих пор конфуз, когда из-за него сорвалась премьера. Гвидону пришлось играть партизана, который должен был ворваться на сцену с криком: «Танки! Немцы!», а вместо этого у него вышло: «Танцы! Немки!» Сам главный режиссер еще долго потом напоминал ему: «У кого что болит, тот о том и говорит».

У Гвидона на глаза слезы навернулись:

– Не утешай меня, Капа, – это черная полоса. Хотел на Зиночке жениться – облом! Деньги на комнату пять лет копил, вот ведь недавно еще были – и нету! Судьба играет человеком!

– Да! – Гвидон с видом человека, решившегося на крайнее средство в достижении цели, отчаянно заявил: – Завтра же пойду в церковь и буду просить Бога, чтобы вернул мне деньги и мою Зину!

Ян тряхнул головой в знак согласия:

– Точно – иди! Тебя наверняка сглазили. Я знаю средство от сглаза. Короче, утром идешь в церковь – это важно, чтобы утром. Ну, в общем, чтобы к панихиде успеть. Перед панихидой напишешь записку на упокой всем своим врагам и завистникам… Обязательно семь имен! Купишь свечку, возьмешь черную шерстяную нитку и привяжешь на треть – запомнишь? – на треть снизу свечи, не перепутай! И чтоб никто этого не видел! Затем подойдешь к иконе Иоанна-воина, поставишь свечку в самую ближнюю к образу ячейку в подсвечнике – и читай молитву: «Мученик Иоанн, ты покорил множество сердец, покори же сердца врагов моих, раба Божьего Гвидона, всех недоброжелателей…» Постой: по-моему, не «покорил», а «укротил», да – «укротил»! И не «на упокой», а «об упокоении». Хитрая штука, молитвы эти, – половину слов не понять, а ошибиться тоже нельзя. Да, «аминь» не забудь в конце сказать! Молитву надо повторить семь раз с земным поклоном и потом к образу приложиться, ну то есть поцеловать. После всего этого потуши свечу, вынь огарок и брось через левое плечо через ограду церкви. Все запомнил? Только ничего не перепутай, а то все насмарку! Это ты правильно решил попробовать в церковь сходить. Там кто-то есть, это точно! – И Ян указал на потолок, имея в виду небо.

– А ты сам-то в церковь ходишь? – осторожно спросил Гвидон.

– Нет, рано еще. После крещения все старые грехи смываются, и я так думаю: лучше еще погрешу, а потом разом все смою. – И он подмигнул другу, чтобы ответ не показался слишком циничным.

Гвидон внимательно выслушал все, проглотив и последнее откровение, но при этом подумал: «Резкое приобщение к религии чревато печальными последствиями для психики». Ведь он был прирожденный атеист – дитя времени, когда «наука неопровержимо доказала несостоятельность религиозных мифов». В церковь, конечно, не ходил, разве что иногда, как в музей, но крещен был (родители сделали это, уступив бабушкиной «блажи»). Сейчас же, когда приспичило, он был готов на все: «К Богу так к Богу – а вдруг!» Последовательность священнодействий Гвидон аккуратно записал на контрамарке.

Уходя, он не забыл забрать подаренный было Яну экземпляр журнала, в котором, к большой неожиданности всех знакомых, напечатали Гвидонов опус, пьесу «Паратино, или Нео-Буратино»:

– Я заберу журнал, ладно? У меня уже все кончились – раздал кому попало, а тебе он все равно не нужен – ты читать не станешь, я знаю.

– А зачем мне читать? – осведомился Ян с хитринкой в голосе. – Вот когда поставят, посмотрю, что ты там насочинял. Кстати, если не будешь возражать, может, я даже сыграю, скажем, запечного сверчка.

