Текст книги "Первый президент. Повесть о Михаиле Калинине"

Автор книги: Владимир Успенский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 26 страниц)

2

Едва поезд «Октябрьская революция» прибыл в Самару, на железнодорожных путях сразу появились группы изможденных людей. Особенно много было крестьянок с детьми. Женщины почти все босые, из-под длинных юбок виднелись костлявые, словно усохшие, ноги. Никто не объявлял, что будут давать пособие, но люди все равно молча выстроились вдоль поезда длинной очередью. Сами установили порядок, кто за кем, и сели на землю – ждать. Подремывали от слабости. Голодные дети плакали.

В поезде имелся небольшой запас продовольствия. Был вчерашней выпечки хлеб, разрезанный на маленькие кирпичики. Калинин велел выдать его людям.

Члены Самарского губисполкома, приехавшие встречать Председателя ВЦИК, рассказали, что город и железнодорожная станция переполнены крестьянами, пытающимися уехать в хлебные края. Некоторые отправляются целыми семьями на подводах, но большая часть осаждает поезда. Особенно молодежь. Недавние красноармейцы, повидавшие разные губернии, увозят теперь кто в Сибирь, кто на Украину своих жен и детишек. Их не задерживают.

– Задерживать ни к чему,– согласился Михаил Иванович,– только объяснять надо, что везде сейчас тяжело.

Работники губиснолкома старались убедить Калинина, чтобы он не ездил по деревням, не удалялся от железной дороги. Люди взвинчены, страсти накалены. Есть среди крестьян такие, которые всю вину за голодовку взваливают на Советскую власть.

– Да ведь сельское хозяйство, особенно в этих местах, на юго-востоке России, почти всегда картежная игра,– возразил Калинин.– Я знал целый ряд крупных помещиков Саратовской и Самарской губерний, в особенности в их восточных уездах, и эти помещики всегда имели про запас семена. На случай, если кряду пойдут недороды. Если урожайный год, то хозяин получает баснословные барыши, собирая с десятины по сто пудов. Но на будущий год он может ничего не получить. Поэтому крестьяне, привыкшие к опасностям, прятали известную часть хлеба в запас. Теперь же, разумеется, ни о каком запасе речи не могло быть. Сказались фронты гражданской войны, которые проходили несколько раз но этим местам, сказался неурожай прошлого года, наконец, нынешний год. При чем же тут Советская власть? '

– Продразверстка, Михаил Иванович. Многие крестьяне считают, что продразверстка выгребла хлеб до зернышка. Рабочие отряды забрали, мол, все подчистую, о завтрашнем дне не думали. В прошлом году семян почти не осталось, а в этом и подавно. И не проявлял мужик интереса сеять, коли у него все брали.

– Поэтому и отменили мы продразверстку.

– Крестьяне это очень приветствуют, да ведь отменили-то, товарищ Калинин, совсем недавно, а положение сразу не исправишь, годы требуются. Вот и спорят меж собой мужики, горячатся.

– Тем более надо ехать к ним, помочь им понять, что к чему. А как же иначе?!

Посоветовавшись, выбрали село Вязовая-Гай в Пугачевском уезде. Местные товарищи считали, что положение там характерно для всей губернии.

День 16 августа опять выдался знойный, душный. Густая пыль плотной завесой поднималась над дорогой и тотчас оседала в безветрии. Михаил Иванович и сопровождавшие его представители наркоматов надели белые рубахи, а некоторые даже белые фуражки, защищавшие от палящих лучей. Все бабы, которые пришли на встречу с ними, были в белых платочках.

Люди сидели на потрескавшейся от зноя земле среди деревьев с пожухлой, покоробившейся листвой, почти не дававшей тени. Для приехавших принесли откуда-то стулья.

Председатель волисполкома Головин сказал коротко:

– Так вот, граждане, прибыл к нам всероссийский староста товарищ Калинин уяснить вам кое-что.

Отошел в сторонку, к мужикам, притулился возле дерева. Михаил Иванович поднялся, опираясь на палку. Обратился к председателю:

– Расскажите подробней, пожалуйста.

Головин ответил:

– В нашей местности страшный голод и масса людей от недоедания помирает. Надежды к посеву никакой нет, кроме поддержки вашей, правительственной.

– У вас не ездили закупать спекулятивно?

