Текст книги "Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 26 страниц)

3

На одной из станций за рекой Амуром поезд Калинина встретили представители Приморского губисполкома и губкома партии. Михаил Иванович обрадовался, узнав в одном из встречавших Ивана Евсеевича. Неизменность и постоянство словно бы олицетворял он. Сколько уж лет прошло с их первой встречи в Ревеле, а Евсеев будто и не постарел. Степенный, осанистый, как всегда в начищенных яловых сапогах. Потертая кожанка застегнута на все пуговицы.

Михаил Иванович даже расчувствовался, так приятно ему было увидеть здесь, на Дальнем Востоке, своего надежного соратника. Чтобы не показаться сентиментальным, спросил весело:

– Ну как, Евсеич, осмотрелся на новом месте?

– Безусловно.

– А женой наконец обзавелся?

– Кому я нужен, перестарок рябой! – отшучивался Иван Евсеевич. – А для вас один сюрпризец имеется.

– Приятный?

– Наверно. Только не расспрашивайте до Владивостока.

Поезд заторопился дальше на юг. В салоне у Калинина собрались встречавшие его товарищи: как обычно в таких случаях, завязалась беседа о местных делах.

Любил Михаил Иванович поспрашивать, послушать, чтобы потом, когда будет выступать перед людьми, говорить с ними не с кондачка, не бросать общие фразы, а толковать о насущном, о наболевшем.

В каждой речи, даже самой небольшой, должен быть свой гвоздь, свой стержень. Этот стержень и искал Михаил Иванович в беседах с местными представителями.

– Итак, первым по плану у нас сход в деревне Михайловне Никольск-Уссурийской волости. Кто бывал там, что там волнует крестьянство?

– Разрешите мне, Михаил Иванович. Я недавно ездил туда по поручению губкома. Положение в волости, безусловно, характерное для здешних мест. Сказывается длительная оторванность Приморья от остальной страны, уровень политических знаний невысок, пропаганду начинаем с азов. Народ разный: много таких, которые в сопках партизанили, но есть и такие, которые уживались и с белогвардейцами, и с интервентами... Еще вот бабы очень задиристые. Привыкли всю войну хозяйничать без мужиков и сейчас тон задают.

– Матриархат? – с улыбкой осведомился Кали-чин.

– Вроде того.

– А жалобы на что будут?

– Налог, Михаил Иванович. Первый раз обложили крестьян налогом, кажется им, что тяжело.

– А в самом деле?

– Трудновато, безусловно, да что поделаешь? Разрушений много, восстанавливать нужно. Одна железная дорога сколько средств требует. Центральная власть никаких сумм от нас не берет, нам оставляет, но все равно мало.

– Об этом и поговорим, – кивнул Калинин. – Мы теперь ехали, узнали: оказывается, только от Уфы до Омска на железной дороге пятьсот мостов было разрушено за войну. Времянки ставили, менять надо. И так за что ни возьмись. Везде прорехи. – Он принялся свертывать самокрутку. – А еще расскажите мне, какое крестьянское хозяйство считается здесь средним. Какой земельный надел, какая скотина, годовой доход?

К концу беседы он ясно представлял обстановку в Никольск-Уссурийской волости. Решил: никаких речей не нужно, пусть люди спрашивают о том, что их тревожит и интересует. А он ответит.

Народу собралось много. Приехали, вероятно, крестьяне из соседних волостей и даже из дальних сел. Рядами стояли телеги с поднятыми оглоблями. Разноголосо гомонили бабы.

Все принарядились, будто на праздник. И денек теплый, погожий.

Михаил Иванович внимательно смотрел на сход с дощатой трибуны. Обычно в таких случаях первые ряды занимают мужики, бабы толпятся позади. А тут – поровну. Баб впереди даже больше, пожалуй.

Почти возле самой трибуны стояли трое. Михаил Иванович понял: народ выдвинул их вести разговор. Один мужик – могучий, широкогрудый, с черной окладистой бородищей. Другой же, наоборот, щуплый, безбородый и даже безусый, хотя и в почтенном возрасте. Лицо у него спокойное, умное. Между этими несхожими мужиками – женщина в вышитой украинской кофте. Дородная, властная, она, вероятно, была в молодости очень красивой.

