Текст книги "Нео-Буратино"

Автор книги: Владимир Корнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц)

VI

После пережитых накануне ощущений и бессонно проведенной ночи Папалексиев пребывал в прострации и не желал видеть никого. Встал он очень поздно, поэтому двор удивленно ожил только во второй половине дня. Он не хотел идти в ресторан и забыл поначалу о своем обещании женщине из Дворца бракосочетания. Его даже посетила мысль о самоубийстве. Он стал представлять, как горько и печально придется Авдотье Гладиловой переживать утрату верного друга, как она в конце концов поймет, что единственный человек, беспокоившийся о ней, был он – Тиллим Папалексиев. Неоднократно порываясь собраться с мыслями в связи со сборами в ресторан, Тиллим чувствовал, как силы то оставляют его, то появляются вновь. Но тут мелькнула идея хотя бы развеяться или отвлечься от давившей на него со всех сторон мрачной действительности. Это соображение оказалось решающим. Он сделал последний рывок и, повязав красный галстук, направил стопы свои навстречу Авдотье II. Необычное совпадение столь редко встречающегося имени еще сильнее подогрело пробудившееся в нем желание отправиться на свидание. Посетившие Папалексиева сомнения явились причиной опоздания уже на целый час. Входя в вагон метро, он предполагал, что Авдотьи на месте уже не застанет, и теперь ехал лишь для очистки совести. Подойдя же к двери, он оказался нос к носу… с кем бы вы думали? С той, что заключает браки на небесах и кого он уже не чаял сегодня увидеть. Взгляды их встретились. Авдотья произнесла:

– Здравствуйте, я боялась, что вы меня не дождетесь. Вы не находите удивительным, что мы оба опоздали на целый час и оказались в одном вагоне?

Авдотья при всей величественности своей фигуры была на каблуках и в белом пиджаке, что делало Папалексиева на ее фоне почти незаметным. В руках она несла две огромные сумки, черную и синюю, на вид очень тяжелые. Ее внешний облик смущал Тиллима, но он преодолел возникшие ассоциации. Авдотья спросила:

– Куда пойдем?

– Знаете, есть ресторан «Сюрприз» на Старо-Невском, я там ни разу не бывал. Может, туда?

Женщина утвердительно кивнула головой, и они молча, целенаправленно побрели туда, причем Папалексиев шел впереди, а за ним, еле поспевая, расталкивая пешеходов сумками, тащилась Авдотья.

В ресторане «Сюрприз» Папалексиев потребовал лучший столик. Расположившись поудобнее, он открыл меню и долго, мучительно изучал его, а Авдотья, не в силах расстаться со своими сумками, поставила их на свободные места за четырехместным столиком и приземлилась рядом.

– Вот так сюрприз… По-моему, здесь слишком дорого, – произнес Тиллим, изучив меню. – Здесь, на Невском, есть кафе «01», мне кажется, там гораздо дешевле. Сейчас возьмем такси и поедем туда.

На улице Папалексиев через несколько шагов предложил:

– Это здесь недалеко. Давай поедем на троллейбусе?

– Давай, – сразу согласилась его спутница, в глазах которой при этом читалось разочарование, хотя на лице она пыталась изобразить улыбку.

Прождав безрезультатно троллейбуса, Тиллим, внутри которого все кипело от досады, решил совершить паломничество пешком. Авдотья покорно следовала за ним, а он, набирая скорость, как бы извиняясь, бормотал:

– Ничего. Это здесь недалеко, за Аничковым мостом.

На самом деле Папалексиев понимал, что принятое им решение весьма опрометчиво: прежде чем попасть в кафе «01», скромно разместившееся на тихой Караванной улице, предстояло пройти добрую часть Невского, полную всевозможных соблазнов, с которыми трудно совладать женщине. Чего стоит, к примеру, миновать мороженицу «Baskin & К. Robbins», не попробовав пломбир, или салон «Ives Rocher», не сделав ни одной покупки! А не заглянуть ни в один из магазинов модной одежды? Это казалось Папалексиеву жестоким по отношению к новой знакомой, но, увы, шиковать было не на что. Знал бы Тиллим ее характер и жизненные принципы, он так не расстраивался бы, но теперь он был готов крушить неприступные шикарные витрины, и только отсутствие у него Бяниной страсти к скандалам мешало выплеснуться наружу разрушительной энергии, накопившейся в униженном существе Тиллима, к тому же распоясавшийся Беспредел упрямо рвался вперед, не желая размениваться по мелочам. Ему, естественно, хотелось чего-то из ряда вон выходящего, запредельного, но, чтобы это желание обрело какие-то реальные очертания, прожорливому Беспределу необходимо было подкрепиться. На этот раз с ним был солидарен даже Безысход, все еще обиженный на Авдотью I и недовольный знакомством с Авдотьей II. Он твердо решил поискать сегодня вечером истину в вине. Папалексиев прочитал о таком способе поиска истины у одного поэта, книжку которого ему подсунул интеллигентный сосед Лева, и давно собирался его испробовать. Скромная Безнадега, в свою очередь, была так измотана переживаниями, что ей пришлось молча согласиться с мнением большинства. Таким образом, Тиллим Папалексиев следовал в направлении кафе «01», увлекая за собой безропотную спутницу, с целью, которую можно сформулировать в двух словах – выпить и закусить.

