Текст книги "Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 26 страниц)

4

За зиму отвык Михаил Иванович от физической работы. И земля была торфяная, податливая, и лопата легкая, а через полчаса ощутил усталость, поясница начала ныть. Скрутил «козью ножку» и, затягиваясь, смотрел, как ловко, быстро копает жена. Катерина больше его сделать успела. И вид у нее моложавый, бодрый. В голодные месяцы сильно похудела, волосы пострижены коротко.

– Ты у меня прямо девица красная! Не будь женат – тебя бы посватал.

– А я еще подумала бы, – повела плечами Екатерина Ивановна. – Что это за мужчина: чуть копнет и за куревом тянется. Разве такой семейство прокормит?

– Э, Катя, в хорошем доме баба три угла держит, а мужик – четвертый.

– Без четвертого-то изба не стоит.

– Один уголок удержу.

– Да еще город впридачу, – засмеялась жена, невольно оглянувшись туда, где виднелись серые громады построек и жидко коптили высокие трубы.

Поправила волосы и вновь принялась копать умело, азартно.

Вокруг, на обширном поле, повсюду трудились люди. Погода в выходной день выдалась хорошая, самое время картошку сажать. Многие сотрудники управы пришли с семьями. На соседнем участке, согнувшись под прямым углом, старательно вгонял лопату на полный штык долговязый землемер. А жена и теща у него толстые, коротконогие – наверно, чухонки. Детишек не сосчитать: прыгают, визжат, ошалев на просторе от радости.

Рядом с землемером работает фельдшер Протоиерейский. Этот первым долгом вбил на краю участка суковатый кол, на него аккуратно повесил пальто жены и свое, затем пиджак. Остался в черной жилетке, из-под которой виднелась чистейшая белая рубашка. Копал фельдшер неумело и без особой охоты – все советовался с землемером.

Кто-то разжег костер из сухой травы и листьев. Потянуло горьковатым дымком: теплый дым перемежался волнами прохладного, опьяняюще-чистого воздуха. Калинин вдохнул поглубже, даже голова закружилась. Славно-то как! Это и работа, и отдых для тех, кто месяцами находится в помещении, в духоте.

– Иван Ефимыч, а Иван Ефимыч! – окликнул он своего соседа. Тот живо оглянулся.

– А?

– Очень уж ты стараешься, – пошутил Михаил Иванович. – Небось мозоли набил. Пойдем прогуляемся малость.

Иван Ефимович Котляков с сожалением глянул на забурьяненный, невскопанный еще клин; резким движением воткнул лопату.

– Раз руководство велит...

– То-то и оно, что руководство, – Калинин пропустил его вперед по тропинке. – Есть окончательное решение насчет нас, на днях обнародуют. Городская дума считается распущенной. Петроградский Совет будет отныне не только политическим, но и хозяйственным органом. Единый центр.

– А мы?

– Как и предполагали. При Совете создается Комиссариат городского хозяйства Петроградской городской коммуны. Меня назначили комиссаром, а тебя заместителем комиссара городского хозяйства.

– За доверие спасибо, а насчет перестройки не знаю, радоваться или пока подождать.

– Радуйся, Иван Ефимыч. Мы ведь, если строго судить, все равно работали, как отдел Петросовета. Так для чего же два разных учреждения, пусть один орган диктатуру пролетариата проводит.

– Ответственности нам меньше?

– Не скажи. За все хозяйство, как и прежде, с пас спрос. К тому же по всей Северной области и в Новгородской губернии будем отделы городского хозяйства при местных Советах налаживать.

– Это что-то новое.

– – Будем тон задавать, а как же иначе?!

– Не пойму, Михаил Иванович, понизили нас или повысили?

– Какая разница, Иван Ефимыч? На какой должности нужны мы партии, на такой и будем. И есть еще у меня идея насчет нашего домашнего быта. Давай в своем доме коммуну организуем. Чтобы все жильцы сообща хозяйство вели, продукты в один котел, обеды готовить по очереди.

– Мысль вроде бы правильная, – неуверенно произнес Котляков. – За коммуну я всегда голосую. А как женщины наши с их мисками-ложками?

– Твоя с моей уживется?

– Наши сознательные, но ведь кроме них сколько...

– А мы не сразу, мы с малого и начнем. У нас получится – другим наглядный пример будет.

– Их и примером не прошибешь, цепко за свое держатся, – осторожничал Котляков.