Федора Гавриленко – назвал ее председатель волисполкома. «Бой-баба!» – подумал Михаил Иванович.

Эта самая Федора вступила в разговор одной из первых, едва Калинин полюбопытствовал: какой считается деревня – богатой или нет?

– Считают богатой, да богатства-то мало. Привезешь овес, покупают у нас за тридцать копеек, а на рынке торгуют за сорок.

– А сколько раз вы пашете землю?

На этот вопрос деловито и быстро ответил безусый крестьянин:

– Под пшеницу раз пашем, в среднем десятин десять – двенадцать сеют. Раньше засевали по тридцати десятин. А на тот год будем вас просить помочь нам. Уж очень тяжел для нас налог.

– Теперь и на Дальнем Востоке перейдем к единому налогу, – твердо сказал Михаил Иванович. – Это вам вначале так трудно кажется, а потом привыкните.

Опять быстро заговорил безусый:

– Более зажиточные уплатили общегражданский налог, остались малозажиточные и бедняки, а с каждым днем цена увеличивается; сегодня не успел заплатить, денег не было, и вместо одного рубля тебе уж завтра надо два заплатить. А где же денег взять? Нельзя ли попросить, чтобы брали по той же цене, как вначале, то есть по одному рублю?

– Уж будьте добры, подумайте о нас, – поклонилась Калинину женщина.

– В России пятый год берут налоги, а у вас только начали – и вы уже стонете.

– Отдышку дайте, а про то не говорим, что совсем платить не надо.

– Здесь не Россия, земля не так родит, – поддержал женщину пожилой крестьянин.

А могучий бородач, молчавший до сих пор, заговорил вдруг, оглушая всех своим голосом: у него сын, дескать, в Красной Армии, и какие теперь ему положены льготы, и нельзя ли отпустить сына поскорее домой?

Михаил Иванович обстоятельно ответил на все, что интересовало бородача.

Крестьяне слушали с интересом. Лишь щуплый безусый мужик переминался с ноги на ногу, не терпелось ему задать вопрос:

– Отец мой за сорок лет всего налогу сто пятьдесят рублей заплатил, а я за один год сто девяносто. Это как?

– Давайте точнее подсчитаем, сколько приходилось прежде платить, – сказал Михаил Иванович. – Кто у вас содержал школу, например, старшину?

– Отдельные расходы были. Содержание школы рублей тысячу в год стоило.

– Ну то-то, ведь это тоже надо подсчитывать... Конечно, вам по новости налоги тяжелыми кажутся, выложить сто девяносто рублей при нынешнем хозяйстве нелегко. А в России целые семьи живут, имея по две десятины, и налоги платят.

– Если бы у меня две десятины было, я пропал бы и государству пользы не дал бы, а если у меня двадцать десятин, я буду богатым и государству пользу принесу, конечно если урожай будет.

– Вам надо научиться так же ухаживать за землей, как у нас, – ответил Калинин. – Мы пашем три раза, да и должны навоз привезти, если не привезем, то ничего не уродится, и закрывай лавочку, иди по миру. Вот у нас и считается хорошим поле в две десятины.

– А по здешним климатическим условиям, если крестьянин посеет восемь десятин при семье в пять душ, то с голоду пропадет.

– Нельзя землю равнять, – прогудел басом сосед безусого мужика. – Где хорошо родит, а где ничего, и все-таки если не заплатишь в срок, то берут-арестовывают.

– При едином налоге будут даны три срока для уплаты, – пообещал Калинин. – Первый срок – в октябре, второй – в декабре и третий – в мае, чтобы крестьяне осмотрелись, собрались с духом, а остальные налоги отменяются. Мы слишком заинтересованы, чтобы крестьянское хозяйство развивалось, небось власть-то у нас рабоче-крестьянская.

– Мануфактура почему дорогая? – крикнули из последних рядов.

– А потому, что мы хлопок покупаем в Америке на золото, и это очень дорого стоит.

Кто-то поинтересовался, как работают золотые прииски.

Михаил Иванович объяснил: дохода от них пока мало, доходов больше от нефти, но и они не дают достаточно средств, чтобы восстановить разрушенные войной города и фабрики, обновить изношенные машины и механизмы, поднять запущенный транспорт.