Гвидон понял, что не все так просто: друг пьесу прочитал, иначе откуда бы ему знать, что говорящий сверчок – один из главных персонажей, как мыслил сам Гвидон, «знаковая» фигура. На самом деле знаковой фигурой в этом предприятии был директор кафе Безруков, сделавший Гвидону протекцию в редакции в обмен на соавторство. Бывшей кинозвезде это нужно было для того, чтобы реанимировать свою популярность и получить приглашение в новую картину, а непробивному Гвидону выбирать не приходилось.

Напоследок Ян поинтересовался:

– Ты только признайся, чья все же идея?

– Ну не Безрукова же! Я, я выстрадал эту идею! – оживился Гвидон. – Он, может, и не понял толком, к чему я его сделал причастным, к какому нетленному творению. Вот так вот. Одни сеют доброе и вечное, наблюдая при этом, как другие собирают щедрый урожай. Вопиющая несправедливость. Ну ничего, время все расставит по местам! Я сам писал, конечно. А этот культуртрегер загорелся моей идеей и мечтает теперь переделать все известные ему произведения. Он даже в живопись залез, представляешь? Васнецова конъюнктурщиком обозвал! Говорит: «В наше время он наверняка работал бы татуировщиком». Ты не думай, я не спьяну: правда так говорил!

Новоявленный драматург уже не мог остановиться: он должен был изложить другу авторскую трактовку произведения, ибо она казалась Гвидону новаторским прочтением старого сюжета:

– Почему, ты думаешь, Паратино? Один мой знакомый филолог, конечно книжный червь, рылся в своих словарях и обнаружил, что фамилия Буратино, которую, как признается у Толстого папа Карло, носила семья его старых друзей, восходит к греческому корню «παρατινο». Смысл этого корня мне лингвист так и не разъяснил, потому что сам не понял. Получается, что у этого деревянного болвана даже имя не разбери поймешь! В общем, у меня Буратино-Паратино представлен паразитом, люмпеном-неучем, тупицей, который продал за деньги азбуку – символ культуры, стал нигилистом и устроил революцию в Тарабарском королевстве. В конце пьесы, кстати, он сделает себе пластическую операцию. Папа Карло – подозрительный тип без роду-племени, идеолог, мозговой центр, злой гений революции. Джузеппе – под стать ему, алкаш и столяр-халтурщик, но он, правда, предупреждает Карло, что сынок его бессовестный и неблагодарный гомункул, от которого ничего хорошего не дождешься. И наоборот, Карабас-Барабас – меценат-антрепренер, деятель культуры, преданный своему делу, несущий искусство в массы, простому обывателю (он даже на трубе играет – душа есть у человека!). Дуремар – слуга Царю, ученый-натуралист, естествоиспытатель, бывший профессор и вообще светило медицины, который впоследствии был лишен всех званий. У него в конце концов соратники Буратино конфискуют пиявок и медицинский спирт, ну и напоследок репрессируют и расстреляют – из песни слова не выкинешь. Дуремар – образ как бы собирательный, пытливый зритель узнает в нем и Павлова, и Вавилова, а наиболее продвинутые вспомнят о деле врачей. Кто там еще? Лиса Алиса и кот Базилио – обездоленные бомжи, жертвы переворота, готовые на все ради куска хлеба. Их тоже можно понять и пожалеть. Вот кого трудно было раскусить, так это Тортиллу, но и здесь я нашел выход! Черепаха – престарелая масонка-антропософка, «заболоченная», выжившая из ума, но не забывшая главной тайны своих сестер и братьев. Все не случайно взаимосвязано, все зарифмовано. Ее прообраз – Блаватская! Она успевает передать люмпену Буратино святыню Ордена – Золотой Ключик, посвятив Буратино в тайны секты. Понимаешь, это такой же зловещий масонский символ, как Серп и Молот, Мастерок или Циркуль! И заметь, как только на сцене появляется золото – у всех героев начинает ехать крыша! В золоте-то всё и зло! А очаг, куда потом попадают эти уроды во главе с Паратино-Буратино, чем-то напоминает ад, правда? Кстати, у меня в пьесе есть даже герой-пророк – это говорящий сверчок, который сразу раскусил мальчишку из чурбана: «За твою жизнь я не дам и дохлой сухой мухи… у тебя глупая деревянная голова». Я сам все это переработал.

