Текст книги "Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 26 страниц)

7

Трамвайные пути возле парка и в самом парке были недавно расчищены, но их уже покрыл тонким налетом свежий снежок. В глубине двора, в тупике, . чернели среди сугробов вагоны: иные без стекол, иные без колес, от некоторых вообще остались одни коробки. Но были и такие, которые казались совсем целыми.

– Почему не восстанавливаете? – спросил Михаил Иванович. – За весь декабрь ни единого трамвая из ремонта не вышло.

Председатель рабочего комитета, пожилой слесарь с красным, опаленным морозом лицом, ответил простуженным голосом:

– Запасных частей нет.

– Так они все и кончились враз?

– Не враз, товарищ Калинин. Раньше мы что делали? Чтобы один вагон восстановить, снимали части с другого. Разоружали, как говорится. Вот и доразоружались до ручки. Снимать больше неоткуда. Легко этим вон саботажникам посмеиваться над нами, – кивнул он в сторону большого серого здания, высившегося за стеной парка. – В самое пиковое время увильнули. На складе хоть шаром покати. Простых шплинтов-винтов и тех нету. Смазочного масла – ни капли. И метель, пропади она пропадом! Мы, – товарищ Калинин, целыми сутками здесь. По ночам всех выводим пути расчищать. Ремонтники, кондукторы, стрелочники лопатами орудуют, иной раз вместе с семьями. А утром все вагоны, какие есть, на линию гоним. Да мало вагонов-то, того и гляди, последние станут, – вздохнул председатель. – И люди тоже до предела дошли. Осьмушка хлеба в день – разве это еда? Вместо приварка – голый кипяток. Даже погреться с мороза негде, одна конторка на весь парк. Спим в ней вповалку.

Калинин молчал, хмурился. Когда вошли в натопленную конторку, долго протирал запотевшие с мороза очки.

Спросил тихо:

– Трудно, товарищи?

Мужчины и женщины, тесно набившиеся в комнату, не ожидали, наверно, такого сочувственного простого слова. Начальство – оно ведь указания давать приезжает. А этот и на начальника-то не похож.

– Курева нет, – горестно вырвалось у кого-то.

– Снег замучил!

– Детишков с воскресенья не вижу! – крикнула женщина. – На Охте живу, мысленно ли пешком ходить?!

Михаил Иванович положил на стол кисет, до половины наполненный махоркой. К кисету сразу потянулось несколько рук.

– Геройское дело вы делаете, товарищи. Потерпите еще маленько, и жизнь наладится, а как же иначе?! Насчет снега не обещаю, это не по моему ведомству, а вот о приварке, о куреве – подумаем. Мы на вашу пролетарскую сознательность очень надеемся. Столицу нельзя без средств передвижения оставлять. Тем более сейчас, когда враги пролетариата поднимают головы.

– Мы это знаем, – прохрипел председатель комитета. – Слышали: женщины наши по три дня дома не были. Про мужчинов и речи нет.

– Низкий поклон вам за это, товарищи. Мы в управе вместе с вашими представителями решим, как помочь трамвайщикам, а вы помозгуйте хорошенько насчет ремонта вагонов. Вот председатель ваш уверяет, что запасных частей нету...

– Нет, откуда их взять?!

– Все старье в ход пустили!

– Управа, товарищи, постарается заказать запасные части, но скоро ли они будут? Нельзя ждать, сложа руки. Вагоны должны выходить на линию.

– Разоружать больше нечего!

– И не надо разоружать. Я, как рабочий, вот что скажу: когда для ремонта материалов достаточно, со старыми деталями никто не возится. Отработала свой срок, износилась – долой ее. Сколько мы, бывало, таких деталей и частей выбрасывали. А теперь, при крайней нужде, их вполне можно использовать. Только разыскать надо, привести в порядок. А где искать, это уж вам лучше известно, – улыбнулся Калинин. – Я в ваших мастерских не работал.

– Да уж найдем!

