Текст книги "Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 26 страниц)

6

8 марта открылся Десятый съезд партии, который рассмотрел вопрос о взаимоотношении рабочего класса с крестьянством на новом этапе и решил те проблемы, которые так беспокоили Михаила Ивановича. Продразверстка была заменена продналогом. Отныне у крестьян брались не все излишки продовольствия, а только часть их. Остальное крестьянин мог использовать по своему усмотрению, свободно продать на рынке. Это побуждало к быстрому развитию собственного хозяйства, что в свою очередь должно было вызвать подъем сельского хозяйства страны в целом. На этой основе можно восстановить и развить государственную промышленность, укрепить позиции социализма. Новая экономическая политика выбивала почву из-под ног врагов Советской власти, которые разжигали страсти, пользуясь недовольством крестьян.

В день открытия съезда в Петрограде была предпринята первая попытка захватить мятежный Кронштадт. Сводный отряд красных курсантов и полк особого назначения, которым командовал начальник политотдела Кронштадтской морской базы Василий Громов, сумели ворваться в крепость. Много часов вели они неравный бой. Подкрепления не подошли, к вечеру полк и курсантский отряд понесли большие потери, были частично уничтожены и рассеяны мятежниками. Лишь нескольким сотням бойцов удалось перебраться назад через Финский залив.

Учитывая опасность, нависшую над Петроградом, Центральный Комитет партии решил взять на себя руководство борьбой. Президиум Десятого съезда принял специальное обращение, в котором призвал трудящихся Питера твердо отстаивать завоевания революции. По предложению Ленина на борьбу с мятежниками были направлены триста двадцать военных делегатов съезда. Они возглавили политическую и военную подготовку нового штурма. Руководил этой работой Михаил Тухачевский.

От берега до крепости – никаких укрытий. Красным бойцам надо было преодолеть это пространство под огнем врага по льду, изъеденному весенним солнцем, во многих местах покрытому талой водой. На подступах к крепости мятежники поставили фугасы, чтобы при необходимости взорвать лед, опоясали Кронштадт проволочными заграждениями. А самое главное – многочисленные форты и корабли, вооруженные крупнокалиберной артиллерией.

Михаил Тухачевский готовил удар без спешки, наверняка. Он понимал – этот штурм будет решающим. Скоро весна взломает ледяные поля, и тогда мятежники будут почти неуязвимы, тогда хлынут в Кронштадт недобитые белогвардейцы, станут на рейде стальные дредноуты под флагами Антанты.

На рассвете 16 марта воздух над Финским заливом содрогнулся от грохота орудий. Артиллерия открыла огонь по фортам крепости. Несколько заходов сделали самолеты. Летчики сбрасывали бомбы на проволочные заграждения, на корабли, на укрепления мятежников.

Кронштадт ответил залпами мощных дальнобойных орудий. Снарядов у мятежников было много. Они без устали били по северному и южному берегу, по Лисьему Носу и по Ораниенбауму, где готовились к броску подразделения красноармейцев. Страшно было смотреть, как тяжелые снаряды дробят панцирь залива, взметывая сверкающие куски льда. Все новые трещины и полыньи появлялись там, где ночью должны были наступать бойцы.

К вечеру канонада стихла. Мятежники, вероятно, успокоились: после огневого шквала красные вряд ли решатся атаковать. На всякий случай прощупывали поверхность залива прожекторами. Однако ничего угрожающего не было видно в стылом полуночном мраке.

Между тем именно в это самое время тысячи бойцов в белых маскировочных халатах двинулись на штурм. Со стороны финского берега пошла Северная группа войск, от Ораниенбаума – Южная. Здесь вместе с бойцами 7-й армии наступал морской батальон, сформированный из военморов, покинувших Кронштадт после мятежа, из добровольцев флотского экипажа. Одним из матросских взводов командовал Иван Евсеевич Евсеев.

Вместе со своим помощником Федором Демидочкиным он осторожно шагал по рыхлому подтаявшему снегу, огибая черные полыньи. Где-то тут, близко, пролегала дорога, по которой они недавно ехали с Калининым, но в темноте ее не было видно.

Матросы молча шлепали по холодной воде, плескавшейся поверх льда. В некоторых местах она была выше щиколоток. Когда приближался луч прожектора, люди валились куда попало: на сырой снег, в лужи. Вскоре все были мокры с головы до ног. Свистел пронизывающий ветер.