Гвидон перевел дух:

– Ну, что скажешь, Капа?

Ян молча почесал в затылке, потом выдал вердикт:

– Вообще-то, занятная вещь, но чернуха еще та… Что ж ты сделал с нашим братом, Пьеро? А? В смысле, «трактуешь» ты его немилосердно.

– Пьеро? А что Пьеро? – робея, засуетился Гвидон. – Декадент, депрессант. Кокаинист и даже гей – богема!

– Ловко ты нас… – грустно улыбнулся Ян. – Постмодернизм выходит чистой воды. Такое теперь точно поставят, а я вот, пожалуй, подумаю насчет роли.

– Еще неизвестно, – безапелляционно заявил Гвидон, – приглашу ли я тебя в спектакль! Думаешь, мнелегко было вживаться в образ главного героя? Я ведь все привык по методу Станиславского… Вспоминал, как третировал в школе нашу литераторшу, продал все свои книги. – Гвидон поник головой.

– Нет, я все, конечно, понимаю… Неплохая вещь, в материальном смысле очень даже конъюнктурная. Главное – идея. Если она есть, на ней всегда можно заработать, а у тебя она как раз присутствует. Только ты тоже пойми, идея сама по себе – это еще далеко не все. Вот, к примеру, в Америке – каждый, кто придумал хоть какую-то идею, понимает, что на ней можно и нужно заработать.

– Ну и как бы ты на моем месте заработал? – заинтересованно спросил Гвидон, невольно намекая на таланты друга, явно приобретенные еще до рождения – на генетическом уровне.

– Твоей идее нужно придать необходимый масштаб! – назидательно, с азартом продолжал Ян. – Пойми, ведь это ж настоящая золотая жила! Во-первых, книга у тебя должна быть толстая, внушительная, хорошо оформленная, чтобы в руки было приятно взять и на полке смотрелась как надо. Во-вторых, главное – это презентация. Чтобы такая была победно-фанфарная, с газетчиками, с трансляцией по телевизору! Вот, например, ты правильно сделал, что этого актеришку Безрукова взял в соавторы. Ну молодец просто! Можно сказать, ход конем. У тебя, между прочим, евреев в роду не было?

Гвидон растерянно пожал плечами:

– Не могу понять твоего восхищения. Что я такого сделал? А евреи, если и были (ничего такого не слыхал), то разве что между прочим.

– Да не прикидывайся ты дурачком! Сам все знаешь. Эту тему надо продолжать развивать дальше. Словом, ты на правильном пути.

– В смысле?

– В смысле, мысли у тебя правильные. Будем откровенны: автор ты неизвестный, будь ты хоть трижды Достоевский, покупать тебя не будут. И издавать тоже. А с именем Безрукова все двери перед тобой откроются! Люди захотят и издавать, и еще деньги в рекламу вкладывать станут. Безруков ведь кем у нас был? Смекаешь? Верно, первым киношным героем-любовником по всему Союзу. Половина женского населения страны до сих пор его обожает. О чем я и говорю: есть же официальный клуб поклонниц Безрукова – вот тебе и готовая референтная аудитория! Ты только прикинь: если каждая из этих восторженных дамочек купит по экземпляру твоей книги, что будет? Я о масштабе говорю, – продолжил Ян, солидно кивая головой и потрясая в воздухе руками.

