Текст книги "Медвежий вал"
Автор книги: Владимир Клипель
Жанр:
Военная проза
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 29 страниц)
Глава седьмая
Положение у роты Бесхлебного создалось очень тяжелое. Бойцы с тревогой посматривали на своего командира: ведь он их сюда привел, он должен знать, как им уберечь себя Бесхлебный ловил на себе быстрые, тревожные взгляды.
Но что он мог им предложить? Пути назад не было. Не было потому, что – выйди они из окопов – враги перестреляют их на открытом месте...
Бесхлебный не уклонялся от опасности, стараясь личным примером приободрить бойцов. Как ни зорко он следил за полетом вражеских гранат, чтобы вовремя прильнуть к земле, а не уследил, откуда упало черное круглое яйцо. Лишь когда оно глухо стукнулось о мерзлый бруствер и скатилось к его ногам, Бесхлебный увидел гранату. Не раздумывая, он поддел ее ногой, но она лишь скользнула вдоль широкого обледенелого носка и, чуть откатившись, завертелась на месте. Мысль о том, что надо отшвырнуть от себя этот кусок черной смерти, молнией мелькнула в голове, но он понял – не успеть. И такое отчаяние отразилось на его лице, что Мазур, вывернувшийся из-за поворота, в одно мгновение, раньше, чем подумал, понял все. Солдат сделал прямо-таки невероятный прыжок, всей тяжестью тела сбил Бесхлебного с ног и, не удержавшись, сам тяжело упал на него.
В тот же миг оглушительно рванула граната, и мелкие осколки в клочья изорвали шинель на спине Мазура, ту самую, новую, которой он так радовался...
Боец пошевелил могучими плечами, приподнялся и потряс Бесхлебного за плечо.
– Товарищ командир, а товарищ командир...
По бледному лицу лейтенанта медленно растекались желтые пятна.
– Товарищ командир! – дико закричал Мазур и, подхватив его, как ребенка, на руки, кинулся с ним в блиндаж.
– Командира убили! – вскрикнул первый, кто их увидел, и эта весть была последней каплей, залившей теплившийся у всех огонек надежды.
– Стой! – рванул Мазура за плечо Владимиров. – Стой!
– Пропало все, товарищ лейтенант.
Остановить, поддержать то, что рушилось, было свыше человеческих сил. Владимиров, почерневший от копоти, с пятнами своей и чужой крови на шинели, яростно выбранился и, сверкнув белками глаз, высунулся над окопом, чтобы посмотреть в сторону своей обороны. Совсем близко, перебегая и падая, двигались цепи батальона. Уже можно было различить лица.
– Сюда-а! Быстрей! – что есть силы закричал он и, сорвав ушанку, закрутил ею над головой. – Сю-у-да, братцы-ы!..
А позади уже гомонили немцы, и Владимиров кинулся в блиндаж, где находилось последнее прибежище. Гитлеровцы, укрывшись в окопе, закричали в несколько голосов:
– Русс Иван, плен!.. Капут!..
– Как бы не так, держи! – Владимиров выкинул в окоп гранату.
От взрывов ответных гранат сорвалась с одной петли дверь. Дым и пыль заполнили блиндаж так, что стало трудно дышать. Владимиров ждал, что гитлеровцы кинутся на приступ, и приготовился к последней схватке.
И тут, нарастая, послышалось родное, многоголосое «Ур-ра-а!»
Захлопали беспорядочные выстрелы, раздался топот ног.
– Живем! – радостно закричал Мазур, когда понял, что гитлеровцы бросились наутек. – Товарищ лейтенант, жи-ве-ом!
– Сдурел человек, а чего? – проговорил Бабенко, осторожно выглядывая за дверь.
– Ну, что? – спросил его Владимиров. – Что видать?
– Пока ничего. Смотрю, как бы своих предупредить, а то вгорячах не разберутся, дадут гранатой. Жалуйся потом...
По склону высоты взбегали стрелковые цепи еремеевского батальона.
Вечерело. Покрасневшее над холмами небо постепенно гасло. Раненые, снесенные в блиндаж, ждали отправки. Свет от картонной плошки выхватывал из темноты лица, руки, белые повязки. Причудливые, несуразно большие тени метались по стенам.
