Текст книги "Медвежий вал"

Автор книги: Владимир Клипель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 29 страниц)

 Глава девятая

По дороге к передовой, обдавая обочины дымом и пылью, мчались доверху нагруженные машины. Они везли снаряды и мины, теплое обмундирование и продукты, снаряжение и горючее – все, что составляет предметы боевого потребления в обороне и наступлении. И ни одна из них даже не замедлила хода, сколько бы ни сигналил Крутов.

Прав был регулировщик на контрольно-пропускном пункте, советуя ожидать на месте, пока не найдется менее заполненный грузом автомобиль. Но разве можно было послушаться, когда каждая минута ожидания казалась вечностью.

«В полк, в полк, в полк!» – радостно напевая, Крутов быстро шагал вперед. Вещей у него не было: сухой паек, полученный в госпитале на одни сутки, разместился в полевой сумке и по карманам шинели. Несколько километров он проскочил, сам не заметив как, но потом почувствовал усталость.

«Эге, ноги отвыкли ходить, – сказал он себе. – Придется подкрепиться!»

Присмотрев удобное местечко за кюветом дороги, он уселся на небольшой валун и достал свой паек.

По сторонам не было ничего примечательного: унылые, заросшие бурьяном поля, поникшие жухлые травы и кое-где небольшие голые рощицы. Может быть, при ярком солнечном свете природа еще и блеснула бы своей осенней красой, но сейчас, в тумане, все казалось однообразно серым и скучным, сырость охватывала лицо, руки, постепенно забиралась под шинель.

Крутов поежился. На какой-то момент его внимание привлекла одинокая ворона, летевшая лениво взмахивая крыльями, над полем Крутов не любил этих птиц. Он не верил в приметы, но ворона всегда вызывала у него представление о чем-то тоскливом, сыром, мрачном. «Разве стукнуть от нечего делать? – вдруг пришла в голову озорная мысль – Я и стрелять-то, наверное, разучился!» Оставив сухари, он привычным движением потянулся к кобуре, нащупал холодную рукоятку пистолета и, не глядя, взвел курок. «Не попаду, наверное. Так только, напугаю...»

Он медленно поднял руку, взял упреждение и плавно нажал на спусковой крючок. Ворона комком упала на землю.

– Зачем же вы птичку убили? – вдруг совсем рядом раздался женский голос.

Крутов резко обернулся. Покачивая головой, на него с укором смотрел сержант в шапке-ушанке с большой красной звездочкой.

«Девчонка, – мелькнуло в голове Крутова. – Откуда она взялась?» Светлый чуб выбивался из-под шапки и свисал на лоб девушки-сержанта. Аккуратно пригнанная шинель ладно охватывала ее фигуру. Вот только кирзовые сапоги были не по ней, с короткими и широкими голенищами. Захваченный на мальчишеском поступке, Крутов покраснел. И дело было не только в этом глупом выстреле. Он всегда чувствовал себя неловко в женском обществе. Почему, он и сам объяснить не мог, но замолкал и становился не самим собой.

Однажды, в смоленских болотах, в бою под Свитами, ему пришлось увидеть медицинскую сестру – молодую интересную девушку в ватнике и сапожках, с сумкой через плечо. Несмотря на артиллерийский обстрел, она с завидным спокойствием ходила по болоту, перевязывала раненых и вела себя так, словно была застрахована от смерти.

Когда очередной снаряд со свистом ухнулся в болото и взметнул фонтан мокрой земли рядом с Крутовым, он инстинктивно ткнулся головой в кочки. Медсестра направилась было к нему, но, убедившись, что он не ранен, отвернулась и пошла вдоль цепи залегших бойцов. Ему тогда даже стыдно стало своего малодушия.

Вечером, выйдя из боя, Крутов увидел ее еще раз. Она стояла возле дерева и старалась травой оттереть грязь со своих сапожек.

Если бы она обернулась к нему, если бы заговорила с ним о чем-нибудь... Но она устало терла свои сапожки и ни на кого не обращала внимания.

