Текст книги "Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 26 страниц)

Время идет, а положение крестьян не улучшается. Даже наоборот. Из Верхней Троицы сообщали: тот по миру пошел, тот в город подался, надеясь поступить на завод. В семье Калининых умерли малолетние Ванюша и Акулина. Хворал отец.

И каждый раз, когда приходили из дома горькие известия, вспоминал Михаил о том, что у любого помещика в их волости земли больше, чем у целой деревни. Кто же в этом виноват? Сами помещики? Среди них есть разные люди: и плохие, и даже очень хорошие, как, например, Мордухай-Болтовские. Но дело, вероятно, не в том, какие они, дело во всем укладе, во всей системе, которая породила такое неравенство, которая дает возможность одним богатеть за счет других. А устройство общества, течение жизни, взаимоотношения между людьми – это дано свыше, это от бога и, значит, бороться с этим нельзя?!

Круг замыкался.

Мысль о том, что все предопределено, все неизменно, сковывала Михаила, заводила в тупик. А ведь он прочитал уже много книг, авторы которых отрицали существование высшей божественной силы и признавали только одно божество – человеческий разум. Эти авторы логично, убедительно доказывали свою правоту. Михаил понимал: они верно пишут. И все-таки в глубине души сомневался – страшно было отринуть всесильного заступника и покровителя, остаться один на один с природой, с людьми, с жизнью и смертью.

В бога верили отец с матерью. И любимая учительница. И Мордухай-Болтовские. Бог как-то объединял, сближал их всех, независимо от возраста и положения. И трудно, очень трудно было Михаилу свернуть с общей стези в простор нехоженый, неизведанный.

Ко всему прочему, ученые авторы, отрицавшие бога, были либо иностранцами, либо аристократами, далекими от деревенской жизни. Их доводы, даже самые разумные, в чем-то казались Михаилу чужеродными. У этих сочинителей, рассуждал он, свое счастье, свои надежды.

Всей душой поверил Михаил только писателю Шелгунову. Книга его попала в руки случайно. И с первых страниц – не мог оторваться. Книга рассказывала как раз о том, что Михаил давно стремился осмыслить.

Шелгунов превосходно знал нужды русского мужика, с гневом и болью писал, что жизнь большинства крестьян страшная, что хлеба им хватает лишь до нового года, что они вынуждены идти в наемные работники. Михаилу казалось: Шелгунов у них в Верхней Троице побывал. В словах его – настоящая правда. И насчет кулаков он не ошибся, кулачество для крестьян действительно безжалостный пресс, мертвая петля, из которой мужик не выберется.

Три тома сочинений Шелгунова осилил Михаил за несколько дней, ища ответы на мучившие его вопросы. И нашел. Повествуя о том, как тормозила церковь развитие цивилизации, каким гонениям подверглись великие открытия Галилея, Коперника, Джордано Бруно, писатель делал решительный вывод: окружающий нас мир можно не только познать, но и изменить; не бог, а сами люди – хозяева и созидатели своей жизни.

Когда последняя страница была прочитана, Михаил уже не верил в существование высшей силы. Не верил, и все тут! Свершилось то, что исподволь назревало в нем – Шелгунов дал последний толчок.

Теперь Михаил готов был вступить в борьбу. Оп уразумел, против кого и против чего надо сражаться. Но этого оказалось недостаточно. Он еще не знал, как бороться с противником, вместе с кем идти на врага. Где та сила, которая способна сокрушить сложившийся веками и выглядевший незыблемым самодержавный строй? Где те люди, которые способны воевать с царизмом? Ни в Верхней Троице, ни в городе таких людей Михаил не встречал.

Но и на этот вопрос ответил ему все тот же славный русский публицист. Ответил в день своих похорон. Когда это было? Да, в девяносто первом году. Митя пришел однажды задумчивый, грустный и сказал, что Шелгунова не стало. Мите очень хотелось проводить писателя в последний путь, но гимназистам было запрещено участвовать в траурной процессии.