Он наконец сообразил, что отвлечься от дорогостоящих соблазнов можно, только переключив внимание с пестрых фасадов на проезжую часть. Тиллим шел величественно, широко шагая и размахивая одной рукой, при этом вид у него был весьма серьезный, если не сказать мрачный. Напряжение мышц лица свидетельствовало о тяжелых размышлениях. Он думал об автомобилистах, которые сновали там и сям в своих автомобилях и ограничивали движение пешеходов. Современные транспортные средства напоминали Папалексиеву улиток, хотя улитки казались ему мудрее любителей быстрой езды, потому что несуетливы. «Когда лихачам будет так же тоскливо и обидно, как мне сейчас, они не умчатся от этого мрака ни на каком „мерсе“, – рассуждал Папалексиев. – В каждой избушке свои погремушки, и в этом смысле все равно, тащишь ты ее на горбу или она сама тебя везет». Подобное убеждение, однако, не мешало Тиллиму считать, что судьба распорядилась несправедливо, предоставив ему жребий пешехода. Не нарушая правил уличного движения, он переходил через набережную реки Фонтанки, погруженный в самую глубину своей души, но его и без того сумрачное спокойствие возмутил красный автомобиль. Сигналя и шурша покрышками, он нагло проплыл перед самым носом Папалексиева материализовавшимся призраком роскошной жизни, окутанный облаком бензиновых паров. В этот момент взгляд Тиллима выхватил из окружающего пейзажа бронзовую фигуру юноши, в титаническом порыве укрощающего своенравного скакуна. Тиллим успел сообразить, что механическое чудовище ему при всем желании осадить не удастся, но в его душе пробудилась беспредельная жажда самоубийства, и тогда он решительно вознамерился умереть за идею, бросившись под колеса автомобиля. Наказать негодяя! Наказать мерзавца! Наказать наглеца! Смутьяна отъявленного на-ка-зать! Теперь Папалексиев знал, против кого направить свой праведный гнев. Он начал живо представлять, как возмутится демократическая общественность, выставляя пикеты и собирая митинги в защиту невинно убиенного. В его воображении возникала траурная процессия общественности во главе с Авдотьей Каталовой, перегородившая весь Невский проспект и теснящая автомобилистов. Минутное замешательство Папалексиева нарушило робкое предложение Авдотьи. Этим предложением она буквально вытащила его с того света:

– Может быть, мы сходим в ресторан в другой раз?

– Нет. Я решил – пойдем! – с облегчением выпалил Папалексиев. Смешно было откладывать намеченное мероприятие, находясь в двух шагах от цели.

У входа в кафе Тиллим вдруг понял, что переступать порог подобного заведения, предвкушая сытный ужин и игривый разговор с дамой, куда приятнее, чем валяться под колесами автомобиля в луже крови. Он с благодарностью посмотрел на ту, которая только что спасла его от нелепой гибели. Ему захотелось немедленно сделать для нее что-нибудь доброе, и тут Тиллима словно осенило: «Сумки! Как же я сразу не догадался?»

– Давай я тебе помогу. Сумки, наверное, тяжелые?

– Да нет, спасибо. Я сама. Я уже привыкла.

– А зачем тебе такие большие сумки? Ты еще куда-то собралась сегодня?

– Да нет. Я всегда с ними хожу.

– А что там, если не секрет?

– Приданое, – невинно пошутила Авдотья.

– На самом деле? Приданое? – всерьез испугался Тиллим. Его нетрудно было сбить с толку.