Это была храбрая и славная девушка, но у него не хватило духу ни заговорить с ней, ни завязать знакомство. Он просто постоял около и скрылся.

Он не склонен был к коротким увлечениям, не хотел преступать законы верности. Ведь на его небосклоне тогда сияла звезда – Иринка... «А теперь?..»

Все это пронеслось в голове Крутова в одно мгновенье, и, вероятно, он выглядел немного обалдевшим, так как девушка-сержант рассмеялась и спросила:

– Я вас напугала?

В ее глазах прыгал любопытный бесенок, как когда-то, в день первого знакомства, в глазах его Иринки.

– Вам жалко ворону? Почему же вы не сказали этого минутой раньше? – вопросом на вопрос ответил Крутов, чувствуя, как к нему возвращается то хорошее настроение, с каким он покинул госпиталь.

– А я думала, вы промахнетесь! – призналась она.

– Какое единство мыслей! Представьте, я тоже так думал. Вот даже сухари не дожевал... Может, хотите? – Он великодушно вытянул из кармана шинели аппетитно подрумянившуюся горбушку.

– Спасибо... У меня есть свой паек, сама могу вас угостить.

– Вот и чудесно, а я боялся, что мне своего не хватит, – пошутил Крутов. Ему не хотелось, чтобы она ушла, и он всеми силами старался продлить разговор. – Уж очень вы неожиданно подошли. Как это я не заметил вас раньше? – говорил он, помогая девушке снять вещевой мешок.

– Вы были так увлечены вороной, – рассмеялась она, – что могли не заметить колонну машин, а не только меня! – Разговаривая, она достала банку консервов, хлеб и еще что-то, завернутое в бумагу.

– Раскройте! – сказала она, подавая ему консервы.

– Вы говорите мне так, словно наперед знаете, что у меня есть нож.

– Раз человек метко стреляет...

– А человека зовут Павлом, – вставил Крутов.

Она метнула на него любопытный взгляд и, чуть усмехнувшись, продолжала:

– Значит, он любит оружие, а если так, он обязан иметь при себе нож.

– Смотрите, какая убийственная логика!

Крутов сдвинул ее и свой паек в одно место.

– Давайте дружно навалимся и съедим все. Хорошо?

– Ладно, – просто, без церемоний согласилась девушка.

Вскоре пустая банка полетела в кювет. После нескоро съеденного обеда обоим захотелось пить.

– Собирайтесь, – сказал Крутов, – где-нибудь найдем чистый ручеек.

Девушка быстро переложила поплотней содержимое своего мешка, и Крутов с удивлением увидел все ее небогатое имущество, шелковое платье, туфельки, кусок стальной отполированной пластинки, служившей зеркалом (из танка, – догадался Крутов), полотенце, сапожную щетку, сверток бумаг и другую мелочь. Ни у одного бойца такого не увидишь.

– Платье для танцев?

– Нет, – вздохнула девушка и ласково погладила шелковую текучую ткань. – Для памяти. Это мое самое любимое платье. В нем я танцевала в день окончания школы, в нем я буду танцевать в День Победы.

– Хорошо, кто дождется этого дня, – задумчиво сказал Крутов В этот миг перед ним так ясно встала судьба его Иринки «Тоже мечтала, думала, ждала...»

– Ничего, довоюемся, – решительно заявила девушка и, поднявшись, забросила мешок за плечи. – Идемте, что ли. А то и часть свою не найдешь!

Дорогой завязался непринужденный разговор, и они не заметили, как прошли несколько километров. Машины обгоняли их, обдавали запахом перегоревшего бензина, а они шли да шли, лишь чуть-чуть принимая вправо. Девушка охотно рассказывала о себе, о школе, парке, театрах, улицах родного Свердловска, загородных прогулках. Крутов легко представлял все это в своем воображении. Он сам прожил несколько лет в Свердловске и очень любил этот город.