Наутро Михаил отпросился в город: к сапожнику, дескать, нужно. Шагал торопливо, боясь опоздать. Свернул на проспект и увидел похоронное шествие: черный катафалк, а за ним толпа людей, такая огромная, что конец ее терялся где-то вдали.

Несколько человек несли венок, на ленте которого было написано: «Н. В. Шелгунову, указателю пути к свободе и братству, от петербургских рабочих». И в процессии, как заметил Михаил, были почти одни мастеровые.

В переулках, в подворотнях, в подъездах – повсюду виднелись полицейские, жандармы, множество шпиков и сыщиков. Но колонна, следовавшая за катафалком, была столь монолитной и грозной, что никто не посмел преградить ей путь. Было ясно: эти тысячи рабочих сметут любой заслон. Глядя на них с тротуара, Михаил остро завидовал тем, кто шел в общем строю.

Спустя некоторое время Калинин узнал, что это была первая открытая демонстрация петербургского пролетариата. Рабочие столицы показали всем свою сплоченность, свою силу. И Михаил понял: вот те люди, которые способны вести борьбу, способны добиться победы. Его место – среди них.

...Дмитрий Петрович Мордухай-Болтовский внимательно выслушал Михаила, произнес с огорчением: «Что же, значит, наступила твоя пора. Помни: всегда посодействую, чем могу».

Мария Ивановна поцеловала и перекрестила его. Гимназисты Митя и Саша проводили до дома, где Калинин снял себе угол.

За неделю Михаил побывал на четырех заводах и везде получил отказ. Не так-то просто устроиться работать, не имея специальности. С утра возле проходных выстраивались длинные очереди просителей. В основном это были крестьяне, покинувшие свои деревни.

Деньги у Михаила скоро кончились. Возвращаться к Мордухай-Болтовским было неловко: только начал самостоятельную жизнь – и сразу на попятную. Но ведь есть-пить надо?..

Пошел по объявлению в дом баронессы Брудберг. Та взяла его на неопределенную должность «прислуги за все». С утра помогал кухарке. В обед и вечером, когда приезжали гости, Михаил накрывал стол, откупоривал бутылки, бегал с подносами.

Собирались у баронессы люди пожилые, в чинах. Разговаривали в своем кругу откровенно. На прислугу не обращали внимания, просто не замечали ее. А Михаил, слушая, думал: насколько же пусты и чванливы эти напыщенные выходцы из прибалтийских княжеств! Они ничего не умеют делать, многие из них просто полуграмотны, обучены только языкам да танцам. От них нет никакой пользы, они паразиты на теле общества. Но эти паразиты владеют богатством, полученным по наследству, на них работает государственный аппарат, их защищает армия. Они не хотят никаких перемен. Их цель – сохранить существующее положение навсегда. Они не пойдут на уступки, борьба с ними предстоит жестокая.

Пребывание в доме баронессы тяготило Михаила, и он очень обрадовался, когда Дмитрий Петрович помог ему наконец устроиться на завод «Старый Арсенал». Произошло это осенью 1893 года.

Михаил не рассчитывал, что его встретят с распростертыми объятиями и сразу поставят к станку. Сперва, конечно, будешь на побегушках у тех, кто постарше, разве что дозволят инструмент или деталь подержать. И за чаем пошлют, и брань стерпишь – на то и ученик. Хорошо хоть, что учитель попался ему степенный, спокойный, даже голоса не повышал. Да и надобности такой не было. Михаил старательно приобщался к совершенно новому для него делу – к обработке металла.

На своего наставника Калинин не обижался, но обстановка на «Старом Арсенале» не пришлась ему но душе. Ведь он искал бурлящий, революционно настроенный рабочий коллектив, а оказался в тихой заводи.

