Текст книги "Медвежий вал"

Автор книги: Владимир Клипель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 29 страниц)

Гитлеровцев в контратаку шло много, но ему казалось, что идут они с оглядкой, без уверенности в том, что прорвутся. Медведев был прав, когда говорил, что пехота от него не уйдет. Заградительным огнем дивизиона гитлеровцы были сразу прижаты к земле.

Первая контратака была отбита, и Крутов взялся за телефон.

– Товарищ полковник, – сказал он громко, – мое хозяйство отразило первую контратаку... Поздравляете? Спасибо! – Внезапно, зажав трубку рукой, он обратился к Медведеву: – Послушай, сколько мы уничтожили врагов, как думаешь? Полковник спрашивает!

Медведев пожал плечами:

– Скажи, что бьем не считая!

Этот ответ Крутов передавать не стал, а сознался, что допустил промашку и забыл об этом. Раньше он сам обращался к комбатам с точно таким же вопросом, но только теперь почувствовал такие сведения пустой, никчемной, никому не нужной формальностью...

– Куда там, какая поспешность, – проворчал Медведев. – Еще свои ребра не пересчитали, целы или нет, а уж подавай – сколько противника!

– Требуют... Учет, – пробормотал Крутов.

– Вот пленного захватим, он сам скажет, сколько они потеряли. Это уж более верные данные, чем от нашего брата.

– Совет хорош! – сказал Крутов. – Только попробуй когда-нибудь сходить за «языком», тогда узнаешь, почем фунт гребешков...

Медведев странно усмехнулся:

– Думаешь, не ходил? Никому еще не рассказывал, тебе первому. В сорок втором стояли мы в обороне под городом Белым, и наша разведка долго не могла взять пленного. Командир дивизии и вздумал пообещать отпуск тому, кто притащит «языка». А был я в то время начальником разведки дивизиона. «Э, – думаю, – не боги горшки обжигают. Что там пехота, то ли дело мы – артиллеристы!..» Высмотрел я в стереотрубу отдельно стоящий блиндаж в боевом охранении противника, собрал группу охотников и ночью решил действовать. Главное, меня местность тогда здорово подвела, очень уж она в стереотрубу ровной казалась, без всяких там препятствий...

Разговор был прерван свистом снаряда. Крутов насторожился, но потом успокоился: «Далеко».

– Так вот, – продолжал Медведев, – проштудировал я в уставе раздел о ночном поиске, и ночью, вооруженные до зубов, вышли мы на передний край...

– Ложись! – крикнул боец в соседней ячейке, и тотчас вблизи окопов загрохотали взрывы. На этот раз был не одиночный орудийный выстрел, а сразу залп батареи.

– Какого черта он расходится? – забеспокоился Крутов и хотел было встать посмотреть, но Медведев дернул его за гимнастерку назад.

– Сиди, слушай дальше... Выпили мы для храбрости наркомовскую норму и поползли. Черт те откуда, на совершенно ровной местности, оказались овраги. Спустились в один, другой. По моим подсчетам, уже вот-вот должны быть окопы противника, а их все нет, и, как на грех, ни одного выстрела. Посылаю трех бойцов в разведку. Они возвратились и говорят: «Боевое охранение рядом!» Ну, коли так, атаковать его! Рассыпались мы в цепь, гранаты в руки и поползли. Впереди висели две-три колючки на жиденьких столбиках, мы не посчитали их за препятствие и бросились вперед, чтобы захватить противника врасплох. Тут по нам хлестнули из пулемета, но, к счастью, никого не задели, и тогда, для бодрости, я закричал: «За Родину! Ура!..»

– К нам! Ложись! – опять закричали в окопе. Дымом и осколками пронесло по траншее. Крутов уткнулся носом в пропотевшую гимнастерку Медведева. Гитлеровцы опять били по всей обороне.

– Налет, – отплевываясь от песка, попавшего в рот, сказал Крутов. – Надо подниматься!

Медведев, стряхнув с себя землю, поднялся и стал крутить винты стереотрубы.

