Текст книги "Нео-Буратино"

Автор книги: Владимир Корнев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 26 страниц)

XXV

Расправившись с камерой, Папалексиев отправился в центр фирменной торговли «Глобус». Все, что произошло за последние сутки, не вытеснило из памяти Тиллима тот факт, что сегодня в «Глобусе» намечена презентация по случаю открытия всего комплекса, что директором его будет попадаловский покровитель Показуев и – самое главное! – что мероприятие почтит своим присутствием несравненная Авдотья Каталова. «Уже ради этого одного там стоит побывать!» – мыслил Тиллим, останавливая такси. Он забыл о своих неприятностях и был одержим безумной идеей: замолить свой грех перед дамой сердца и добиться ее благосклонности. Папалексиев вообще-то не был фаталистом, но все случившееся с ним в эти дни наводило на мысль о некоем сверхъестественном предназначении, исполнить которое ему суждено. Однако бурный поток жизни не оставлял свободного времени для осмысления вопросов, возникавших на пути к ближайшей цели. Все мысли каким-то образом сводились к завоеванию Авдотьиного расположения. Подъезжая к «Глобусу», Тиллим предавался сладостным мечтам: «Она непременно полюбит меня, и я открою ей прекрасный мир бескорыстной любви. Мы вместе вступим в этот мир, свободные от всего суетного и мелкого».

Возле длинного фасада здания фирменного центра толпилась масса народу. Очевидно, все это были жаждущие банкета. Перед входом алела шелковая лента, натянутая между двумя никелированными столбиками. Тут же был сооружен помост, откуда некто, стоявший перед мощным микрофоном, оживленно жестикулируя, произносил поздравительную речь.

Спрятав руки в карманы, чтобы, по обыкновению, кого-нибудь ненароком не задеть, Тиллим лавировал между гостями, пытаясь пробраться к съемочной группе телевидения. Авдотья наверняка была среди них. Недовольство и раздражение царили в толпе. Отдельные негодующие восклицания доносились и до Тиллима:

– Построить такое на невских берегах, рядом с шедеврами Растрелли и Росси!

– А в лесах это смотрелось гораздо лучше…

– Что хотят, то и строят… Теперь ведь все можно, было бы на что строить! Безобразие! И куда власти смотрят?

Однако, приблизившись к заливавшемуся соловьем оратору, Папалексиев понял, что толпа разделилась на два лагеря, которые не только расходились во мнениях, но отличались даже по внешним признакам. Здесь, ближе к микрофону, сгрудились избранные. Дамы, сверкавшие бриллиантами, и кавалеры в клубных костюмах создавали ощущение приятной праздничной суеты, их присутствие придавало собранию салонный блеск и указывало на его светский характер. В бокалах пенилось шампанское лучших сортов, воздух дрожал от оваций и радостных возгласов. Частый гость презентаций и фуршетов, несомненно, узнал бы среди присутствующих завсегдатаев деловых праздников. В шепоте и воркованье, заглушаемых торжественной речью выступающего, Тиллим различил диалог между дамой с самой модной прической в отчаянно декольтированном платье и скрытой от его глаз собеседницей:

– Видите ли, здание выполнено в стиле постмодерна. Да-да, это, конечно же, постмодерн… Вам, вероятно, известно, что такое постмодерн?

Услышав отрицательный ответ, просвещенная дама удовлетворенно вздохнула.

– Я так и знала… Ведь это двойное кодирование, – пояснила она с подчеркнуто важным видом.

– Двойное кодирование чего? – полюбопытствовал кто-то из окружающих.

Тогда обольстительная дама сделала такие большие глаза, что вопрошавший засомневался в том, стоило ли ему задавать свой вопрос, и тотчас был пристыжен декольтированной особой:

– Как? И вы не знаете?!

Это был удар ниже пояса, и чересчур любознательный зевака предпочел ретироваться.