Холод торопил бойцов, подгонял их. Судя по времени, большая часть пути осталась за спиной, а враг все еще не обнаружил атакующих. Но вот луч прожектора полоснул совсем близко, заискрился битый лед. Голубоватое лезвие скользнуло назад и уперлось в одно место, высветив группу матросов, лежавших на снегу.

В томительном ожидании прошла минута, другая. Луч не двигался. Матросы застыли не шевелясь. И вдруг над крепостью взметнулась ракета, за ней еще несколько, небо расцветилось ярким фейерверком. Вспыхнули сразу пять прожекторов, лучи их заскользили по ледяному полю, ослепляя бойцов.

– Вперед! – послышался властный голос.

Протяжно покатилось над цепями «ура-а-а!», заглушаемое грохотом стрельбы.

7

Кольке-колоснику казалось, что он видит сон, кошмарный и долгий. Но нет, это была страшная для него явь. Среди ночи началась вдруг сильная стрельба. Орудия и пулеметы били по заливу. Занялись пожары. Колька и Ленька Чикин, ночевавшие в офицерской каюте на плавбазе, вскочили как очумелые. Выпили для бодрости по кружке спирта. Ленька, матерясь, принялся запихивать в чемодан свои шмотки.

С «Петропавловска» прибежал приятель Чикина, позвал его к англичанину, представителю какой-то международной организации. Этот приятель тоже выпил спирта и сказал, что англичанин хочет смотать удочки, что красные уже захватили Петроградские ворота и что половина Кронштадтского гарнизона не подчинилась приказу штаба, отсиживается в казармах, а минный отряд выступил за большевиков.

Кольку это не удивило. Сам видел, как раскололись кронштадтцы после речи Калинина и особенно после того, как пришло известие об отмене продразверстки. А вот то, что англичанин навострил лыжи, плохо. Он вроде главным советником при штабе был. Досоветовался, выходит.

Ленька Чикин отправился в штаб, а Кольке приказал организовать вместе с матросами оборону плавбазы. Если же красные прижмут – брать вещички и топать на линкор. Оттуда в случае чего можно махнуть через залив к финнам.

Чикин, наверное, уже махнул. А он вот лежит, на льду с пулей в ноге и, превозмогая боль, ловит на мушку черные фигуры, перебегающие среди старых якорей, бревен, ящиков.

Иногда его охватывала слабость, все плыло перед глазами, он словно погружался в холодный липкий туман. Приходя в себя, видел впереди закругленную, вмерзшую в лед корму плавбазы, вспышки выстрелов.

Он замечал, что защитников плавбазы остается все меньше. Одни лежали не шевелясь, другие исчезли куда-то. Колька и сам хотел отползти, подняться на корабль, спрятаться в трюме. Но осилить крутой, трап он был уже не способен. Он мог только стрелять и ждать. И еще мысленно проклинать Чикина; так ведь и не пришел за ним, подлюга!

Он не понял, откуда появились матросы. Они возникли вдруг плотной группой, с топотом и криками бежали прямо на него. Блеснул перед глазами штык, и Колька взвыл, цепенея от ужаса:

– Братцы, пощадите! Братцы, не на...

Граненый штык пронзил его.

Матросы, не задерживаясь, устремились дальше.

Глава десятая

1

Будничным летним утром торопился Михаил Иванович на работу. Левой рукой прижимал к себе изрядно потертый портфель, правой опирался на палочку. Приемная Председателя ВЦИК была недавно переведена на Моховую. Михаил Иванович хорошо помнил указания Ленина, сделанные еще в декабре восемнадцатого года в «Наброске правил об управлении советскими учреждениями». Владимир Ильич требовал: помещения для приема посетителей нужно устраивать так, чтобы они были доступны всем. Этими словами Калинин и руководствовался, когда на заседании Президиума ВЦИК заслушивали вопрос о приеме посетителей. В постановлении записали: для того чтобы сделать более доступными широким массам приемные Президиума ВЦИК и Совета Народных Комиссаров, вынести их из стен Кремля.

На Моховой никаких формальностей от посетителей не требовалось. Узнавай время да приходи.

Миновав Троицкие ворота, Калинин прибавил шагу: до начала работы оставалось всего пять минут. Обгоняя его, спешили служащие. Заспанные, лоснящиеся от грязи беспризорники слонялись под окнами. Увидев милиционера, юркнули в подворотню.

Кто-то толкнул Михаила Ивановича, извинился, а он даже не посмотрел – был занят своими мыслями. Сегодня опять придется уплотнить время. Надо принять знаменитого норвежского путешественника Фритьофа Нансена. Международный Красный Крестназначил его своим верховным комиссаром по оказанию помощи жителям Поволжья. А Михаил Иванович как раз занимается этим вопросом, возглавляет Помгол – Комиссию помощи голодающим.