Вскоре у блиндажа раздался собачий лай. Фельдшер из санитарной роты полка доложил:
– Товарищ майор, прибыли две упряжки. Кого прикажете везти?
– Ну что ж, товарищ Бесхлебный, в путь, – произнес Еремеев, еще не совсем оправившийся от контузии. – И ты, Мазур, – тоже!.. Поправитесь, – сразу ко мне назад!
– Не знаю, как удастся, товарищ майор, – ответил Бесхлебный. – Дышать не могу.
– Это Мазур вас гак?
– Сам не помню, как получилось, – глухим голосом оправдывался Мазур. – Вижу, командир с жизнью уже прощается, а граната еще вертится, шипит... Ну, я и прыгнул. Как получилось, что я его чуть не до смерти зашиб – ума не приложу.
– Ничего, Мазур, обойдется. Ну, что ж, поезжайте, товарищи! – попрощался с ними Еремеев.
– До встречи, товарищ майор!
Бесхлебного подвели к первой упряжке. Крутов помог добраться Мазуру, – как ни говори, старые знакомые! Собаки нетерпеливо взвизгивали и путались в постромках, пока раненые укладывались на носилках, поставленных на обычные лыжи.
Проводив их, Еремеев вздохнул, сказал Крутову:
– Такая-то жизнь наша, Павел Иванович! Не успеешь с людьми свыкнуться, как глядишь, нет их Кудрю жалко. Хороший он человек и большой мастер своего дела. Другого такого пулеметчика мне уже не видать.. Довезли бы его только благополучно, уж больно он безнадежен. Шутка ли, четыре дырки в нем просверлили.. Побольше бы таких людей, как он. Это человек – кормилец, на таких, как он, земля держится. А Мазур! Смотри, медведь медведем, а сумел и его Бесхлебный расшевелить.
– Мазура я всегда считал надежным человеком!
– Что ни говори, а мне все-таки везет, хороший у меня народ подбирается, – проговорил Еремеев и задумался.
Безмолвие переднего края, тревожные всполохи осветительных ракет над неприятельскими окопами действовали удручающе.
– Эх, и надоела мне эта война, Павел Иванович! Только и знаешь, что хороших людей хоронить да по госпиталям отправлять. Ведь каждый раз сердце в груди переворачивается, как приказ получаешь: кого-то я теперь не досчитаюсь, кого первого на смерть пошлю? И что странно, выбираешь как раз тех, кого больше всего любишь, кому больше всего доверяешь. Тяжело, брат...
– Что поделаешь... Кому не тяжело? Черняков, как услышал, что тебя зашибло, – побелел весь...
Оба примолкли. Безрадостная тишина ночи объединяла их крепче всяких слов.
– Пойду я, однако, – сказал Крутов. Еремеев не отозвался, и Крутов устало побрел на наблюдательный пункт. Хотелось упасть, где идешь, лишь бы сомкнуть глаза, забыться, уснуть, на минутку отвлечься от гнетущих мыслей. Навстречу, громыхая, ехала батальонная кухня.
– До наших далеко? – спросил повар.
– Прямо, – махнул рукой Крутов, – уже близко!
На наблюдательный пункт командира полка попасть ему так и не пришлось. Встретившийся на пути связист сказал, что Черняков ушел в штаб, а линию приказал снимать. Не раздумывая, Крутов пошел в штаб.
По дороге, параллельной фронту, сплошным потоком двигались войска: артиллерия, машины, обозы, стрелковые части. Колонна шла за колонной, и Крутову пришлось постоять, прежде чем представился случай перескочить через дорогу. Он не решился спрашивать, что это за части, откуда, так как все двигались в молчании, без огней.
Откуда ему было знать, что командующий армией в предельно короткий срок – в одну ночь – производил рокировку войск по фронту, перебрасывая гвардейские части с правого крыла на левый, где у Безуглова наметился прорыв. Внезапность перемены направления восполняла в какой-то мере недостаток сил.
Едва Крутов переступил порог, как сразу почувствовал – получен новый боевой приказ. Начальник штаба диктовал приказание писарю, Зайков торопливо «поднимал» карту командира полка и наносил на нее обстановку.