Впечатлительный Тиллим, отвлекаемый порывами настроения толпы, стремился поскорее найти знакомый образ, но Авдотьи нигде не было. В это время с импровизированной сцены зазвучало выступление модного архитектора Стилобатова, выдержанное во вкусе респектабельной публики:

– Дамы и господа, вы присутствуете на открытии завершающей основной части комплекса центра фирменной торговли «Глобус». Помимо торгового зала здесь размещены бары и рестораны с изысканной австрийской кухней, блюда которой уже полюбились многим участникам сегодняшней торжественной церемонии, ставшим частыми посетителями этих заведений высшего класса с того самого дня, как они открыли свои двери перед петербуржцами. Я был свидетелем, да и участником, всей этой строительной эпопеи, продолжавшейся несколько лет, и, как специалист, рад представить вам роскошный образец высококлассной современной архитектуры и великолепный пример качественного строительства. Австрийская сторона сделала прекрасный подарок нашему городу. Да и место в градостроительном плане выбрано удачно. Это здание, несомненно, украсит силуэт Петербурга. Обратите внимание на изящность архитектурной композиции. Внешние формы безупречны. Войдя в само здание, вы убедитесь, что более удачное решение внутреннего пространства сложно представить. Да! У наших западных коллег есть чему поучиться.

Оратор плавно перешел к детальному разбору несомненных достоинств постройки, в то же время Папалексиев уже пробрался в первые ряды и встал рядом с Авдотьей, которая с подчеркнутым вниманием слушала речь Стилобатова. Тиллим любовался предметом своих воздыханий, не решаясь заговорить. Авдотья сделала вид, будто ничего не замечает, и, подойдя к коллегам-телевизионщикам, громко зааплодировала. Неловко приблизившись к ней, Папалексиев виноватым, вкрадчивым голосом сказал:

– Здравствуй, Авдотья. Я хочу с тобой поговорить… Выслушай меня.

Но Каталовой было решительно не до Тиллима. Она не слушала его и даже не смотрела в его сторону. Он тем не менее продолжал:

– Пойми, Авдотья, я человек особенный, необычный. В этом мой секрет, моя сила и слабость одновременно. Я готов открыть тебе свой секрет. Ты должна просто выслушать. Ты даже не представляешь, что я тебе расскажу… Скоро обо мне будут говорить везде. Я стану знаменит, ты только выслушай.

– Ах, как романтично! – промурлыкала в ответ Авдотья. – Подумать только, какие мы таинственные! – И тут же, сменив кошачий тон на тигриное рычание, отрезала: – Не приближайся ко мне!

– Я же люблю тебя, Авдотья! Ты должна узнать, кто я такой, – в растерянности мямлил Папалексиев.

– Ты никто! – с издевательской ухмылкой проговорила Авдотья. – Посмотри на себя в зеркало, кто ты такой? Посмешище! На кого ты похож? Большой ребенок, одержимый манией величия! Ты же на самом деле никто, тебе только фонари включать – больше ты ни на что не способен. Пустое место! Неудачник! И себя со мной не равняй! Не желаю слышать твоего имени, а тем более видеть тебя рядом!

Но Тиллим, не теряя надежды, продолжал наступать.

– Мы с тобой разные люди, вот и удовольствия у нас разные, взгляды на жизнь несхожие. Не беда! Помнишь в физике? Разноименные заряды притягиваются, – зашептал он ей на ушко. Его финансовые возможности были на нуле, но он так увлекся, что понес совершеннейшую чушь: – Завтра мы поедем в Пассаж и все заберем. Хочешь?

Тут Авдотья, резко оттолкнув его, выпалила:

– Пойди проспись и забудь мое имя! – И как ни в чем не бывало присоединилась к публике, аплодирующей Стилобатову.