– Я специально это вам говорю, – подчеркнул он, – чтобы вы знали, какое в стране положение.

– А что с церквами в России?

– Церковь отделилась от государства, она самостоятельна.

– А вот у вдовы одной отобрали иконы да еще хотели в суд передать.

– Как же! – воскликнула Федора Гавриленко. – Комиссия приезжала по случаю обновления икон.

– Что это такое – обновление икон? – не понял Михаил Иванович.

– Здесь чудеса были, – ответил безусый крестьянин. – Была черная икона и вдруг стала белеть, заблестела. Назначалась комиссия, которая взяла такие иконы для экспертизы.

– У меня две иконы забрали, – пожаловалась Федора. – Я одинокая, а это было благословение, думала помереть с ними.

– В уезде две тысячи икон обновилось! Калинин нахмурился:

– Все это выясню и полагаю, что напрасно брали иконы. Я в чудеса не верю, я предпочел бы, чтобы белые перекрашивались в красный цвет, чтобы было обновление живых людей или чтобы у вас хотя бы одежда обновилась. Я считаю лишним креститься – рукой махать, и думаю, что вредно для людей много молиться.

– Потому что мало молимся, и пшеница пуста, – сердито возразила Федора.

– Вот в Забайкальской области четыре года не было урожая, а сегодня урожай, так отчего же это? От обновления икон или другая какая причина? А я думаю, что хоть и не верующий, а скорее вашего в рай попаду.

– Да ты уж и так, батюшка, в царстве небесном живешь! – позавидовал безусый. – Сам себе полный хозяин!

– Я такой же крестьянин, как и вы, и нахожусь под строгим контролем. Каждый из вас свободно может выйти в начальство. Вот будете председателем, соберите вовремя налог, да чтобы и народ вас хвалил!

– Правильно! – смеялись в толпе. – Вот уел, так уел!

А Калинин продолжал, весело щурясь:

– Если соберете хорошо, в волость попадете, затем в уезд, а затем если не Председателем ЦИК, то возле меня будете.

– У вас и так лишних много!

– Лишних много, а умных мало! – возразил Михаил Иванович, и слова его вновь заглушил общий хохот. – Умному человеку дорога открыта будет!

– Насчет денег нам скажите!

– Мы понемножку вводим червонцы, которые равняются десяти рублям. Они не падают в цене. – Калинин умолк, подождал. Вопросов больше не было. – Ну что же, теперь разрешите пожелать вам всего хорошего и надеяться, что постепенно ваше хозяйство наладится и вы полюбите Советскую власть!

– Еще приезжайте к нам! – крикнула на прощание Федора.

4

В пятницу 10 августа Кузьма поднял Яропольцева на рассвете:

– Пора. Грузчики полшестого выйти грозились.

Мстислав Захарович собрался за несколько минут.

Двинулись в город вместе с колонной портовиков. Остапчука тут считали за своего, Яропольцев и Голоперов тоже успели примелькаться возле причалов.

На вокзальную площадь пришли к семи. Здесь уже скопилась густая толпа. К платформе пробиться нельзя, там стеной стояли рабочие Дальзавода, моряки, красноармейцы. Ветер колыхал над ними полотнище с надписью: «Передовой пост пролетарской революции на Тихом океане красный Владивосток приветствует главу Союза Советских Республик «всероссийского старосту» М.И. Калинина».

Чтобы лучше видеть, Яропольцев и Голоперов забрались на штабель шпал у металлической ограды. Кто посмекалистей да помоложе, влезли на крыши трамвайных вагонов, застрявших посреди площади. Двигаться трамваям не было никакой возможности. Народ запрудил прилегающие переулки. Полна была вся Алеутская, широкая и просторная, люди стояли на ней сплошной массой вплоть до пересечения со Светланской улицей.

Народ между тем все прибывал, толпа на площади и на улицах уплотнялась, больше появлялось знамен и транспарантов. Несколько духовых оркестров в разных концах играли каждый свое. Но вот оборвалась музыка, толпа смолкла, в тишине послышалось нарастающее пыхтение паровоза, металлическое постукивание колес. Возник султан дыма и сразу исчез за стенами вокзала.