– Ага, пришел! – кивнул головой в ответ на приветствие начальник штаба. – Ознакомься с приказом да пойдешь проверять. Батальоны уже выходят на исходное...
– Я только что оттуда! – сказал Крутов.
– Все равно, больше посылать некого. Отдохни с полчасика да готовься...
Зайков, оторвавшись на минутку от карты, шепнул на ухо:
– Товарищ капитан, Малышко вернулся!
– Что ты? Когда? – обрадовался Крутов.
– На него не надейся, он у нас сегодня еще гость, – по-своему поняв радость Крутова, сказал начальник штаба. – Пусть малость освоится, а тогда и его запряжем...
Крутов кинулся в жилой офицерский блиндаж. Малышко почти не изменился, был только чуточку бледнее да почище, чем обычно. Он сидел у стола один и молча поправлял иглой фитиль самодельной окопной «молнии».
– Сеня, здорово!
Малышко вздрогнул и бросился навстречу, широко расставляя руки.
– Павел, а ведь я ждал тебя, о тебе думал! – Они крепко расцеловались и так, не выпуская рук друг друга, присели на лавку у стола.
– Ну, как здоровье? – нетерпеливо спросил Крутов.
– Порядок, Павел, полный порядок! Спасибо, дружище, что не бросил меня тогда... Я ведь даже не в состоянии был поблагодарить тебя... Нет, нет. Павел, – оборвал он попытку Крутова замять разговор на эту тему, – ты для меня сейчас больше, чем брат, чем... В общем, вот моя лапа, и верь слову, я для тебя сделаю все, чего, может быть, не сделаю даже для себя.
Он с чувством потряс еще раз Крутова за руку.
– Ну, вот и хорошо... и будет об этом, – тихо отозвался растроганный Крутов. – А у нас вот опять... – Он махнул рукой.
– Ничего, Павел, – бодро проговорил Малышко. – Будем брать и не такие высоты, как сегодня.
Крутову очень хотелось поговорить, но времени было в обрез.
– Прости, Сеня, побегу!
– Подожди, я тебе еще самого главного не сказал. Угадай, кого я видел?
– Непосильная задача. Кого?
– Лену! – испытующе глядя на друга, сказал Малышко. – Помнишь, о ней ты мне говорил в тот вечер?
– Неужели? Где? Да рассказывай же, не тяни! – затормошил его Крутов.
– Где? В нашей дивизии, конечно. Да и ты ее еще увидишь, если...
– Чего если?
– Если на новогодний концерт пойдешь...
– Какой концерт?
– Ладно, потом расскажу. Впрочем, что я тебе говорю, ты и сам все, наверное, знаешь. А может, забыл уже о ней?
– Сеня, чертушко! – закружил его Крутов по блиндажу. – В том-то и дело, что ничего не знаю. Уже давно ни одного письма. А ты говоришь...
– То-то, скажи спасибо, что я ей от тебя приветов кучу передал.
– Милый дружище, какой же ты умница! Сейчас я бегу, а завтра ты мне все-все расскажешь!
У Чернякова находился командир батальона Усанин. Они вели тихий разговор. Увидев Крутова, полковник подозвал его к себе:
– Вы очень устали, капитан?
– Нет.
– Я знаю, что это неправда, но, поскольку вы держитесь на ногах и здоровы, рад вам поверить. Придется вам еще немного сегодня потрудиться. Я поставил Усанину задачу занять Поречки, Дрюково. Удар противнику во фланг, понимаете? Вы пойдете с Усаниным и будете обо всем меня информировать. Обо всем, что сочтете важным! Усанин будет выполнять главную задачу полка. Вы должны проследить, чтобы все началось своевременно. Возможно, начальник штаба поручит вам еще что-нибудь, вы зайдите к нему. Я частенько заставляю вас выполнять более широкий круг обязанностей, но иначе не могу – у меня нет заместителя.
Гитлеровцы не ожидали ночного наступления, и батальон Усанина без потерь занял высоты перед деревней Поречки. Немцы бежали из окопов к большаку. Преследуя противника, батальон занял парковую рощу в Поречках и стал там закрепляться. Внизу, в лощине, лежала деревня Дрюково.