Папалексиев стоял как вкопанный. Он был морально раздавлен и всем споим понурым видом напоминал побитого щенка. В глазах его потемнело, слух, однако, улавливал голос продолжающего выступать архитектора. Сжав нервы в кулак, Тиллим догнал Авдотью, схватил за плечи, но тотчас почувствовал, что в ее душе не осталось места для него. Она действительно с восхищением слушала оратора и была раздражена тем, что ее отвлекают:

– Я неясно сказала? Отстань и не ходи за мной! Видеть тебя не могу!

– Сегодня мы до конца осознаем возможности западной строительной индустрии, – вещал Стилобатов. – Перед нами наглядная демонстрация ее мощи, ее новаторских достижений, и, поскольку в нынешнюю переходную эпоху мы с сожалением переживаем затянувшуюся паузу в муниципальном строительстве, мне представляется, что это здание не только станет достопримечательностью, но и положит начало новому строительному буму, который охватит город на Неве и всю Россию, и возрождению подлинно петербургских традиций зодчества. Обращаясь к инвесторам, мне хотелось бы поблагодарить наших коллег, австрийских архитекторов и строителей, за удачное завершение строительства. Теперь можно надеяться, что совместными усилиями мы спасем красоты Северной Венеции.

Архитектор завершил свое пространное выступление под несмолкающие аплодисменты.

Авдотья присоединилась к праздничной толпе поклонников Стилобатова, рассыпающих комплименты перспективному зодчему. Тиллим чувствовал, что она хочет познакомиться с этим эффектным субъектом, по слухам, покорителем многих женских сердец. Мысль о том, что Авдотья может стать очередной жертвой его любвеобилия, повела Папалексиева вслед за взбалмошной телевизионщицей. Отвергнутый Тиллим решил во что бы то ни стало прославиться сегодня же, сейчас, тем самым реабилитировать себя перед Каталовой и предотвратить ее сближение со Стилобатовым. План был прост. Главное – привлечь внимание публики, поразить ее воображение, может быть даже устроив маленький скандал. Тиллима уже не смущала неосведомленность в архитектуре, когда он увидел, как Авдотья кокетливо лепечет со Стилобатовым, то и дело бросая презрительные взгляды в его, Папалексиева, сторону. Теперь уже окруженная всеобщим вниманием персона архитектора не вызывала у Тиллима ничего, кроме ненависти. Однако, подойдя к нему, в точном соответствии со своим планом, Папалексиев с деланным восторгом отозвался о его ораторском даре и высказал свое восхищение уникальным строением. Взяв обеими руками десницу Стилобатова, он тряс ее в дружеском рукопожатии:

– Вы так здорово выступали! Вас сегодня слушало полгорода! Это была выдающаяся речь!

Авдотья раздраженно отвернулась, сделав вид, будто ищет в толпе знакомого.

Едва прикоснувшись к Стилобатову, Папалексиев тотчас узнал его мысли и проникся глубокими познаниями в области зодчества, которые архитектор приобретает за добрый десяток лет профессиональной деятельности. Как раз в этот момент выступавший на трибуне австриец поделился с присутствующими последними соображениями по поводу столь важного события, и под всеобщее ликование наступил торжественный миг разрезания ленточки. Теперь путь к вожделенному фуршету был открыт, и толпа уже загудела, собираясь зайти в фирменный центр, но протиснувшийся к микрофону Тиллим нарушил заранее установленный распорядок презентации.

– Господа, остановитесь! Мне необходимо высказаться. Прошу внимания! – повелительно произнес он. – Вам еще не все известно. Выступления не окончены, позвольте задержать вас на несколько минут. Мы не должны преступать правил хорошего тона.

Несмотря на то что символическая ленточка была уже разрезана и гостей уже ждали яства, все замерли в ожидании. Одни были убеждены, что это плановое выступление, а остальные – их, пожалуй, было больше – хотели блеснуть знанием правил хорошего тона.