Вскоре высокая вокзальная дверь распахнулась, на ступенях крыльца появилась небольшая группа. Яропольцев не сразу узнал Калинина. Память сохранила худощавое лицо, живой, чуть иронический взгляд, густые волосы. Калинин представлялся ему в полувоенном кителе, полный молодого задора. А сейчас Яропольцев увидел устало-спокойного человека с острой бородкой, упиравшейся в грудь. Среди окружавших его людей Михаил Иванович выглядел самым скромным, неброским и, пожалуй, был меньше других ростом. На голове кепка-«пролетарка». Синяя блуза-косоворотка свободно спадала с плеч; он обеими руками опирался на палку, выдвинув плечи вперед, и поэтому они казались узкими.

Калинин смущенно улыбался, ожидая, когда утихомирится площадь. Затем, передав кому-то свою палку, шагнул вперед:

– Товарищи рабочие, красноармейцы и граждане Владивостока и Приморья! Приветствую вас от имени центра Советской власти...

Яропольцев впервые слушал речь Калинина и поразился тому, как спокойно, без всякой аффектации он говорит, как четко и точно выражает свои мысли. У него совсем не было красивостей или каких-либо ухищрений, рассчитанных на привлечение внимания публики. Он говорил о деле, и именно это заставляло всех слушать его с большим вниманием.

– Советская федерация имеет на западе город, который является центром, мишенью ненависти буржуазии, но вместе с тем является центром радости и восхищения всех трудящихся масс.

Это город Петроград!

Он является громадной, могучей крепостью нашей на западной границе. Он грозен для врагов, но вместе с тем он служит маяком для всех трудящихся мира.

Другая наша – восточная граница также нуждается в такой же крепости, в таком же маяке, чтобы его могли видеть все, особенно угнетенные массы Востока.

Эту задачу перед Советской властью и перед всеми трудящимися мира должны выполнить вы, рабочие, красноармейцы и молодежь. Вы должны создать здесь, во Владивостоке, такую же первоклассную крепость. Пятилетняя борьба Приморья выковала и закалила нужные для этого кадры...

Произнося речь, Калинин заметно оживился, весь как-то расправился, и стало видно, что фигура у него ладная, крепкая, а плечи совсем не узкие.

– Разрешите мне перед ядром Советской республики – рабочими и крестьянами – заявить, что владивостокская крепость находится в верных руках и не хватит сил у врагов, чтобы заставить вас склонить эти красные знамена. Защитники этой крепости скорее умрут, но не выпустят из рук своих знамен. Разрешите эту надежду передать ЦИК Союза Советских Республик!

Люди дружно ответили ему: слитный гул голосов прокатился над площадью.

5

Слушая выступление Калинина, Яропольцев осознал горькую истину: рассчитывать больше не на что. Последнее время он, как утопающий за соломинку, хватался за любую надежду вернуть прошлое. А сегодня окончательно понял – его карта бита, ему нет места даже здесь, на самом краешке русской земли. Калинин сказал, что Владивосток нужно превратить в такую же опору Советской власти, какой является Петроград. И большевики наверняка сделают это, как делали до сих пор все, что намечали.

Возвращаясь с вокзальной площади в свое убежище на Эгершельде, Яропольцев принял окончательное решение.

– Кузьма, нам надо расстаться, – сказал он. – Красноармейские документы твои целы?

– Целы, – ответил Голоперов упавшим голосом.

– Возвращайся в свою деревню и жди, пока я дам знать о себе.

В тот же вечер, едва стемнело, Яропольцев пробрался в дом, где располагалась японская военно-морская миссия. Лейтенант Минодзума выслушал его с вежливой улыбкой, сказал официально:

– Хорошо, что вы обратились к нам. Мы верим, что ваша дружба окупит все неприятности и заботы.

– Вы обещали мне каюту.

– Мы обещали вам помощь... Но крейсер давно ушел, и отдельной каюты сейчас не найти, – в голосе Минодзумы звучала насмешка. – Сегодня уходит наша шхуна. Если вы не побрезгуете одеждой рыбака...

– Я согласен, – поморщился Яропольцев. – Только скорее.

– Надеюсь встретиться с вами на островах, – наклонил голову Минодзума. – Пройдут годы, и мы еще вернемся сюда хозяевами. Вернемся вместе, – подчеркнул он.

Яропольцев терпеливо слушал рассуждения лейтенанта. Что поделаешь, сам явился к нему просителем...