– Зашевелились. Жди новую контратаку, да еще с самоходками. Скомандую своей батарее, чтобы приготовилась бить прямой наводкой...

Крутов стал звонить в роты, но там и без него увидели опасность еще раньше. Он счел нужным приказать:

– Предупредите пулеметчиков, чтобы не торопились. Побольше выдержки. Отсекайте пехоту, а самоходки без нее не страшны. Подпускайте их к окопам на бросок гранаты. С ними бороться легче, когда они рядом, – у них сектор обзора такой, что перед собой не видят... Слепы...

Командиры рот были на одной линии связи, кто-то на последние слова Крутова процитировал:

 
То-то слеп: лежишь в канаве,
А на сердце маята;
Вдруг как сослепу задавит, —
Ведь не видит ни черта...
 

Офицеры рассмеялись: очень уж к месту они пришлись!

– Теркин прав, – стараясь остаться серьезным, сказал Крутов. – А вам, чтобы не страдать маятой, советую припасти побольше гранат да поживей!

Крутову казалось: что-то он еще не предусмотрел. Беспокойные мысли лезли в голову. Чем все это кончится? Удастся ли выйти из этого сражения живым? Но почему это он опасается, а Медведеву все нипочем? Или это трусость?

Он украдкой взглянул на капитана. Тот, нахмурив брови, грыз мундштук трубки, перебрасывая ее с одной стороны рта на другую. Все люди смертны, все боятся, понял Крутов, но надо уметь за беспокойством о своей жизни не терять чувства ответственности за исполняемое дело. Лучше в такое время поменьше думать о себе. Ему показалось, что всю историю с поиском «языка» Медведев рассказывал не потому, что она интересна, а чтобы отвлечь его и себя от ненужных мыслей.

– Ну и захватил ты тогда пленного? – спросил Крутов, чувствуя, как необходим для них сейчас разговор.

– Черта с два! – напрягая голос, ответил Медведев. – На своих напали! Спасибо, что там лейтенант умница был, как услышал, что орем: «За Родину!», и давай нам кричать: «Куда? По своим!» Не будь его, наделали бы делов... До немцев мы еще метров четыреста не доползли. В стереотрубу одно расстояние, а своим животом мерить – другое... Много шуму было, – вздохнул он, – вовек не забыть...

Заметив что-то новое, он скомандовал телефонисту:

– Первая батарея!..

Тяжело дыша, к Крутову подошел незнакомый казах-сержант с артиллерийскими погонами и молча козырнул, ожидая, когда к нему обратятся с вопросом. Из-за его плеча выглянул Бушанов и сказал:

– Земляк мой, из «катюши» стреляет, – батыр! Его машина в кювет попала, от своих отстал, а не знает, где их теперь догонять.

Крутов объяснил ему, по какой дороге догонять своих, если они направились к Западной Двине.

– Уезжай быстрей, здесь передавая. Видишь, немец подходит!

– Мы не боимся передовой, – гордо ответил сержант, – и немцев тоже. Мы их бьем!

– Может, поможешь? – вдруг лукаво спросил Крутов, которому пришла мысль использовать огонь «катюши» для отражения назревающей контратаки.

Сержант задумался, что-то прикинул в уме.

– Нет, не могу, – сказал он. – Машина моя рядом стоит, а немец близко, можно по своим попасть. Нельзя так стрелять.

– Зачем же по своим? Выезжай прямо к окопам и прямой наводкой... Долго ли там!

– Мы так не стреляем – заявил сержант, удивляясь неосведомленности капитана относительно возможностей гвардейского миномета.

– Тогда уезжай! По твоему наставлению не предусмотрено, чтобы ты находился на переднем крае. Твой земляк Бушанов будет через несколько минут отбиваться от врага врукопашную, ему все можно, а тебе нельзя. Или ваши батыры оставляют земляков в беде?

Глаза сержанта блеснули злым обидным огнем, он круто повернулся на каблуках и, ничего не сказав, убежал. Видно, его задели эти слова за живое, но не может же он спорить со старшим...

Батальон вступил в бой. Заградительный огонь своей артиллерии придвинулся к окопам настолько, что порой трудно было распознать, где падают свои снаряды, где чужие.