Утром гитлеровцы сделали попытку вернуть утерянные позиции. Бой с самого начала принял ожесточенный характер. По большаку, со стороны Витебска, к противнику подходили крытые машины, подвозившие какую-то резервную часть.
Видя, что дело принимает очень серьезный оборот, Черняков приказал Крутову подыскать наблюдательный пункт с хорошим обзором местности. Крутов остановил свой выбор на высоте, захваченной ротой Бесхлебного. Все батальоны полка стояли теперь фронтом на север, под прямым углом к старой линии обороны.
Черняков понимал, что устойчивость полка при серьезных контратаках врага может быть обеспечена только с помощью артиллерии, поэтому пришел на нп с командирами своих батарей и приданного дивизиона.
Гитлеровцы едва начали понимать, чем грозит им этот небольшой, лишь слегка наметившийся прорыв, когда из-за фланга дивизии Безуглова вступила в бой гвардия, столь неожиданно переместившаяся с правого крыла армии на левый. В действие вступила тяжелая артиллерия противника, которой давно не было слышно. Батареи 210-миллиметровых орудий били издалека, из-под самого Витебска. Холм в Поречках, где засел батальон Усанина, был весь в дыму. Тяжелые снаряды вспарывали мерзлую землю, с корнем вырывали большие деревья. Блиндажи сразу завалились от сотрясения, окопы позасыпало. Бойцы батальона, скатившиеся под таким огнем с вершины холма, укрылись за крутыми обратными скатами в наспех вырытых окопчиках.
Едва отгрохотали батареи, как гитлеровцы устремились к холму. В небо взлетали красные ракеты: батальон просил помощи. Теперь заговорила вся артиллерия Чернякова Атака гитлеровской резервной части была отбита.
Из батальона с чьим-то автоматом на НП пришел Кожевников в разорванной, осыпанной землей шинели.
– Жуткий огонь! Он там все перемешал с землей. Единственное спасение на этом пятачке – сразу за обратные скаты. Бойцы так и приноровились.
Прислонив автомат к стенке окопа, он вызвал к телефону командира санитарной роты полка.
– Немедленно организовать эвакуацию раненых от Усанина Они там не должны накапливаться. Что? Помощь оказывается? А я веду речь об эва-ку-а-ции! Вечером? Ни в коем случае! Пройдут. Лощина не простреливается!
– Федор Иванович, полюбуйся, – протянул ему Черняков свой бинокль.
На большаке, в том месте, где недавно разгружалась резервная гитлеровская часть, к машинам ковыляли раненые. Они лезли в кузовы, туда же наспех вталкивали носилки с тяжелоранеными.
– Ты видишь, мы им тоже пустили юшку из носу, – сказал Черняков.
Вслед за новым налетом гитлеровских батарей снова зашевелилась пехота противника. Опять красные ракеты прочертили небо и утонули в дымной пелене, медленно сползающей с холма.
– Атакуют, проклятые! – стиснул зубы Черняков. – Огня!
Загрохотали полковые орудия, вызвав на себя шквал вражеских снарядов. Султаны разрывов вырастали и перед окопом, где находился Черняков, и позади. Свист и шелест снарядов в воздухе. Тяжелые удары разрывов. Хлесткая пальба дивизионных пушек, поставленных на прямую наводку. На вершине холма перебегали бойцы батальона.
– Кажется, отобьют, – сказал Черняков и, облегченно вздохнув, взялся за телефон: – Усанин, ну как у тебя? Тяжело? Держись! Чем могу, помогаю!
Настал вечер. Неузнаваем холм. Весь изрытый снарядами, он стал ниже. Которая это за день атака? Едва ли кто их считал. Не до этого! Тяжело вздохнув, полковник взялся за телефон:
– Усанин, жив?.. Ну что ж, ничего не поделаешь: забирай раненых и отходи сюда в окопы, а я пока попридержу немца!
Поднялись и утонули в дыму ракеты, на этот раз вражеские: сигнал к атаке. Неистовствует артиллерия.