– Поагитируем, убедим.

Участки, отведенные под огороды, остались позади. Калинин и Котляков шли теперь по краю мелколесья, тянувшегося вдоль ручья. Дальше лежала выемка, формой напоминавшая корыто. Здесь раньше было стрельбище. Дно выемки, боковые скаты, высокий, сажени в три, вал-пулеулавливатель давно уже заросли травой, покрылись дерниной. Только на валу, за щитами для мишеней, дерн был снят, желтел в ямках песок. Там работал человек в солдатской гимнастерке.

Вот он отложил в сторону кирку, распрямился и совковой лопатой начал бросать песок в большое, с проволочной сеткой сито.

– День добрый! – поприветствовал его Михаил Иванович. Солдат хмуро покосился на пришельцев. Одна щека его, со шрамом, казалась совсем безжизненной, неприятно даже смотреть на нее. Но Михаил Иванович подавил это чувство и сказал еще раз: – День добрый! Под огород землю готовишь?

– А ты что за спрос?

– На огороды нынче народ вышел.

– А мне без надобности.

– Ты не груби, – вступил в разговор Котляков. – Уважительность иметь надо.

– А чего мне вас уважать? – дерзко ответил солдат. – Может, вы образованные господа, ученые, дворяне? Такая же деревня-матушка, только в огородах и ковыряться.

– Язык у тебя хорошо работает, – примирительно произнес Калинин. – Но петушишься зря. Огороды людей кормят, на них покопаться не грех. А ты сам-то что, клад ищешь?

– Нешто я дурак с балалайкой клад среди бела дня искать? Клад в лунную ночь ищут. А я полезную ископаемую добываю.

– Ископаемое? Полезное? – удивился Калинин.

– В эту землю солдаты десять лет пули всаживали, нашпиговали ее свинцом, как колбасу салом. Колбасы при новой жизни не добудешь, а свинец – вот он.

– Ну и промысел, – засмеялся Михаил Иванович. – Это же сообразить надо!

– Сообразишь, когда жрать нечего.

– И доходное дело?

– На свинец желающие всегда найдутся.

– Конечно, – кивнул Калинин. – И ремесленнику свинец нужен, и крестьянину, не говоря уж про охотников да рыбаков. Шустрый ты!

– А что, нельзя, что ли? Земля теперь общая!

– Копай, мы тебе конкуренцию не составим. Только ненадежное это занятие, надолго ли его хватит!

Они пошли назад вдоль ручья, навстречу веселому гомону, доносившемуся с огородов. Котляков сорвал ветку, похлопал по сапогу, сказал задумчиво:

– Туманный какой-то человек.

– Остатки прошлого подбирает, – ответил Калинин.

5

– Алло, Сила Семенович? Узнал?.. Есть у тебя охота посмотреть, как твой сын для Петроградской городской коммуны работает? Ну, я так и думал. Заеду за тобой, жди.

Уж кому-кому, а Штыреву особенно интересно побывать на общественном поле. Это ведь он организовал на заводе ремонт тракторов тяжелого артдивизиона, он принимал доставленные из Швеции тракторные плуги.

Солнце светило с чистого неба по-летнему горячо. Сила Семенович снял пиджак, засучил рукава, обнажив мускулистые руки. Старенькая рубашка плотно облегала литые плечи. Михаил Иванович дружески толкнул его – тот даже не качнулся.

– Ну и крепок ты! – восхищенно произнес Калинин. – И годы тебя не берут.

– Возле металла будешь крепким, – усмехнулся Штырев.

Поле начиналось сразу за домами заводского поселка и тянулось очень далеко, до самого леса. С краю копались огородники. Какой-то крестьянин распахивал свою делянку. Трудился, наверно, с раннего утра, и сам устал, и конь спотыкался в борозде, но вспахать успел меньше половины участка. А дальше и правее пролегла широченная полоса поднятой тракторными плугами земли. В конце этой полосы, возле леса, уступом ползли три машины, казавшиеся издалека черными жуками.

Они приближались, нарастал гул моторов, и вскоре видны стали сверкающие лемехи, ровно и сильно вспарывавшие твердую землю. Плуги сравнивали межу за межой, срезали заросшие бурьяном бугорки, засыпали канавки, промытые ручьями. За тракторами оставалась чистая пашня, готовая принять семена.