– Санкт-Петербург – один из красивейших городов мира, самый европейский город в России, окно в Европу, как сказал поэт, и не только в Европу – добавлю я, – торжественно вступил Папалексиев. – Может быть, именно из-за этого давно сложившегося стереотипа конкурс на данный проект был проведен лишь среди зарубежных фирм, нашим же, отечественным, не было уделено и малейшего внимания. Справедливо это, я вас спрашиваю? И сам же готов ответить: нет, несправедливо и постыдно! Я считаю, что власти и инвесторы допустили непростительную оплошность, не учтя в проекте архитектурных традиций и своеобразия нашего уникального города. Да-да, я не оговорился – именно петербургские традиции архитектуры, которые здесь многие вспоминали с показным пиететом, и не были учтены авторами проекта и координирующими организациями!

Толпа заволновалась, послышался нарастающий ропот. Кто-то был возмущен выступлением никому не известного оратора, многие, напротив, выражали свою солидарность и согласие с выступающим. Тиллим же пока не думал останавливаться:

– К сожалению, современным западным архитекторам дух нашего города оказался чужд, не в пример их великим предшественникам, как известно, немало потрудившимся над созданием нашей Северной столицы, и в итоге мы получили отношение, которое не учитывает основ грандиозного градостроительного замысла гениев былых веков, географического положения Петербурга и вообще его архитектурной специфики. Для профессионального архитектора и для всякого, кто имеет хоть какое-то представление о феномене петербургской культуры, здесь налицо проявление, простите, элементарного невежества. Взгляните, к примеру, вот сюда. – И Тиллим указал на столб небоскреба, упирающийся в облака. – На переднем плане по фасаду мы видим огромную, ничем не привлекательную, я бы даже сказал уродливую, башню белого цвета. Какую функциональную нагрузку она несет и зачем решать ее по вертикали?

Обратившись к архитектору-австрийцу, Тиллим обменялся с ним рукопожатиями и повторил вопрос на немецком. Толпа удивленно выдохнула: выступавший был явно человек разносторонне образованный. Зарубежный авторитет что-то сбивчиво отвечал, было заметно, что он чувствует себя неуверенно. Переводчик извиняющимся тоном переводил:

– В этой башне расположен административный корпус всего комплекса организаций, а на самом верху – кабинет директора с австрийской стороны.

Папалексиев не унимался:

– По-моему, это слишком смелое, если не сказать безответственное, решение! Посмотрите: эта уродливая фаллосоподобная башня, вызывающая в сознании обывателя весьма примитивные ассоциации, претендует быть доминантой над всем городом. Ее видно в радиусе десятка километров, а то и более. Что за странная претензия? Вероятно, гость из Австрии мало знаком с концепцией психоанализа своего знаменитого соотечественника Фрейда, иначе он вряд ли допустил бы столь досадную оплошность в проекте. Интересно, какой смысл вы вкладываете в этот символ? Посмотрите – весь город со всеми его величественными архитектурно-художественными ансамблями, строгой планировкой улиц и площадей, многочисленными каналами и мостами вертится вокруг этого белого чудовища, как вокруг искусственной оси. Ваша башня совершенно не вписывается в силуэт Петербурга, и, в соответствии с этим фактом, я предлагаю городским властям в срочном порядке рассмотреть вопрос о ее демонтаже, а австрийской стороне предоставить проект размещения администрации по горизонтали.

Настроение толпы после откровений Папалексиева было многообразным. Слышались аплодисменты и ликующие выкрики:

– Правильно! Молодец!

– Очень верные замечания!

– Наконец-то.

Такова была реакция тех, кто с самого начала выражал несогласие с проектом. Другая часть публики в растерянности взирала на новоявленного героя, невесть откуда взявшегося, молча ожидая какой-нибудь паузы в выступлении, чтобы пресечь этот демарш своих противников. Самое интересное, что обе группы слушателей и догадываться не могли о подлинном происхождении идей, озвучиваемых Папалексиевым, и только он один знал о том, что излагает критические взгляды Стилобатова, оставшиеся за рамками его дипломатической речи: людям, желающим иметь положение в обществе, часто приходится, думая одно, говорить совсем другое. А Тиллим действительно был в ударе и остановиться не мог:

– Я хотел бы высказаться по поводу деталей на фасаде. Ради чего произведен их набор? Детали не создают никакого образа! Это же безвкусное нагромождение, и больше ничего! Нет идеи. Зачем все это? Нас кто-то хотел удивить?