Ее дорога в жизни была ясна и по-солдатски сурова, как и у многих девушек в годы войны. Сразу после окончания школы Лена Лукашева пошла учиться на краткосрочные курсы медицинских сестер. Летом сорок второго года она была уже на фронте. Некоторое время служила в санитарной роте, присматривалась к новой для нее фронтовой жизни, оценивала свои силы. Потом попросила назначения в разведывательный взвод – там нужен был санинструктор. Если бы раньше ей кто сказал, что она способна вынести из боя раненого мужчину, она бы не поверила. Оказалось – способна!

Жизнь разведчиков полна опасностей, и редко кому удается долгое время оставаться невредимым. Лена тоже не миновала этой участи и уже покидала из-за ранения полк...

– А сейчас откуда? – спросил Крутов.

– Мы идем с вами одной дорогой, – ответила она.

– Ранена во второй раз? – удивился он.

Лена кивнула головой. Крутов недоверчиво посмотрел на нее, и она перехватила этот взгляд.

– Не верите?

– Верю, что вы санинструктор, потому что у вас на погонах змея, но... насчет разведки сомневаюсь. Как-то вам не по комплекции такая профессия, – откровенно признался он.

Тогда она молча расстегнула шинель. На груди блестели ярко начищенная медаль «За отвагу» и орден Красного Знамени. На правой стороне уже были пришиты две красные ленточки. Крутов знал им цену. Можно не верить словам, но нельзя сомневаться в этих ленточках – отметках ранений.

– Простите, я не хотел вас обидеть, – проговорил Крутов. «Вот так девушка», – с удивлением подумал он.

– А вы? – спросила она. – Что же вы не расскажете о себе?

– Я-то не очень удачлив, – ответил он. – Вероятно, и в госпиталь попал по глупости. Ждал штрафной роты, но, кажется, обойдется...

Он откровенно рассказал ей обо всем. Лена слушала его с явным сочувствием.

– Вам бы следовало поработать в санитарной роте, – сделала она неожиданный для него вывод.

– Что вы! Я боюсь крови... – признался Крутов.

– Вот и хорошо. Наслушались бы криков, стонов, нанюхались бы крови до тошноты, так больше берегли бы и себя и людей.

Идти им было по пути. Она шла в часть, стоявшую неподалеку от рощи, где находился полк Чернякова. Свернув с большака на проселочную дорогу, они пошли через поле. Когда проходили ухабистым местом, Крутов взял ее под руку:

– Разрешите?

Взглянув внимательно, она задержала на нем пытливый серьезный взгляд.

– Вам, – она помедлила с ответом, не сводя с него глаз, – разрешаю.

Он крепче прижал ее руку к себе и, испытывая неизъяснимое волнениие от ее близости, чуть склонившись к ней, спросил:

– Значит, только мне такая милость?

– Только вам!

– Почему? – стараясь заглянуть в ее лицо, продолжал допытываться он.

– Так... – пряча глаза и зябко поеживаясь, неопределенно ответила она. – Пойдемте быстрей, мне холодно.

Вскоре им пришло время идти разными дорогами. Они остановились, помолчали. Сказать хотелось многое, а времени было только-только попрощаться, и они стояли молча. Он держал ее маленькие пальчики в своих больших руках, грел их, даже сжимал их очень крепко, и она не отнимала рук, хотя порой, наверное, ей бывало больно.

– Вы же поломаете мне руки, – смеясь, говорила она. – Кому нужна будет калека?

– Мне!

– Это вы только сейчас так говорите!

Шутливое выражение сбежало с его лица.

– Скажите, я могу рассчитывать на откровенность? – спросил он, понимая, что молчанием и шутками ему не закрепить этого знакомства.

– Я и так с вами откровенна, как ни с кем!

– Может быть, это покажется вам смешным... но... но вы... свободны?

– Я не понимаю вас, – она потупилась, ковырнула носком сапога землю.

– Ну, как это объяснить... Вы любите кого-нибудь?

– Зачем это вам?

– Странный вопрос! – Он пожал плечами. – Стал бы я спрашивать, если бы это не было для меня так важно.