Уже мелькали среди дыма гитлеровцы в темных мундирах, и можно было различить их лица и зажатое в руках оружие. Уже Медведев, отчаянно выкрикивавший команды своим батареям, сделал последний перенос, после которого можно было вести огонь только на себя. Уже связисты подготовили гранаты для боя, разложив их под руками, когда шум, непохожий ни на что, заставил всех прильнуть к земле.

Это был даже не шум, а что-то воющее, свистящее, идущее сзади через окопы вместе с волною горячего воздуха.

– Какая нелегкая их сюда занесла! – возмутился Медведев.

Неслышно поднявшись по косогору, почти к самым окопам подъехала «катюша». С направляющей рамы одна за другой скользили мины – длинные, с хвостовым оперением снаряды. Языки пламени, как молнии, резали воздух, клубы белого дыма со свистом вздымались кверху.

Крутов сразу все понял и, уже не оглядываясь, стал следить за результатом не виданной им еще стрельбы прямой наводкой из такого оружия. Последняя мина пошла кувырком, страшно воя, ударилась об землю, подскочила и разорвалась в воздухе. Когда Крутов оглянулся, машина уже удалялась к кустарникам.

– Что это у тебя делается? – тотчас же запросил Черняков.

– Бушанову земляк помог, – доложил Крутов. – В порядке взаимной выручки. Гвардеец-минометчик случайно оказался вблизи и помог. А фамилии не знаю, не спросил!

Залп «катюши» сыграл свою роль, прижал врагов к земле, но ненадолго. Крутов следил за действиями своего батальона. Сколько возможно, он помогал ротам огнем полковой батареи, целиком включившейся в работу на его батальон. Зайков торжествовал: вся батарея выполняла его команды. Медведев тоже наносил решительные короткие удары: орудия его гаубичного дивизиона не знали передышки.

Но гитлеровцы упорно наседали, и батальон таял. Меньше стало пулеметов, разбиты были два орудия, вступившие в борьбу с «пантерами». В минометной роте тоже были потери. Положение создавалось угрожающее, можно было просить Чернякова подкрепить батальон за счет резерва, но... Но это означало бы, что комбат морально сдает перед противником и теряет веру в свое подразделение. От Чернякова можно было ждать полунасмешливый инструктаж или «разнос», – в зависимости от того, под какую руку ему попадешь. Он не любил, когда подчиненные просили помощи, потому что в бою всегда держался вблизи подразделений и сам видел, кому она необходима.

Крутову не хотелось, чтобы даже за глаза о нем говорили, что он спасовал, и твердо решил помощи не просить. К тому же появились признаки, что противник выдохся.

– У меня ранен заместитель, – только и доложил он полковнику.

– Подожди, – сказал Черняков, – с тобой хочет поговорить Федор Иванович.

– Крутов, – сказал Кожевников, – мы тебе пришлем нового заместителя. Через полчаса он у тебя будет, а ты пока приготовь список на тех, кто отличился...

Надо было обойти подразделения, и Крутов пошел по окопам. Он успевал там приметить и разрушенные полузасыпанные траншеи в местах прямых попаданий снарядов, и убитых, ничком лежавших в окопах, и окровавленные повязки на многих, кто еще стоял с оружием. Возле таких он останавливался:

– Почему не ушли в санчасть? Или командир не отпустил?

– Совесть не отпустила, товарищ капитан, она построже командирского глазу.

– Это правильно... Будем за храбрость представлять к награде. Пока передышка, идите в санчасть!

Командиры рот попросили включить в список на награждение многих своих бойцов. Возвращаясь, Крутов решил просить помощи. Теперь, когда он увидел истинное положение дела, он не имел права рисковать, что бы о нем ни думали. Прежде дело, а самолюбие надо было смирить!

На наблюдательном пункте его ожидал присланный Кожевниковым офицер.

– Докладывает лейтенант Владимиров! Явился для несения службы вашим заместителем по политической части.

Гимнастерка у офицера была прорвана осколком, сам он в поту и пыли, хотя и заметно, что прежде чем явиться, старался немного привести себя в надлежащий вид.