Он затеял спор о масштабах здания с напуганным австрийцем, и к аплодисментам восторженных слушателей присоединились осторожные хлопки некоторых гостей, до сих пор выжидавших, не зная, чью сторону выгоднее принять. Дама с вызывающим декольте, стремившаяся, кроме всего прочего, выставить напоказ и свои познания в области искусства, с деланным удивлением заявила:

– Я так и думала, что это убого, и, кстати, не знала, что Мис ван дер Роэ говорит по-русски.

– И заметьте, здорово говорит! – подчеркнул кто-то из новоявленных поклонников Папалексиева, горячо аплодируя.

– Интересно, а кто вам вообще сказал, что это Людвиг Мис ван дер Роэ? – удивленно спросили у дамы.

– Ну как же! Разве вы не знаете, что он специально приехал на открытие из Франции? – парировала дама.

– Я другое знаю: в конце шестидесятых годов он умер…

– Да что вы говорите? – изумилась декольтированная особа.

Перед тем как войти в здание и пригласить публику последовать за собой, Тиллим попросил обратить внимание на то, что центральный вход расположен неудачно для посетителей. Он вес глубже вживался в героический образ зодчего-правдолюбца и решил продолжить разгром импортного проекта изнутри:

– Беда всех западных архитекторов в том, что у них отсутствует чувство меры, да и со вкусом тоже частенько не все в порядке. Вот вам наглядный пример – тамбур, в который мы вошли. Как видите, небольшой тамбур, но попробуйте сосчитать, сколько разных видов материала использовано при его отделке. Впрочем, не буду затруднять вас подсчетами: около сорока различных декоративных материалов! К чему такие излишества?

Проходя через тамбур в окружении телевизионщиков, совавших ему микрофоны, и почетных гостей, Тиллим вопрошал:

– И куда же нас ведет этот тамбур? В фойе? Нет, мы натыкаемся на огромный столб! Видите – нам преграждает путь мраморный столб, который стоит посередине входа. Кстати, сделан он из отечественного мрамора, который после австрийской обработки выглядит как банальный пластик.

Оказавшись в фойе, Тиллим с прискорбием отметил, что в здании абсолютно отсутствует грамотное решение внутреннего пространства. Остановившись перед большим стеклянным экраном кафе, он осведомился:

– А где же видовые точки? Я полагаю, посетители обречены созерцать ничем не примечательную глухую стену соседнего корпуса и помойку, оставшуюся после строительства.

Иностранный архитектор попытался оправдаться:

– На месте помойки будет устроен фонтан.

– Если бы проектанты спланировали стеклянный экран вместо соседней стенки, то фонтана можно было бы не ставить и посетители не лишались бы возможности любоваться панорамой противоположного берега Невы, выразительными пропорциями моста Петра Великого и комплекса Смольного института.

– И Смольным Воскресенским собором, а также Свято-Троицкой Александро-Невской лаврой, – напомнил в назидательном тоне присутствующий на презентации батюшка, приглашенный отправлять обряд освящения нового богоугодного заведения.

Умилившись при виде такого порыва со стороны почтенного иерея, Папалексиев в простоте душевной похлопал батюшку по плечу, и проблемы Святой Руси в тот же миг перестали быть чуждыми прежде закоренелому атеисту. Он возопил со всем жаром истово верующего христианина:

– Да! Докатилась же наша архитектура, ушла от вековых заветов. Церкви Святые проектируют язычники, а алтарь женщины расписывают! Срамота и мерзость запустения!