– Ездили, – ответил Головин, – но ничего не привезли. Ездили в Петропавловский уезд, в Сибирь, с неделю назад пять человек по разрешению от нашей волости, и они привезли только для себя.

– А на что они покупали? Головин пожал плечами и не ответил. Вместо него охотно заговорил бойкий крестьянин средних лет:

– На деньги и товары: платье, рубашки, юбки, сапоги, брюки. Урожай у них есть старый, но только туго продают, и, кроме того, там отбирают отряды. У меня двоюродный брат в Петропавловском уезде двадцать пять пудов закупил и перепродал снова, потому что невозможно везти.

– Да, из Сибири нельзя было вывозить. И опять тот же бойкий крестьянин пояснил рассудительно:

– Там страшная дороговизна, и может купить только тот, кому сродники доверили какие-нибудь платья, потому что лишней одежды у наших граждан нет. У кого есть, тот и обходится хлебом. Поэтому совершенно мало привезли, на семь тысяч населения разве пять человек управятся? Надежда у нас плохая, только этот месяц протянем и следующий. Даже в настоящее время умирают с голоду... Все кости по-объедали, колосья собирали...

– Я приехал от центрального правительства выяснить величину голода, затем, чем можно, помочь. Я должен вам сказать, что голод захватил изрядную часть России, приблизительно двенадцать губерний.

– Батюшки! – ахнула какая-то женщина.

– Голодают самые хлебные губернии, – продолжал Михаил Иванович. – Самарская, Саратовская, Царицынская, Астраханская, Уфимская, Оренбургская, а затем в целом ряде губерний урожай ниже среднего, и только по окраинам на западе и в таких, как Гомельская, Витебская, Смоленская, там хороший урожай, но в этих губерниях больше картофель сеют. Затем большой урожай в Киевской, Подольской и Волынской губерниях, но там слаба Советская власть, там вряд ли удастся много взять. В западной части Украины – махновщина, а та часть Украины, где Советская власть крепка, там урожай неважен. Затем на севере хороший урожай: в Тульской, в Тамбовской, Пензенской. Одним словом, если с юга протянуть к северу, то верст тысячу неурожая, а с запада на восток – верст шестьсот. Поэтому на лошади трудно ехать. Так вот, товарищи, надо выкручиваться из этого положения. Я думаю, что правительство кое в чем поможет. К пятнадцатому сентября семена будут поступать. Теперь мы уже получили известие, что тридцать вагонов идут с семенами. Вот состояние какое сейчас. Ведь у нас голодает огромное количество ребятишек, в настоящий момент около шестидесяти тысяч ребят взято в приюты, вероятно, к осени тысяч сто будет. Их надо кормить; одним словом, сыто не накормим, но так, чтобы человек не умер... Теперь предпринимаем вывозку из Самары. За десять дней вывезено тысяч пятнадцать. Это, кажется, большая цифра, но сосчитайте все население – это мелочь. Конечно, мы сейчас вывозим лишнее население – беженцев, и то Польша задерживает, не всех принимает, затем ремесленников, которые нуждаются. А переселенцам ехать самим – тоже погибель, поэтому лучше здесь как-нибудь.

– Тут тоже смерть!

– До зимы не протянем!

Михаил Иванович послушал реплики, посоветовал:

– Если вы зарежете лошадь, то получите пятнадцать пудов мяса и можете продержаться с травой и сеном.

– А если нет лошади?

– Товарищи, если лошади нет, коровы нет, жены нет, то незачем сидеть! Я говорю о большинстве населения. Все зависит от нас самих, надо и голод уметь побороть.

– Как его поборешь-то?

– Все помрем! – резанул уши горестный бабий крик.

– Вопрос во времени, когда помрем! – Михаил Иванович повысил голос, чтобы преодолеть нараставший шум. – Нам желательно, чтобы люди не умирали. Ведь в Самарской губернии населения три миллиона, и чем больше сохранится, тем лучше. Власть, конечно, будет делать все, что может.

– Власть сумела взять, а дать не умеет! Калинин поискал глазами, кто крикнул столь злобно? Не нашел.