– Вот это здорово! – воскликнул Крутов. – Как же это Еремеев вас отпустил?

– Приказали, – недовольно пожал плечами Владимиров.

– Ну как там Бесхлебный? Жив-здоров? – поинтересовался Крутов, сразу же понявший причины тайного недовольства собеседника. «Вот ведь разлучили двух друзей. Как тут радоваться? Наверно, Владимиров с ним хорошо сработался, если не хотел уходить. Ну, ничего, свыкнется!» – решил Крутов и искренне порадовался, что к нему попал именно Владимиров.

А тот, словно высказывая что-то давно решенное, неторопливо отвечал:

– Бесхлебному нездоровым быть не положено – в госпитале свое он уже отлежал. А насчет жизни – так теперь не такое время, чтобы умирать... Да и у командования найдется чем нас прикрыть, если нас прижмут!

 Глава десятая

За три дня наступления советских войск в Белоруссии немецко-фашистский фронт был смят, опрокинут, раздавлен. На Витебском, Оршанском, Бобруйском и Могилевском направлениях гитлеровский оборонительный вал зиял гигантскими пробоинами. Советская армия осуществляла маневр на окружение и ликвидацию основных группировок противника.

В одном из таких «котлов» оказался пятьдесят третий армейский корпус Гольвитцера, расчлененный на два очага.

В бой с окруженными немецко-фашистскими дивизиями втягивались все соединения армии Березина. Между первым и вторым кольцами окружения лежали обширные лесные массивы, деревни, моховые болота, поля – десятки километров территории, по которой вперемежку двигались в разных направлениях штабы, обеспечивающие подразделения и тылы наступающих гвардейских дивизий. Здесь же сновали и битые и еще не битые группы противника, его транспорты и штабы, потерявшие связь со своими частями. Если одни из них шли за войсками в заданных направлениях с ясной задачей, то другие – бежали от передовой с одним намерением: быстрее уйти из-под удара подальше на запад... Ночью порой случалось, что одной дорогой шли автомашины штаба нашей дивизии, а за ними – повозки и машины какого-нибудь артиллерийского полка противника.

Постепенно выяснилась обстановка у Безуглова. Сложность ее состояла в том, что части гитлеровской четвертой дивизии и остатки сто девяносто седьмой группы пытались пробиться на Бешенковичи и, при отсутствии сплошного фронта, появлялись в самых неожиданных местах. Тогда Безуглов приказал всем штабам и специальным подразделениям занять оборону по деревням, чтобы держать под контролем все дороги.

Дивизия Бабичева по приказу Березина изменила направление и стала наступать фронтом на северо-восток, оттесняя противника в леса и болота.

Наиболее тяжелое положение сложилось у Квашина и Дыбачевского, дивизии которых встали на путях выхода гитлеровцев из внутреннего кольца окружения.

Квашин сообщил, что против него начались контратаки значительными силами. Левый фланг Дыбачевского тоже подвергся серьезному натиску.

Для Березина больше не было сомнений в том, где будут пробиваться гитлеровцы. Важно было как можно скорее противопоставить натиску противника силу, способную его отразить. Эта сила была уже на подходе, и Березин постарался успокоить Квашина:

– К вам вышла на помощь дивизия Кожановского. Дивизия, которая находилась у совхоза Ходцы, тоже двигается к вам. Пока используйте для обороны танки. Всю артиллерию поставьте на прямую наводку. Помните – ни шагу назад!

За Дыбачевского он был спокоен, так как считал, что у генерала хватит сил обеспечить устойчивость своего левого фланга.

– Главное у Квашина, – сказал он ему. – Вы должны справиться сами, без помощи. Сил у вас для этого достаточно!

В эти напряженные для армии минуты Березин был необычайно спокоен, решителен и не знал колебаний. Когда Семенов вошел к нему, он приказал нацелить авиацию на Башки, где сосредоточились основные силы противника и центр его управления.

Однако командующий слишком полагался на Дыбачевского...