Первый батальон оставил холм в Поречках.
В последние дни декабря у Чернякова установилось затишье. Далеко за его спиной гвардия билась за деревню Синяки, а у него лишь изредка громыхнет вражеское орудие, и все.
Молчал враг, молчал и Черняков, рассматривая холмы и рощи, окопы и проволоку перед своим ослабевшим малочисленным полком.
Глава восьмая
Выпал свежий мягкий снежок. Ни одно дыхание ветра не коснулось пушистых шапок, лежавших на ветвях елей, на кустарниках; даже на самых тонких былинках каким-то чудом удерживались рыхлые комочки снега.
Лес, одевшийся в сверкающие на солнце кружевные одежды, спокойно засыпал, изредка вздрагивая и роняя с ветвей белые крохи. Россыпью алмазных искр переливались роскошные шубы елей и узорчатые снежные арки, переброшенные с одного дерева на другое. Еще ничьей самой искусной кисти не удалось передать великолепия, с каким природа украшает иногда землю. Старый год во всей красе передавал свои владения новому.
В этот день Черняков получил приглашение от Дыбачевского явиться на встречу Нового года в штаб дивизии с десятком – двумя своих офицеров. Предстоит концерт художественной самодеятельности – об этом рассказал Крутову Малышко.
В штаб дивизии офицеры шли строем. Командовал свой штабной офицер, налегая на звучную букву «р» – «пр-р-рямо!» Впереди, шагом, ехали в кошевке Черняков и Кожевников.
Предстоящая встреча с Леной не выходила у Крутова из головы. «Давненько не видел, – думал он, – изменилась, наверное, – не узнать», – и счастливая улыбка блуждала у него на губах; забываясь, он прибавлял шагу.
Сосед, шагавший с ним в одной шеренге, подталкивал его плечом, а то и просто осаживал за рукав и возмущался:
– Ну куда ты летишь? – И на ухо тихо: – Между нами... Ты влюблен?
– Ага, в кашу с блинами!
– Черт! Вот увидишь, тебе не повезет. Женщины не любят скромников вроде тебя, поверь. Что от тебя толку, когда ты даже другу не хочешь ни в чем признаться?
– Заткнись!.. – беззлобно обрывал его Крутов.
– Попомнишь мое слово...
– Р-р-азговор-рчики! – гаркнул офицер, да так, что лошадь Чернякова с перепугу прянула в сторону и едва не вывернулась из оглобель. В строю засмеялись, и кто-то сказал: «Ого, голосок!»
– Пр-р-рекратить!..
– Послушай, – придерживая лошадь, сказал голосистому офицеру Черняков, – если мы доживем до мирных дней, обязательно возьму тебя в свои заместители. Будешь командовать на плацу, на строевых занятиях.
...Около штаба дивизии, между рослых ветвистых елей, была раскинута большая медсанбатовская палатка. Позади нее стояла маленькая – для артистов.
В сопровождении командиров полков и дивизионного начальства со стороны штаба показался Дыбачевский. Он шел неторопливо и важно, как, по его мнению, подобало в такой торжественный день. В отдалении зататакал движок, и яркий электрический свет озарил палатку.
Дыбачевский громко поздоровался и пригласил всех занимать места. С шумом и смехом офицеры повалили в палатку и стали рассаживаться за накрытые столы.
Гул одобрения и аплодисменты покрыли голос конферансье, объявившего начало программы. На небольшое возвышение в конце палатки вышел хоровой коллектив. Первой зазвучала песня, самая популярная в стране во время войны:
...Пусть ярость благородная
вскипает, как волна.
Идет война народная,
Священная война...
Суровая мелодия хватала за сердце, звала к подвигу...
Крутову тревожно, он взбудоражен, будто в предвидении чего-то необычайного. Песня-птица подхватила его на свои широкие могучие крылья. Но чьи глаза, как звезды в ночи, зовут и манят его к себе?
Лена! Ее взгляд устремлен поверх столов, заставленных посудой, она не видит перед собой никого из тех, кто смотрит на нее, она вся поглощена только песней. Но это лишь кажется, а на самом деле она изредка, украдкой окидывает взором палатку. Вдруг лицо ее зарделось, она встретилась взглядом с ним и опустила глаза. Девушка долго не поднимала их вновь, пока не справилась со смущением. Только тогда снова посмотрела на него.