– Вот так бы повсюду, Сила Семенович! – восторженно произнес Калинин. – Железный конь сразу на четверть века деревню вперед двинет.

– Когда это еще будет...

– Тракторная колонна уже перед глазами у нас!

– Одна на всю Россию.

– Важен первый пример, первый опыт.

Головная машина остановилась. С нее спрыгнул тракторист в солдатской фуражке, в гимнастерке без пояса.

– Отец! Дядя Миша! Видите?

– Видим, видим, – скрывая улыбку, сдержанно ответил Сила Семенович.

– Получается, верно? Я даже не думал, что наворочаем столько!

– А вот Калиныч посмотрит сейчас, нет ли огрехов.

– Ладно уж, ради первого раза, ради такого праздника не буду я огрехи искать, – засмеялся Михаил Иванович, обнимая молодого тракториста. – Молодцы, товарищи, вот и весь мой сказ!

6

Галина Георгиевна осунулась, подурнела, потемнела лицом. В квартире холод, водопровод не работает по нескольку дней. У соседей, в их же подъезде, только на другом этаже, побывали грабители, унесли все ценности.

Ко всему прочему, изрядно помучил муж – месяца два не было от него ни слуху ни духу. Где он? Может, немцы убили, может, растерзали свои же солдаты? Лишь в конце марта привез его, раненного, Кузьма Голоперов.

С их приездом стало все-таки легче. Признавая над собой только власть Яропольцевых, Кузьма со всеми остальными был дерзок и груб, держал в прихожей возле вешалки винтовку и спустил с лестницы уполномоченного, явившегося проверить, сколько комнат занимает семья.

Слава богу, холода остались позади, муж поднялся на ноги, теперь можно подумать и о дальнейшей жизни.

Они сидели в гостиной. За окном ярко и просторно – вполнеба – горел закат, в углах комнаты накапливались сумерки. Галина Георгиевна повернулась спиной к окну, темный силуэт ее четко обрисовывался на багровом фоне. Мстислав Захарович смотрел на жену и думал, что сейчас, в скромном, домашнем платье, утомленная заботами, она нравится ему ничуть не меньше, чем в день свадьбы. Он с удовольствием сказал бы об этом, но не хотел перебивать ее.

– Я не предлагаю ехать в Стокгольм или Париж, хотя это идеально, – говорила Галина Георгиевна. – Мальчики там учились бы, ты поправил бы здоровье... Нет, я не настаиваю, – усмехнулась она, заметив нетерпеливое движение его пальцев. – Ты говоришь, что история осуждает тех, кто в годы испытаний покидает Родину. Пусть так. Но из Петербурга надо уехать. Жизнь здесь становится невыносимой. Магазины закрыты, рынки пусты. Бандиты обнаглели, грабят квартиры среди дня. Хорошо бы перебраться в провинцию, в плодородные места. Хоть в тот же Новочеркасск, к моей тете.

– В Новочеркасске, по слухам, уже немцы

– Тогда в Тамбов или Воронеж.

– Мне надо подумать.

– Милый, ты думаешь уже целый месяц. У нас отнято все, что мы имели. От земли до твоих офицерских погон! Какая же еще истина тебе требуется? Даже телефон сняли, – зло произнесла Галина Георгиевна. – Скоро они доберутся до наших комнат и поселят здесь своего люмпена. Этого ты дожидаешься?

– Я не хочу спешить, – мягко сказал Мстислав Захарович, успокаивая жену. – Не будем спорить и волноваться.

– Хорошо, – устало кивнула она. – Тем более, что в аптеках нет валериановых капель.

– Где же ты берешь лекарства?

– У того же аптекаря, только с черного хода и в три раза дороже. Причем ассигнации он не принимает. Вовремя напомнил: надо послать к нему. Позвони, пожалуйста.

– Я здесь, ваше высокоблагородие, – вошел Голоперов.

– Кузьма, – прищурившись, сказал Яропольцев, – разве тебе не известно, что теперь есть только граждане и товарищи, а господа и благородия отменены?

– Для кого отменены, а для кого нет.

– Для тебя, значит, нет?

– Так точно! Барин остается барином, отменяй его или не отменяй. Это уж самим богом заведено. Какого крестьянина или рабочего на господское место ни поставь, сразу видно, что мужик, а не господни. Вот Калинин, к примеру, всему городу голова, а на общем огороде картошку сажает.