Когда Черняков, опасавшийся, что против него будут в дальнейшем брошены более значительные силы, обратился за помощью, Дыбачевский с иронией ответил:

– Что, заслабило?.. Держись! Тебя целый полк артиллерии подпирает, а ты?.. – Дыбачевский редко изменял своему правилу – при каждом удобном случае показать Чернякову, что тот зависит от его воли. Но при всем этом Дыбачевский никогда не намеревался ставить свой полк – полк Чернякова – под угрозу. Кто бы им там ни командовал, а полк-то свой, одной дивизии. Случись что, спросят не с кого-нибудь, а с него – Дыбачевского!

Но в эту пору получилось так, что за суетными заботами он не уловил существа изменений, происшедших за ночь в общей обстановке, и то, что казалось Березину ясным как день, осталось вне внимания Дыбачевского. Так уж случается: то, что нам кажется совершенно очевидным, мы, именно из-за этой очевидности, часто не считаем нужным объяснить другим – поймут сами. Как бы то ни было, но Дыбачевский считал, что Черняков и сам в состоянии отбиться от всех контратак, иначе бы он ничего для него не пожалел. Сам он все еще опасался, как бы противник не вздумал двинуться на юг от Витебска вместо того, чтобы идти на юго-запад.

Дело в том, что здесь, на южном направлении, неприятелю ничто не противостояло, кроме двух полков Дыбачевского. За спиной у них ничего не осталось, кроме тылов да госпиталей, ибо все гвардейские части и армейский резерв ушли далеко на запад. Попробуй сними отсюда хоть один батальон. А вдруг именно сюда и нацелит Гольвитцер свой удар? Конечно, стойкость стойкостью, а если навалятся две дивизии (не об этом ли предупреждал сам командующий!), го придется трудно. Надеяться тогда на помощь не придется, разве что командующий снимет с охраны своего командного пункта заградотряд. Нет, так рисковать Дыбачевский не собирался. «Вот будет фокус, если немец прорвется и придет на ВПУ командующего, до которого рукой подать – в Замосточье!» – подумал он.

Об этих своих опасениях Дыбачевский говорил с Коротухиным еще вечером. Тот согласился (обоим были памятны ноябрьские бои у Квашина), что рисковать не следует.

– Нам здесь надо держать ухо востро, – сказал Коротухин. – И еще одно: так или иначе, на этот раз Витебск будет взят, и тут надо не зевать, первыми входить в него. Я уже своих на этот счет настроил.

Дыбачевский согласно кивал головой: задача задачей, но и о таких вещах забывать не следует. Наверняка будет приказ Верховного Главнокомандующего: «Город Витебск взят штурмом...» Надо, чтобы в этом приказе значилась и дивизия генерала Дыбачевского. И не где-нибудь в хвосте, а на первом месте! Главное – осторожность и никакого неоправданного риска... Правда, немцы жмут на Чернякова... «Э-э, паникует раньше времени, – пожал генерал плечами. – Ерунда! С целым полком артиллерии да при неограниченных боеприпасах можно вообще не подпустить противника к окопам. Не надо и пехоты».

Разведка донесла, что перед фронтом дивизии наблюдается усиленное движение противника. Это еще больше утвердило Дыбачевского в правильности принятого решения... Он – щит, за которым вся армия может спокойно вершить большие дела. А когда волны контратакующего врага разобьются и откатятся, ничто не помешает ему ворваться в Витебск одним из первых.

Никогда еще обстановка в армии не была столь неясной, как в этот день. Где линия фронта? Она вся разомкнулась; красные и синие пометки, стрелы, кружки, полукружья появлялись в самых неожиданных местах карты, словно в насмешку над человеком, пожелавшим разгадать их тайный смысл, сгруппировать их в каком-то определенном порядке.

И все же смысл происходящего стал ясен Березину. Противник старался уйти из окружения, и синие стрелы упрямо били и бьют в одних направлениях: на совхоз Ходцы и на Бешенковичи. А неясность обстановки исходила оттого, что синие стрелы – противник – появлялись там, где их не должно было быть, – в гуще красных пометок.