Здесь трудились мастера и пожилые рабочие, имевшие высокую квалификацию. Они получали приличную плату, почтительно относились к начальству и требовали того же от всех других. Будешь, мол, послушным и добросовестным – тебя оценят. И многие верили в это. Работали с раннего утра до позднего вечера, жили в бараке, но не роптали, надеясь на лучшее. А кто начинал роптать, того сразу осаживали мастера или их приспешники.

Нужно было подыскивать другое место. Тут как раз перешел на Путиловский завод наставник Михаила – заработок был выше. Месяца через три заглянул в цех к старым знакомым. Спросил своего недавнего ученика: «Помощник мне нужен, хочешь?» Калинин сразу же согласился.

Он много слышал о предприятии, которое считалось одним из самых крупных в России. Двенадцать тысяч рабочих было тогда на Путиловском. Но одно дело слышать, и совсем другое – увидеть собственными глазами, пройти по огромной заводской территории. Размах был широкий. Делали здесь станки, вагоны, паровозы, артиллерийские орудия, прокатывали рельсы, отливали инструментальную сталь. И почти все – вручную. Рабочий день длился десять с половиной часов, но очень часто людей задерживали в цехах гораздо дольше. Бывали случаи, когда мастеровые теряли сознание от усталости или падали на месте и засыпали.

Начальство стремилось получить побольше, а заплатить' поменьше. Рабочие недовольны были тяжелыми условиями, низкой оплатой. Страсти кипели в каждом цехе, в каждой мастерской, не то что на «Старом Арсенале».

Михаил теперь управлялся с токарным станком не хуже, чем его наставник. А может быть, даже и лучше. Наставнику трудно давались новые детали, а Михаил схватывал все, как говорится, «на лету», свободно читал чертежи. Сказывались знания, накопленные у Мордухай-Болтовских.

Довольно скоро он стал одним из лучших рабочих пушечной мастерской. Оп понял это, когда Сила Семенович Штырев осмотрел сложную деталь, выточенную Калининым, и сказал: «Ишь, ты! Красиво!» Более высокой похвалы от него никто не слыхал.

Штырев был лет на десять старше Калинина, считался виртуозом в своем деле, его мнение было весомым. Михаилу начали доверять самую тонкую работу. Ответственности прибавилось, но и заработную плату ему повысили. Теперь он имел возможность регулярно помогать семье. Каждую получку отправлял часть денег матери. И себе оставалось. Впервые он смог хорошо одеться.

Как и прежде, много времени Михаил проводил над книгами, много размышлял, а главное – искал единомышленников, пытался нащупать связь с подпольной организацией. В том, что такая организация существует, он не сомневался. Ведь нашел же однажды в своем кармане листовку, которая начиналась словами: «Союз борьбы за освобождение рабочего класса...» Не этот ли «Союз» провел стачку на соседней ткацкой фабрике, собирал рабочих на тайные сходки, о которых Калинину довелось слышать?

Михаил еще не знал тогда, что царская охранка, использовав провокаторов, бросила за решетку и отправила в ссылку многих активных участников «Союза борьбы», в том числе Владимира Ильича Ульянова. Были арестованы почти все социал-демократы Путиловского завода. А те немногие, которые остались, ушли в глубокое подполье, установить с ними контакт было очень трудно.

По существу, революционную работу на заводе требовалось налаживать заново.

У Михаила постепенно появилось много знакомых. Особенно хорошие ребята встретились ему в Нарвском вечернем техническом училище для взрослых. Сюда приходили заниматься наиболее квалифицированные, наиболее грамотные путиловские рабочие, тянувшиеся к знаниям. С новыми друзьями Михаил часто заводил разговоры о положении на заводе, о борьбе рабочего класса за свои права и о том, как лучше вести эту борьбу. Но дальше разговоров дело не двигалось.

Поступив в училище, Калинин перешел из пушечной мастерской в механическую – там меньше загружали сверхурочной работой. Однажды при нем молодой токарь поспорил с мастером по поводу расценок. Токарь был прав, и Калинин поддержал его. Мастеру это не понравилось. «Два сапога – пара!» – бросил он, удаляясь.