– Нет, – покачала она головой. – Я любила, но это было давно – в школе...

– А вы могли бы когда-нибудь... полюбить такого, как я?

– Я вам пока ничего не скажу, – ответила она, стараясь высвободить свои пальцы. – С этим не шутят!

– Разве я шучу! – Крутов вздохнул и отпустил ее руки. Раскрыв полевую сумку, он достал блокнот и записал ее адрес – номер полевой почты.

– Я могу ждать ответа?

– Да, – тихо произнесла она.

– И вы ответите на мой вопрос?

– Со временем, может быть...

Поправив на плечах вещевой мешок, она подала ему руку:

– Счастливого пути вам!

– До свиданья! – ответил он крепким пожатием. – Берегите себя, не рискуйте зря.

– И вы тоже, ладно? Обещайте мне! – Лена смотрела на него ясными и немного грустными глазами. – Хороших людей гибнет так много...

Крутов долго смотрел ей вслед, потом пошел своей дорогой, все время оборачиваясь в ее сторону. Раза два и она оглянулась и даже помахала ему рукой. Но вот она скрылась за пригорком, и сразу вокруг помрачнело, даже туман словно еще более сгустился и стал тяжелее. Дорожка, вильнув, спряталась во мгле, но Крутов знал – недалеко роща, землянки и жаркий огонек в камельке. И он прибавил шагу.

Подразделений полка в роще уже не было, они ушли на исходное положение. Переночевав в землянке тыловиков, Крутов чуть свет пошел на передовую отыскивать свой полк. В штаб он пришел, когда грянула артиллерийская подготовка. Тут было не до разговоров, и начальник штаба приказал ему идти на наблюдательный пункт к Чернякову.

– Ну что ж, располагайся! – сказал полковник Крутову, словно тот вовсе и не отлучался из полка.

Располагайся! В этом слове – большой смысл. Это значит – садись к телефонам и узнавай обстановку, проверяй, на месте ли командиры батальонов, будь начеку. Все это Крутову знакомо, близко и не потребовало ни расспросов, ни разъяснений. Бой ушел куда-то вперед, и сейчас важнее слушать, чем наблюдать, тем более в такую погоду.

Черняков, нахмурившись, не отнимал трубки от уха. Хотя его полк во втором эшелоне, но он имел возможность слышать все, о чем докладывали генералу другие командиры полков, так как находился на одной с ними линии связи.

Дыбачевский не стеснялся в выражениях, видимо нервничал:

– Вот сволочь, как кроет! Прямо по своим траншеям. Что он их, заранее пристрелял, что ли? – говорил он то ли сам с собой, то ли с офицерами, находившимися с ним рядом. И вдруг четко, громко, в трубку: – Коротухин! Коротухин, ты что там делаешь? Как у тебя? Доложи!..

– Заняли первую траншею. Продвигаемся...

– Ты уже который раз говоришь мне об этом, а сам ни с места. Какого черта целый час топчетесь в этой траншее?

– Огонь мешает, – глухо и уныло ответил Коротухин. – Пулеметы режут, и не видно откуда...

– Так давите их своей артиллерией! – закричал генерал. – Затвердил, как дятел: «Огонь, огонь!..» Вперед, я говорю. Вперед!

К полудню части сообщили, что ими заняты деревни Зоолище и Шарики, находившиеся за второй линией траншей. Потом последовали частые телефонные подстегивания:

– Продвигайтесь, продвигайтесь! Выкатывайте орудия на прямую наводку, и вперед! – охрипшим, усталым голосом приказывал Дыбачевский.

– Противник оказывает сильное сопротивление...

– У вас же артиллерия! – повышал голос генерал. – Что-о... я за вас должен командовать? Подымайте людей, и вперед!

Из донесений было ясно, что продвижению мешают огневые точки противника, но где они и сколько их? Окутавший землю туман скрывал вражеские позиции. Черняков почувствовал, что сейчас придет пора действовать его полку, и не ошибся.