– Все свое ношу с собой, – пояснила собеседница, мило улыбаясь.

На этот раз Тиллим понял, что она шутит, но ему почему-то стало жалко Авдотью. А ей очень хотелось поддержать беседу, и она рассказала, что как-то раз была в гостях на дне рождения, а там не оказалось свечей для торта, и среди всякой всячины в сумках обнаружились вожделенные свечи, что порадовало собравшихся и весьма украсило праздничный стол. С тех пор она убеждена в полезности этих сумок. Папалексиев решил, что Авдотья рассуждает трезво, и мысленно похвалил ее за хозяйственность.

В кафе Тиллим первым делом осведомился у официанта о ценах. Они были не намного ниже, чем в «Сюрпризе», но, решив, что отступать дальше некуда, он широким жестом заказал два фирменных блюда и бутылку водки.

– Вообще-то я не голодна, – поскромничала воспитанная Авдотья.

– Хорошо, – не растерялся Тиллим, а точнее, проснувшийся в нем Беспредел, – я съем и ваше блюдо.

После выпитой водки и закуски Папалексиева потянуло на разговор. Надо отметить, что упражнения для языка в непринужденной, расслабляющей обстановке действовали на него положительно. Он хотя и лукавил слегка, но от избытка уважения к собеседнику выговаривал свои сокровенные тайны, которые характеризовали его как существо крайне творческое.

– Я вообще-то читаю Аппулея и, можно сказать, нахожусь под впечатлением от этой книги. Знаете, так хочется чего-то возвышенного и душещипательного! – проговорил Тиллим, мечтательно глядя в пространство, чтобы показать Авдотье, будто он далек от этой кабацкой суеты и сейчас пребывает в области поэтических фантазий. – А вы чем занимаетесь?

– Я работаю в загсе. Сами понимаете, жалованье, конечно, не ахти, оклад зато стабильный. Женщина я честная, замужем еще не была, но ухаживали, конечно, вы же понимаете. – Ей захотелось удивить собеседника каким-нибудь неординарным случаем из собственной жизни. – А вот однажды я бежала на работу, ну там с сумками, как полагается, и, знаете, ко мне подбежал молодой человек одухотворенного вида и говорит: «Я поэт. Я выбрал вас из толпы. Вы какая-то особенная. В вас есть что-то вдохновляющее». И подарил мне свою книгу. Я чуть в обморок не упала, правда-правда, – залепетала она, улыбаясь, – могу даже книжку принести показать.

– Тихо! Погоди, – засуетился Папалексиев и, достав откуда-то ручку, стал что-то быстро писать на салфетке.

– Что значит «тихо», «погоди»? – удивилась барышня.

– У меня родилась гениальная идея. Это сюжет для моего очередного романа, – изображая вдохновение, взволнованно произнес Папалексиев. Он картинно приподнял голову, смежил веки и тыльной стороной приложил ко лбу ладонь.

– А вы писатель? Романист? – восхищенно прошептала Авдотья.

– Да-а-а, – протяжно вещал Папалексиев, порядком захмелевший и уже начинавший парить. – Я писатель известный. – Изобразив во взгляде некоторую таинственность с налетом богемного лоска, он доверительным тоном добавил: – В некоторых кругах.

– В кругах не бываю – времени, знаете ли, нет, работаю в загсе. Так вот скромненько и живу, – с наигранной простоватостью оправдывалась Авдотья, уловившая в папалексиевских словах элемент фарса. – По образованию я учитель словесности, могу помочь в работе, если считаете нужным.

Предложение Папалексиеву понравилось: с грамотностью у него не все было в порядке, да и в благодарном читателе он нуждался, для начала хотя бы в одном. Доедая вторую порцию, он обдумал обстоятельства и причины для повторного свидания. Желая вызвать еще больший восторг и поклонение знакомой, он щедро предложил:

– А хотите, я почитаю вам первый том своего нового романа? Мне кажется, вы способны его понять и оценить.

Выпив еще немного и рассмотрев Авдотью пьяными глазами, он все более проникался к ней симпатией. Она действительно была особенной.

– Ты знаешь, тебе надо было родиться в другое время, гораздо раньше, в восемнадцатом веке. Тебе нужно было носить открытые платья с… – Тиллим запнулся, мучительно вспоминая услышанное где-то иностранное слово, обозначавшее широкий подол.