– Это, товарищи, одно, – продолжал Михаил Иванович. – А еще хочу спросить: серый дом за воротами чей? Трамвайного управления?

– Наш дом.

– А кто в нем живет?

– На первом этаже вагоновожатые. На втором и третьем – инженеры и служащие.

– Саботажники?

– Не все, – сказал председатель. – Четверо на работу приходят.

– Этих оставьте, а остальных в шею гоните из своего дома. Что же получается: вы трудитесь целыми сутками, пешком с окраины ходите, а эти господа сидят и в окошко посматривают? Непорядок! Идите сейчас же и ставьте вопрос решительно: кто завтра с утра не будет работать наравне со всеми, тот может отправляться куда угодно в двадцать четыре часа!

– А имеем мы право, товарищ Калинин?

– Полное право! Дом принадлежит нам, городской управе, квартиры служебные. Пока трудишься – занимаешь квартиру. А саботажников – вон! И поглядите, чтобы все честно было. Если у кого помещение большое, возьмите одну-две комнаты для людей с окраины.

– А если того... Не захотят?

– Коли не захотят – выселить надо, а как же иначе? Помогите вещи вынести, мебель. У вас вон какой народ крепкий. И красногвардейцы есть... Или матросов на помощь прислать? – хитровато прищурился Михаил Иванович.

– Не надо, управимся.

– А бумагу нужную дадите? – спросил председатель комитета.

– Бумагу составлю прямо сейчас. Позвольте, товарищи, я вот сюда к столу сяду. И чернила, пожалуйста.

Кто-то подвинул табуретку. От дальней стены, от шкафа, осторожно передали из рук в руки чернильницу.

Глава четвертая

1

Полк, в который прибыл Яропольцев, был полностью деморализован и никакой боевой ценности не представлял. Больше половины личного состава разъехалось по домам. Остались главным образом молодые солдаты из дальних губерний, боявшиеся пускаться зимой в неведомый путь. Занятия в подразделениях не проводились, караульная служба забыта. Люди коротали время, кто как умел.

Траншеи наполовину заплыли грязью после осенних дождей. В землянках плескалась вода. Проволочные заграждения во многих местах были разрушены. Днем на передовой шевелились кое-где солдаты, оборудовали позиции на сухих взгорках, а к ночи все уходили в деревню, разбредались по избам, по баням, приспособленным под жилье.

Бывали в деревне и немцы: упитанные, настороженные, в чистой форме и в касках с высокими шишаками. Щи с кониной «камрады» хлебать отказывались, зато самогон пили охотно.

Русские солдаты в свою очередь тоже ходили в гости к германцам. Возвратившись, хвалили немецкую аккуратность. В траншеях сухо, стенки обиты досками или оплетены хворостом. В землянках лучше, чем в иной избе. Стены побелены или оклеены обоями. Теплынь, лампы керосиновые горят. И даже герань – цветок на столе.

При всем том противник исправно нес боевую службу, пускал русских солдат к себе только на строго определенных участках, ночью имел усиленные дозоры и секреты. А с нашей стороны бодрствовало на пятикилометровом участке полка только одно отделение с пулеметом, выставляемое на холме, который господствовал над шоссейной дорогой, пересекавшей линию фронта. На упрек Яропольцева председатель полкового комитета Нодиев ответил: хорошо хоть отделение удается послать, не желают солдаты мерзнуть ночью в окопах.

К удивлению Мстислава Захаровича, большевик Нодиев встретил нового командира с радостью. Видимо, трудно ему было возглавлять полк в одиночку, не имея ни достаточных знаний, ни опыта. Выходец из обрусевших кавказцев, он окончил в Москве высшее начальное училище, работал табельщиком на фабрике. В армию попал вольноопределяющимся второго разряда – кандидатом на офицерскую должность. Лицо у него смуглое, глаза большие, немного навыкате. Нос чуть с горбинкой, а под ним – тонкие усики.

При первой же беседе Нодиев начал расспрашивать Яропольцева: как, мол, относитесь к Советской власти, к Учредительному собранию?