– Давай, включайся! – сердито сказал ему по телефону Дыбачевский, словно это Черняков был виновен в том, что из генеральского блиндажа не видно поля боя. – Действуй, как договорились!

Это значило – двумя батальонами закрепить за собой Зоолище и Шарики, оглядеться и развивать наступление, втиснувшись на стыке между двумя полками.

Черняков взялся за другой телефон, чтобы передать приказ. Когда на дороге показалась колонна, бойцов еремеевского батальона, он подозвал Крутова:

– Проследи!

Крутов побежал к батальону, который поротно подходил к бывшей нейтральной полосе.

– А, пропавшая душа! – крепко пожимая ему руку, воскликнул Еремеев. – Вернулся-таки! Говорил, иди на роту, вот ничего бы и не случилось.

– Ничего, живы будем – не помрем. Потерплю и без роты!

Нейтральная полоса, где еще только вчера надо было пригибаться при вспышке ракеты, ползти, когда вражеский пулеметчик сыпал в темноту трассирующими пулями, изменила свое лицо. Повсюду танки и орудия проложили следы – широкие незастывшие полосы, черневшие среди жухлых трав. Не все танки прорвались через эту полоску земли. Были обгоревшие, разнесенные взрывом на куски, были завалившиеся в. воронки и ждавшие, когда их оттуда вытянут, были подорвавшиеся на минах. Под одним из таких нашел приют передовой санитарный пункт. Раненые, выделяясь свежими белыми повязками, жались к броне, ожидая отправки в санитарный батальон дивизии. У дороги кучками лежало снесенное трофейными командами немецкое и свое оружие, лопатки, коробки с пулеметными лентами.

Крутов рассмотрел сквозь туманную дымку незахороненные и сливавшиеся с землей своими серыми шинелями трупы. Сердце екнуло: «Вот, не дошли...» Радостное настроение оттого, что передний край все же прорван и наступление идет, чуточку померкло. К смерти никогда не привыкнешь.

Вся траншея противника была разворочена разрывами снарядов, но ходы сообщения и блиндажи на обратном скате высоты остались целыми. По траншее сновали с делом и без дела бойцы.

Незнакомый Крутову старший лейтенант стоял возле пулемета в широком вместительном окопе. По его указаниям пулеметчик нацеливался куда-то в туман и нажимал гашетку. В ответ из серой мглы, взвизгивая, тоже летели пули, чиркали по брустверу окопа, и тогда, поругиваясь беззлобно, все, кто находился поблизости, на некоторое время приседали в окопе.

– Не знаете, наши далеко ушли?

– По-моему, не дальше, чем я! – ответил Крутову офицер.

– Вы из первого эшелона? А что же сидите, не наступаете?

– Туман. Не видно куда. Сами видите, как он жарит, а откуда – не разберешь. Сначала хоть артиллерия работала как следует, а сейчас перестала.

– Заставьте!

– Говорят, два «бэ-ка» уже израсходовали, больше нельзя. Да и куда палить? Белый свет велик!

Чтобы наступать, надо было прежде всего избавиться от толчеи в окопах. Полк Коротухина лишь к вечеру потеснился вправо, давая самостоятельную полосу для наступления полку Чернякова.

С темнотой усилился артиллерийский огонь противника. Откуда-то из Бояры – деревни, находившейся далеко во вражеском тылу, била батарея тяжелых орудий. Методический, размеренный до минут огонь угнетающе действовал на нервы.

Крутов сидел рядом с Еремеевым в окопе.

– Долго еще будем так ждать?

– Ты же сам видишь, – нехотя отвечал Еремеев, – неизвестно, где противник, сколько. Послал разведку, а пока... – Нарастающий вой снаряда прервал разговор. Оба, втиснув головы в плечи, прижались к земле. Всколыхнув воздух, грохнулся тяжелый снаряд. Следом еще два. По окопу, как сквозняком, пронесло запахом взрывчатки. Забарабанила вскинутая взрывами земля, провизжали осколки.

– Сволочь... – отплевываясь от пыли, проговорил Еремеев. – Смотри, как пристрелялся... Батареей...