– Ты же сможешь без проблем купить себе квартиру хоть на Фурштатской, хоть на Миллионной. Да что там – хоть на Манхэттене! Вот пусть Безруков и выступит по телевидению, сделает ненавязчивую рекламу вашей книге. И это только начало! Разогрел аудиторию – сразу начинаешь второй том, продолжение. А вслед за этим – «Месть Нью-Буратино», «Возвращение Нью-Буратино», «Мемуары Тортиллы» и так далее… Такого же, заметь, внушительного формата, весом не меньше кирпича. И чтобы эти книги уже ждали, заказывали задолго до того, как они будут закончены. И разумеется, каждый раз презентацию – такую, чтобы все о ней говорили. Какой-нибудь скандальчик затеять тоже не помешает. Пускай Безруков в прямом эфире книги подписывает. А чтобы поддержать интерес, по своей книге сделай сценарий: пускай по нему снимут сериал. В принципе, можно и комиксы на тот же сюжет нарисовать. Вот это я и называю – правильно преподнести идею. Есть идея – делай на ней деньги, греби лопатой, пока возможно! Правильно поданная идея – залог финансового успеха. А пока у тебя что получилось – «Мурзилка» какая-то. Тьфу! Повестушка в журнале, о которой через месяц никто даже и не вспомнит… Ты знаешь, что говорил по этому поводу мой дядя Семен Капа? Если бы женщины не сопротивлялись, «Камасутра» была бы совсем тоненькой.

– Это твой израильский дядюшка-миллионер?

– А ты не смейся. Дядя свои миллионы не по наследству получил и не из чужих карманов извлек. Он туда вообще приехал с пустыми карманами. Единственный капитал, который он привез с собой, была идея! Про что я тебе тут битый час толкую: идеи конвертируемы. Знаешь, на чем мой дядя Сема сделал свои первые деньги в Израиле? О! Кстати, можешь вставить эту историю в свое произведение, будет очень смешно. Итак, моего дядю, как многих мальчиков из… приличных семей, насильно обучали музыке. Он был вынужден целыми часами просиживать за пианино, в то время как его одноклассники гоняли мяч во дворе. И вот однажды он в сердцах воскликнул. Тихонько, чтобы не услышали старшие.

– Что же он такое сказал? – Гвидон навострил ухо.

– Имел я эту поганую музыку, сказал он! Да-да, именно так дядя Сема и заявил в десять лет! И перестал мучить инструмент. Но так как мой дядя с юных лет отличался наследственно практическим складом ума, то, попав в Израиль и размышляя над поиском, как теперь говорят, темы, или, как я говорю – идеи, он вспомнил о своей, если можно так выразиться, неосуществленной мечте. Он так и назвал свое произведение – «дирижерская палочка». Речь идет о презервативах, том предмете, который при социализме стыдливо именовался «изделием номер два». Но дядя придумал музыкальные презервативы! Они с виду самые обыкновенные, если не считать мощного микрофона, вмонтированного у этого самого… ну у самого главного места. В чем вся суть этого механизма не знаю, тем более что Моссад его сразу засекретил (представляешь, как все серьезно?). Главное, что во время интимного процесса включается музыка, причем чем интенсивнее фрикц… ну, словом, движения, тем быстрее она играет! Получается эффект «сам себе дирижер».

– Что только не придумают в образе дирижерской палочки. Прости, Господи, бред какой! Такое только евреи и могли изобрести, – смущенно захихикал Гвидон.

– Это совсем не смешно. И знаешь, мне кажется иногда, что все дельное изобрели евреи. Но сейчас дело не в этом… Короче, дядя сразу же оформил патент на свое изобретение. Шутки шутками, а первая же пробная партия ушла на ура. Представляешь себе – приходишь в секс-шоп, а тебе предлагают толстенный каталог музыкальных презервативов – от Чайковского до Фредди Меркьюри! Можно даже заказать любимую мелодию, которой нет в каталоге. А знаешь, какая разновидность пользуется наибольшим успехом? Ты не поверишь – хор кубанских казаков! Постоянный хит продаж.

Гвидон задумчиво почесал в затылке:

– Выходит, «Казачок»! Кстати, помнишь группу нашей юности «Чингиз-хан», – во всех дискотеках этот «Казачок» крутили. Так вот, в «Чингиз-хане», говорят, все были евреи… Надо же, я подумал, бред, а оказывается… Я раньше за тобой не замечал, а теперь вижу, что ты тоже унаследовал главную идею с генами.

Капа посмотрел на него сочувственно и, пожалуй, несколько обиженно:

– И я не замечал у тебя интереса к генетике… Деньги-то на комнату ты случайно не на поле чудес закопал, голова садовая?

Перед уходом из театра Гвидон не сдержался и выпил на посошок, что для него было уже явно лишним. Едва поймал машину – кому захочется везти пьяного? Кое-как устроившись на заднем сиденье, он обшарил карманы в поисках денег. Обнаружилось всего десять рублей, заерзал на месте – чем расплачиваться? Предложил первое, что приходит в голову артисту в подобном случае:

– Слушай, старик! Деньги у меня, оказывается, кончились. Давай я тебе дам контрамарку – я артист. Сходишь в Академический театр, пригласишь даму… А?

Гвидон с надеждой посмотрел на водителя, но тут же вспомнил, что на контрамарке записана молитва и Капины советы. Водитель тоже начинал нервничать. Подгулявший артист нашелся:

– Тебе, брат, повезло – я ведь еще известный драматург! Расплачусь с тобой покруче. – Он протянул шоферу журнал «Театр», открыл на нужной странице, ткнул пальцем в заголовок пьесы. – Вот – моя работа! Я и паспорт могу показать, если не веришь. А соавтор – Безруков, тот самый, из сериалов.

Водитель махнул рукой:

– Да ладно, верю! Думаешь, я первого писателя подвожу? И певцов подвозил, и диджеев. Случалось. Ты лучше возьми скрепку, прикрепи к обложке десятку и прямо на ней распишись – люблю автографы.

На червонце Гвидон нетвердой рукой вывел: «Я, ведущий артист БДТ, Мельников Гвидон Иванович, рад видеть Вас и Вашу спутницу на любом спектакле с моим участием. Надеюсь оставить у Вас неизгладимые впечатления».

Дома его встретил возбужденный Бяня, который стремился поведать ему «что-то архиважное». Засыпая на ходу, Гвидон мысленно выругался: «Опять этот хрен со своими идеями! Вечно у него что-нибудь, а мне расхлебывать».

Сосед вещал:

– Я вижу, что ты «хорош», – премьеру обмывали? Ну ладно, дело в следующем. Так как я наблюдаю у тебя полное отсутствие какой-либо изобретательности, а меня все время мучает чувство вины перед тобой, я придумал, как ее загладить. Все гениальное просто: женись на бабке! Пропишут, никуда не денутся: я все узнал.

Опрокинув стакан, он с удовольствием продолжил инструктаж:

– Значит, так. Необходимы только справки, что вы дееспособные: бабушка и ты. Ты должен эти справки взять в психдиспансере, где подтвердят, что на учете вы не состоите. – Бяня оценивающе посмотрел на Гвидона. – Ты ведь не псих?

– Наверное, нет, хотя при нашей профессии…

– В общем, не парься! В дурке не лечился, значит, не псих. Бабка тоже не производит впечатления шизофренички. В общем, скажешь в диспансере, что вам на работу надо устроиться, но не вздумай про женитьбу сболтнуть – тогда сразу поставят на учет, а то еще упакуют и запрячут в Скворечник [6]6
  Психиатрическая больница им. Скворцова-Степанова в С.-Петербурге.


[Закрыть]. А когда будете документы подавать, оба должны уверять всех в любви до гроба. Будь всегда изобретательным, скрывай свою скованность, в этом и есть известное изящество.

Гвидон заглянул в полученный в качестве залога бабушкин паспорт и, узнав дату рождения, поморщился:

– Какая любовь?! У нас же разница шестьдесят четыре года и три месяца!

