Текст книги "Год Мамонта"
Автор книги: Владимир Романовский
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 45 страниц)
– Я умный, – сказал Брант. – Просто иногда соображаю медленно. Я закрою дверь, хорошо?
– Нет уж, – сказала Фрика.
– Нельзя же…
– Пойдемте ко мне. Идти тихо. Молчать. Понятно?
– Да.
– Подберите крюк. Втяните веревку.
Брант повиновался. Они вышли в темный коридор. Фрика прикрыла дверь в комнату служанки. Следующая дверь вела в ее апартаменты. Горели свечи в канделябрах. На столе в гостиной лежали фолианты и стоял кувшин с вином.
– Шшш, – предупредила Фрика. – Здесь рядом апартаменты моей дочери. И уж она проснется, если заподозрит, что здесь происходит что-то необычное.
Фрика провела Бранта в свою спальню, закрыла дверь, задвинула засов, села на стул и осмотрела свою ногу. От внутренней стороны колена текла струйка крови.
Брант окинул комнату взглядом, предположил, что маленькая дверь в углу ведет в умывальную, открыл ее, понял, что не ошибся, набрал воды в ковш, рванул с крюка одно из полотенец, и вернулся в спальню.
– Ложитесь, – сказал он Фрике.
Она посмотрела на него странно, но встала, перешла к кровати, и легла на спину.
– На бок, – сказал Брант.
Она повернулась на бок. Брант смыл кровь, прижал к ране, к счастью небольшой, просто царапина, полотенце, и некоторое время держал его там. Фрика лежала на боку, не двигаясь, со странным выражением лица.
– Вы действительно меня любите, – сказала она полувопросительно.
– Да, действительно. Вас это смущает? Настораживает?
– Не знаю. Как-то плохо верится.
– Ну и не верьте, – сказал Брант, придерживая полотенце. – Я к вам цепляюсь из-за вашего влияния и денег. Ищу себе протекцию.
Она улыбнулась. И покраснела. На лбу выступили капли пота. Экое странное существо, подумал Брант. Будто Создатель хотел сделать женщину, наметил главное, а потом спешно что-то пригладил, заштриховал, закрепил, и сказал – сойдет, и вполне миловидно. Не женщина, а скетч женщины. Набросок. Ступни эти – узкие и длинные. Ненормально тонкие запястья. Шея длиннющая. Грудь маленькая совсем, но есть. Тело длинное, но не грациозное, а какое-то угловатое. Не подростково-угловатое, а – неизвестно как. И нос красный. Ну, это потому, что покраснела. И брови эти – светлые и подвижные.
Брант отнял полотенце от раны, сложил его в четверо, и снова приложил к ране.
– Не двигайтесь, – предупредил он. – Нужно остановить кровь.
Она и не собиралась двигаться. Лежала себе тихо. Через некоторое время он отнял полотенце от раны. Кровь остановилась. Некоторое время они не двигались, а потом Фрика повернулась на спину и посмотрела на Бранта своими туманными серыми глазами.
– Вы очень хороший, – сказала она.
Брант кивнул, одобряя. Фрика улыбнулась.
– Разденьтесь, – сказала она. – Разденьтесь и ложитесь рядом.
Такого поворота он не ожидал. То есть, он рассчитывал на что-то в этом роде, но зачем же так прямо и плоско. Брант нахмурился, но все же встал, сбросил дублет, и стянул рубашку через голову. Мягкие сапоги снялись легко. С панталонами оказалось сложнее.
– Потушите свечи, – сказала Фрика.
Он шагнул к канделябру возле камина и быстро задул все десять свечей, после чего стянул наконец панталоны.
– Ложитесь рядом.
Он осторожно лег рядом, ровно ничего не чувствуя. Фрика заворочалась и задвигала конечностями. Брант понял, что она раздевается. В какой-то момент она привстала, чтобы что-то там такое сложное снять. Луны не было, но звездный свет от окна делал видимыми силуэты. Брант увидел темный силуэт Фрики, с миниатюрной грудью, стаскивающий через голову нижнюю рубашку. Ему показалось, что она еще худее, чем он думал. Тяжелые волосы упали ей на плечи. Она легла рядом на спину, не касаясь его. Он ощутил запах ее кожи, и разум его на мгновение помутился. Он взял себя в руки.