– Это меня не касается, – ответил тот.

– Как может не касаться? – удивился Нодиев. – Сейчас каждый об этом думает!

– А я не думаю, – горячность председателя комитета несколько позабавила Яропольцева. – Мне дела нет до политических хороводов, я – военный. И давайте условимся сразу: я не вмешиваюсь в ваши вопросы, моя забота – боеготовность полка. Не будем раздувать то, что нас разделяет, пусть немцы не радуются пашей междоусобице. Будем искать общее. Я постараюсь сделать все, чтобы не пропустить противника на своем участке. Учтите: продвинувшись на сотню верст, немцы захватят огромные материальные ценности, вооружение, склады боеприпасов, продовольствия, обмундирования. В этом, насколько я понимаю, не может быть заинтересована ни одна власть, в том числе и большевики.

Нодиев кивнул, напряженно слушая. И интересно ему было, и вроде бы опасался подвоха.

– Национальный престиж, сохранение территории – это не может оставить большевиков равнодушными, – продолжал Яропольцев. – Ясно также: если войска кайзера оккупируют западные губернии и Петроград, они прежде всего покончат с революцией. А уж это-то, я думаю, вас никак не устраивает?

– Не устраивает, – согласился Нодиев.

– Значит, основа для совместной службы у нас есть.

– Завтра же соберем полковое собрание, утвердим вас.

– А нельзя обойтись без этой церемонии? – нахмурился Яропольцев.

– Самолюбие заедает? – догадался Нодиев. Яропольцев промолчал. Ради важного дела он пойдет и на такое. Какой спрос с неграмотной массы, с солдат, с их непосредственных вожаков, многие из которых просто не понимают, что творят. Не может существовать армия, где солдаты сами назначают себе командиров. Ну, это не его забота. Он постарается сколотить боеспособную группу, которая перекроет шоссе и не пропустит немцев. Бог даст, и на других дорогах, на других участках тоже найдутся люди здравого смысла, создадут среди общего хаоса надежные островки сопротивления. А со временем эти боевые группы можно будет использовать, как потребует обстановка...

На следующий день солдаты собрались в просторном сарае – уместилось человек двести. Еще столько же гомонило за дверью. Многие пришли со своими табуретками – в ногах правды нет.

Яропольцев произнес только одну фразу:

– Обещаю служить Отечеству не щадя жизни!

Солдаты переглядывались, удивленные столь короткой речью.

Затем председатель полкового комитета Тенгиз Нодиев подробно рассказал о новом командире. Упомянул о том, что Яропольцев был ранен на фронте. Призвал всех выполнять приказы, а главное – повышать свой пролетарский революционный дух.

Против Яропольцева никто не выступил. Наоборот, в первых рядах, где разместились унтеры и солдаты постарше, фамилия нового командира вызывала одобрительные возгласы. При этом особенно громко звучал голос Кузьмы Голоперова.

Мстислав Захарович подавил горькую усмешку. «Спасибо тебе, Кузьма, – подготовил общественное мнение».

Собрание приняло резолюцию: «Гражданина Яропольцева М.3. командиром полка утвердить и его распоряжения выполнять». Слова о выполнении распоряжений вписал своей рукой Тенгиз Нодиев.

2

С первых дней нового года Михаила Ивановича не покидала тревога. По всей стране завершились выборы в Учредительное собрание, призванное решить вопрос: какой власти быть на Руси? В крупнейших промышленных центрах, на Балтийском флоте, на Западном и Северном фронтах значительную часть голосов получили большевики. Но в общем они могли рассчитывать в лучшем случае лишь на четвертую часть делегатских мест.

Удивляться этому не приходилось. Большевики были заняты ломкой старого и созданием нового государственного аппарата, борьбой с контрреволюцией на Урале, на Украине и на Дону. А эсеры, кадеты и меньшевики тем временем критиковали Советскую власть, разжигали недовольство, вели предвыборную агитацию.