– Калинин? – оживился Мстислав Захарович. – Это ты верно знаешь?

– Сам видел, когда полезную ископаемую добывал.

– Так, так... А ты, значит, еще не оставил ископаемые свои?

– Никак нет, ваше высокоблагородие. Свинец – не бумажка, за него хлеб дают.

– Ну, как знаешь... Только все же обращайся ко мне по имени-отчеству, хотя бы на людях.

Галина Георгиевна напомнила:

– Кузьма, сегодня аптекарь ждет.

– Так точно. Разрешите отбыть, ваше высокоблагородие?

– Иди, Кузьма, неисправимый ты человек.

– Он верный человек, – Галина Георгиевна проводила Голоперова взглядом. – Когда установится порядок, надо будет отблагодарить его. Хороший управляющий из него получится. Ты не слышишь меня?

– Прости, задумался. Знаешь, что я предприму? Я пойду к Калинину и поговорю с ним. Постараюсь выяснить, какое будущее нам уготовано.

7

– А ведь мы сделали тогда все, что вы просили, – сказал Калинин, поздоровавшись. – Навели порядок в казарме.

– Не забыли еще? – удивился Яропольцев.

– На память не жалуюсь, – Михаил Иванович, жестом пригласив гостя сесть, хотел добавить, что бывшие офицеры-дворяне приходят на прием не часто, но сдержался. Ничем не выдал своего любопытства, заинтересованности.

– На этот раз у меня не просьба, вопросы.

– Если смогу...

– Хочется понять в конце концов, что же творится... Начну с малого. У меня и у моего знакомого сняли телефоны. По вашей терминологии мы эксплуататоры и телефонов недостойны. Их передали неимущим. Хотя человек, владеющий персональным телефоном, это уж, извините, не пролетарий... Но не в этом суть. Я вне службы, как-нибудь обойдусь и без телефона. Но мой знакомый – инженер, крупный специалист по добыче торфа. От вас же, из управы, звонили ему, консультировались – он не отказывал. Теперь он вообще отрезан от мира, от дел.

– Почему он не работает? Саботирует?

– Он выше этого. Его не приглашают, и он, естественно, не идет. Раньше его ценили, а теперь он никому не нужен и хочет уехать в Норвегию. Его туда усиленно зовут. В Норвегии, вероятно, не хватает торфа, а в Петрограде избыток топлива.

Калинин ответил спокойно и серьезно:

– Запасы топлива на исходе. С большой тревогой ждем следующую зиму. А этот господин инженер не понимает, значит, что торф нужен не мне лично, а всем людям, всему городу! Об этом ваш инженер думает?

– В первую очередь об этом должны думать и заботиться вы, поскольку вы взяли власть.

– Мы брали ее, когда город имел хлеба на одни сутки. Топливо распределяли по крохам. Вот какое наследство мы получили.

– Понимаю, насколько вам трудно, однако сочувствовать не могу.

– В сочувствии мы не нуждаемся... Но как же ваш специалист по торфу? Тревожит ли его что-нибудь, кроме самолюбия и личных интересов?

– Не знаю. Я бы на его месте так не поступил.

– То есть?

– Проще всего уехать и наблюдать за событиями со стороны, из уютного уголка. Это не делает ему чести.

– Согласен с вами. А своему знакомому передайте: если вся загвоздка в телефоне, то телефон ему возвратят. Но шли вы сюда не только для того, чтобы поговорить о телефонах? Это, по-вашему, по-военному, только разведка боем... Удачная ли?

– Вполне, – бледное лицо Яропольцева оживилось. Он откинулся на спинку стула. – Жена просила меня быть осторожным, чтобы не угодить отсюда прямо в чека. Но я, с вашего позволения, не воспользуюсь ее советом. Хочу говорить откровенно.

– Иначе будет пустая трата времени.

– Именно так... Простите, но я не могу понять, зачем вы, большевики, распустили армию, лишили государство главной опоры?

– Это была старая армия, она не могла служить интересам народа, интересам революции.

– Она защищала страну от немцев, а вы разрушили эту защиту, открыли дорогу врагу.