По пятам за Тиллимом в толпе гостей и представителей средств массовой информации ходил ошалелый Стилобатов. Он был покорен смелостью молодого человека, произносившего его сокровенные мысли. Стилобатов не ставил вслух этих актуальных вопросов из-за боязни потерять инвесторов. Обстоятельства принуждали художника петь дифирамбы и при этом оставаться молчаливым вольнодумцем-бунтарем. Но невольное смещение мыслей выступавшего в сторону от собственно архитектурных проблем слегка охладило восторг Стилобатова, и он попытался отстать от многолюдного шествия во главе со своим кумиром. При этом мэтр задел Папалексиева коленом, и тот вновь заговорил по существу:

– Эта постройка является примером, раскрывающим все слабые стороны современной западной архитектурной школы. Я думаю, что таких досадных оплошностей наши архитекторы не могли бы допустить. У нас есть своя прекрасная школа со сложившимися традициями. Если бы конкурс был проведен среди наших архитекторов и воплощен в жизнь, нет сомнения, что проект был бы выполнен в лучших петербургских традициях. Что поделаешь? Строительство и архитектура – визитные карточки экономического здоровья общества и рациональной системы управления ими. Я предлагаю сегодня же составить обращение к властям с требованием рассмотреть вопрос о скорейшем сносе уродливой башни и скорейшем восстановлении Архангела со шпиля Петропавловского собора. Реконструкция Ангела-Хранителя великого города, на наш взгляд, неоправданно затянулась, а что в результате? Петербург ветшает на глазах, его благородный дух чахнет, его прежде чистые улицы и парки зарастают грязью, на смену утонченному петербургскому эстетизму приходит убогая безвкусица, интеллигентность и мудрость невских жителей медленно, но верно сменяются невежеством и циничным духом наживы… Отчего все это, спросите вы? А не оттого ли, господа, что вот уже скоро два года нет в небе над городом Святого Петра златокрылого Ангела-Крестоносца, покровителя и защитника Петербурга, два века назад утвержденного на недосягаемую высоту соборного шпиля?

Папалексиев так проникся сказанным, что ему показалось, будто он вот-вот сам вознесется в заоблачную высь и займет пустующее место на Петропавловском шпиле, готовый сносить холод, ненастье и натиск суровых балтийских ветров, только бы спасти Северную столицу, но сей героический порыв был в одно мгновенье потушен нечаянным касанием пальцев сухонькой ручки приблизившейся к Тиллиму пенсионерки. Это была жизнелюбивая старушка общественница, явившаяся на торжественное мероприятие в сопровождении внука, студента-архитектора. Совлеченный с небес на землю, Папалексиев обратил на нее свой взор:

– А вам настоятельно рекомендую обратиться в собес. Ваша пенсия сто восемь тысяч, верно? В собесе вам выдадут справочку, которую вы предъявите на почте, и тогда вам станут доплачивать еще пять тысяч. Понятно?

Бабушка послушно кивнула головой, не в силах раскрыть рта, – так ее поразила Тиллимова осведомленность, а Тиллим уже понял, что сказал лишнее, совершенно не относящееся к теме выступления, и, дабы не свести на нет впечатление, произведенное на окружающих, увлек за собой первого попавшегося немца и завязал с ним оживленную беседу о проблемах движения «Гринпис», естественно на родном языке визави. После выяснения особенностей деятельности немецких «зеленых» Тиллим увлекся проблемами современной музыки, о чем бурно разглагольствовал с присутствующим на презентации ударником-барабанщиком популярной в Австрии группы. Ударник из Вены находился в шоке оттого, что его загадочный собеседник все время насвистывал музыкальную тему, которую австриец сочинил накануне приезда в Россию и которая никому еще не была известна, кроме автора. В это время у микрофона держал оправдательную речь представитель венской фирмы, рисовавший в воображении публики привлекательную картину модернизации неудавшейся башни:

– Вполне вероятно, что авторы проекта допустили некоторые просчеты, – такое иногда случается, когда заранее определенные сроки строительства диктуют свои условия, – но из любого положения есть выход. Не так ли, господа? У меня нет сомнений в том, что можно исправить ошибки. К сожалению, я должен согласиться с господином, выступившим передо мной, эта конструкция по своему грандиозному объему действительно способствует некоторому смещению сложившегося исторического центра города, что противоречит нашему изначальному замыслу и богатым архитектурным традициям вашего прекрасного города, о которых так убедительно говорил господин… – Австриец обвел глазами фойе в поисках Тиллима. – Господин, только что здесь выступавший, как ваше имя?