Продолжал сдержанно:

– Семена идут, товарищи, но не так скоро. Теперь говорят: власть сумела взять. Власти надо прокормить войска, наконец, мы сейчас берем от людей в урожайных районах для того, чтобы вам привезти... Мы много не взяли у вас хлеба. По существу говоря, очень небольшую часть. А теперь уже три месяца возим в Самарскую губернию, разумеется не в деревню, а в город... У вас полей сколько засеяно? Вероятно, в первый год войны было засеяно процентов девяносто, во втором меньше, а в третьем и четвертом – еще меньше. Крестьянство здесь не испытывало голода, оно лишь недавно начало голодать, а у нас, в центральных губерниях, с шестнадцатого, года; поэтому у нас приспособились бороться, у нас нигде не было слов, что мы для Советской власти не будем запахивать, этого у нас не услышишь. А у вас, когда я был в девятнадцатом году, я слышал: на черта мы будем пахать, паши не панш, все равно возьмут. И если бы мы ни одного пуда в девятнадцатом году не взяли, вы что же, представляете, что вы сейчас не голодали бы? Ну, конечно, может быть, пять человек не голодали на всю деревню, а остальные голодали бы так же.

– . Нет, мы бы не все голодали, друг но дружке были бы сыты!

– Я. ведь знаю, как в одиннадцатом году вы друг по дружке жили, – махнул рукой Михаил Иванович. – Я знаю, как умирали в девяносто первом году, старики, наверно, помнят, сколько людей умерло.

– Это от холеры! – крикнули в ответ.

– Оно всегда так, – нашелся Калинин, – как голод, так и холера, как война, так и тиф...

Ему пришлось умолкнуть, пережидая, пока затихнет шум, поднявшийся после этих слов. Трудно было разобрать отдельные голоса. Какого-то крестьянина кричавшего особенно громко, подхватили под рука две высокие бабы, повели в сторону.

Представитель губисполкома опасливо поглядывал по сторонам. Редко, знать, толкует он с.людьми. А говорить с ними надо напрямик, ничего не скрывая и ничего не боясь.

– Правительство со своей стороны сделает все, что может, – повторил Михаил Иванович. – Я думаю, ярового даст побольше, чем озимого. Около миллиона пудов даст.

– Это как капля в море!

– Да, это сравнительно мало... Вам сколько требуется в Самарской губернии, миллионов шесть на губернию?

Кто-то ответил сухо и четко:

– Три миллиона шестьсот тысяч пудов должны везти, а остальное своими средствами.

– Ну, если мы везем одну третью часть, то это больше, чем можно ожидать. Вам больше с вашей скотиной не засеять, чем одну треть.

– Сейчас мы еще в состоянии посеять, – сказал председатель волостного исполкома Головин. – С осени совсем не засеем.

– Я сам сознаю это. Поэтому у нас все внимание направлено на то, чтобы озимые семена сюда доставить. Вопрос в том, что их надо привезти, надо собрать. Время идет. Во всяком случае, надо пахать, хотя не так много, но третью часть приготовить. Я думаю, что с будущей недели начнет поступать хлеб.

– Двадцать пять тысяч пудов семян прибыло, – подсказал представитель губернии.

В наступившей тишине прозвучал чей-то вздох, потом тихий, безнадежный голос:

– Все равно конец.

– Ну да, – резко ответил Калинин, – если опустить руки, тогда лучше утопиться в вашей речке.

– Так просто идешь, и руки у тебя, как плети, – словно сам себе жаловался человек, – и не тянутся они ни к какой работе.

– Я это знаю... В восемнадцатом году голодал, – ответил ему Михаил Иванович. – Все как-то тебе есть хочется, спать ложишься, хочется есть, ребятишку любого спроси, только жрать хочет. Не беспокойтесь, мы тоже великолепную школу голода пережили. Когда всякую дрянь ели... Очистки картофеля и того хуже... Все это было, все это испытано. Но опускаться нельзя. Это все равно что в холодные дни, когда вы идете в метелицу, когда захватывает вьюга зимняя, у вас является желание лечь. Кто ложится, тот умирает, а кто идет, выбиваясь из сил, тот выживает... Помощь вам будет недостаточна, в особенности для прокормления. Может быть, по два пуда в год. Но я думаю, что если примешивать суррогаты, то как-нибудь продержитесь.

Михаил Иванович смахнул пот со лба. Он понимал, что каждая его фраза, произнесенная здесь, будет известна всей округе, и хорошо, если слова его подбодрят тех, кто ослаб душой, вольют веру и силы, необходимые для борьбы за самое главное – за жизнь.