– Нет, – сказал Калинин. – И еще раз нет. Старая армия сама изжила себя, как изжил себя тот строй, который ее создал. Революция лишь ускорила процесс. Армия начала разлагаться давно, еще при Романове, а при Временном правительстве разложение пошло особенно быстро. Вам, человеку военному, должны быть известны такие факты: летом семнадцатого года в русской армии насчитывалось около десяти миллионов человек, включая тылы, земсоюз, Красный Крест и все другие ведомства. Десять миллионов – весьма внушительно, не правда ли? Но из этого числа непосредственно на фронте, под ружьем, находилось чуть больше двух миллионов. Пятая часть. Подавляющее же большинство остальных лишь паразитировало на воинском организме. Это ли не свидетельство распада?

– Организм можно было оздоровить.

– Зачем латать прогнившее? Гораздо надежнее создать совершенно новую, народную армию. Из революционных солдат и матросов, из тех красногвардейских отрядов, которые уже доказали в боях свою способность защищать Родину и революцию.

– Доказали? – усмехнулся Яропольцев. – Немцы захватили всю Украину, германская кавалерия поит своих коней не в Висле, не в Днепре, а в самом Дону. И в Польше немцы, и в Латвии... Финляндия отделилась. Турки зарятся на Кавказ. Нас расклюют, растащат на кровоточащие куски, вот что самое страшное.

– Много ли времени требуется, чтобы обучить и закалить армию? – тихо спросил Калинин. – Недели? Месяцы?

– Может быть, даже годы.

– Вот видите, а мы только начали ее строить... И коль скоро речь зашла о новой армии, позвольте спросить: почему вы здесь, в Петрограде?

– А где же мне быть? – удивился Яропольцев.

– Помню, как вы рвались на фронт осенью, как стремились сразиться с немцами. Почему же теперь, когда положение гораздо хуже, вы находитесь дома, а не в штабе Западной завесы в Смоленске? Не в тех казармах, где формируются новые полки? Тоже сошлетесь на то, что вас не пригласили?

– Дело не в приглашении.

– Вот именно, – кивнул Калинин. – И я догадываюсь, что немцы вовсе не кажутся вам такими опасными, как осенью. Вы теперь думаете не столько о них, сколько о привилегиях, которых лишились.

– Все это поправимо.

– Как вы сказали? Поправимо? – подался к нему Калинин.

– Пройдет время, улягутся страсти, вызванные войной и переворотом, можно будет спокойно обсудить вопрос о наших землях, поместьях, фабриках и найти решение, приемлемое для всех.

– Оно уже найдено, – сказал Михаил Иванович. – Зачем же искать его еще раз?!

– Вспомните историю, – возразил Яропольцев. – Ваша революция не первая, они были и раньше, но в конечном счете все возвращалось к незыблемым принципам.

– В том-то и суть, что наша революция в корне отличается от всех прошлых! Наша революция социалистическая, вот что надо понять, она не заменяет одних эксплуататоров и угнетателей другими, а полностью ликвидирует всякую эксплуатацию и всякое угнетение. Власть перешла к хозяевам государства, к рабочим и крестьянам.

– Нельзя нарушать основополагающие законы, а вы отбрасываете их.

– Наоборот, – улыбнулся Калинин. – Мы как раз восстанавливаем историческую справедливость. И к прошлому возврата не будет!

– Вы абсолютно уверены в этом? – осведомился Яропольцев.

– Абсолютно. Скажите мне искренне, положа руку на сердце: хорошо ли жили крестьяне в тех губерниях, где находились ваши поместья?

– Бедно. Кое-где даже очень бедно, если по европейским понятиям.

– А велика ли была разница между положением рабочих и капиталистов, хозяев?

– Значительная, – осторожно ответил Яропольцев.

– А ведь крестьяне и рабочие – это девять десятых населения, если не больше. И они такие же люди, как и все прочие. Но глупого помещичьего сына учили, вдалбливали в него науку силком, а талант из крестьян с великими трудностями пробивался на поверхность. Помещик и капиталист жили в роскоши, рабочий и крестьянин – в нищете. Вот мы и покончили с этим. Народ сразу распрямился, как только настоящую волю почувствовал. И теперь его не согнуть ни голодом, ни холодом, ни силой!

– Спасибо за разъяснение, – сказал, поднимаясь, Яропольцев. – Теперь я полностью утвердился в мысли: надо ехать на юг. Оставлю семью в Воронеже, а сам дальше, на нижний Дон. Там немцы, там главный фронт.

Михаил Иванович пристально посмотрел на него:

– Туда сейчас стремятся многие офицеры, туда сбежал генерал Краснов, Нарушил свое слово не выступать против Советов и сбежал. Там теперь два фронта.