Она просто лежала на спине. Брант приподнялся на локте и прищурился. В темноте поблескивали ее глаза, губы были сжаты. Серьезная женщина. Странная догадка мелькнула у него в голове и пропала, а потом опять мелькнула. Он нежно поцеловал мягкие ее губы, и она попыталась ответить, но как-то неловко, будто хотела сделать ему приятное, но не знала как. Он положил ладонь на ее тонкую шею. Глаза мигнули в темноте. Он стал ее гладить, а она просто лежала.
Не может быть, подумал он. Так не бывает. Это глупости.
Он перекатился на нее, упершись в простыню локтями и коленями, стараясь едва касаться ее тела. Он повернул голову в профиль к ней и провел волосами по ее груди. Он чуть тронул губами небольшой сосок, совершенно мягкий. Он перенес тяжесть своего тела на левый локоть, и правой рукой провел по ее животу, ощущая шелковую гладкость ее кожи. Он поцеловал ее в шею. Он запустил руку назад и провел пальцем по внешней стороне ее ноги. Он поцеловал ее в губы, и она снова неумело и неловко ответила на поцелуй.
– Слушай, Фрика, – сказал он очень тихо. – Слушай, любовь моя. Не надо ничего делать. Вообще ничего. Просто лежи. И ни о чем не думай. Я не сделаю тебе больно. Не бойся. Приоткрой рот и лежи.
Она послушно приоткрыла рот, и он стал очень медленно и очень нежно водить губами по ее губам, иногда касаясь их языком. Правую руку он засунул ей в ни на что не реагирующий пах. Грудью он чуть касался ее грудей. В этом положении они провели много времени – он потерял счет – может час, может два, а может всего полчаса. Ничего не выйдет, подумал Брант. Во всяком случае, сегодня – ничего. Что будет дальше – не знаю, а сегодня ничего не будет.
В этот момент из горла Фрики выплыл легкий, мелодичный стон.
Почти не смея надеяться, Брант ощутил правой рукой горячую влагу. Он сдержался, продолжая целовать ее губы и не двигаясь. Левый локоть совершенно онемел, но Бранту было все равно. Некоторое время спустя правое колено Фрики непроизвольно отвелось в сторону. Глаза ее широко раскрылись и затуманились, маленькая грудь вздымалась, живот несколько раз дернулся. Брант, безумный, руководимый только логикой безумства, освободил правую руку и просунул ее Фрике под талию. Ведя руку ниже, он сжал мягкие маленькие ягодицы и слегка их приподнял. Фрика была легкая, как пушинка. Как половина пушинки. Очень медленно, очень осторожно Брант придвинулся, ощущая ее влагу концом члена. Еще один стон, громче, вышел из ее горла, и в этот момент Брант легко и свободно вошел в нее, тощую, хрупкую, легкую, и она вскрикнула.
Он сделал все, что от него зависело, и это стоило ему больших усилий, но он был рад этому, рад усилиям, рад удивленным всхлипам Фрики, счастлив сжимать ее в объятиях, упоен ее удивлением и градом слез. И он не опустился на нее сверху, а лег рядом, подпер голову кулаком, а свободной левой рукой, которую покалывало от плеча до запястья, ласкал ее живот, грудь, и бедра. Она все еще лежала на спине и смотрела в потолок, но взгляд ее был другой. Не как раньше. Она и сама была другая.
– Я не знала, – сказала Фрика.
– Да, – сказал Брант.
– Я не знала, что…
– Да. Тише, тише. Полежи еще так, отдохни. До утра еще далеко.
– Да.
– Хочешь еще?
– А… это возможно?
– Да, – сказал он.
Он взял ее руку и поцеловал каждый тонкий палец с удлиненным ногтем.
До утра было действительно далеко.
А рассвет они проспали.
В апартаментах раздавались шаги. Фрика открыла глаза и резко села на постели.
– Брант! – прошептала она, тряся его за плечо.
Он заворчал и задвигался, но потом вдруг широко улыбнулся и, щурясь сонными глазами, обнял ее. Она хотела было отреагировать, но вовремя спохватилась.
– Тебе нужно как-то отсюда выйти.
– Я выйду.
– Через потайной ход.
– Лучше через окно.
– Не дури, – прошептала она. – На улице народ. Одевайся, только не роняй ничего и не стучи пряжками.
Он встал с недовольным видом и стал одеваться. На всякий случай, Фрика вскочила, застеснялась, поборола стеснение, и схватила меч, чтобы он ненароком его не уронил. Когда Брант надевал дублет, она сама пристегнула ему меч к перевязи.
– Крюк возьми, – сказала она тихо.
Он поднял крюк с веревкой, подбросил его, и чуть не уронил. Фрика сделала ему страшные глаза.
Голая, тонкая, как жердь, она провела его через туалетную, взяв за руку, надавила какой-то выступ в стене, и указала кивком на медленно открывающуюся потайную дверь.
– Куда это я попаду… через это вот? – спросил он, еле ворочая языком.
– В сквер.
– Мм, – сказал он.
– Иди. Если можешь, приходи вечером под окно. Я к тебе выйду.
– Ладно, – сказал он, мало чего соображая. – Ммм. Угум.
Потайной ход был темный и промозглый. Свеча в руке ничего не освещала. Потом он ее уронил. Ощупью он добрался до лестницы, чуть не сверзился, спустился, и наткнулся на дверь. Открыв ее, он выглянул наружу. Сквер был еще пуст. Он вышел, и дверь закрылась за ним сама.
Приходи вечером, приходи вечером, пробурчал Брант. Какая замечательная точность, сколько экспрессии. Надо бы позавтракать.
Он топал по проезжей части, слегка покачиваясь. К Улице Плохих Мальчиков он вышел почти случайно. Прижавшись лбом к входной двери особняка Риты, он постоял и подумал, пытаясь объяснить себе, что же произошло прошлой ночью. Было приятное, и было неприятно. Думать хотелось только о приятном. Еще больше хотелось поспать.
Фрика меж тем привела себя в порядок, как умела – все ей было внове. Заметят или не заметят? Мыть лицо холодной водой – понятно. А что делать с блеском в глазах? И с дрожащими коленями? И с вихляющей походкой? И с этой дурацкой улыбкой на лице?
Она позвала служанку. Та, сонная, ввалилась и стала по привычке ворчать, а у Фрики не было даже желания обругать ее как следует. Впрочем, когда служанка зашнуровывала ей корсет, Фрика сказала мрачно:
– Не затягивай так сильно, жирная гадина.
Но получилось не очень мрачно, а даже как-то просветленно и приветливо.
Служанка привычно сложила нижнюю губу и три подбородка вместе, выражая обиду и беззвучно передразнивая свою госпожу.
К завтраку Фрика вышла, считая, что вполне овладела собой. Правда, когда явился Бук и расселся по обыкновению в кресле, закинув одну ногу на поручень, Фрике пришлось спрятать глаза. Прибежала Шила, ляпнулась в свое кресло, схватила нож и воткнула его в свежий хлеб.
– Урррррраааа! – сказала она. – Это я просто так. Доброе утро.
Медленным, томным шагом в столовую вошла любовница Бука – немолодая, но кокетливая дама с длинным, хищным носом и близко поставленными, округлыми глазами. Фрика забыла, как ее зовут. Это ее рассмешило.
Слуги приволокли омлеты, ветчину, овощи, журбу, и легкое вино. Фрика почувствовала, что страшно голодна и сходу проглотила больше половины омлета. Шила была вся в себе, а Бук только один раз настороженно взглянул в сторону Великой Неприступницы и нахмурился.
– В полдень на форуме будет музыкальное представление, – сказала Шила. – Надо бы пойти.
– Протеже Фалкона представляет новый номер, – полувопросительно сказал Бук.
– Да. Очень необычный.
Фрика хотела уже по привычке ляпнуть, что, де, не след княжне знать все театрально-артистические новости и вообще путаться с богемой, но она вовремя прикусила язык. Сами по себе эти двое ее не выдадут, даже если заподозрят что-нибудь, по разным причинам. Но была любовница Бука (как же ее зовут, дуру носатую? вот ведь незадача!), и, возможно, Фалкон заявится сегодня с визитом. Сам. А от Фалкона что-нибудь скрыть – это хорошо подготовиться надо. Года три или четыре подготовке посвятить.
– Мне что-то нехорошо, – сказала Фрика. – Я, пожалуй, проведу весь день в постели. Идите без меня.
Бук взглянул на нее и ничего не сказал. Фрика пригубила вино, поднялась, и вышла.
– Милочка, – обратился Бук к любовнице, – идите пока что в спальню.
Носатая любовница сделала презрительное лицо, встала и вышла, не говоря ни слова.
– Шила, дорогая, – сказал Бук. – Если придет Фалкон, заговорите ему зубы. Подержите его подольше здесь. Мне срочно нужно сказать кое-что вашей матери, о чем старина Фалкон знать не должен. Вы понимаете меня?
– Не очень, – сказала Шила, – но я сделаю так, как вы говорите. Этого гада Фалкона надо держать в узде, а то он везде сует нос. Кстати о носах, на вашем месте я бы сменила любовницу, это просто неприлично.
Бук хохотнул, потрепал Шилу по буйной непричесанной головушке, и вышел.
Фрика действительно лежала в постели, укрывшись до подбородка простыней. Бук велел служанке выйти и присел на край кровати.
– Фрика, друг мой, – сказал он ласково. – Не знаю, что и сказать. Не знаю, с кем вы провели ночь. С кем-то провели.
Фрика перевернулась на бок и уставилась в стену.
– Не отворачивайтесь, Фрика, я вам не враг. Мы очень давно знаем друг друга, и между нами никогда не было враждебности.
Она снова повернулась на спину, уставясь в потолок. Бук ждал. Фрика села на постели, смотря в сторону.
– Вы знаете, Бук, – сказала она, – в чем-то вы очень похожи на своего отца. Мне понадобилось много лет, чтобы его понять.
Бук поразмыслил, глядя на Фрику. Он прекрасно помнил своего отца. То есть, думал, что помнил.
– Позвольте, – сказал он.
– Вы когда-нибудь испытывали влечение к очень молодой девушке? Шестнадцатилетней?
– Нет. Да. Нет. Не помню. Оставьте в покое моего отца. Речь не о нем.
Фрика улыбнулась.
– Что мне делать, Бук? Фалкон обязательно обо всем узнает.
Бук встал и прошелся по комнате.
– А я-то думал… Ладно, сейчас это не важно. Вы… э… дурацкий вопрос… Вы его любите?
– Не знаю. Не понимаю. Я запуталась, Бук, представляете? Я запуталась, и я неприлично, несказанно, стыдно счастлива. И он вернется сегодня ночью.
– Ага, – сказал Бук. – Знаете что, Фрика? Вам нужно уехать. Убежать. Вместе с Шилой. Я не знаю этого человека, но если он располагает средствами и…
– Не так громко, Бук. Моя служанка имеет привычку подслушивать под дверью. Вы ошибаетесь. Я не могу убежать, Шила не захочет уехать, человека этого вы знаете, и средствами он не располагает.
– Почему вы не можете уехать?
– Это не существенно. Есть обстоятельства. Не могу.
– А Шила почему не захочет?
– Астафия – ее город. Где еще она найдет таких друзей, какие у нее здесь есть, и такие развлечения? В провинции она жить не будет.
Бук подумал и понял, что это правда. То есть, не то, чтобы так – не будет жить в провинции и все тут, но будет все время ныть и тосковать. И во всем обвинять собственную мать. И даже будет частично права.
– Я знаю этого человека, говорите вы, – напомнил он.
– Да.
– Кто же это?
– Вы видели его совсем недавно. На обеде в честь победителей турнира.
– Позвольте! Не может быть. Нет, совсем не может быть.
– Его зовут Брант. Не выдавайте меня.
– Вы знаете, что я вас не выдам. Значит – Брант? Мне он показался странным. И неискренним.
– Это все не важно.
– Откуда он взялся, кто он такой?
– Он этого сам не знает.
– Ничего себе!