– Товарищи, я предпочитаю меньше обещать, чем дать. Миллион пудов, думаю, будет наверное, даже при неблагоприятных обстоятельствах... Лучше поскупее быть в обещаниях. А когда даешь, попроще давать. Положение трудное, но сказать, что в августе придет продовольствие – нельзя. Не раньше конца сентября придет...

Снова шум заставил его умолкнуть. Он терпеливо ждал, давая людям возможность излить накопившуюся горечь.

– Хочу прямо сказать, товарищи: надо хлеб беречь, как жену муж бережет, когда любит. Надеяться на то, что привезут сколько надо, нельзя. Привезут – слава тебе господи. Рассчитывать надо на два пуда. Я ведь сам крестьянин и умею рожь на обухе молотить не хуже, чем вы. И знаю, что с двумя пудами можно прожить. Но, конечно, всегда в животе будет чувствоваться. Ну что же: голод есть голод. А может быть, по пять пудов привезем, тогда скажут, что Калинин прислал больше, чем обещал...

Михаилу Ивановичу хотелось оставить людям маленькую надежду. Он знал: государство все сделает, чтобы добавить к минимальным двум пудам хоть немного. Но он должен быть суровым, должен настраивать людей на то, чтобы они прежде всего боролись с голодом сами.

– Жидков скажет! Жидков говорить будет, – загомонили женщины. Видимо, знали они этого человека в старой гимнастерке как ходатая по бабьим делам. И впрямь – о женщинах и детях повел он речь.

– Хотел бы попросить товарища Калинина, так как в настоящее время есть красноармейки, мужья которых четыре года проливают кровь за нашу Советскую республику, а семьи остаются на произвол судьбы. Действительно, в те годы они были обеспечены и им помогали дружно, но в настоящее время они оставлены на произвол судьбы, так же как и красноармейцы, которые кровь проливали на фронте и прибыли в бессрочный отпуск по демобилизации, остаются без ничего... А также у нас есть вдовы и калеки, но приюты категорически отказываются и не принимают их и говорят, что нечем кормить. Мы входим в положение, но я бы спросил товарища Калинина, какие меры будут приняты с сиротами? И также я попросил бы товарища Калинина посмотреть на этих несчастных, может, где откроют столовые, потому что в нашей волости отказали. Я неоднократно ездил в губернию, обращался, но нигде содействия не получил...

Едва только умолк Жидков, с места горячо и быстро заговорил пожилой крестьянин:

– Что же теперь, думает ли высшая власть Самарскую губернию хотя бы поддержать? Без Самарской губернии не может Россия никогда прожить. Всем известно, народ трудолюбивый, копошится, как жук, несмотря ни на какие тяготы, и если бы они не хотели поддержать Россию, то без Самарской губернии, я уверен, не может ни одно начальство прожить. Все погибнут без этого народа!

Послышалось всхлипывание, плакали женщины, покряхтывали мужики.

– Товарищи, нового вы ничего не сказали, – мягко, успокаивающе произнес Калинин. – Вы все стараетесь агитировать, как будто бы я не верю. Ведь иначе я бы не приехал к вам, если бы не было голода. Достаточно взглянуть на ваших лошадей, чтобы увидеть состояние вашего хозяйства... Правительство отлично понимает, что Самарская губерния – одна из лучших губерний. Поэтому для нас самих выгодно, чтобы побольше людей осталось.

– Мы помираем, а вы тех кормите, которые только молоточками стучат!

Калинин круто повернулся на голос, заговорил, сдерживая гнев:

– Но ведь эти рабочие везут на себе огромный груз. Они четыре года голодают, но молоточком все-таки стучат... Ведь я сам на фабрике работал лет двадцать. И когда вы кричите, что с утра до ночи, как черви, роетесь, я бы посадил вас на фабрику, вы бы сказали: нет, я лучше червячком поработаю... Лучше крестьянского труда нет. Но спасти вас может только рабочий, без его помощи мы не могли бы доставить вам хлеба. Если бы даже железной дороги не было, то и тогда без рабочего вы не могли бы обойтись, ибо железо вам нужно, без железа крестьянского хозяйства не может быть. У нас на севере хоть леса есть. Черт с ним, с железом, я сделаю сошник с деревянными ножками, а на вашей земле не выедешь на деревянных, да и дерева-то нет. Поэтому мы бережем рабочего, как вы бережете хорошую лошадь. Вы думаете, слесаря, кузнеца, столяра легко найти? Вы знаете, что хорошего кузнеца труднее достать, чем хорошего попа? Вы говорите, что не надо рабочих, пока хлеба нет, но, когда хлеба достаточно появится, вы скажете: надо железа. Вы представьте себя хозяином не своей хаты, а всей деревни. Что вы требуете от своего старосты? Чтобы он не пускал скотину в хлебные поля. Чтобы он держал общественный сараи в порядке. Те же самые обязанности и у государства – обязанность в момент невзгод прийти на помощь. Только при общей помощи можно жить, а если каждый замкнется в своей деревне, так далеко не уйдем... Вы знаете, прямая борьба кончилась только в нынешнем году; года два мирной жизни – тогда мы изживем голод. А когда мы мало-мальски подработаем, тогда приступим к улучшению крестьянской жизни.