Глубокой ночью грязная, провонявшая рыбой шхуна тихо, без огней вышла из глубины залива и взяла курс на Японию. Мстислав Захарович сидел в кормовом трюме среди бочек и ящиков, поеживался от холода и прикладывался к бутылке с рисовой водкой, которую сунул ему в карман предусмотрительный Минодзума.

6

Владивосток пришелся Михаилу Ивановичу по душе. Увидел он морской простор, привольно раскинувшийся на сопках город, матросов в красивой форме, гудящую толпу, множество знамен, транспарантов – и праздничное настроение овладело им. Волновал Михаила Ивановича запах моря, волновали суда на рейде, отправлявшиеся в неизведанную дорогу, волновало ощущение огромности, беспредельности: величайший из океанов смыкался здесь с великим сухопутьем России.

Хорошо бы прогуляться по улицам просто так, в одиночку, без дум и забот, посидеть возле воды, слушая плеск волн. Но времени, как всегда, в обрез. Михаил Иванович познакомился с самым крупным предприятием города – Дальзаводом. Съездил на Эгершельд к грузчикам торгового порта. Интересная была там беседа с моряками о развитии флота.

Потом – выступление в городском театре. И только лишь после этого смог он выкроить время, чтобы поразмыслить, обобщить виденное и слышанное. Надо проанализировать положение, выяснить, что способно дать Приморье стране, какая ему требуется помощь.

Утром, едва успел встать, принесли свежие газеты. Развернул местную – «Красное знамя». Бегло посмотрел, что пишут о приезде Председателя ЦИК на Дальний Восток, добрался до международных новостей. Бросился в глаза заголовок: «Смерть президента Гардинга». Ассошиэйтед Пресс сообщает: 5 августа в Сан-Франциско скончался от крупозного воспаления легких президент Североамериканских Соединенных Штатов Гардинг...

Сан-Франциско – это на противоположном берегу. Первым желанием Михаила Ивановича было шагнуть к окну и посмотреть, однако он, усмехнувшись, остался за столом. Здесь не речка Медведица и даже не Волга. Другой берег океана далековато. Но ведь надо случиться такому совпадению: Сан-Франциско как раз напротив Владивостока!

Что-то много сегодня в газете о Соединенных Штатах. Вот опять: «Бьем Америку. Америка не смогла конкурировать с российскими ценами, прекратился импорт масляных семян и жмыха в Данию».

Молодцы товарищи! Надо нашим товарам и продуктам повсюду выходить на международный рынок. Нe случайно вчера на Эгершельде моряки так много говорили об экспорте. Стране нужна валюта для приобретения машин, оборудования. Море не преграда для торговли. Оно разделяет страны во время войны, а в мирные дни, наоборот, соединяет. В одном порту взял груз и прямым курсом в другой порт.

Заокеанская Америка, казавшаяся такой далекой в Москве, здесь, во Владивостоке, воспринималась как нечто совсем соседское. Михаила Ивановича опять потянуло к окну. Распахнул штору и увидел ослепительно синюю воду в зеленом обрамлении сопок и большой пароход посреди бухты.

7

На пристани играл оркестр. Двумя шеренгами вытянулись в почетном карауле военморы. Михаил Иванович поморщился: такая торжественность сковывала его.

Поднялись по широкому парадному трапу. Едва ступили на стальную палубу, выдраенную до зеркального блеска, командир миноносца с такой силой рявкнул «Смирно!», что у Михаила Ивановича в ушах зазвенело. Ну и голосище – на весь океан, поди, слышно! х

Приподняв фуражку, Калинин поздоровался с командой, выстроенной на корме, и тут вдруг пошел теплый дождик. Командир корабля пригласил гостей в кают-компанию.

Там было по-домашнему уютно. Стены отделаны под орех, на столе белая скатерть, цветы в вазе. Матовые плафоны лили мягкий, не режущий глаза электрический свет. Поблескивало лаком черное пианино возле двери. Сверкали барашки иллюминаторов, медные полосы под ногами, обитый медью высокий порог-комингс. В такой обстановке и работать и отдыхать приятно. Да ведь это, собственно, и есть дом моряцкий, ведь они неделями, месяцами не оставляют его. Ни на улицу не выйдешь, ни в лес, ни на луг – вода кругом.