В тех случаях, когда обстановка для Березина становилась особенно непонятной, в воздух, тихо рокоча, поднимался самолет с офицером оперативного отдела. Крадучись, над самыми оврагами, рощами, едва не задевая за верхушки сосен, он летел туда, где происходили стычки с прорвавшимся или внезапно появившимся из леса противником. Уточнив на месте обстановку, офицер возвращался обратно.

Основные силы противника были надежно зажаты в районе Витебска и в лесу между Островно и Гнездиловичами. Все, что происходило за пределами этих двух очагов борьбы, решалось силами подразделений, оказавшихся на пути гитлеровцев. Полки Кожановского, выступившие на помощь Квашину, принуждены были не раз развертываться для боя во время марша. Березин наседал на Безуглова, требуя, чтобы дивизия не разменивалась на мелочи, а спешила к Квашину.

Прямо в ходе неприятельских атак дивизии Квашина пришлось спешно перегруппироваться и освободить для полков Кожановского самостоятельную полосу для обороны от реки Западная Двина до хуторов Рудаковских.

Во время отражения одной из крупных атак был захвачен в плен гитлеровский офицер. Он заявил, что готов дать важные показания. Его сразу привели к Квашину, и там он сообщил, что в семнадцать часов весь корпус будет выходить из окружения одновременно, что он офицер штаба и сам привез этот приказ в соединение.

Квашин сразу забил тревогу, требуя подкрепить его артиллерией.

– Будет артиллерия! – заверил его Березин. – Примите в свое подчинение танковую бригаду, самоходные полки, которые вас поддерживали. О необходимых распоряжениях я позабочусь. Направляю вам еще один истребительно-противотанковый полк. К вам выезжает Бойченко!

Березин тут же приказал командующему артиллерией выделить из армейского резерва и переподчинить Квашину артиллерийские и минометные части и пополнить их боеприпасами. Истребительно-противотанковый артиллерийский полк, поднимая за собой столбы пыли, тотчас же ринулся к позициям дивизии. Через некоторое время Квашин смог доложить, что артполк прибыл и что он принял со своей стороны все необходимые меры к отражению натиска противника. В чем заключались эти меры, Березин не стал добиваться: Квашин – опытный генерал, знает, что надо делать.

Неожиданно угроза прорыва возникла там, где он ее не ожидал, – у Дыбачевского. Едва запросив у него подробную обстановку, Березин сразу понял, что полк Чернякова, вынесший несколько тяжелых ударов, в случае нового сильного нажима не сможет удержаться на большаке и будет либо полностью разгромлен, либо отступит, так или иначе открыв выход противнику из окружения. О переброске сил, которую Дыбачевскому давно пора было произвести с правого фланга на левый, к озеру Добрино, нечего было и думать. Фланги были отрезаны друг от друга глубокими болотами, и маневр вдоль фронта в остающиеся считанные часы был невозможен.

– О чем вы думали? – закипая от негодования, спросил Березин. – Ведь угроза удара нам во фланг давно сменилась угрозой прорыва. Или вы считаете, что они будут прорываться на Оршу? Почему вовремя не перегруппировали свои силы?

Березин с сердцем бросил трубку, не дослушав, что ему ответит Дыбачевский. «Что делать? Вот, будь он неладен!.. – ругал он в душе командира дивизии. – И надо же мне было положиться на него. Следовало проверить, как он понимает задачу, подсказать... Ах, проклятье!» Он беспокойно заходил по блиндажу. Как выйти из положения? Единственная резервная дивизия шла от совхоза Ходцы, но подойти вовремя она не могла, хотя и находилась с утра на марше. Пехота есть пехота, и больше положенного из нее не выжмешь... А подкрепление Чернякову надо было дать до начала атаки. Вот задача!..

Решение пришло неожиданно. Правда, оно имело свои теневые стороны, и Березин решил посоветоваться с Бойченко. Он вызвал его к телефону.

– Василий Романович, – сказал он, – вопрос нашей чести: удержим и ликвидируем противника своими силами или будем просить помощи у фронта?