В этот миг Авдотья Каталова, уже оценившая «крутость» отвергнутого друга, подскочила к микрофону и, смело глядя в глаза публике, во всеуслышание заявила:

– Вы не ошибетесь, если назовете его господином Папалексиевым.

Австриец подхватил:

– Господин Папалексиев, тут поступило предложение господина Стилобатова, который утверждает, что если башню сделать зеркальной, она будет менее приметна. Мы готовы облицевать здание зеркальными плитами в максимально короткие сроки. Каково ваше мнение на сей счет?

Нужно отметить, что Папалексиева в этот момент мало волновали насущные проблемы архитектуры – он был целиком поглощен созерцанием предмета своих высоких чувств. Когда знаками ему дали понять, что австриец хочет знать его мнение, Тиллим растерянно поглядел по сторонам, вопрошая:

– Насчет чего это он?

– Господин Папалексиев, выступая перед гостями и строителями, вы выразили мнение общественности с предложением демонтировать башню, и теперь мы…

– Какую башню? – удивился Тиллим.

Авдотья, внимательно следившая за течением диалогов и монологов у микрофона, вполголоса объяснила ему:

– Австрийцы предлагают сделать башню зеркальной и спрашивают, что ты на этот счет думаешь…

Тут Тиллим все же вспомнил о предмете своего выступления и, вновь продемонстрировав собственную непреклонность, категорично заявил:

– Ни за что! Только сносить! Разукрасить в конфетный фантик и в праздник города под общее ликование снести, срубить под корень! Я сочиню музыкальное сопровождение к этому торжественному акту. Я даже уже слышу тему, и она звучит исключительно в мажорной тональности.

Тут к Тиллиму сквозь окружающую толпу продрался его извечный недоброжелатель и недавний соперник. Это был не кто иной, как г-н Гладилов. Шефа рекламной редакции телевидения как подменили, улыбаясь во весь рот, он дружески похлопал Папалексиева по плечу и заговорил:

– Ты, брат, оказывается, борец за петербургские традиции? Похвально! Просто достойно восхищения! Мне твое выступление очень близко и дорого, как бывшему – впрочем, как знать? – коллеге. Я не ожидал, что ты так свободно владеешь немецким да еще специалист в архитектуре… Что ж ты от нас свои дарования скрывал? А может, ты и свой знак зодиака от меня скрыл из скромности?

– Вот-вот, это для вас важнее всего. Вам только досье по гороскопу на подчиненных собирать, – холодно произнес Папалексиев и добавил с металлом в голосе: – Руку с плеча уберите!

Гладилов, вспомнив, что сыграл не лучшую роль в жизни своего бывшего подчиненного, заискивающе предложил:

– Пойми, Тиллим, мне и самому жаль, что все так вышло… Уволил я тебя, конечно, сгоряча… А может, вернешься в родной коллектив?

Но теперь Папалексиев был уже ни от кого не зависим и почти знаменит, поэтому его ответ прозвучал как угроза:

– Я про тебя знаю все и, конечно, вернусь. У меня нет сомнений, что мы еще встретимся.