– С кринолином, – подсказала Авдотья, которой было понятно, что алкоголь в больших дозах оказывает тормозящее воздействие на мозговые центры и даже писатель после бутылки водки может забыть знакомое слово.

– Да, да, вот именно… Подумать только, такая пышная женщина…

– Не пышная, а величественная, – строго поправила дама.

– Ты даже очень величественная и аппетитная!

– Да я и для нашего времени недурна, раз ты считаешь меня величественной и даже… аппетитной, – заключила Авдотья, хмыкнув в кулачок.

В Папалексиеве опять заговорил Беспредел, и, вспоминая свое былое расположение к Авдотье прежней, он стал твердить Авдотье нынешней:

– Перед такой женщиной, как ты, я просто пластилиновый. Можешь лепить из меня что угодно.

В завершение ужина, окончательно освоившись с ситуацией, распалившийся Тиллим высказал смелое предложение:

– Давайте поедем ко мне домой.

– Может быть, в другой раз. Сегодня уже поздно, – спокойно отвечала зарумянившаяся Авдотья.

Вспомнив о бардаке в комнате, Папалексиев решил сегодня не звать даму в гости, и они договорились встретиться на следующий день после работы, убежденные, что вечер проведен не зря.

VII

Прогуляв работу, чего он никогда себе прежде не позволял, целую ночь и следующий день Тиллим посвятил уборке своей комнаты. «Санкт-Петербургское телевидение не прервет вещания из-за отсутствия на службе ассистента осветителя, даже такого выдающегося, как я», – резонно рассудил Тиллим. Поскольку прежде женщин у него в гостях не бывало, он отнесся к этому мероприятию очень ответственно. Предстоящую уборку мало было назвать генеральной, ибо так обычно называют периодически повторяющееся приведение помещения в полный порядок, здесь же затевалось качественно иное: нужно было не только придать апартаментам божеский вид, но преобразить их внешний облик и заменить их внутреннее содержание так, чтобы гостья ощутила себя в обители муз, где известный прозаик предается вдохновенному сочинительству, забывая о суетном мире. Задача перед Папалексиевым стояла весьма сложная, ведь он жил в самой обыкновенной комнате самой обыкновенной коммунальной квартиры, да к тому же имел очень смутное представление о том, как выглядит жилище писателя, – среди его знакомых не было даже графоманов, кроме разве что Бяни, с которым он встречался только возле Петропавловки, да и тот был скорее читатель, чем писатель. Первым делом Тиллим задумался о перемещении крупных предметов, без которых никак было не обойтись. В его комнате, к примеру, красовался рояль музыканта Левы, некогда поставленный сюда на две недели, но невозмутимо простоявший здесь уже добрых два года. Поначалу Тиллим не мог решить, как же ему поступить: с одной стороны, он знал, что многие уважающие себя сочинители имеют обыкновение время от времени музицировать, чаще всего на фортепьяно, с другой стороны, инструмент занимал слишком много места и его вечно раскрытый исполинский зев грозил поглотить в себе оставшуюся часть жизненного пространства. Зрелище это так удручало впечатлительного Папалексиева, что он в итоге решил вернуть рояль хозяину. Взбудоражив безмятежный сон дома, под недовольные вздохи и стенания жильцов красавец «Becker» ценой неимоверных усилий, приложенных к его транспортировке двумя довольно субтильными молодыми мужчинами, перекочевал на прежнее место. После проделанной работы комната оказалась просто огромной, и теперь можно было производить другие перемещения.

Важнейшей деталью обстановки писательского кабинета являются, конечно же, шкафы с книгами. «Если тебя не окружают умные книги, сам начинаешь глупеть, а писателю быть глупым нельзя», – рассудил Папалексиев. В его комнате никаких книжных полок в помине не было, а читал он только то, что изредка подсовывали Бяня или Лева, поэтому за помощью опять пришлось обращаться к соседу-пианисту, благо у того была бессонница. После некоторого замешательства Лева согласился одолжить Тиллиму в качестве бутафории два шкафа и диван. С диваном-то вдвоем справились быстро, а вот со шкафами… Прежде чем перенести, их пришлось освободить от книг, которые Тиллим потом долго водворял обратно под строгим контролем хозяина. Левина библиотека состояла большей частью из многотомных академических собраний сочинений, всевозможных энциклопедий и, конечно же, нот…

– Тома ставь в порядке возрастания номеров, а не наоборот и не вразнобой, а то твоя дама сочтет, что ты безалаберный холерик. И запомни: порядок на полках рождает стройность мышления, – поучал Лева новоиспеченного романиста, молча внимавшего его советам.