– Зачем просить? – вопросом на вопрос ответил Бойченко. – Я считаю, что мы справимся сами. Правда, пришлось здесь некоторых командиров поставить поближе к своей пехоте и ликвидировать настроение благодушия по поводу исхода операции. Думаю, что гвардейцы выстоят. Все без исключения политработники на передовой, в окопах. Бывает время, когда личный пример – самая лучшая агитация!

– Это все так! Но дело не только в гвардии. Не хотелось бы допускать перемещения очагов, где скопился враг; это оттянет срок их ликвидации, а у нас ненадежно в дивизии Дыбачевского. Полк Чернякова сильно потрепан боями, его надо бы уже давно подкрепить или сменить другим, свежим, а Дыбачевский вместо этого стянул все силы на правый фланг и теперь не в состоянии перегруппировать их к сроку. А у нас – ни одной подвижной единицы, которую можно было бы срочно подбросить туда.

– Что за автономия у него? – возмутился Бойченко. – Если он не понимает таких простых вещей, видимо, он потерял чувство партийности!

– Верно. Мне его поведение давно не нравится, – сознался Березин. – Но главное теперь не в нем. Как спасти положение? Есть два решения: либо завершаем операцию своими силами, но с оттяжкой срока, либо просим фронт о помощи. Каково ваше мнение?

Бойченко ответил не сразу.

– Вы меня слушаете? – спросил он после некоторой паузы. – На нас возложена задача силами армии ликвидировать окруженную группировку. Чем быстрей мы это сделаем, тем лучше. Этого требуют интересы государства. Мы и должны ими руководствоваться. Если ради этого попросим батальон мотопехоты, нас никто не посмеет упрекнуть. Итак, просите фронт.

Командующий фронтом Черняховский понял обстановку с первых же слов.

– Кто у вас там командует дивизией, генерал или...

– Моя вина, товарищ командующий! Положился на него, своевременно не проверил, – признался Березин.

– Как только дивизия выйдет из боя, отстраните его немедленно от командования и пришлите ко мне, – холодно и резко произнес Черняховский. – Разберусь... Что вам необходимо?

– Один батальон мотопехоты к семнадцати часам на дефиле Добрино – Городно. В семнадцать общая контратака с целью прорыва.

– Батальон вас явно не устроит. Мало. К семнадцати часам у вас будет первый мотоциклетный полк. Организуйте встречу. Наши дела идут успешно, подробности позднее... Счастливо!

Березин понял, что время Черняховского уплотнено до считанных секунд и каждое лишнее слово сейчас неуместно. Этим объяснялась крайняя сжатость разговора.

События на фронте развивались с необычайной быстротой, и до семнадцати часов надо было переделать массу дел. Березин с головой погрузился в заботы. Его отвлек настойчивый шум моторов. Он вышел из блиндажа. Мотоциклисты, крепкие парни в пыльных комбинезонах, в темных шлемах, с лицами, скрытыми за блестящими забралами – очками, вихрем проносились мимо блиндажа по улице Замосточья. Они бурным потоком неслись во всю ширину улицы, и хвост колонны терялся в облаке пыли. Березин долго, любуясь, смотрел им вслед.

...Новый разговор с Черняковым сильно озадачил Крутова.

– Что случилось? – спросил Медведев, увидев его взволнованное лицо.

– В семнадцать часов ожидается общая атака. Гитлеровцы все сняли с обороны и будут прорываться. Приказано стоять, как в Сталинграде. Окруженная группировка должна быть ликвидирована.

Медведев посмотрел на часы.

– До атаки три часа. Пожалуй, успею перетянуть батареи на новые огневые, чтобы всем работать с открытых, прямой наводкой. Если отобьем эту главную атаку, значит, устоим, нет – так и спрашивать будет не с кого. Так я понимаю этот вопрос!

– Как не с кого? С нас спросят, – сказал Крутов, поначалу не понявший скрытого смысла слов Медведева.

– «Мертвые сраму не имут», – процитировал тот. – Слова старые, но значение их сохраняется до наших дней. Я пошел!