– Ну, так как, двигаем? – взялся за свое Крутов.

– Вывести людей под пулеметы не хитро...

После целого дня напряжения трудно заставить бойца оторваться от траншеи. Все тело, каждая жилка требуют отдыха хотя бы и в окопе, пусть даже и под огнем. Крутов это понимал, но он здесь для того, чтобы приказ командира полка выполнялся.

– Выведем людей вперед, противник сам покажет себя...

– Отстань. Сам знаю, что делать! – сердито ответил Еремеев.

– Хотите отсидеться? – вспылил Крутов. – Разведка так же где-нибудь боками траншею отирает, а вы? Приказ обязаны выполнять или нет?

– Видишь, соседи молчат, а мы что?.. Ночь!

Первый раз за долгую службу в полку ссорился Крутов с человеком. Он понял: комбаты чувствуют общее затишье и думают просидеть ночь спокойно. Оправдаться потом легко: не мы одни сидели – все. Рывком выбросившись из окопа, Крутов помчался к командиру полка.

– Прикипели комбаты к траншее, никак их не сдвинешь, – доложил он Чернякову. – Правда – ночь, не знаем, где противник, не видим его, но и он нас не видит. Значит, можно просочиться, незаметно напасть. Самое время для наступления, пока противник не пришел в себя, днем будет хуже...

– Ты прав, – что-то обдумывая, сказал Черняков и вызвал к телефону Еремеева.

– Что ж это вы? Я на вас надеялся...

Еремеев что-то говорил в оправдание.

– Хорошо, подождите! – Отложив одну трубку, Черняков взялся за другую. Ему ответил начальник оперативного отделения дивизии, майор.

– Разбудите генерала, я с ним посоветуюсь, – попросил его Черняков.

– Только лег, не велел будить, – сказал майор. – О чем там советоваться? Наступайте. Задача прежняя, и ее никто не отменял.

– Другие-то молчат, – возразил Черняков.

– Что вам на других смотреть, – как можно убедительнее сказал майор. – Спросится-то с каждого порознь. Вы начинайте, а я и других подшевелю!

Черняков стал разговаривать с комбатами, а Крутов снова пошел в батальон Еремеева. Комбат к этому времени перешел из траншеи в немецкий блиндаж. Горела окопная свечка в картонной плошке. Над плошкой у стола сидел телефонист и, с трудом осиливая дремоту, глухим голосом говорил:

– Цветок, Цветок, я – Пальма! Поверка.

Было душно. Бойцы вповалку спали на двухъярусных нарах, кто как сумел примоститься.

– Комбат, – громко позвал Крутов, – приказано поднимать людей!

В блиндаже завозились, на нарах стали приподниматься головы, кто-то спросонок выругался.

Вместе с холодным воздухом в блиндаж шумно ворвался Малышко с разведчиками. Они привели пленного. Молодой белобрысый немец в пенсне и натянутой на уши пилотке испуганно озирался по сторонам.

– Противника близко нет, – рассказывал Малышко, – мы с километр прошли – никого! Потом вдруг слева пулемет. Подобрались, нагрянули, двух уложили, а этого субчика прихватили... Давай, товарищ майор, двигай свое войско! – весело закончил он, довольный собой, своими разведчиками и тем, что им удалось так просто захватить «языка».

Поманив за собой Крутова в угол, он зашептал:

– Ты знаешь, что говорит этот Альберт? Они ждали нашего наступления. Вот, сволочи, подслушали... У них тут была целая команда со специальными аппаратами, а наши в открытую по телефонам шпарили. Правда, поздно, говорит, узнали. Только и успели кое-где пехоту из-под удара выдернуть. Вообще-то ку-у-льтурный тип, какой-то там университет кончил!.. Хочешь, поговори с ним, он по-русски немного кумекает...

Пленный снял пилотку и осторожно пригладил прилизанные волосы. Он старался держаться поближе к Малышко и, увидев у него в руках портсигар, попросил закурить. Пальцы его дрожали.