8

Тоскливо протекало у Кольки лето. Никакой воли – отсиживался, будто зверюга в норе. Питерские чекисты крепко взялись за дело. Еще в апреле разгромили организацию анархистов, забрали самых фартовых ребят. Потом вроде дали передышку, а в июле опять прошлись по городу частым гребнем. Арестовали больше двух тысяч всяких там бывших: буржуев, офицеров, чиновников. Ну и шпана влипла заодно с ними. Опасно стало выходить на улицу по ночам, да и ночи летом с гулькин нос. Ленька Чикин велел затихнуть и дышать через раз. Вот и коротал Колька нудные дни в трактире, на хозяйской половине. Если в зале начинался шухер, лез в погреб, люк которого был под печкой.

Однажды Чикин сказал: «По мелочам теперь рисковать не будем. Новых хозяев нашел. Фирма крупная, работа серьезная». – «Хрен с ней, с фирмой, как платить будут?» – «Говорю, не хозяева, а клад! Заграничное золотишко дают, понял?!»

После этого разговора, оставив деньги, Чикин исчез надолго. Без него Колька скучал. И еще мучила его Зойка. Так терзала, что измордовал бы ее, да не мог. Все равно что себя бить – настолько прирос к ней. А она понимала это. Вскочит утром бодрая, свежая, покрасуется перед зеркалом, нарядится – и в дверь. Только ее и видели до самой темноты. Сперва была подавальщицей в столовой у большевиков. А потом записалась на медицинские курсы, организованные городской управой. Пролетаркой заделалась, красную косынку носит, юбку выше колен.

Колька места себе не находил: черт их знает, чему обучают на этих курсах, какие примеры показывают!

– Э-э, не говори так! – убеждал его старый трактирщик. – Слава богу, моя честная дочь может учиться! У нее будет хорошая работа – ставить пиявки или рвать зубы, на это всегда есть спрос и всегда есть кусок хлеба при любой власти!

В душный августовский вечер с черного хода постучался наконец Чикин. Бросил на стол фуражку с лакированным козырьком, велел женщинам выйти. Спросил Кольку:

– Газеты читаешь?

– Надо мне, брехню всякую...

– Надо. В газетах теперь не только баланду льют. Вот взгляни – последняя новость. Чрезвычайная комиссия расстреляла группу заговорщиков – офицеров Михайловского артиллерийского училища. С эсерами связаны были, с англичанами. Кое-кого из этих офицеров я знал. А под сообщением видишь чья фамилия?

– Урицкий.

– Не щадит белую кость, под корень косит. Ну, ничего: на этот раз он сам себе смертный приговор подписал!

– Кто? – встрепенулся Колька. – Кто решку ему наведет?

– Не трясись, не ты. Урицким офицеры займутся. Кровь за кровь – свою честь защищают. А для нас другая работенка имеется.

Чикин несколько секунд колебался, потом шепнул в самое ухо:

– Калинин... Знаешь такого?

Кольке сразу полегчало, почувствовал себя увереннее.

– Этот тихий. Близко видел его. Он небось и оружия при себе не держит. А охрана у него есть?

– Сперва все выведаю, тогда план разработаем. Не торопись. Спешка полезна только при ловле блох... – сострил Чпкин. – И чтобы ни слова, понял? Скоро к хозяину пойдем, тогда все узнаешь.

С этого вечера Колька повеселел: большими деньгами запахло, есть за что рисковать. При удаче – Зойке сразу бриллиант. На, живи барыней! А то – ишь чем расхвастался старый хрен: зубы будет лечить, кусок хлеба всегда обеспечен...

Через несколько дней Чикин подкатил к трактиру на извозчике. Поторопил Кольку, чтобы скорей одевался, и взял винтовку с патронами. Сказал, двинув на лоб фуражку:

– К хозяину.

– Прямо в открытую?

– Чекистам не до нас, – хмыкнул Чикин, но голос все же понизил. – В Москве в Ленина пульнули... Рвутся у большевиков все кружева, в клочки рвутся... – И, оглянувшись, перешел на шепот: – В английское посольство едем, к военно-морскому атташе. Он тобой особенно интересовался, и по нашему делу и вообще...

За два квартала до посольства Чикин из предосторожности отпустил извозчика. Пошли медленно, чтобы явиться точно в указанный срок. Колька думал о том, что с англичанином надо обязательно столковаться. Работать на него самостоятельно, деньги получать не через Леньку, а прямо в собственные руки.