– С живых или мертвых, а спрос с нас! – упрямо сказал Крутов и обратился к Владимирову: – Вы, кажется, многих здесь еще не знаете, поэтому пройдем в роты. Проверим, как они готовятся.

Получив уже один отказ в помощи, Черняков не стал обращаться к Дыбачевскому вторично, зная, что это бесполезно. Приходилось рассчитывать только на себя. Он принял срочные меры. Даже в такую критическую минуту, когда на счету в окопах был каждый человек, Черняков не допускал и мысли остаться без резерва. Батальоны Еремеева и Крутова после тяжелых боев потеряли немалую часть своего состава. Люди утомились и требовали смены или подкрепления. Пришлось срочно отводить в резерв бойцов Еремеева, а на их место выдвинуть более многочисленный батальон Глухарева. Крутов передал ему часть своих окопов и тем уплотнил боевой порядок.

Черняков знал: гитлеровцы будут стремиться прорваться по большаку. Одолей они первую линию окопов – им не миновать и его командного пункта. Надо быть готовым к встрече.

Усталый, грязный от пота и пыли, Еремеев, оказавшись в резерве, не получил отдыха. Сразу же пришлось заняться организацией круговой обороны вокруг командного пункта. Все, кто только был около Чернякова, запасались гранатами, патронами, расчищали площадки для стрельбы.

Черняков посмотрел в стереотрубу, покачал головой, вздохнул:

– Будет сегодня баня... Ты только посмотри, сколько подтягивается гитлеровцев! По дорогам пыль столбом, машины, пушки, пехота подходят целыми колоннами...

– Тем хуже для них, – зло сказал Кожевников. – Больше будет беспорядка, легче бить! – Аккуратно свернув пилотку, он положил ее в сумку и надел каску. – Советую и вам то же сделать.

– Нет уж, не стоит! Не привык я что-то к ней, – ответил Черняков.

– Позволю напомнить, – усмехнулся Кожевников, – береженого коня зверь не берет. Так я пошел в батальон Глухарева.

На командных пунктах обоих батальонов было пусто. Офицеры разошлись в роты, на батареи, и только связисты оставались на своих местах, тихо переговариваясь между собой.

Батарея полковых орудий стала на новые огневые позиции, и Зайков пристрелял несколько новых реперов перед батальоном Крутова. Так как позволяло время, он выбрал еще несколько дополнительных ориентиров на местности и подготовил данные на огонь, если и там появятся цели.

А время тянулось медленно. Нужно было сидеть в глубокой щели и ждать. Ждать того, что должно начаться в семнадцать ноль-ноль... Из щели был виден кусок синего-пресинего неба; тихо, как лебеди, проплывали по нему облака. Они уходили на запад, но на смену показывались другие. Странно, что мысли Зайкова уносились в будущее. Он представил, как после войны, увешанный орденами и медалями, возвратится домой, и вся семья – мать и темноглазая сестренка – встретят его. Потом придут друзья, и они, обнявшись, пойдут по городу. Но приедет ли он в родной Томск в отпуск или насовсем? «Надо непременно доучиться. Но где? В институте? После войны специальность инженера, конечно, будет очень нужна... Или пойти в артиллерийское училище, а потом в академию? Артиллерия очень интересное дело...» Мало ли что перед умается, когда надо сидеть и не мешать другим работать. Адъютант батальона в соседней щели кричит в телефон, бранится из-за каких-то данных, которые с него требуют, забывая о том, что он сидит на передовой в окопе.

Тяжелым шагом, не выпуская трубки из стиснутых зубов, прошел Медведев. Из-под пилотки по лицу стекали струйки пота. Он утомлен, ему жарко. Скользнув суровым взглядом по Зайкову, он приник к своей стереотрубе.

А Крутова еще нет, наверное, ходит, проверяет, как кто окопался и где. Интересный он человек. С ним есть о чем поговорить, но Зайкову как-то не хватало духу заводить дружбу со старшими по званию Зайкову кажется, что никогда ему не забыть ни капитана Крутова, ни других товарищей, ни того, как вместе искали Малышко, ни нынешнего солнечного дня с окопной тишиной и тревогой в сердце...