У себя в кабинете он закурил, аккуратно стряхнул пепел в пепельницу и взялся за стопку бумаг. Здесь были отчеты с мест о создании комитетов Помгола в губерниях, о поступлении денег и продовольствия. Их было мало, слишком мало, чтобы предотвратить бедствие, обрушившееся на республику.

Первые симптомы этого бедствия появились еще в минувшем тысяча девятьсот двадцатом году, когда во многих губерниях России урожай оказался таким низким, что крестьянство там едва смогло прокормить себя, а в некоторых местах даже голодало. Затем пришла малоснежная зима, на огромной территории Поволжья осадков почти совсем не было. Правительство с тревогой следило за развитием событий. Сводки, которые составлял Наркомзем по данным метеорологических станций, читались с не меньшим интересом и беспокойством, чем недавние сводки с фронтов, ибо все понимали, какая нависла опасность.

Весной сводки Наркомзема были еще более или менее благополучные. Всходы считались средними. Но с каждой неделей виды на урожай ухудшались. Не успев окрепнуть, всходы гибли от засухи. Два месяца на небе не появлялись дождевые тучи, солнце накаляло почву, лишенную влаги, сжигало посевы, огородную зелень, луговую траву.

Специалисты прикидывали: голодать будут двадцать миллионов человек, не меньше. Учитывая это, Центральный Комитет партии и ВЦИК забили тревогу, начали принимать меры, чтобы хоть как-то ослабить удар, нанесенный стихией. Опять придется забирать хлеб в тех губерниях, где урожай будет сносным, вызывать недовольство крестьян, но другого выхода нет.

За рубежом некоторые передовые деятели решили собирать средства для голодающих. Вот Нансен и приехал по этому поводу.

Вчера вечером Михаил Иванович попросил секретаря достать материалы о норвежском путешественнике. Сейчас на столе перед ним лежали несколько книг, журналы и газетные вырезки. Калинин посмотрел на портрет Нансена. Лицо продолговатое, черты крупные, резкие. Волевой подбородок. Волосы, вероятно, светлые и усы тоже. Хорошие глаза. Про такие лица говорят «открытое», нет в них ничего хитренького, затаенного.

А исследования? Что написано о его путешествиях? По специальности зоолог, вместе с четырьмя спутниками прошел на лыжах через Гренландию и установил, что вся внутренняя часть ее покрыта ледяным куполом. Затем знаменитый дрейф на «Фраме» через Центральную Арктику. Важные океанологические наблюдения. А вот и самое главное: в марте 1895 года он с одним из своих товарищей отправился к Северному полюсу и подошел к нему ближе, чем все предыдущие исследователи.

Нансен путешествовал по Енисею, по Сибири л Дальнему Востоку, в какой-то мере знаком с Россией. Ко всему прочему он не только ученый, но и гуманист, борец за справедливость. Был верховным комиссаром Лиги наций по делам военнопленных. Это естественно: человек, много переживший сам, способен понять горе других, готов облегчить участь страдающих...

Нансен вошел в комнату: почти такой же, как на портретах, только постарше, солиднее и одет, разумеется, не в меховую доху, а в обычный костюм.

Несколько слов гость произнес по-русски. Это еще больше расположило к нему Михаила Ивановича. Между ними сразу установились отношения, которые бывают у людей дружелюбно настроенных, взявшихся за общее дело.

Фритьоф Нансен был оптимистичен и считал, что современный цивилизованный мир просто не допустит, чтобы в результате каприза природы умерли десятки тысяч жителей планеты.

– Возможно, жертв будет гораздо больше, – сказал Михаил Иванович.

– При таких трагических обстоятельствах следует предполагать самое худшее, – согласился норвежец. – Но вас не оставят в беде.

– Кто? Красный Крест? Отдельные добросердечные деятели? Низкий поклон им за это. Но когда речь идет о миллионах...

– Помогут европейские государства, Америка. Мир достаточно богат.

– Капиталистический мир.

– Знаете, как пишут на Западе, – усмехнулся Нансен: – Классовая ограниченность мешает большевикам мыслить всеобъемлюще и объективно.

– Да, пишут, забывая при этом о собственных классовых шорах, о своей классовой ограниченности.

– Возможно. И при всем том, уверяю вас, капиталисты – это самые обычные люди, им не чуждо все человеческое.