Ну, насчет сапог еще не известно, кому такое прозвище больше подходит, а что пара – тут старый ворчун как в воду смотрел! Если Михаил искал связь с подпольной организацией, то его сосед по мастерской Иван Кушников пытался найти людей, с которыми можно вести работу, создать подпольный кружок. Связь с городским революционным центром у Кушникова была, он установил ее окольным путем, через своих земляков в Туле.

Принялись действовать вместе. Без спешки, по одному подбирали товарищей, которые казались надежными. И вот в начале 1898 года образовался на Путиловском заводе марксистский рабочий кружок, возникла новая ячейка «Союза борьбы за освобождение рабочего класса».

На первое занятие кружка пришли шесть человек: Кушников с двумя туляками – Коньковым и Татариновым, два Ивана – Смирнов и Иванов – и Калинин. «Союз борьбы» прислал руководителя: рослого, красивого юношу в студенческой форме. Фамилия его Фоминых, подпольная кличка – Николай Петрович. Сразу начали чтение и разбор «Эрфуртской программы».

Через две недели собрались опять, теперь уже вдесятером.

Михаилу занятия в кружке принесли большую пользу. Знакомство с марксизмом помогло связать воедино, прочно скрепить все те разрозненные знания и впечатления, которые были получены прежде.

Кружковцы часто встречались и без руководителя, читали вместе художественные произведения, обсуждали заводские новости, намечали планы. Михаил не заметил, как выдвинулся среди товарищей, стал вроде бы старшим среди них. Наверно, сказались его образованность, жизненный опыт и то уважение, которым он пользовался среди товарищей, как хороший токарь и как человек, всегда готовый помочь советом и делом.

С той поры сохранилась у него тетрадь, вроде бы дневник со сценками жизни кружковцев. Для конспирации Кушникова он называл в своих записях Ку-шневым, Татаринова – Тариновым, себя – Каниным. Любопытно было теперь перелистывать пожелтевшие страницы. Молодостью, задором веяло от выцветших строк:

«Юлий Петрович Юловский, двадцати лет, работал тоже в заводе, любитель литературы и специально интересовался политической экономикой. При его приходе обыкновенно все разговоры о барышнях прекращались, а открывались прения о литературе, о писателях, пока наконец он незаметно не садился на своего конька: определение слова «пролетарий» по Марксу. Тут всегда выступал оппонентом Таринов.

– Я не знаю, Таринов, как вы до сих пор не можете понять, – говорит Юловский, – что, по Марксу, пролетарий тот, кто не имеет собственности и производит прибавочную стоимость, а вы конторщика называете пролетарием, это уж совсем несообразно. Ну, подумайте сами, разве не верно мое определение?..

– Нет, я с вами не согласен! – кричит Таринов. – Конторщик – настоящий пролетарий. Тогда и сторожа можно не считать пролетарием, и подметалу, и смазчика, и так далее.

Обе стороны спорят горячо и долго. Бывают моменты, когда кажется: стой, вот сговорились, остался один будочник, которого каждому хочется отвоевать на свою сторону. Но тут, как назло, ввертывает свое слово Кушнев:

– А что, Ваня, пристав тоже пролетарий? Он тоже не имеет собственного орудия производства, кроме своей тупой шашки, а в разнимании драки она почти не употребляется, для этого нужны мускулы, шашкой за шиворот не возьмешь...

– Да, по-моему, пристав есть пролетарий, – сразу, не подумав, отвечает Таринов.

Тут спор снова разгорается.

– Как! – вскакивает Юловский. – Тогда и градоначальник и министр – все пролетарии, по-вашему? Наконец-то вы проговорились и теперь видите свой абсурд. Если же вы все продолжаете стоять на своем, то я прекращаю наш спор до более благоприятного времени. Я вижу, нам с вами сегодня не сговориться.