Когда же Папалексиев не удержал в руках тяжелую стопку и книги рассыпались по полу, интеллигентный сосед чуть было не выругался, видя такое небрежное обращение с творениями классиков, но, сдержавшись, опять перешел к наставлениям:

– Нельзя ли поаккуратнее обращаться с книгами?! Это ведь не кирпичи. И вообще, имей в виду, что тут много редких изданий. Вот «Брокгауз», например, – уникальная вещь. Читать никому ничего не давай!

В глубине души Тиллим был уже не рад, что связался с этим «Брокгаузом», однако он заверил Леву, что тот может не беспокоиться за сохранность своего бесценного собрания, предоставив ему в знак благодарности за услуги свою раскладушку и кота в придачу.

Разобравшись с обстановкой «рабочего кабинета», Тиллим взялся за его уборку. Надо сказать, что он уже забыл, когда в последний раз отдавался этому довольно неприятному занятию. В течение всей ночи он выносил мусор, накопленный годами. Чего здесь только не было! Старые газеты, пачки из-под сигарет, полные окурков, просроченные проездные карточки, яблочные огрызки… С пустыми бутылками Тиллим провернул хитрую авантюру: он выкинул на помойку всю стеклотару из-под пива и дешевого портвейна, помойка же, в свою очередь, щедро одарила его сосудами, содержавшими когда-то изысканные напитки. Бережно расставив их в том же самом углу, где прежде была свалена банальная стеклотара, он даже отошел в сторону, чтобы созерцать натюрморт, в котором ценитель мог отыскать разные сорта шампанского, мартини, виски, всевозможные ликеры и коньяки. «Поэты, наверное, больше любят шампанское, прозаики – виски. Пускай Авдотья думает, что у меня разносторонний вкус», – соображал Тиллим, продолжая уборку.

В ту ночь он обнаружил множество вещей, которые считал безвозвратно утерянными, в том числе электроутюг, взятый им давным-давно напрокат у соседки. Взамен этого злополучного утюга пришлось возвращать новый, и вот теперь он отыскался в ворохе грязной одежды. Здесь же Тиллим откопал видовой альбом Санкт-Петербурга на японском языке, чему очень обрадовался, так как до этого момента был уверен, что давно сдал его в букинистический магазин, притом продешевил. Но самой удивительной находкой была кастрюля с пельменями, внезапно исчезнувшая сутки назад. Она преспокойно стояла в ряду головных уборов на полке вешалки для верхней одежды, да еще с таким видом, будто там ей самое место.

Убедившись, что с мусором покончено, а неожиданных обретений больше не будет, Папалексиев никак не мог успокоиться: его смущали стены. Обои, наклеенные еще кем-то из прежних жильцов, пестрели жирными пятнами, местами можно было разобрать номер телефона какого-нибудь случайного знакомого, с которым здесь пили пиво. «Как они меня все достали: вечно норовят жрать руками рыбу, а потом вытереть о стену пальцы!» – злился Тиллим. С досады он схватил отыскавшийся альбом, ножницы и принялся решительно кромсать страницы, вырезая самые эффектные фотографии и тут же заклеивая ими наиболее впечатляющие места обоев. Таким образом, уже через несколько минут Папалексиев почувствовал себя стоящим возле любимой Петропавловки, ибо теперь его окружали виды архитектурных достопримечательностей невских берегов.

Вдохновленный приятными ассоциациями, он ощутил новый прилив сил, ворвался к смотревшим десятые сны соседям сверху и долго с ними скандалил, не понимая, как это можно спокойно спать, до сих пор не побелив ему год назад протекший потолок. Сообразив в конце концов, что среди ночи заниматься побелкой довольно нелепо, Тиллим спустился к себе, а утром решил нанести визит дворнику, уже забывшему о своих прямых обязанностях. Дворника Леонтия он нашел в небольшой дворовой пристройке для хозяйственных нужд. Леонтий был очень рад человеку, потому что в этот ранний час всегда особенно остро ощущал свое одиночество во Вселенной, к тому же перед ним стояла бутылка дешевой, сомнительной водки, а травиться он мог только за компанию.

– Иди сюда, мил человек, щас мы с тобой рискнем на пару! – добродушно пробасил Леонтий, собираясь разлить по стаканам содержимое бутылки, но Тиллим остановил высокий порыв одинокой души требованием немедленно подмести двор и вымыть лестницы.