– Да кого это волнует. Слушай меня! Ты должен сначала ее уговорить (думаю, долго не придется), в загсе стоять на своем и требовать, чтобы вас расписали. Придумай, что она твоя няня и ты любишь ее с детства, наплети там что угодно. В конце концов, я обеспечу свое скромное участие, моральную поддержку. С вами пойду. Ну скажи, к примеру, что она гениальная поэтесса, как Анна Ахматова, что ей нужен молодой друг для ухода и вдохновения. А лучше, если она сама это скажет. Поженитесь, и переезжай к ней. Бабка долго не протянет, а там ты – законный наследник – женишься на своей Зиночке. Видишь, какой я избрал спасительный исход? Учись, артист! Только пьяным в загс не заявись.

– Да что я, алкоголик?! Как артист я водку применяю исключительно в качестве метода психологической реабилитации, освобождая свое подсознание, – обиделся Гвидон.

– Я этого не говорил. Просто упреждаю, чтобы накануне не пил. Все ясно?

Гвидону было ясно, что интрига выходит на новый виток, и Бог знает, какие мытарства ждут на этом пути, быть может, придется сменить один набор трудностей на другой, но отступи он сейчас, и деньги, большую часть из которых помогла накопить Зина, придется отдавать назад. Такая перспектива Гвидона вовсе не устраивала, и он принял новый план.

Бабушку долго уговаривать не пришлось: на предложение расписаться она согласилась сразу. Сомнительно, чтобы она поверила, что околдовала Гвидона своими женскими чарами, но ей, конечно, было лестно, что артист, которому всего ничего – немного за тридцать, предложил ей «руку и сердце», к тому же прежнее воспитание подсказывало старушке, что она в долгу перед этим «порядочным» человеком. И зря Бяня с опасением напутствовал «молодых»: «Запомните дни рождения друг друга, а то не поверят, что вы влюбленные». По крайней мере, «невеста» прекрасно запомнила все, что касалось жениха.

Подавать заявление «молодые» направились не в загс, а во Дворец бракосочетания. Бабуля извлекла из глубин допотопного комода платье по моде тридцатых годов – память свадьбы со своим «бедным» Леонидом, в мирное время изготавливавшем памятники на Смоленском кладбище, а в сорок втором сгинувшем под Мясным Бором без погребения, – и, как ее ни отговаривали Гвидон с Бяней, отправилась именно в этом экстравагантном наряде. Гвидон был в единственном выходном костюме, заготовленном для свадьбы с Зиной, а «контролирующий обстановку» Бяня, по обыкновению, в чем-то старом, замызганном – чуть ли не в спецовке, зато «освежеванный» – и свежевымытый, и свежевыбритый, как настояла Клава. В этот день во Дворце бракосочетания была торжественная суета, точно там собрался весь Петербург. Множество юных пар стремились поскорее скрепить узы законного брака, на странную чету никто не обращал внимания. Естественно, когда очередь дошла до Гвидона со Светланой Анатольевной (так звали фиктивную невесту), девушка, регистрирующая новые семьи, только сделала большие глаза и, фыркнув, металлическим голосом произнесла:

– Так, граждане, не до шуток! Следующие.

– Какие еще шутки? – возмутился подскочивший к столу Бяня. – Два взрослых человека столько лет взвешивали все, так сказать, pro et contra и вот наконец-то изъявили желание объединить свои судьбы, а вы…

– Вот что. Вы пока посидите, а я скоро… – И чиновница удалилась из зала.

Девушка за соседним столиком стала толкать в бок другую регистраторшу: «Смотри, смотри!» Молодожены, стоявшие в очереди, раззадорились. Какой-то жених похлопал Гвидона по плечу:

– Вперед и с песней! Ни шагу назад! В этом есть известное изящество.

Бяня успокаивал бабушку, которая не могла взять в толк, почему не хотят удовлетворить их с Гвидоном законную просьбу.