На этом спор и прекращается, чтобы в другой раз возобновиться с новой силой.

В конце вечера Кушнев подает совет, что пора разогревать щи, другие собираются домой, но всегда бывают удержаны трапезой, ибо спор еще не совсем окончен...»

Михаил стал задумываться над тем, как расширить работу. Он подготовил план, суть которого была такова: установить связи с надежными рабочими соседних предприятий и организовать там марксистские кружки. Каждый член путиловской группы (Михаил называл ее центральной группой) должен создать кружок либо у себя в цехе, либо на какой-нибудь фабрике, на заводе Нарвской заставы. От всех кружков, от всех заводских и фабричных групп в центральную группу вводятся представители, чтобы согласовывать общие действия.

Для кружковцев-путиловцев эта работа явилась серьезным экзаменом. Марксистские кружки удалось создать на Резиновой мануфактуре, на текстильной и конфетной фабриках, в экспедиции заготовления государственных бумаг, и даже на двух предприятиях, расположенных за Московской заставой.

Получилось, что группа Калинина распространила свое влияние на два самых крупных пролетарских района столицы. В революционную работу были втянуты сотни трудящихся. Скрывать деятельность такой большой и разветвленной организации становилось все труднее. Надо было соблюдать строгую конспирацию. Калинину пришлось сосредоточить в своих руках все связи с городским центром и кружками других предприятий. Члены центральной группы отвечали каждый за свой участок работы. Даже и они не знали, где и от кого получает Калинин листовки, нелегальную литературу.

Предлагая кому-нибудь из товарищей отправиться с ним по делу, Михаил не объяснял, куда они пойдут, а говорил шутливо, на моряцкий манер (одно время он действительно мечтал стать моряком): «Снимайся с якоря, друг, направление в открытом море получишь».

Чаще всего шли они на Невский– проспект. В условленном месте возле Александрийского театра брали у связного прокламации, книги или встречались около памятника Екатерине со студентом по кличке Интеллигент. Он рассказывал о новостях «Союза борьбы», о том, что происходит в заграничных революционных кругах.

Тайные встречи эти были не только романтичны и волнующи, но и опасны. Малейший промах, малейшая ошибка – и провал неизбежен. Окажешься в застенке, в «каменном мешке».

Теперь, два десятилетия спустя, удивительным казалось, как это ему хватало времени на все?! На подпольные дела, на работу, учебу. Еще и в гости ходить успевал, и на праздниках веселился не хуже других. Вот что значит молодость! Лишь коснется, бывало, щекой подушки, вскочит – и снова бодр.

Трудно даже перечислить все, что сделали они тогда на Путиловском. Затеяла, к примеру, администрация церковь строить. За счет рабочих, конечно. А Калинин и его друзья деньги вносить отказались. Сами не заплатили, да еще и других сагитировали. Это, пожалуй, была их первая победа. Маленькая, по победа. От нее остался радостный след в душе да еще казенная запись в расчетной книжке: «На храм жертвовать не желает».

Были маевки, была борьба с «экономистами», которых в центральной группе называли не иначе как крохоборами, копеечниками. Особенно горячился Иван Кушников: «Пошехонцы! В трех соснах заблудились. Просят каши, о масле и не спрашивают, считают это политическим делом. Слепороды!..»

Осенью 1898 года положение путиловских рабочих резко ухудшилось. Хозяевам показалось, что люди мало трудятся на них, решили прибавить еще полчаса. Одновременно подскочили штрафы. За малейшее опоздание, нарушение правил – плати.

Как только администрация объявила об этом, группа Калинина сразу выступила против таких нововведений. Агитаторы пошли по всем цехам и мастерским. Говорили рабочим – надо действовать. Если смолчим на этот раз, хозяева еще усилят притеснения. За свои права нужно бороться.