Ободренные результатами выборов, оживились повсюду тайные и явные враги. Руководители кадетской партии спешно готовили вооруженное выступление против правительства, обучали боевые дружины, группы террористов. Кадетам помогали правые эсеры и меньшевики.

Калинину стало известно, что гласные разогнанной городской думы устраивают тайные сборища, надеются вновь стать хозяевами столицы. Горько было видеть, что среди большевиков, избранных в Учредительное собрание, оказались люди, верившие в конституционные иллюзии, не понимавшие, что в момент Октябрьской революции Россия перешагнула этот этап. Не парламентская болтовня, не уравнивание всех слоев населения, а диктатура пролетариата и беднейшего крестьянства – вот за что боролись большевики во главе с Лениным и Свердловым. Лозунгу «Вся власть Учредительному собранию!» они противопоставили лозунг «Вся власть Советам!».

Михаил Иванович задумывался: стоило ли вообще при таких условиях созывать Учредительное собрание? В конце концов можно просто не допустить этого сборища, да и только. Но поймут ли избиратели такой шаг? Вероятно, прав Владимир Ильич, который считает, что рабочих, солдат и крестьян нужно подвести к стенам буржуазного парламентаризма. Только на собственном опыте массы могут убедиться, что возвращение к Учредительному собранию – шаг назад от завоеваний Октября... Вот и пускай убеждаются!

Открытие Учредительного собрания было намечено на 5 января. К этому дню контрреволюция приурочивала демонстрации против Советской власти и – если позволят обстоятельства – вооруженный переворот. Узнав о таких намерениях, большевики создали Чрезвычайную комиссию по охране Петрограда. Город был разбит на участки, каждый из которых усиленно патрулировался. Из Кронштадта и Гельсингфорса были вызваны отряды моряков общей численностью в тысячу человек. Командовали отрядами матросы Ховрин и Железняков. Четыреста пятьдесят балтийцев заняли государственный банк. Триста человек разместились в Николаевской академии, на Литейной и Кирочной.

Среди моряков, прибывших охранять Таврический дворец, были неразлучные друзья Григорий Орехов и Федя Демидочкин. Был здесь и Колька-колосник, державшийся в отряде как-то особняком. Он и на тральщике у себя последнее время отбывал службу, словно тяжелую повинность, при первой возможности «срывался» с корабля, проводил на берегу почти все ночи.

Минут сорок моряки ждали у подъезда дворца, приплясывая на морозе. Потом прозвучала команда строиться, и они быстро сомкнулись в четыре длинные шеренги. Железняков прошел вдоль строя, с веселой строгостью поглядывая на братву. Брови у него черные, с изломом, как крылья. Волосы выбились из-под бескозырки, сдвинутой на затылок. Под бушлатом – серый свитер. Не по форме, зато в самый раз для такой погоды.

Из дворца вышел штатский гражданин, заговорил с Железняковым. Кто-то сказал: это, мол, товарищ Бонч-Бруевич, близкий Ильичу человек. Сперва он толковал негромко, затем повысил голос, чтобы слышали все моряки:

– Кровопролитие не нужно рабоче-крестьянской власти. Сумейте вы, сознательные борцы революции, так подействовать на сбитых с толку рабочих и обывателей Петрограда, чтобы они поняли вас и подчинились распоряжениям законной власти. Но если вы встретите врагов революции, пощады им нет, и пусть ваша рука не дрогнет!

– Это уж будьте уверены! – ответил Железняков. – Командиры взводов, ко мне!

Выполняя приказание, половина отряда заняла позиции вокруг Таврического дворца, возле массивной ограды. Матросы установили несколько пулеметов. Торопились, поглядывая на делегатов, которые уже начали прибывать. Многие шли пешком или подъезжали на извозчиках. Судя по одежде: из крестьян, из рабочих. Но немало было и господ в богатых шубах: эти подкатывали шикарно, на рысаках. Даже несколько автомобилей примчалось, завывая сиренами.