Кто-то подал Михаилу Ивановичу стакан тепловатой воды. Он кивнул благодарно, выпил и продолжал:

– Снова, заканчивая, я говорю, что правительство со своей стороны сделает все, что сможет. Лицемерить нечего. Мы и золотой фонд расходуем на продовольствие. У нас около одного миллиона пудов семян закуплено в Америке, но будут ли они привезены? Одним словом, нужно продумать ту работу, которую должно проделать государство. А государство у нас рабоче-крестьянское. Вот вы, крестьяне, и начинайте, приучайтесь думать по-государственному. Это нелегко. Всегда так: когда у меня что-нибудь берут, то кажется – много, а когда дают, то кажется, что мало. Так создана человеческая натура, и в особенности крестьянская.

Снова недовольные, обиженные голоса прервали его:

– А городские лучше?

– A y начальства какая натура?.. Шеи лоснятся!

Михаил Иванович развел руками:

– Когда вы говорите, что начальство откормлено... Да ведь вы его выбираете. Выбирайте начальство с тонкими шеями. Ведь у вас есть право выбирать каждые три месяца. Всегда крестьяне говорят: мы бедны, бедны. Но я должен сказать: так богато, как при Советской власти, крестьянство никогда не жило. И никогда такого привилегированного положения у крестьян не было, как в настоящий момент.

– Нам видней!

– А я думаю, вам не виднее, вы только видите свою деревню, а я сейчас вижу всю Россию, все население – я вижу бывших генералов, бывших представителей буржуазного класса, бывших помещиков, учителей и вижу докторов, инженеров, комиссаров и всех рабочих и крестьян. И что же я вижу? Учителя голодают в то время, как эти же губернии живут недурно. И вот как взгляну сверху, я вижу, что лучше крестьян никто не живет. Я беру всю Россию, а не отдельные места. Если в деревне крестьяне не имеют земли, они мученики, а средний крестьянин – он никогда лучше не жил, мясо он почти все сам съест. Как бы ни кричали о разверстке, это мелочь. Мы знаем, сколько прежде вывозили. А кто голодает? Рабочий, интеллигент, инженер, техник. – Михаил Иванович не обращал внимания на разраставшийся шум. – Вы думаете, я буду приятные речи говорить? Учителя голодают, священники стали голодать. Я не верующий в бога, но во многих местах, когда проезжал, я видел, что землю у священника брали...

Опять кто-то закричал о разверстке, о грабеже. Калинин ответил терпеливо:

– Этот вопрос мы расследуем. Не беспокойтесь. Если у вас действительно хлеб взяли по разверстке и не заплатили, то вам заплатят. Я сегодня же в Самаре запрошу об этом.

Крестьяне сидели тихо, понимая, что разговор окончен, но еще вроде бы на что-то надеялись. Тот, который подавал реплики чаще других, опять выдвинулся вперед:

– Я попросил бы товарища Калинина принять все меры к уничтожению волокиты. Собрать еще два миллиона пудов, посеять и выйти скорее из этого положения не через десять лет, а при первом урожае.

– Целиком присоединяюсь, – сказал. Михаил Иванович.

Под деревьями в задних рядах началось какое-тодвиженце. Там поднялся с земли согнутый годами крестьянин с седой бородой, с воспаленными глазами на темном лице. Медленно приблизился он к Калинину, поклонился в пояс. Почти по-юношески, с неожиданной силой и ясностью прозвучал его голос:

– Благодарим и приветствуем за чистосердечное сознание, что вы не обещали того, чего нельзя сделать.

Михаил Иванович ответил старику глубоким поклоном.