– Ну его к дьяволу, времени нет, – отмахнулся Крутов. – Сейчас пойдем, тут не до него... Веди его побыстрей к Чернякову, может, он еще что путное знает...

Батальон начал наступать, и комбат прошел мимо Крутова вместе со своими связистами. Наступали осторожно, ощупью. Развернув роты в боевой порядок, Еремеев двигался вместе с ними. На случайные выстрелы бойцы не отвечали. Крутов держался рядом с комбатом, но на душе было неприятно, когда пули летели откуда-то сбоку, чуть ли не сзади. Правда, с правого фланга их прикрывал батальон Усанина, но чем черт не шутит?.. Вдруг засада!

Неожиданно впереди взвилась ракета. Она еще не долетела до земли, как ударила пулеметная очередь. Кто-то вскрикнул от боли, кто-то заорал: «Ложись!»

По кювету дороги, пригибаясь, бежал боец, спрашивая на ходу комбата.

– В чем дело? – откликнулся Еремеев.

– Товарищ майор... Докладывает боец Бабенко. Там пулемет. Командир роты спрашивает, что делать.

– Что? Вас учить? – крикнул Еремеев, в негодовании поднимаясь в кювете во весь рост. – Забыли?

– Что вы, товарищ майор, – оторопел боец, сроду не видевший комбата в таком гневе. – Да мы сами, мы только спросить...

Но Еремеев, не слушая его, уже бежал по кювету к командиру роты. «Э, – подумал Крутов, – правду говорят, в тихом-то омуте чертей вдвое!» Вскочив, он помчался следом. Еремеев насел на командира роты:

– Забыли? Забыли, чему учил вас полмесяца? Пулемет! – злобно передразнил он, даже не пригнувшись, когда трассирующие пули, свистнув над головой, унеслись вдаль. – Встать, когда старший командир стоит! – снова заорал он на ротного. – Действуйте, а не разводите руками!

– Кудря! Подавить пулемет! – приказал командир роты.

– Разрешите и мне? – обратился Бабенко.

– Давай! Быстрей...

Из темноты донеслась тихая команда: «Тачкой вперед. Пошел, ребятки!» Прошуршала по мерзлой земле плащ-палатка.

Вражеский пулемет, было замолчавший, снова сыпанул пулями. В ответ гулко ударил станковый пулемет Кудри.

– Наш перекукует немецкого, – сказал боец, лежавший рядом с Крутовым. – Кудря на эти дела мастак. Он «барыню» на своем пулемете выстукивает...

«Максим» замолчал. Молчал и вражеский пулеметчик. Рванув тишину, грохнула противотанковая граната.

– Ну, что, долго они там будут копаться? – подал голос Еремеев.

Послышались шаги торопливо идущих людей. Бабенко, бросив к ногам немецкий пулемет, сказал:

– Вот, трофей. Ваше приказание исполнили.

Этой ночью еще не раз вспыхивала перестрелка, но батальон упорно продвигался вперед, пока не вышел к тому месту, которое указал на карте Черняков.

Еремеев обосновался прямо на дороге, в глубокой воронке, вырытой реактивным снарядом. На Крутова он сердился и избегал разговора. Полковые связисты, тянувшие линию за батальоном, собрались в обратный путь. Крутов присоединился к ним. Вдоль дороги отдельными группами бойцы долбили землю. Это Усанин прикрывал Еремеева от возможной контратаки во фланг.

Черняков перешел в тот самый блиндаж, который оставил Еремеев. Было шумно. Связисты перекликались со своими промежуточными контрольными постами, громко разговаривали офицеры. Коротко доложив обстановку в батальоне, Крутов присел в самом углу блиндажа.

Усталость брала свое. Постепенно он потерял нить разговоров, задремал. Он еще помнил, как ушел из блиндажа Кожевников «подтолкнуть тылы», как спрашивал по телефону Черняков Усанина про его успехи, но это уже урывками. Помнил, была мысль, как бы его не послали опять куда, и на этом все обрывалось. Крутов уснул, будто канул в воду.