– – Откуда сразу столько контры взялось? – простодушно удивлялся Федя Демидочкин. – На кой ляд сюда пускают ее?

– Евсеич говорит – вчерашний день революции, – пояснил Орехов.

– Мало ли что он скажет, – буркнул Колька-колосник. – Кого народ выбрал, те и едут.

– И буржуев тоже народ прислал? – спросил Федя.

– Не сами же они себя выбрали. А может, это наш брат так разоделся в шубы? Теперь все равны. Я одного анархиста знаю, он такой одежкой разжился – раньше великий князь носил!

– Понятно, с чьего голоса поешь! – всем корпусом повернулся к нему Григорий Орехов.

– Ну и что? – нагло прищурился Колька. – Чем анархисты хуже других? Никакой говорильни не разводят, как эти большевики-меньшевики! Власти нет, сам себе хозяин – делай что душа желает! Вот это, братишки, свобода! А кто мешает, тому колосник на шею – и за борт!

– Ишь, судья какой! Значит, кто тебе потрафил, тот хорош, а кто не потрафил, тому колосник на шею?! Это получается для одних анархистов свобода, а другим – кукиш!

– Плевать я хотел на других!

– Гляди, доплюешься!

– Ни черта не будет до самой смерти! – усмехнулся Колька и достал из кармана портсигар, набитый папиросами. – Налетай, подешевело! Хватит собачиться, курите, братишки!

Федя неумело вытащил длинную папиросу. Григорий Орехов неодобрительно покосился на портсигар и вынул из-за пазухи кисет с махоркой.

Затянулись по нескольку раз и услышали команду Железнякова.

Всем свободным от дежурства он велел идти в зал, на хоры, и оставаться там до особого распоряжения вместе с гостями-рабочими.

– Раньше здесь Государственная дума заседала, – сказал Григорий Орехов, когда они очутились в большом зале с высокими сводами.

– Ух ты! Просторно как! – Федя перегнулся через барьер, посмотрел вниз. – А людей-то сколько! Головы большие, а ноги короткие... Как с колокольни на базарную площадь...

– Не упади, любопытный, – придержал его за ремень Орехов.

Федор опустился на скамью. Только сел и сразу же вскочил:

– Вон Калинин идет! По проходу к сцене. И Ев-сеич с ним! И еще рабочий вроде какой-то.

– Не маши, – остановил Орехов. – Внизу свидимся. А по другому-то проходу, смотри, Шрейдер плывет.

– Ишь ты, горделивый навроде линкора.

– Надеется опять до власти дорваться.

– А как решат-то?

– Откуда я знаю.

Матросам, мало искушенным в политических тонкостях, нелегко было разобраться в том, какие страсти кипят сейчас в Таврическом дворце, какие непримиримые противоречия сталкиваются. Все правое крыло зала, где в недавнем прошлом сидели монархисты и черносотенцы, теперь заполнили эсеровские делегаты. Они, как один, явились во дворец одетые торжественно и строго: черный сюртук и красная розетка в петлице. Эти сюртуки мельтешили повсюду, их было много.

В центре зала занимали места левые эсеры и национальные группы. На левом крыле – большевики.

За сценой, в кулуарах, заканчивались заседания фракций. Большевики обсудили порядок работы Учредительного собрания и поручили Якову Михайловичу Свердлову открыть заседание от имени ВЦИК. После этого Свердлов должен огласить «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», поставить ее на голосование. Почти наверняка Учредительное собрание выскажется против декларации. В таком случае большевики покинут зал.

Между тем правые эсеры решили использовать численный перевес и взять инициативу в свои руки. Они закончили фракционное заседание несколько раньше большевиков и сразу принялись осуществлять свой план. Матросы сверху, с хоров, увидели, как в правом крыле зала, среди черных сюртуков, вскочил смуглый делегат, замахал руками, требуя внимания. Заговорил громко, с восточным акцентом:

– Граждане! Предлагаю предоставить честь открытия заседания старейшему из членов Учредительного собрания!