«Здравствуй, радость моя! Как я ждал этой минуты...»
«Молчи и слушай! Разве ты не видишь, что я пою только для тебя?» – переговаривались они одними глазами, и никому не понять было их безмолвных речей.
«Я пришел сюда единственно, чтобы видеть тебя!»
«Знаю. Но не надо говорить об этом!»
Хор покинул помост. Генерал взглянул на часы и медленно поднялся из-за стола, высокий и широкоплечий.
– С наступающим Новым годом, товарищи! Именно, с наступающим!
Гулкие залпы батарей потрясли воздух. Крутову видно, как в полосе света, падавшего через раскрытую прорезь палаточного окна, долго сыпался с ветвей потревоженный серебристый сверкающий снег. В небе – легкие всполохи ракет, которые сейчас повисли над передовой, в десятке километров отсюда.
Гомон разговоров стоял вокруг. Пар от дыхания белым облаком скопился вверху палатки. Было морозно, но никто не ощущал холода.
– Сеня, если бы ты мог...
– Говори. Или я не друг?
– Я должен увидеть ее! Ты понимаешь?..
Улыбка скользнула по губам Кожевникова, когда он заметил, что Крутов сунул своему другу записку и тот сразу встал из-за стола.
От этих наблюдений его отвлек голос Чернякова:
– Федор Иванович, не пора ли домой? Как думаешь?
– Пора, – согласился Кожевников.
Посидев еще немного, Черняков извинился перед генералом за ранний уход, попрощался и стал протискиваться к выходу. За ним пошел Кожевников. Мельком взглянув в сторону Крутова, он увидел, что место за столом опустело.
– Офицеров возьмем?
– Пускай еще повеселятся! Не часто бывают такие праздники. Тем более, генерал все равно скоро «отбой» скомандует, – ответил Черняков.
Они вышли из палатки. Стояла ясная ночь. При свете луны, казалось, можно было читать. Легкая кошевка стояла на месте. Кожевников подтянул подпругу, взнуздал лошадь и, обождав, пока усядется Черняков, тронул вожжи. Застоявшаяся лошадь сразу пошла рысью, звонко поекивая на бегу. Санки полетели, оставляя еле приметный в лунном свете блестящий следок.
– Много бы я отдал, чтобы встретить Новый год в своей семье, – тихо промолвил Кожевников.
– Да, конечно, – задумчиво подтвердил Черняков. Оба замолчали. Слишком погружены были каждый в свое, далекое, такое, что и объяснить другому трудно, а порой и невозможно.
Они одновременно увидели впереди на дороге двух человек, и в одном из них, высоком, несколько нескладном, Кожевников сразу узнал Крутова. Кто был рядом с ним – он догадался.
– Парочка, – улыбнулся Черняков.
Это было столь необычно в обстановке близкого фронта, что он заинтересовался, кто бы это такие?
– Садитесь, подвезем! – предложил Кожевников, когда санки поравнялись с Крутовым и его спутницей, и придержал лошадь.
– Спасибо, товарищ, подполковник, нам и пешком успеется, – глуховатым от смущения голосом ответил Крутов.
– Вы? – удивился Черняков, наконец узнав Крутова. – Вот не ожидал!
Крутов пробормотал в ответ что-то невнятное.
– Что же вы нас не знакомите со своей лесной нимфой?
– Виноват, товарищ полковник. Прошу!.. – Крутов легонько подтолкнул свою спутницу.
– Лена Лукашова! – смутясь, представилась девушка.
– Где служите? – пытливо рассматривая ее и не выпуская руки, спросил Черняков.
– В полковой разведке!
– Нехорошо, не женская это профессия! И давно?
– С сорок второго года. Я санинструктор!
– Все равно, я бы этого не допустил, тем более сейчас. Впрочем, оставим разговор! Садитесь!
– Почему?
– Товарищ полковник, нам не по пути, ведь нам возвращаться, – взмолился Крутов.