– Но прежде всего они стараются подорвать нашу революцию, не гнушаясь ничем. Не удалась им блокада военная, стараются теперь задушить блокадой экономической. Не мытьем, так катаньем!

Переводчик наморщил лоб, затрудняясь перевести последнюю фразу.

– Можно по-другому, – подсказал Калинин. – Не одним, так другим, не дубьем, так рублем! По-моему, господа капиталисты радуются, глядя на наши бедствия.

– Это справедливо лишь по отношению к какой-то части буржуазии, настроенной агрессивно. Такие есть. Но большинство людей в Европе встревожено голодом и хочет помочь вам, – казалось, что Нансен даже обиделся за неверие в благородство западного мира.

– Ну хорошо, – примирительно произнес Калинин. – Цыплят по осени считают, время покажет. Во всяком случае, я очень высоко ценю ваши личные усилия и очень рад, что за такую трудную работу взялись именно вы, человек настойчивый и авторитетный. Это будет способствовать достижению успеха.

– Благодарю, – склонил голову Нансен. – Мне хотелось бы самому съездить в районы, охваченные засухой, понять размер катастрофы. Тогда я сумею найти веские аргументы в разговоре на Западе.

– Посоветую Саратовскую и Самарскую губернии, там у нас хуже всего. Я сам скоро собираюсь туда.

Прощаясь с Нансеном, Михаил Иванович крепко пожал его руку и ощутил ответное пожатие большой сильной руки. Подумал, что норвежец из тех деятельных людей, которые умеют использовать все возможности для достижения цели. Хотелось надеяться на успех его миссии.

Несколько минут Калинин постоял у окна, «перестраивая» себя на другой лад. Сейчас он пойдет в приемную, где его ждут посетители с жалобами и просьбами. Заранее можно сказать, что большинство этих жалоб и просьб продиктованы глубокой верой в собственную правоту. Только такая вера способна привести человека из далекой деревни в столицу. Опыт показывает, что почти все претензии бывают справедливы, их надо удовлетворять. Но нельзя при этом быть добреньким, нельзя следовать одним только чувствам. Председатель ВЦИК должен строго руководствоваться законами и тем самым давать пример другим работникам.

Михаил Иванович гордился своей приемной. Никогда в истории ни один глава государства не имел такого тесного и непосредственного общения с посетителями, какое имел теперь он. Любой гражданин Советской республики при желании мог поговорить с Калининым, выложить все, что есть на душе, посоветоваться. За два года в приемной рассмотрено без малого полмиллиона дел. Каждый проситель ушел отсюда или с положительным решением, или – немногие – с обоснованным отказом. Ведь разбор любой просьбы – это конкретная действенная политика. О том, какие меры по тому или иному вопросу принял глава государства, узнают люди не только в деревне, откуда явился ходок, но и в волости и в уезде. Пришел на прием один человек, а за спиной его стоят десятки и сотни.

Точно в определенное время Михаил Иванович открыл дверь в большую комнату, разделенную перегородкой. Поздоровался со всеми разом. Спросил первого в очереди:

– Какое у вас дело ко мне?

Первым был крестьянин в армяке и лаптях, с растрепанной клочковатой бородкой. От него резко пахло кислой овчиной: наверно, спал где-нибудь на вокзале, кутаясь в старый полушубок.

– Прошение у меня, – протянул он засаленную бумажку. – Погорельцы мы, значит, погорельцы. Весь наш порядок слизнуло. А волость тае... Нет, говорит, лесу – и вся штука!

– Давно погорели?

– На Николу-вешнего... Как раз престольный праздник у нас.

– Вот-вот, – укоризненно произнес Михаил Иванович. – Вы на престольном празднике самогон пьете, а Советская власть вам потом избы справляй!

– Да мы сами, сами поставим! Нам бы лесу....

– Так ведь есть же резолюция на заявлении. Вижу, помощник мой все решил. Выделят вам лес. Зачем меня-то еще дожидался?

– А чтобы ты, батюшка, собственный подпись дал. Так мужики наказывали.

– Ну, коли наказывали, – Калинин расписался под резолюцией. – Возьми. А насчет престола-то поскромней надо, поаккуратней.

– Мы теперь ученые, батюшка, во как ученые! Следующим в очереди был фабричный человек,

Калинин определил это по внешности и даже угадал, зачем он пришел. Работа ему нужна. Семья, наверно, большая – кормить надо. А пристроить его некуда. Положение таких тружеников особенно беспокоило Михаила Ивановича. Крестьянину, даже самому, бедному, легче, чем рабочему, оказавшемуся не у дел. Крестьянин хоть на одной картошке, но перебьется, перезимует. А безработному мастеровому где кусок взять?