Рабочие собрались возле конторы. Требовали администрацию. К ним никто не вышел. Люди пошумели, повозмущались и возвратились на свои места.

Нельзя было допустить, чтобы накал борьбы снизился. И снова Калинин и его товарищи ходили из цеха в цех, убеждали: надо требовать справедливости!

Путиловцы опять двинулись к конторе. На этот раз собралось несколько тысяч человек, и завод фактически остановился.

Угрозы, увещевания начальства на рабочих не действовали. Толпа росла. Стачка грозила стать общей, и это напугало администрацию. Появился на крыльце окружной фабричный инспектор, дал твердое обещание все уладить.

Вскоре у ворот были расклеены объявления: новые правила о штрафах и рабочем времени полностью отменены.

Дня через три после удачного завершения стачки Михаил возвращался вечером с завода в деревню Волынкину, где жили многие путиловцы. Рядом с ним степенно шагал постоянный попутчик Сила Семенович Штырев. Обычно они расставались на перекрестке, но теперь Сила Семенович предложил: «Зайди, чайком побалуемся. Первенца моего, Семена, посмотришь».

Первенцу Штырева было тогда месяца три. Он лежал в деревянной люльке и кричал настолько пронзительно, что у Михаила заложило уши. А неулыбчивый, молчаливый Сила Семенович так и расцвел от радости: «Ишь, на руки хочет, разбойник!» Чай пили с пирогами, неторопливо. Когда хозяйка унесла дите, Штырев произнес веско: «Хорошее дело ты с ребятами делаешь. Раньше бунтовал рабочий люд очертя голову, без правильного соображения. А теперь вы вроде в самую точку нацелились».

«Иди к нам», – без обиняков предложил Калинин, зная, что Штырев – человек надежный.

«Нет, возраст не тот, чтобы по кружкам бегать. А если что нужно – помогу».

Михаил остался доволен: слово у Силы Семеновича полновесное, твердое.

Вот тогда и зародилась их дружба, с годами не ослабевшая, а, наоборот, окрепшая. Калинин приезжал к Штыреву из Ревеля, по нескольку дней нелегально жил в его доме. К нему первому зашел осенью девятьсот пятого, когда вновь решил поступить на Путиловский завод после северной ссылки...

Михаил догадывался, что деятельность его центральной группы не дает покоя петербургской охранке. Во время массовки в лесу дозорные сообщили – лес окружает полиция. Рабочим удалось разойтись, никто не попал врагу в лапы, но Калинин понял: охранка держит подпольщиков под наблюдением.

Может, надо было на время прекратить всякую деятельность, отсидеться, переждать. Но как раз в это время на Путиловском заводе созрела почва для новой стачки: администрация подготавливала общее снижение расценок. Нельзя было не дать бой хозяевам, не вступиться за рабочих.

Вспыхнули волнения на заводе Речкипа, где был кружок, связанный с группой Калинина. Пришлось срочно писать для этого завода листовку. Затем – прокламацию для своих путиловцев. Кроме призыва к стачке и экономических требований в прокламации содержались требования политические. Говорилось, что полиция не имеет права вмешиваться во взаимные отношения между рабочими и капиталистами-хозяевами, что должна быть уничтожена административная высылка. А заканчивалась прокламация такими словами: «Помните, что мы – сила, которую признает и которую боится правительство. Терять нам нечего, а завоевать мы можем весь мир».

Удалось напечатать почти полторы тысячи таких листовок и распространить по всему заводу. Осталось па квартире Татаринова штук пятьдесят. Вечером их сожгли. Татаринов и Калинин с часу на час ждали ареста и не хотели оставлять улик. Едва успели сунуть бумаги в огонь – за окном раздался шум: пришла полиция.

В ночь на 4 июля 1899 года Михаил Калинин впервые перешагнул порог царской тюрьмы. Тогда же были арестованы еще шестьдесят человек – почти все кружковцы, связанные с центральной путиловской группой.