Из всей гневной речи Папалексиева дворник уловил лишь то, что пить все-таки придется одному. Он налил себе полный стакан, выпил одним духом, откашлялся и только после этой процедуры произнес:

– Я нуждающийся: за мою зарплату не то что двор подметать, шаг ступить стыдно. Даже отдохнуть по-человечески не на что: пью вот какую-то отраву, а вечером, может, Богу душу отдам… Ты вот что, мил человек, купи у меня служебную комнату, а деньги пополам поделим. Тогда такой праздник учиним!

Леонтий с надеждой посмотрел на Папалексиева, но, сообразив, что тот сам с трудом дотягивает от получки до получки, опять наполнил стакан до краев и под тост «За нас, нуждающихся!» разделался с ним так же ловко, как с первым. Тиллим понял одно: увещевать забастовщика бесполезно и наводить порядок в подъезде придется самому.

Дома он набрал ведро воды, взял тряпку, спустившись вниз, стал мыть лестницу. Порыв энтузиазма, вызванный обидой на нерадивого дворника, был настолько силен, что, отдраивая ступеньку за ступенькой, Тиллим, приложив немало усилий, потратив уйму времени, и не заметил, как добрался до дверей своей квартиры на четвертом этаже. Выше мыть он принципиально не стал: Авдотья все равно туда не поднимется. Зато лестничные марши и площадки четырех этажей теперь сверкали такой белизной, будто были вытесаны из каррарского мрамора. Чтобы усилить неожиданный эффект, Папалексиев сбегал в магазин за лампочками и ввернул их на всех этажах. Путь Авдотьи был теперь иллюминирован не хуже, чем Невский в дни больших праздников. Кто-то из соседей, спешивший по делам, поразившись столь необъяснимой благотворительности, не преминул спросить:

– Может, что случилось, Тиллим?

– Да мама приезжает, – невозмутимо ответствовал Папалексиев.

Сосед удалился, удовлетворенный ответом, а Тиллим вспомнил, что среди жильцов есть такие, в ком слишком велико стремление к свету (это по их вине с наступлением вечера подъезд погружался во тьму), и снова вывинтил лампочки, чтобы ввернуть перед самым приходом Авдотьи.

Вернувшись к себе, Тиллим взглянул на будильник и убедился, что час ее прибытия уже близок. Пора было готовить угощение. Он подошел к столу и стал сдирать с него грязную клеенку – последнее, что напоминало о мерзости запустения, царившей здесь еще вчера. Клеенка поддавалась с трудом, но все же отстала после того, как Папалексиев рванул ее на себя, чуть не опрокинув при этом стол. Впрочем, оказалось, что без нее все равно не обойтись, ибо обнажившаяся поверхность стола была сплошь в чернильных кляксах: очевидно, его прежние владельцы тоже имели склонность к сочинительству. Пораженному фатальным совпадением Тиллиму пришлось перевернуть клеенку на обратную сторону, которая выглядела поприличнее, и расстелить опять, скрыв следы чужого творчества. Посередине он установил графин водки и два стакана, предварительно наполнив водой один – для себя, а другой, предназначавшийся гостье, оставив пустым. Больше на столе ничего не было. «Чтобы по достоинству оценить мое произведение, необходимо изрядно выпить. А без закуски Авдотья захмелеет еще сильнее и тогда уж наверняка поймет, с какой незаурядной личностью имеет дело», – рассудил Папалексиев.

Оставалось немного времени, чтобы отрепетировать чтение романа. Тиллим, волнуясь, подошел к зеркалу, принял подобающую позу, пародируя памятник Пушкину перед Русским музеем, и уже открыл рот, чтобы прочитать начальные строки, но осекся, увидев в зеркале соблазнительные заморские бутылки, стоявшие на полу в дальнем углу комнаты. «И зачем это я понаставил тару из-под разных мартини, если, кроме водки, в доме ничего нет?» – удивился он. Выносить бутылки на помойку было уже некогда, но пришла счастливая мысль сплавить их на кухню, а если Авдотья туда заглянет, попытаться вызвать ее сочувствие, пеняя на соседей: смотри, мол, чем тешат плоть, пока голодный гений парит духом. Тиллим так и сделал, да заодно еще прихватил с собой из коридора телефон, будто это его личный аппарат. В комнате, усталый, но довольный собой, он опустился на стул, чтобы наконец перевести дух.