Насторожившиеся организаторы мероприятия, заметив недовольство в поведении главного сегодняшнего оппонента и сполна оценив его решительность в отстаивании убеждений, предложили обладателям пригласительных билетов перенести дискуссию за фуршетный стол в надежде утолить разногласия сытным угощением. Папалексиев с Каталовой, конечно же, оказались среди почетных гостей. Авдотья, гордая своим знакомством с Тиллимом, ухватив его под ручку, устремилась к компании московских коллег-телевизионщиков. Яркое выступление молодого знатока архитектуры привлекло внимание журналистов, и в надежде взять интервью они облепили его, словно рой пчел, готовых при возможности больно ужалить. Но Авдотья, знавшая толк в телевизионном деле, успокоила Тиллима, шепнув ему на ухо:

– Ты только мой. Им здесь не обломится. Я тебя никому не отдам!

Затем она объявила репортерам, исполняя привычную для нее роль секретарши и вживаясь в образ интимной подруги:

– Мой близкий друг, господин Папалексиев, отказывается давать интервью, но он готов рассмотреть ваши заявки в отдельном порядке… Он в прошлом наш бывший сотрудник, так что вам его не перехватить – не трудитесь!

* * *

Когда огорченные корреспонденты рассеялись в поисках своего случайного хлеба среди других, более сговорчивых персон, упивавшаяся безраздельной властью над перспективным Тиллимом Авдотья увлекла его от банкетного стола в полумрак бара за уединенный столик. Но скрыться от прессы им было, увы, не суждено: парочку вновь обнаружили вездесущие представители второй древнейшей профессии, которые, пользуясь коротким знакомством с Каталовой, составили свободные столики и, образовав единый длинный пиршественный стол, устремились навстречу веселью. Распивая горячительные напитки, они делились впечатлениями о сегодняшних событиях, иные, тут же раскрыв блокнот, писали статьи в вечерний информационный выпуск, но были среди них и романтики богемного вида, склонные со вкусом шалить, читать стихи и обсуждать всевозможные художественные изыски.

– А вам нравится Джойс? – спросил Тиллима томный молодой человек с мутным взглядом, прямым пробором и колечком в ухе – студент английского отделения филфака университета. При этом он осторожно дотронулся пальцем до руки Тиллима, как бы давая понять, что хочет вызвать его на задушевную беседу об элитарной литературе.

Папалексиеву этого прикосновения было вполне достаточно для того, чтобы достойно развить тему:

– Да, Джойс, конечно, величина. Странно было бы не восхищаться экзистенциальной бездной его «Улисса». Хотя мне ближе «Поминки по Финнегану», но, уж если быть предельно откровенным, я не вижу в литературе модернизма фигуры значительнее Пруста. Вот целый космос интимного человеческого бытия! Некоторые считают его творчество только иллюстрацией философии интуитивизма Бергсона, но я убежден, что такое понимание прустовской эпопеи слишком узко, и упиваюсь в ней каждой строчкой, каждым предложением. Но имейте в виду – Пруста следует читать только в академическом переводе Франковского. Там такой язык, такая поэзия! Вы, конечно, помните неповторимый пассаж из «Любви Свана» о чувстве к женщине, для зарождения которого, как пишет Пруст, «нужно только, чтобы наш вкус к ней стал исключительным»?

Студент-филолог, который за годы учебы в университете приобрел убеждение, что его ничем уже не удивишь, на сей раз был озадачен. Глядя на своего собеседника, он размышлял: «Ничего себе индивидуум! Ну то, что имеет представление о Джойсе и любит Пруста, – это еще куда ни шло: не всем же балдеть от романов о Тарзане! Но ведь он дословно процитировал мои любимые строки! После таких откровений поневоле в телепатию поверишь». И, почтительно раскланявшись, не находя слов, интеллектуал удалился к стойке бара, надеясь наедине с двойным виски разобраться в феномене человеческого общения, которое порой преподносит такие вот шарады.

Познания Папалексиева в области литературы вызвали восхищение всех тех, кто оказался невольным слушателем его мини-эссе о Прусте, Авдотья же была совершенно изумлена безграничными дарованиями своего поклонника и, устремив на него взгляд, полный обожания, залепетала: