Текст книги "Медвежий вал"

Автор книги: Владимир Клипель

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 29 страниц)

Слева и справа от Квашина бои. Подходят к Островно полки Кожановского, чтобы замкнуть там второе, более отдаленное кольцо. Успешно отражают первые контратаки полки Дыбачевского. Квашин знает об этом. Возбужденный, красный от волнения, весь в азарте боя, он ощущает удивительную ясность мысли, когда человек может взвешивать, обдумывать, решать в кратчайшие мгновенья. Сейчас у него только одно стремление – вперед! Что фланги? Он не боится за них, потому что сам Березин сказал: «Что делается справа и слева от вас – не ваше дело! Я сам слежу за обстановкой и беспокоюсь о вас больше, чем вы думаете. Ваше дело – Камары!»

Разведчики Квашина рыщут по перелескам и полям вправо и влево от дивизии; они сумеют вовремя предупредить его об опасности, и поэтому вперед!

– Взята деревня Байбороды, – доложил Квашин.

– Не замедлять темпа! Вперед! – говорит Березин и ставит на карте стрелу с хвостиком в виде полумесяца (он никогда не умел их рисовать красиво, хоть и очень старался).

– Взяты Вороны!

– Я доволен вами. Вперед!

– Танки прорвались в деревню Луговые и громят там транспорты противника!

– Не увлекайтесь обозами. Время дорого. Вперед!

Рокочут залпы гвардейских минометов, гремят орудийные выстрелы и справа, и слева, и уже сзади. Где сейчас линия фронта? Она видна одному Березину – полыхающая огнем и пожарами... На всем ее протяжении разгорелось сражение за Витебск, за Белоруссию. Ориентировочно знают о ней генералы. А что знает офицер, боец? Только конечную цель – цель всей войны и команду: «Вперед!»

...Тем более неясной линия фронта была для Гольвитцера. Все попытки штаба уточнить обстановку не приводили к желаемым результатам. Полковник Прой – командир сто девяносто седьмой боевой группы, когда-то дивизии, будто сквозь землю провалился вместе со своими батальонами.

– Мерзавец! Подлец! Трус! – гремел и негодовал Гольвитцер, бегая по своему кабинету. – Расстрелять мало!

Шмидт, никогда еще не видевший генерала в таком возбужденном состоянии, молча пожимал плечами, хотя порой поеживался при мысли о том, что Гольвитцеру придет в голову во всех бедах винить штаб и его, Шмидта. Он пытался порой вставить в подходящие минуты свои соображения, чтобы успокоить Гольвитцера, но только подливал масла в огонь.

– На все запросы по радио штаб группы не ответил, и мною посланы два бронетранспортера с командой эсэсовцев для уточнения положения на месте.

– К чему мне ваши уточнения? – не унимался Гольвитцер. – Дайте мне обстановку! Почему я до сих пор не знаю, куда проникли русские? Почему авиаполевая дивизия до сих пор топчется в городе и не выполнила моего приказа?

– Авиаполевая дивизия не смогла оторваться от русских. Они вместе с нею вошли в город. Восточную половину можно считать потерянной. Положение серьезное, но...

– Нет, я, кажется, не смогу сойти в могилу, пока не отдам его под суд! Негодяй!.. Второй раз такой разгром, и все на его участке. Это вы, – напустился он на Шмидта, – это вы в прошлый раз защищали его! Вы, вы!..

– Господин генерал, я только указал вам на некоторые связи фамилии Прой, – пожал плечами Шмидт. – М не кажется, Прой – это уже прожитый этап. Мы нарушили волю фюрера – оставляем город. Что прикажете предпринять? Как лицо, непосредственно подчиненное вам, я обязан доложить...

– «Волю фюрера... А разве я не говорил, что давно пора оставить город, пока не поздно? Так нет: «Место будущих столкновений в районе Ковеля...» А теперь расхлебывай!.. Вот он, Ковель! Мы досиделись до того, что попадем в положение, о котором я говорил! Разве нам до того, чтобы удерживать город? Дай бог сохранить силы!

Гольвитцер потер лицо, словно сбрасывая с себя наваждение, и резким взмахом скинул со стола на пол радиограммы и разные бумаги.

– Так можно с ума сойти... Давайте спокойно проанализируем обстановку. Что мы потеряли? – он решил взять себя наконец в руки, но ему это не удалось, потому что дверь кабинета внезапно распахнулась, адъютант громко доложил: «Полковник Прой!» – и отступил в сторону, давая проход.

Через порог тяжело переступил Прой. Мундир его был измят и измазан, лицо выглядело смертельно усталым. Он был жалок...

Прой поднес руку к фуражке и произнес:

– Группа погибла, генерал!

Гольвитцер опустил взор вниз: взгляд его упал на ноги Проя. Неизвестно, какими лесами и болотами брел полковник, но сапоги его были разбиты, из ощерившегося носка виднелись голые, грязные пальцы. Гольвитцер мгновение смотрел на него с удивлением, словно не мог прийти в себя, а затем подскочил к нему с кулаками.

– Ужасный огонь... Танки... Они все смешали с землей, – забормотал Прой.

– Мерзавец, как вы смели покинуть свою оборону? – завопил Гольвитцер. – Негодный трус! В ефрейторы!

Прой стоял перед ним с вылупленными испуганными глазами, и Гольвитцеру хотелось его уничтожить, смолоть в порошок.

Шмидт счет нужным вмешаться:

– Господин генерал, успокойтесь! Личность дворянина... Вам поставят в вину нарушение этикета...

– Этикеты! Когда русские возьмут нас за глотку, они не станут смотреть на этикеты!.. Здесь война!

Гольвитцер, опустив плечи, еле добрел до стола и обхватил голову руками. Шмидт и Прой, пока он сидел неподвижно, о чем-то шептались у порога. Немного придя в себя, Гольвитцер подозвал их к себе:

– Шмидт и вы... Прой, – офицеры послушно встали у стола. – Учтите, под суд пойдем вместе. Поэтому давайте думать, как нам выйти из создавшегося положения... Да пойдите прежде приведите себя в порядок, – сердито сказал он Прою.

Через пять минут они втроем, нависнув над картой, стали совещаться о том, как предотвратить разгром корпуса.

– Что мы потеряли? – снова обратился Гольвитцер к своим подчиненным. – Небольшую территорию и сшитую из лоскутов сто девяносто седьмую боевую группу, хотя я склонен думать, что она тоже болтается где-то по лесам, как и ее доблестный командир! – сердитый взгляд в сторону Проя. – Но зато мы еще сохраняем в целости две авиаполевые дивизии, две пехотные дивизии и полк «Копенгаген». Мы имеем семьдесят самоходных орудий. Разве перестал существовать армейский корпус только потому, что мы оставляем восточную половину Витебска?

Шмидт молча выслушал всю тираду Гольвитцера. В конце концов такое объяснение было необходимо.

– Господин генерал, нельзя ли изложить ваше решение в целом? Иначе я затрудняюсь руководить действиями подчиненных штабов, – попросил он Гольвитцера.

– Решение?.. От старого плана – отказаться! Мы потеряли время для его выполнения. А дальше... Пишите: «К утру 25 июня четвертой авиаполевой дивизии, прикрываясь заслонами, выйти из боя и сосредоточиться юго-западнее города в районе пункта Башки. Шестой авиаполевой – выйти из обороны и тоже сосредоточиться западнее города. Двести шестой – сдерживать наступление русских с востока и прикрывать отход наших главных сил на рубеж озер Сарро и Липно». Мы должны выпрямить линию фронта. Пусть мы потеряем город, но зато получим передышку! Ясно?

– Да! Вполне...

– Что нельзя будет увезти – прикажите уничтожить!

– Хайль! – полковник, щелкнув каблуками, вышел.

Перед столом стоял еще Прой. Взглянув на него, Гольвитцер сказал:

– Ваше счастье, что у вас такой отец. Иначе вам не миновать бы большой неприятности. А сейчас давайте думать, как нам... выкрутиться. Вы же знаете, что фюрер не жалует орденами командиров, бросивших свои войска. Мне кажется, что часть ваших батальонов можно еще собрать. Как вы считаете, где они могут сейчас находиться? Вы должны для них «найтись». Идите и будьте при штабе на тот случай, если мы о них что-нибудь узнаем!

Оставшись один, кампфкомендант Витебска опустил кулаки на карту и застыл в позе глубокого раздумья.

Перед утром Гольвитцер оставил свой командный пункт в деревне Мишково и переехал в Башки, где у него заранее был подготовлен запасной. О чем он думал всю ночь? О своей личной судьбе, о будущем Германии или о том, что после оставления города его ждет наказание, которого не избежать? Он был готов ко всему!

С первыми лучами солнца пришли новые неприятности. Самую серьезную принес радист его личной радиостанции, имевший к нему право доступа в любое время суток. Он хорошо знал русский язык.

– Господин генерал, – проговорил он взволнованно, и страх блеснул в его глазах. – Мы окружены!

Гольвитцер строго взглянул на него:

– Вы выбрали неудачное время для подобных шуток!

– Разве я смею шутить? Мною только что перехвачен открытый разговор русских: «Я в Гнездиловичах подал руку соседу через голубую ленточку», – доложил Бабичев. – «Хорошо, – ответил ему Безуглов, – жди моих распоряжений!» Это командиры гвардейских дивизий. Я их уже давно всех знаю по голосу и ручаюсь, что не ошибся!

Да, не зря Гольвитцер доверял своему радисту. Он точно передал содержание перехваченного разговора о событиях, решавших судьбу немецко-фашистских войск под Витебском.

Ранним утром над берегами Западной Двины раздались торжествующие возгласы гвардейцев Бабичева.

– Прибалтийцам – ура! – кричали они, салютуя своим товарищам выстрелами из автоматов.

С другого берега неслось ответное «ура». Десятки разноцветных ракет, звездочками отражаясь в спокойном течении реки, взвивались над берегами и, шипя, падали в воду, оставляя на поверхности белые клубочки дыма.

Надувная лодка отвалила от одного берега, а навстречу ей уже двигалось подобие плота из жердей разобранной изгороди. Не было, казалось, водицы вкуснее, чем теплая вода Западной Двины. Ее черпали касками и пилотками, снятыми с потных голов.

К берегу подкатила легковая машина, и маленький бритоголовый генерал распахнул дверцу. Еще прут антенны качался в воздухе, а он уже докладывал Безуглову то, о чем слышал радист Гольвитцера. Пока Бабичев стоял над береговой отмелью, всматриваясь в другой берег, Безуглов попросил к телефону командующего армией. Березин глухим голосом утомленного человека спросил, что случилось.

– Бабичев соединился с частями Первого Прибалтийского фронта. Противник окружен!

– Соединились? – радостно переспросил Березин. – Это отлично! Как реагирует противник?

– В том-то и дело, что впереди его нет, а сзади кусает нас за пятки... У меня обстановка такая: где Бабичев – вы уже знаете, дивизия Кожановского – справа от него, она уже освободила Островно и тоже подходит к Двине. У нее дело посложнее, ее все время стукают и спереди и сзади. Пришлось, наступая одним полком, двумя другими обернуться назад для обороны. Мое новое хозяйство, – так Безуглов именовал временно приданную ему дивизию, – сосредоточилось в районе Ходцы. Впереди прошли механизированные части, так что противника перед нею тоже нет и прохлаждаться ей там, по-моему, нечего!

– Значит, противник у нас только позади! – заключил Березин и приказал: – Начинайте сжимать кольцо!

– Хорошо, – сказал Безуглов, – прикажу Бабичеву повернуться и идти навстречу Кожановскому!

«Окружили», – подумал командующий, и теплое чувство благодарности к Безуглову, Бабичеву, Кожановскому наполнило его душу. Они были для него не просто генералами и соратниками, – они олицетворяли собой тысячи бойцов и офицеров их дивизий, беззаветно выполнявших задачу по разгрому врага. Когда Березин говорил: «Бабичев взял», он видел не лицо генерала, а полки гвардейцев, идущих в наступление.

Итак, две огромные руки – армии Первого Прибалтийского и Третьего Белорусского фронтов – сомкнулись в крепком пожатии над берегами Западной Двины. Выполнена первая часть задачи: пробита огромная брешь на оперативный простор, в Белоруссию. В эту брешь уже хлынули танки, самоходки, тысячи машин с пехотой, боеприпасами, с горючим, с орудиями истребительных полков. Перед ними нет больше рубежей, они проходят десятки километров в день, громя лишь отдельные гарнизоны противника.

Но Березин отчетливо сознавал и другое: впереди армию ждут огромные трудности. Для ликвидации окруженной группировки в несколько десятков тысяч человек порою нужны силы значительно большие, чем для окружения. Перед ним находились четыре вражеские дивизии, не считая специальных подразделений и остатков разгромленной сто девяносто седьмой группы. Ни по численности, ни по вооружению противник еще не уступал армии, взявшей его в кольцо. Если в первый день удалось прорвать фронт, создав значительный перевес сил на участке прорыва, то теперь обстановка складывалась иначе. Тогда он, Березин, создавал кулак и таранил там, где считал нужным; теперь противник мог выбирать место для удара, где ему выгоднее. Противник собирает свои силы вместе, а дивизии армии разбросаны на громадном пространстве лесов и болот, утомлены и ослаблены боями. Окажется ли армия на высоте тех требований, которые к ней предъявлены?..

– ...Итак, русские в Гнездиловичах? – выслушав своего радиста, Гольвитцер устремил взгляд на карту. – Так вот как далеко они прорвались!

– Мы в «котле», – тихо промолвил радист. – Они называли себя по позывным, но я еще с осени их всех знаю по голосу. Это русская гвардия!

– В «котле»?.. Посмотрим! Вызывайте штаб армии, – приказал Гольвитцер радисту, – я буду говорить с командующим!

– Связи нет, – упавшим голосом доложил радист, – не отвечают. Ночью штаб армии покинул Бешенковичи, не предупредив нас.

– Хорошо. Идите! – отпустил его Гольвитцер.

Через минуту, пытаясь справиться с волнением, он шагал взад и вперед по комнате, обдумывая происшедшее... «Тем лучше. По крайней мере, ответственность за Витебск падет не на меня одного. В «котле». Окружены!.. Легко окружить, но попробуйте удержать. Если бежал штаб армии – у меня развязаны руки». Ему стало ясно: обстановка так резко изменилась, что оставление города не будет поставлено ему в вину. Он даже радовался тому, что штаб армии бежал из Бешенковичей, бросив корпус на произвол судьбы. Каждый спасал свою шкуру.

Исхода боев Гольвитцер не страшился. Он поднимет перчатку и примет вызов, брошенный ему русскими. Полагаясь на свой опыт, он считал, что благополучно выйдет из испытания, тем более что теперь никто не станет ограничивать его действия.

Поспешно вошел начальник штаба Шмидт.

– Русские в Гнездиловичах. Они радуются, словно сомкнули кольцо, – вместо приветствия сказал ему Гольвитцер.

– Как, и в Гнездиловичах тоже? Откуда? – воскликнул Шмидт.

– Почему это «тоже»? – удивился Гольвитцер.

– Мне только что доложили о прорыве русских танков в Камары, прямо на переправу нашей четвертой дивизии.

– Черт побери, это уж слишком! – вскочил Гольвитцер. – Надеюсь, они отбиты от переправы?

– Полк, застигнутый танками на переправе, – разгромлен!..

Березин встретился с Бойченко.

– Хорошая весть, Василий Романович, гитлеровцы окружены. Бабичев вышел в Гнездиловичи! – сказал ему Березин.

Телефонный звонок прервал их разговор. Звонил Квашин и докладывал, что дивизия выполнила задачу, вышла в Камары, к Западной Двине и там, на переправе, разгромила застигнутый немецкий полк.

– Вы понимаете, – воскликнул Березин, – двойное кольцо!.. На северном берегу Двины – прибалтийцы, на южном – дорогу перекрыла дивизия Квашина. Дорогу из города на юго-запад держит в своих руках Дыбачевский!..

– Эту весть надо быстрей довести до всех наших войск, и как можно быстрей! – сказал Бойченко. Он приоткрыл дверь в другое помещение и кликнул адъютанта. – Пишите, – начал диктовать, расхаживая по комнате, Бойченко, когда офицер уселся за стол и положил перед собой бумагу. – «К бойцам, сержантам, офицерам и генералам армии! Товарищи! Военный совет благодарит вас за отличное выполнение боевой задачи! Решена первая часть – противник окружен. Наши соседи развивают наступление в глубь Белоруссии и уже оставили нас глубоко в своем тылу для ликвидации окруженной группировки. Но впереди ждут нас тяжелые бои».

Березин, молча прислушивавшийся к Бойченко, подошел к столу, чтобы высказать то, что считал необходимым.

– «Противник будет, – голос Березина звучал уверенно, – предпринимать отчаянные попытки вырваться из окружения. Он не сложит оружия, пока мы не принудим его к этому силой, пока все его контратаки не разобьются о наше мужество и непоколебимую стойкость!»

– «Никакого благодушия! – подхватил Бойченко. – Военный совет призывает вас напрячь все силы и организованно, мужественно завершить столь успешно начатое дело – ликвидацию окруженной фашистской группировки. Пусть вашу разящую руку наполняют силой святая любовь к Родине и вера в победу. Смерть немецким захватчикам!»

Офицер протянул лист командующему. Тот пробежал глазами, поправил какое-то показавшееся ему неловким выражение и поставил свою подпись. Бойченко тоже подписал обращение и сказал:

– Я сейчас зайду к Семенову, он подпишет. Думаю, что часам к десяти утра будет несколько тысяч листовок. А пока пустим обращение через агитмашины и передадим устно всем командирам по телефону.

– Не мешало бы «порадовать» и гитлеровцев, чтобы об этом узнали рядовые, а не только их штабы, – заметил Березин.

– Сделаем, – ответил Бойченко. – Сейчас вызову переводчиков. Передадим агитмашинами!

– Ну, а если они туго соображают и будут долго раздумывать, попросим авиацию, и она поможет им прийти к необходимому решению!

Военный совет нацелил армию на уничтожение окруженных группировок: и той, что оказалась в самом Витебском районе, и той, которая была зажата между первым и вторым кольцами.

Свое решение принимал и Гольвитцер, горевший желанием одним махом прорвать опутавшую его цепь.

– Надо отдать приказ всем, – обратился он к Шмидту. – Всем, с кем имеется связь... Немедленно прорываться на юго-запад в район Ходцы. Там, прикрытые озерами, мы установим связь с другими соединениями, тогда станет ясно, что нам делать дальше. Штаб армии столь поспешно покинул Бешенковичи, что «забыл» предупредить нас об этом. Мы можем надеяться только на себя. Давайте обсудим подробности! Вызовите...

Страшный грохот потряс блиндаж. Хватая за душу, визгливо завыли сирены, оповещая о воздушном нападении. Бомбовые удары поколебали почву под ногами. Со звоном полетели на пол стекла небольшого оконца.

– Опять... – пробормотал Гольвитцер. – Прямо с утра!

– Давайте выйдем, – предложил Шмидт.

Среди черных клубящихся шапок зенитных разрывов плыли, не нарушая строя, светлые бомбардировщики. С большой высоты, не снижаясь, они сбрасывали бомбы. Целая серия бомб попала на деревню Башки, Пылали охваченные пожаром дома. Черный дым застилал землю.

– Это может помешать нам, – заметил Шмидт.

– С нами бог, – сказал Гольвитцер, – и великая Германия. Будем надеяться на лучшее!

Новая серия бомб с воем и свистом падала на деревню. Сотрясая землю, валом накатывались взрывы. Шмидт побледнел, съежился и юркнул в глубокую щель, вырытую рядом со входом в блиндаж. Гольвитцер, сохраняя достоинство на глазах подчиненных, отступил к двери. Взрывной волной его сбило с ног, обдало сухим песком и дымом. Разноцветные круги плыли перед его глазами. Он лежал и не верил себе: жив еще или нет? Никто не поднял его, не спросил, что с ним. Перед лицом смерти каждый был занят своим спасением и никому не было дела до другого. С трудом поднявшись на ноги, он медленно выбрался из блиндажа. Офицеры и солдаты разбегались из деревни, опасаясь нового налета. На улице, возле воронки, корчился смертельно раненный Прой. Побелевшими пальцами он царапал землю, но у него уже не было сил отодвинуться от страшной воронки.

Новая волна самолетов надвигалась с востока. Гольвитцер сразу ощутил прилив сил, одним прыжком очутился возле щели и спрыгнул в нее, задев каблуками Шмидта.

– Конец, – промолвил тот, прижимаясь к земле и стараясь вовсе слиться с ней.

Гольвитцер теперь знал, что вырваться из «котла», если только это удастся, будет нелегким делом...

 Глава девятая

Щедрой рукой рассыпаны звезды над головой. Теплая пряная июньская ночь приоткрыла миру прелесть сияющих звезд. От земли исходит прохлада. Снять бы сейчас пропитанную потом одежду, искупаться в речке и спать где-нибудь на сеновале, завернувшись в простыню...

Но под Крутовым голая земля. Он повернулся, и каска заскрежетала о что-то железное. «Наверное, осколок», – лениво подумал он и хотел отыскать его, но рука была такой тяжелой, что ее, казалось, невозможно было поднять. Стянутое ремнями тело каждым своим мускулом, каждой жилкой просило, требовало отдыха. Он даже не помнил, когда прилег, сколько спал, но чувствовал, что еще не отдохнул...

«Кажется, часа три ночи, значит, девятый час, как я комбат».

Назначение на новую должность пришло прямо в ходе отражения вражеских контратак. Полк нес большие потери в офицерском составе. В шесть часов вечера был ранен комбат Усанин. Не успели назначить на его место другого, как выбыл и тот. Узнав об этом, Черняков с досадой плюнул и сказал:

– Второго за один час... Вот невезучий день! Что делать? Кого назначить?

Кожевников пожал плечами:

– Может, адъютанта?

– Это же совсем юнец. Нельзя! Вот если... – Черняков остановил взгляд на Крутове. – Пойдешь?

Батальон занимал оборону, одним флангом примыкая к озеру Добрино, другим – перекрывая большак Витебск – Мошканы. Фронт был невелик, но гитлеровцы уже несколько раз пытались прорваться, и их натиск порою был очень силен. Крутов немного колебался.

– Это то самое назначение, о котором вы говорили перед наступлением? – поинтересовался он.

– А что, разве плохое? – с вызовом спросил Черняков. – По крайней мере, сразу же будет опыт. Справишься с батальоном в бою, так в другое время и подавно. Ну, как?

– Пойду.

– Тогда – ни пуха ни пера! – потряс ему руку довольный Черняков. – Принимай! Я сейчас позвоню в батальон адъютанту, а там сам увидишь, с чего начинать. Главное – ни с места! Понял?

Кожевников тоже пожелал успеха.

– Станет трудно, обязательно докладывайте. Будем помогать, чем только возможно. Никакой гордости и игры, дело слишком серьезное!

Прежде чем уйти, Крутов решил увидеть Малышко. Нашел он его в окопе, рядом с наблюдательным пунктом.

– Сеня, – окликнул он его, – на минутку!

– Ты куда? – спросил Малышко.

– Поздравь: комбат, свеженький, как пирожок. Только что испекли. Давай заодно... попрощаемся!

Они крепко пожали друг другу руки.

– Ночью я к тебе наведаюсь! – крикнул ему вдогонку Малышко.

– Добро. До встречи!

Где шагом, где бегом Крутов добрался до батальона. Черняков не менял привычки, и его наблюдательный пункт был рядом с окопами. Остаток дня промелькнул так быстро, что его нечем было даже вспомнить. Только гул, грохот, выстрелы.

Вечером в батальон пришел Бушанов, принес письма. Он, как всегда, охотно рассказывал обо всем, что видел и слышал.

– Сегодня, однако, фашист пропадет!

– Как пропадет? Почему сегодня?

– Очень много танков прошло, «катюш», даже «тигра» видел. Земляк говорил, сегодня немца окружать будут. Хорошо будет! – и Бушанов даже прищелкнул языком.

Сейчас Бушанов лежал в соседней нише и всхрапывал, прижавшись щекой к теплому прикладу карабина.

Крутов поднялся на ноги. В отдалении чуть слышно журчал самолет. На мгновенье он смолк, в небе повисли ракеты, а потом донеслись тяжелые удары бомб – и снова тихое мелодичное журчание. Над городом, не угасая, стояло кровавое зарево пожаров. Выпрыгнув из окопа, Крутов пошел в левофланговую роту, шурша сапогами по мокрой от росы траве.

Утомленные бойцы спали в окопах, кто где привалился. «Хорошо, что немцы хоть окопов понарыли везде, а то пришлось бы еще в земле копаться», – подумал Крутов. Рубежи, подготовленные гитлеровцами, пригодились против них же.

Службу охранения несли исправно. Кроме того, впереди действовала своя разведка. Крутов об этом знал. Можно было спокойно возвращаться.

Начинало светать: поблекли звезды, потом стали проступать очертания кустарников, холмов.

– Вас вызывает к телефону полковник, – сказал телефонист.

Черняков, – должно быть, он только что проснулся, – тихим голосом спросил про Малышко. Две разведывательные группы с вечера ушли за передний край, но еще не вернулись.

– Как появятся, сразу позвони мне. Ты отдыхал? – внезапно спросил Черняков.

– Немного!

– Отдыхай, – посоветовал полковник. – Береги силы на день!

– Не спится что-то, – сознался Крутов. – Ходил проверять службу охранения, немного промок и дремоту разогнал.

– Ага, забеспокоился! Погоди, еще почувствуешь, что значит нести прямую ответственность за людей. Шапка Мономаха тяжеленькая, брат... – полковник рассмеялся.

На всем участке обороны стояла тишина. Лишь далеко к северу гремел бой. «Наши где-то у реки», – размышлял, прислушиваясь, Крутов.

Через некоторое время полковник позвонил опять и снова спросил о Малышко.

– Не видно, – ответил Крутов. – Где-то задерживается!

– Ну, ладно. Может, скоро объявится, – сказал Черняков, но Крутов почувствовал в его голосе тревогу.

Подъехала кухня, и старшины с солдатами понесли по ротам термосы с завтраком. Крутов успел еще раз пройти по ротам и поговорить с их командирами. Всех он их знал в лицо, поэтому, не теряя времени на знакомство, можно было сразу говорить о боеприпасах, о плане действий на день, о взаимодействии с артиллерией и минометами.

Крутову везло. Дивизия имела солидную поддержку артиллерией, и Дыбачевский весь свой полк, не дробя на дивизионы, придал Чернякову. В свою очередь Черняков не забыл про свой первый батальон. Крутов очень обрадовался, когда, возвратившись, увидел на своем командном пункте командира гаубичного дивизиона капитана Медведева.

– Как я рад! – воскликнул он, крепко пожимая руку усталому капитану.

– Вот оно в чем дело, – протянул Медведев и пыхнул трубкой, выпустив клуб дыма. – А я думаю, чего это мне Черняков все толмачит насчет молодого комбата? Ну, ставь задачу, молодой комбат!

Подошел Бушанов, что-то шепнул Крутову.

– Задача ближайшая такова, – проговорил Крутов, – пока немцы нас не беспокоят – надо перекусить, а то днем едва ли удастся.

– Пожалуй, правильно! Я тоже еще не завтракал, провозился с огневыми для гаубиц. Меня Черняков просил одну батарею подтянуть, чтобы в любой момент можно было работать прямой наводкой.

Стол был накрыт на пустом ящике из-под мин. Объемистая сковородка с картошкой и хлеб, нарезанный крупными ломтями. Не изысканно, но сытно. В самый разгар завтрака подошел телефонист: «Срочно к телефону!» Звонил Малышко из роты.

– Павел, немцы будут прорываться из окружения!

– Что? – переспросил Крутов. – Откуда знаешь, кто сказал?

– Пленного веду. Готовься, Павел, скорей!

Приказав адъютанту предупредить всех командиров рот, Крутов попросил Медведева обеспечить встречу противника с дальних подступов. Потом он позвонил Чернякову. Тот выслушал и сказал:

– Пусть в ротах держат наготове полотнища и ракеты. Возможно, на помощь придет авиация.

В окопе появился Малышко с разведчиками и пленный.

– Пленного бегом к полковнику, он ждет, – передал Крутов.

– На эн-пэ! – махнул рукой Малышко.

Разведчики тронулись бегом. Немец послушно затрусил среди них, устало мазнув пилоткой по потному лицу.

– Захватили? – поинтересовался Крутов.

– Нет, перебежчик! Первая крыса с тонущего корабля.

– Какие еще подробности, Сеня?

– Все, что знал, уже сказано. Я с вечера организовал засаду, а утром на нас наскочил этот тип. Вот уж действительно заела попа грамота, а меня немецкий язык... Только и понял: «Русс... Котел... Дойче нахаузе!..» Мол, русские сделали «котел», так гитлеровцы будут уходить домой. А по разговорнику разве побеседуешь? Это же нервы надо иметь!.. Да и когда? Мое счастье, что перебежчик хоть руками показывает, а то бы совсем беда!

Перебежчик показал, что в их части получен приказ любой ценой прорваться из города в район совхоза Ходцы. По такому случаю всем солдатам раздали на руки продукты и боеприпасы на несколько дней. Еще он сказал, что многие солдаты перешли бы вместе с ним, но боятся, что русские их будут расстреливать.

Едва успела весть о готовящемся прорыве дойти до штаба армии, как на всем протяжении от Западной Двины до озера Городно вспыхнули ожесточенные бои. Дивизии Квашина и Дыбачевского приняли на себя первый серьезный натиск всей окруженной немецко-фашистской группировки.

Черняков в связи с угрозой прорыва принял дополнительно ряд мер. Прежде всего он перенес свой командный пункт на большак, которого не мог миновать враг, до отказа поджав к передовой командиров батальонов; выслал в батальоны корректировщиков от своих батарей и подтянул за собой поближе резервный батальон Глухарева.

В батальон Крутова корректировщиком попал Зайков: загорелый, черный, как цыган, он пришел со своими связистами.

Показался противник. Стрелковые роты еще молчали, но артиллерия начала встречу с дальних подступов. Разрывы гаубичных снарядов ложились по деревне Осники, куда вошли машины противника. Гитлеровцы повыскакивали из машин и стали разбегаться по полю и кустарникам. В деревне вспыхнули пожары.

Медведев грыз костяной мундштук трубки и отдавал короткие, отрывистые команды. Он был спокоен. Крутов немного нервничал, но старался это скрыть, и хотя рассматривать по существу было нечего, он не отрывался от бинокля. Нервничал он не от страха, а оттого, что был на виду, что надо было распоряжаться и командовать, а он не привык к этому, да на глазах еще малознакомых людей.

В кустарнике, неподалеку от передовой, мелькнули темные фигуры гитлеровцев. Крутов показал на них и спросил:

– Не пора ли переключаться на пехоту?

– Пехота не уйдет, – ответил Медведев. – Пусть еще поднакопятся на исходном, а тем временем орудия поостынут! – И он скомандовал батареям «перекур».

Возле окопов батальона рванули первые вражеские мины и снаряды. На высокой ноте прошелся шестиствольный миномет и, прижимая всех к земле, в воздухе засвистели, завыли, заголосили тяжелые стопятидесятивосьмимиллиметровые мины.

– С самого начала хочет всей пятерней заехать по физиономии, – пробурчал Медведев и, едва отгрохотали тяжелые удары, подтолкнул локтем Крутова: – Давай, молодой комбат, встаем, от стрельбы в щели не отсидишься!

Как ощущается гнетущая атмосфера близкой грозы, так сейчас явилось предчувствие неотвратимо надвигающейся на батальон опасности. Выстоим ли? Что придется пережить? Какие распоряжения придется отдавать? Не сплошаю ли перед лицом смертельной опасности?.. Крутов знал одно: он будет делать все необходимое, лишь бы выполнить задачу, от которой в этот день зависит, быть может, победа всей армии.

Вместе с мыслями об ответственности за порученное дело пришла уверенность в своих силах. Пусть его боятся враги, а не он их! Он спокоен, прав, он защищает свою Родину, а над ними, как грозный призрак, подымается возмездие, и петля окружения все туже захлестывается на их горле.

Пусть не сомневается полковник, шапка Мономаха хоть и тяжела, но он не белоручка, а чернорабочий войны. Выдержит!..

Гитлеровцы сыпали снарядами и минами вразброс и по первой линии окопов и по батареям, что стояли далеко позади. Когда первый страх прошел, Крутов увидел, что от такого огня особенного ущерба нет, и сразу приободрился.