Глотнул побольше воздуха, крикнул:

– Старейшему делегату Швецову! – И еще раз: – Швецову!

К председательскому месту прошел седовласый человек, повернулся лицом к публике. Выглядел он внушительно. Широкая бородища – почти до пояса. Правая сторона зала и центр встретили его аплодисментами. Левая – протестующими выкриками.

Большевиков поддержали рабочие, матросы, солдаты, теснившиеся на хорах. Когда шум начал стихать, Григорий Орехов басовито, как шестидюймовка, ахнул только одно слово:

– Долой!

Швецов напрасно пытался говорить – его не было слышно. Долго тряс колокольчиком – никакой пользы.

В это время появился Свердлов. Быстро подошел к трибуне, взял колокольчик. Зал замер, пораженный столь решительной переменой, потом забушевал с удвоенной силой. Но теперь уже аплодировала левая сторона, а возмущались черные сюртуки. В центре делегаты растерянно переговаривались.

Свердлов дождался полной тишины и лишь тогда объявил:

– Центральный Исполнительный Комитет Советов рабочих и крестьянских депутатов поручил мне открыть заседание Учредительного собрания. Исполнительный Комитет выражает надежду на полное признание Учредительным собранием всех декретов и постановлений Совета Народных Комиссаров. Октябрьская революция зажгла пожар социалистической революции не только в России, но и во всех странах. Мы не сомневаемся, что искры нашего пожара разлетятся по всему миру, и недалек тот день, когда трудящиеся классы всех стран восстанут против своих эксплуататоров. Мы не сомневаемся в том, – продолжал Свердлов, – что истинные представители трудящегося народа, заседающие в Учредительном собрании, должны помочь Советам покончить с классовыми привилегиями.

Яков Михайлович посмотрел туда, где пестрели на черных сюртуках красные розетки, и холодно усмехнулся:

– Центральный Исполнительный Комитет выражает надежду, что Учредительное собрание, поскольку оно правильно выражает интересы народа, присоединится к декларации, которую я буду иметь честь сейчас огласить.

Пока Свердлов развертывал лист, на хорах обменивались мнениями:

– Ни черта они не присоединятся!

– Должны присоединиться, народ послал.

– Народ их в глаза не видел.

Свердлов откашлялся и начал читать пункт за пунктом, делая это отчетливо, громко: давал слушателям возможность оценить каждую фразу.

Казалось, все в этой декларации настолько ясно и верно, что нужно утвердить документ без споров-разговоров да поскорее напечатать в газетах, чтобы узнала вся Россия. Но одобрить декларацию – значит одобрить позицию партии, которая выдвинула ее. А это никак не входило в планы правых эсеров, и едва смолк голос Свердлова, вскочил все тот же юркий человек, который пытался выдвинуть в председатели Швецова.

– К порядку ведения заседания! – крикнул он, пробираясь к трибуне. – У меня заявление!

– Слово гражданину Лордкипанидзе, – в голосе Свердлова звучала ирония, он явно не ожидал от этого делегата чего-либо дельного и полезного.

– Учредительное собрание само призвано установить в стране власть! – гортанно выкрикнул Лордкипанидзе. – Его не может открывать представитель какой-то власти, – пренебрежительно указал он на Свердлова.

Больше эсер не смог произнести ни слова. Бушевала левая сторона, бушевал народ на хорах, возмущались и те, кто сидел в центре. Что же это такое: заседание открыто, сделано заявление от имени органов власти, зачитана декларация – надо обсуждать и принимать решение, а не вести дело к срыву заседания. Так все проблемы можно утопить в бесконечных словопрениях «по поводу» и «к порядку ведения»...

Свердлов предложил не заниматься разговорами, а высказать свое отношение к декларации. Кто поддерживает ее?

146 депутатов проголосовали «за». 237 – «против». Ленин был прав: Советскую власть, завоевания Октябрьской революции Учредительное собрание не признало.

Большевикам незачем было теперь оставаться в зале.