Наконец вернулась «брачующая» девушка, ведя за собой благообразную матрону, видимо, заведующую дворцом. Заведующая села за столик, заглянула в документы новобрачных и укоряюще потрясла перед самым лицом Гвидона его паспортом, раскрытым на странице четырнадцать:

– И не стыдно вам, мужчина, нигде не проживающий? Думали втереться в доверие к пожилой женщине и обмануть государство?!

Гвидон, собрав остаток моральных сил и наглости, выпалил:

– Ни к кому я не втирался! Я ее люблю, и мы все равно поженимся, хотя бы через суд. Я личность творческая, давно с ней живу, и только она понимает мое искусство. А в подобном стиле я не могу с вами разговаривать. Вы мне плюнули в душу. Регистрируйте! Есть у вас чувство долга? Не имеете права отказать! Мы давно живем с ней! У нас даже свидетель есть! – И Гвидон обернулся в сторону Бяни. Бяня, краснея, обернулся тоже, делая вид, что ищет свидетеля за спиной.

Заведующая потупила взор и предупредила, что имеет право потребовать справки из диспансера. Гвидон невозмутимо предъявил бумаги.

Наконец заведующая вынесла вердикт:

– Отказать я вам действительно не имею права. Как писал поэт, двухсотлетие которого недавно отмечала вся страна: «Любви все возрасты покорны», но отложить бракосочетание на три месяца для проверки ваших чувств я правомочна.

Гвидон чуть было не наговорил лишнего: что она все-таки не «правомочна», что они с «невестой» ждут ребенка, Бог знает, что он наговорил бы еще, если бы не заметил Бяню, который жестами объяснял: нужно согласиться и уходить.

После того как троица вышла из дворца, Бяня заклинающе произнес:

– Все в порядке: не заметишь, как пройдут три месяца. Сейчас главное – поскорее занять площадь. Вот и бабушка не против.

– Я согласна, конечно! – заверила старушка. – Только верните мне, пожалуйста, паспорт, а то мне завтра пенсию принесут.

Паспорт вернули тут же – какие могли быть препирательства?

На следующий день Гвидон позвонил бабушке с работы (из кафе) и предупредил, что вечером перевезет часть своих вещей в комнату. Светлана Анатольевна посетовала, что ему не привезти сразу весь скарб. А потом сообщила, что у нее «несчастье» (при этих словах Гвидон чуть трубку не выронил): пенсию ей не выдали, потому что она вчера где-то, видимо возле Дворца бракосочетания, паспорт выронила и теперь не знает, как быть, но самое неприятное было в том, что аппаратом завладел непонятно откуда взявшийся «Дима». Он был уже в курсе всех дел, знал о предстоящем бракосочетании и, конечно, пообещал «обнаглевшему вконец молокососу» физически с ним расправиться и отправить на сей раз уже не в «Кресты», а в солнечный Магадан.

Гвидон задрожал как осиновый лист: «Что же делать? Вешаться? Жить как хочется! Ч… бы его побрал, этого сталинского сокола, старого сквалыгу! Может, он тоже жениться собрался на какой-нибудь ветеранше или скорее… Ну конечно, на вертихвостке-лимитчице, желающей провести старика». Здесь Гвидон устыдился: «А сам-то я чем лучше? Аферист! Пропал я…» Он тут же раскрыл душу первому попавшемуся клиенту-отморозку, заказавшему «Jonny Walker» безо льда.

– Совета хочешь? – осведомился бритый верзила, порядочно отхлебнув из стакана.

Гвидон кивнул.

– За разборку базара нет, баксать тебе нечем, а то бы я с братками стукнул этого Димона. Да-а-а… Короче, смотри сюда! – Он достал какую-то газету, ткнул жирным пальцем в рекламу. – Есть один шоп навороченный, разными железками торгуют. Купи, короче, и качайся, а потом сам быка этого поучишь.