Открылась вот маленькая фабричка за городом, на дачном поезде надо туда ездить. Только на эту фабричку и можно направить.

После мастерового – трое ходоков из одной деревни. Жалоба у них на соседей. У тех, мол, земли больше и лучше она, урожайней. Переделить надо. Ну, такие вопросы следует решать на месте. Послать энергичного товарища, он утрясет все в уезде, баз волокиты...

Занятый делом, Михаил Иванович не сразу заметил новых посетителей, которые вошли осторожно, стараясь не помешать. А когда увидел – сперва даже себе не поверил: перед ним стояли Иван Евсеевич и Федор. В глазах Евсеева любопытство: вот, мол, как тут разбираются. А Федор чувствовал себя неловко, тискал в руке бескозырку.

Михаил Иванович спросил улыбаясь:

– И вы с жалобами?

– Нет, повидаться, проездом. Спасибо дежурному, выслушал нас и пропустил неурочно.

Обрадованный встречей, Михаил Иванович попросил гостей подождать немного, а сам закончил прием. Отпустив последнего посетителя, заторопился к друзьям.

– Голодны? Может, на квартиру пойдем, у Екатерины Ивановны борщ есть, а здесь только чай.

– С радостью бы, – Евсеев посмотрел на часы. – Да уж и без того пересидели мы, безусловно, как бы к поезду не опоздать.

-Тогда чай, – решил Калинин. – Рассказывайте, какой ветер и куда вас несет?

– В Дальневосточную республику. Вспомнила партия, что я три года на Тихом океане морячил, после Цусимы в японском плену побывал. Вот и направили в Народно-революционную армию на комиссарскую должность. А Федор со мной напросился. Будем вместе флот поднимать.

– Сперва отвоеваться надо, – вздохнул Калинин. – Последнее пристанище всех недобитков там. К тому же японцы и американцы. Крепкий орех вам, друзья, разгрызать придется.

– Людей туда много едет. Из Питера, из Москвы.

– Знаю. Дальний Восток мы капиталистам не отдадим. Буферная республика – это на время, чтобы нам непосредственно не ввязываться в новый конфликт.

– Мы понимаем, – солидно кивнул Федор. Вскоре друзья ушли – Михаил Иванович распорядился, чтобы их доставили к вокзалу на автомашине.

Опять принялся за дела: совещался с представителями Наркомпрода, намечал план очередной поездки. Потом взялся за статью для «Правды». Недавно Центральный Комитет партии распространил циркулярное письмо о широком привлечении к советской работе беспартийных товарищей, и теперь правдисты попросили простыми словами раскрыть суть этого документа.

Лишь поздно вечером Михаил Иванович взял свою палку, сунул под мышку портфель и вышел из кабинета. Народу на улице мало. Отдыхают люди после работы.

Дома он не успел рта раскрыть – подступила с новостями жена:

– Аню-то выпишут на днях.

– Хорошо.

– А из деревни письмо, – Екатерина Ивановна понизила голос, чтобы не слышали дети в соседней комнате. – Анина мать умерла, а муж ее, сам знаешь, еще на германской погиб...

Екатерина Ивановна смотрела, ожидая решения. А что он мог сказать ей вот так сразу? Одно ясно – нельзя оставлять Анну на произвол судьбы. Да и привязались к ней все.

Года два назад, когда семья отдыхала в Верхней Троице, из дальней деревни пришла к ним незнакомая женщина. Тридцать верст несла на руках свою дочку. У Ани от рождения была повреждена нога, девочка хромала, ребятишки на улице смеялись над ней. Слезно просила женщина помочь, показать дочь докторам. Екатерина Ивановна увезла Аню в Москву.

Врачи определили: требуется несколько последовательных операций. Пришлось согласиться на это. Вот и лежала Аня с тех пор в больнице. Калинины поочередно навещали ее, привыкли к ней, как к своей.

– Что же, – задумчиво сказал Михаил Иванович. – Саша-то у нас усыновленный, а растет, как все... Где четверо, там и пятерым места хватит.

– Главное, чтобы в сердце места хватило, – ответила жена, и по каким-то едва уловимым оттенкам ее голоса он понял, что Катя уже успела подумать об атом.

– Ты у меня очень хорошая, – сказал он. – Забирай Аню, и весь разговор.