Людей на улице было немного. Встречные сходили с тротуара, уступая дорогу вооруженному матросу и его спутнику в полувоенной форме. Какая-то дамочка так шарахнулась, что едва не упала. Колька оглянулся и увидел на перекрестке, который они миновали, знакомого человека. По крепкой фигуре, по уверенной осанке, по кожаной куртке сразу узнал Евсеева. Широко расставив ноги, комиссар стоял на повороте и глядел им вслед.

У Кольки спина взмокла: вспомнил ли его Евсеев? Не встречались вроде давно... Сам с ним на особые задания ходил. Где горячо, там и комиссар – на ерунду его не пошлют. Нет, не зря он сейчас возле посольства!

– Хвост за нами, – процедил сквозь зубы Колька. – Большевик, нашим отрядом командовал. Враз колосник на шею привяжет. Влево крути, в переулок.

Они свернули, не доходя до посольства, и сразу заметили троих штатских под аркой каких-то ворот. Двое в зеленых фуражках, а третий – низкорослый – без головного убора, в черном бушлате. Чикин замедлил шаги, но Колька подтолкнул его. Назад пути не было, а тут вроде свой, флотский. Ишь, руку из кармана не вынимает.

– Стой! – хрипло скомандовал Колька. – Мордой к стене, гад!

Чикин сообразил, повернулся безропотно.

– Прикурить есть, браток? – обратился Колька к флотскому. Тот настороженно, не мигая, смотрел круглыми маленькими глазами. Недоверчиво спросил:

– Куда топаешь?

– Приказано доставить по назначению.

– Кто приказал?

– Товарищ Евсеев. Иван Евсеевич.

– А-а-а, – сразу потеплели глаза флотского. Вытащил из кармана зажигалку. – Началось, что ли?

– Пока тихо.

– А этот?

– Влип, офицерик, как муха в варенье. – Колька, стараясь быть спокойным, неторопливо прикурил, двинул Чикина прикладом: – Шагай, контра!

И флотскому:

– Бывай, браток!

Пошел, как по скользкой палубе, твердо ставя одеревеневшие ноги. Поводил плечами, сдерживая озноб: все тело стало вроде бы ледяным. А когда сквозь шум в ушах донесся голос Чикина, благодарившего за спасение, Кольку будто облили горячей водой: весь покрылся потом и сразу так ослаб, что его пришлось заталкивать в пролетку, словно пьяного. С пролетки – в трамвай. На Лиговке долго стояли в подворотне: нет ли слежки?

В трактире выпили по стакану самогона. Чикин велел Зойке принести еще. Она с удивлением смотрела на них, не зная, что и подумать. В свои дела они Зойку не посвящали.

– И жратвы давай. Побольше, – сказал Колька. Ему мучительно, до рези в желудке, захотелось вдруг есть.

Молча выхлестали две бутылки и, не раздеваясь, завалились на постель. Зойка с руганью разула их, накрыла старым одеялом и погасила свет.

Утром Колька проснулся поздно. Зойки уже не было. Чикин тоже ушел. Матрос опохмелился, почувствовал себя лучше и, как всегда, сел играть со старухой в карты.

Чикин заявился лишь в сумерках. Он сменил одежду и теперь был похож на заводского рабочего. Сказал с усмешкой:

– Водопроводчиком устраиваюсь. Хозяин велел.

– Цел, стало быть, хозяин-то?

– Он высоко, надежно сидит. А вчерашней выручки я тебе век не забуду. Там, говорят, мамаево побоище было. Трех чекистов наши ухлопали: Янсона, Шейкмана и еще кого-то. Обыскали чекисты посольство с подвала до чердака, оружие взяли, арестовали тех, которые раньше нас пришли.

– А этот твой атташе?

– Убили в перестрелке... Другой раз иначе надо...

– Насчет другого раза еще подумаю.

– А это видел? – Чикин бросил на стол тяжелую длинную колбаску в черной бумаге.

Колька развернул: блеснули золотые кругляши. Губы растянулись в довольной улыбке.

– Жить можно. А работа теперь какая? Прежнюю-то отменили?

– Новый заход начнем. Тебе приказано сидеть и ждать. Форму свою в шкаф пока спрячь. Дай срок – клеши еще пригодятся.