– Я это знаю, – ответил Черняков и потеснился, давая рядом с собой место девушке. – А вы, Крутов, садитесь с Федором Иванычем!
Санки быстро домчались до штаба полка.
– Сегодня большой праздник, – сказал Черняков. – и я привык отмечать его в кругу близких людей, по-домашнему. Но семья далеко, а здесь – кто мне ближе? – грустные нотки скользнули в его голосе. – Я уже стар и не люблю менять своих привычек. Приглашаю вас на чашку чаю.
В блиндаже он усадил Лену за стол, поближе к свету.
– Вот теперь я ручаюсь, что узнаю вас при следующей встрече, – сказал он.
Вошел повар, накрыл на стол. Черняков достал из чемодана бутылку портвейна. Налив рюмки, он поднялся:
– Позвольте по старинке провозгласить: с Новым годом, с новым счастьем! Только послушайте меня: не теряйте головы. Война не кончится завтра, она еще потребует больших жертв... Но не об этом я хотел бы сказать в такой день, а о том, чтобы вы сумели пронести свое счастье по трудной военной дороге. Сберегайте его для будущей мирной жизни!
Все чокнулись и выпили. Черняков был внимательным, душевным человеком, Кожевников не отставал от него, и некоторая принужденность быстро покинула Лену и Крутова. Полчаса пролетели, как одна минута.
– Как я вам благодарна, – говорила Лена, прощаясь. – Мне просто неудобно, что мы причинили вам столько хлопот...
– Вот она, самонадеянная молодость, – засмеялся Черняков. – Послушать, так мы отмечали Новый год лишь ради них. А знать того не хотят, что мы в одинаковом положении: они вступают в жизнь, мы – перевалили через ее лучшую половину. И то и другое в равной мере заслуживает внимания. Так, Федор Иванович?
Кожевников пыхнул трубкой и спрятался за клубом дыма.
Через полчаса те же санки мчали Лену в ее полк, только правил теперь лошадью Крутов.
Над темным лесом нависло небо, сплошь усеянное чистыми, крупными звездами. Придерживая лошадь, Крутов обернулся к девушке:
– Лена, помните, вы обещали ответить на мой вопрос?
– Зачем вы спрашиваете?
– Ответьте только: да или нет?
– Да, – смеясь, ответила она. – Вас это устраивает?
Хмельной от счастья, он вскочил на ноги и взмахнул, закрутил вожжами над головой. Лошадь бешено рванулась вперед. Легкие санки летели, взрывая пушистый снег, морозный воздух запел в ушах, ударил, обжигая, в лицо. Засыпаемая фонтанами искрящегося снега, Лена вжалась в угол саней, ухватилась за сиденье. Крутов, крепко держась на ногах, обернулся к ней, увидел смеющееся лицо, волосы, выбившиеся из-под шапочки и побелевшие от снега, и воскликнул.
– Лена, ведь хорошо, а?
Когда в овраге мелькнули огоньки землянок, Крутов сдержал лошадь Лена выскочила из санок и, подавая ему руку, тихо сказала:
– Это самая счастливая моя ночь, самая прекрасная... Неужели все это правда, а не сон? – Она, робко заглянув ему в глаза, спросила: – Павлик, вы не забудете меня? Никогда-никогда?
– Никогда!
– Ни за что?
– Ни за что! – повторил он.
Тогда она внезапно крепко обняла его и поцеловала теплыми мягкими губами.
– Вот... за все! – еле переводя дух, вымолвила она и, резко выскользнув из его объятий, отбежала на несколько шагов. – Вам пора возвращаться! – сказала она строго.
– Лена.
– До свиданья! Слышите?
– До встречи! – он понял, что спорить бесполезно.
Она побежала по тропинке к своей землянке, а он еще долго истуканом стоял на месте и смотрел ей вслед. Он не в состоянии был думать, рассуждать. Как удивительно хорошо быть в плену такого чувства! К нему пришло счастье. Пришло впервые...
«Почему впервые? – неожиданно спросил он себя. – Разве Иринка не доставляла тебе такой же окрыляющей радости, как Лена? Почему же такая нечестность?»
Глубоко задумавшись, Крутов медленно поехал в полк.