– Михаил Иванович, помните, я сюрприз обещал? – спросил Иван Евсеевич.

– Сюрприз будет, когда на свадьбу пригласишь.

– Говорю, не смотрят женщины на рябых, – привычно отшутился Евсеев. И, повернувшись к двери: – Товарищ механик, входи.

Высокий моряк загородил своей фигурой весь дверной проем. Лицо затенено козырьком фуражки, блестят пуговицы кителя.

– Не узнаете, Михаил Иванович?

– Да, никак, Федя?

– Он самый! Обнялись, сели рядом.

– Экий же ты солидный! – удивлялся Калинин. – Как Гриша Орехов, такой же богатырь стал.

– Морской волк, – улыбаясь, сказал Иван Евсеевич. – Он ведь теперь в далекие рейсы ходит. Все нарушители морской границы перед ним трепещут. Морской офицер, безусловно.

– Может, еще и не трепещут, по силу нашу почувствовали, – с достоинством ответил Федор. – За зиму мы три миноносца в строй ввели: «Бравый», «Твердый» и «Точный». Портовый ледокол переоборудовали в канонерскую лодку «Красный Октябрь». А весной вернулся из Шанхая сторожевой корабль «Адмирал Завойко». Так что помаленьку крепнем, Михаил Иванович.

– Рад слышать. А еще радуюсь, что ты уверенно

по своей дороге пошел. И быстро шагаешь. Ишь, механик уже. Я ведь помню нашу первую встречу в Лесновской управе.

Резкие звонки прервали их разговор. Залились трели боцманских дудок.

– Что случилось? – спросил Михаил Иванович.

– Сигнал боевой тревоги. Командир хочет провести показательные учения.

Едва вышли на палубу – миноносец сделал крутой поворот. Позади остались горделивые утесы Эгершельда. Над водой висела серая туманная дымка, сливавшаяся со столь же серыми облаками. Навстречу кораблю, лениво выгибая глянцевитые спины, одна за другой катились пологие волны. Миноносец распарывал их острым форштевнем. Вода с сердитым шипением врывалась через якорные клюзы на палубу.

Дождь перестал, но воздух был так насыщен водяной пылью, что одежда и лицо сразу стали влажными. Соль стягивала кожу на лбу и щеках.

Командир корабля повел гостей к торпедному аппарату, трубы которого были развернуты на правый борт. Огромная стальная сигара, начиненная сложными механизмами и взрывчаткой, привлекла общее внимание.

Затем командир спросил – можно ли произвести несколько артиллерийских залпов, но Михаил Иванович не посоветовал: к чему лишний шум, трата пороха и боеприпасов?! И без того видно, что корабль боевой, служба несется исправно. Лучше сказать людям, чтобы они не мокли на палубе, а шли в сухое помещение.

– Есть! – козырнул командир.

Михаил Иванович поднялся по крутому железному трапу на мостик. Здесь меньше качало и вид был на все стороны. Солнечные лучи, прорвавшиеся сквозь тучи, ярко освещали каменистый берег острова. Волны, набегавшие с моря, обрушивались на подножия скал и откатывались разбитые, исходя пеной в бессильной злобе. Любуясь этой картиной, Михаил Иванович заметил человеческие фигурки на самом краю откоса.

– Что там делают?

– Где? – Федор Демидочкин поднес к глазам бинокль. – Ясно вижу. Береговую батарею оборудуют. Чтобы подходы к городу – на замок. Как в Кронштадте.

– Там надежно теперь, – кивнул Калинин.

– Давно мы в Кронштадте-то не были, – мечтательно произнес Иван Евсеевич. – Тоскую по Питеру, по Неве.

– А я вот привык, и не тянет отсюда, – сказал Демидочкин.

– В отпуск бы съездить, безусловно, да очень уж далеко. – Евсеев смотрел на белый бурун, кипевший за кормой миноносца, на двойную дорожку, разбегавшуюся по воде от винтов. Эта дорожка напоминала борозду, проведенную плугом. – Подумать только, Михаил Иванович, ведь всю страну перепахали за эти годы. От Балтики до Тихого океана. Теперь и отдохнуть не мешает...

– Сеять надо, – улыбнулся в ответ Калинин.