– Но, кажется, – сказал Фрика, – это знаю я.
– Скажите.
– Не сейчас. И вообще вам не нужно этого знать. И ему не нужно.
– А средств у него нет?
– Нет, но, возможно, будут очень скоро.
– Фрика, вы представляете себе ваше положение?
Фрика откинулась на спину.
– Не очень, – сказала она.
– Что-то здесь не так, – сказал Бук.
Она его не любит, подумал он. Первый мужчина за семнадцать лет. Первый настоящий мужчина в жизни. Любовь здесь не при чем. Она подвергает опасности себя – это нормально, да и какая там опасность, нет никакой опасности. Зато он – да, его жизнь висит на волоске. И ее это совершенно не волнует. Она очнется, когда его убьют люди Фалкона. Нельзя этого допускать. Она себе этого не простит. И я, узнавший, себе этого не прощу.
Что же делать? Нужно искать этого Бранта. Рассказать ему все. Пусть увозит ее отсюда куда угодно, хоть в Славию, хоть в Артанию. Впрочем, люди Фалкона везде найдут, если нужно.
Какое же я ничтожество, вдруг подумал он. Я, Великий Князь, якобы повелитель Ниверии. Ну же, Бук. Позови стражу, вели арестовать этого убийцу, погубителя твоего отца, душителя, тирана. И что же дальше?
Допустим, Фалкон арестован. И посажен в тюрьму. Допустим, он, Бук – полноправный правитель страны. Об этом узнают соседи. Сначала следуют пробные шары, стычки на пограничье с внешней стороны, недовольство оппозиции с внутренней. Составляются заговоры. Власть захватывается какой-нибудь не очень компетентной кликой, а тем временем какие-нибудь артанцы, или Кшиштоф, входят с войском в пределы страны и спокойно доходят до столицы. Так ведь? Какой из тебя правитель, Бук? Ты, Бук, хороший парень, но в тебе нет нужной степени жестокости и непримиримости. И нет дара провиденья. Да и помимо этого – заниматься политикой целый день? Вон Фалкон – бодрствует с раннего утра до поздней ночи, у него, небось, минуты свободной нет. Впрочем, откуда мне знать, чем он все это время занимается. Может, строит козни или читает фолианты, а на всю политику у него в день уходит час-полтора?
– Где он живет, этот Брант? – спросил он.
– Не знаю.
Бук помолчал, походил, и опять присел на край кровати.
– Вот что, Фрика. Вы правы. Оставайтесь сегодня в постели. Никого не принимайте. Никого, слышите?
– Да.
Бук встал и быстро вышел.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ. УЛЕГВИЧ ВЕЛИКИЙ
Молодой Фокс, четвертьфиналист турнира, с достоинством вошел в кабинет Фалкона и низко поклонился правителю. Фалкон добродушно кивнул и указал на кресло. Он был в хорошем настроении.
Молодежь приятнее старой гвардии. Старая гвардия – тот же Хок – угрюма и сурова, в них во всех есть какой-то неприятный аспект, какая-то неотвратимость. Молодые же полны оптимизма и энтузиазма. Немного опыта – и можно будет их начать посвящать в планы. Взять вот этого Фокса – глаза сверкают, лицо сияет. Он рад, что он здесь. Хок никогда ничему не рад. Обжора Комод рад только, когда он сидит в заведении.
– Слушаю вас, Фокс.
– Ночное заседание заговорщиков состоялось и прошло успешно, – рапортовал Фокс.
– Прекрасно. Просто говорильня, или было что-то новое?
– Было новое.
– Докладывайте.
Фокс сверился с листом бумаги, на котором чернели какие-то кодовые знаки.
– Даже не знаю, – сказал он. – Мои люди доложили о некоторых странностях, и сперва они, странности, показались мне абсурдными, но все свидетельства сходятся. Словом, вчерашнее заседание почтил своим присутствием лично Великий Князь Бук.
Фалкон благосклонно кивнул, не выразив удивления. Фокс понял, что Фалкон о чем-то уже осведомлен. Либо всегда подозревал, что Бук имеет отношение к заговору.
– Он произнес небольшую речь, – продолжал он, – в которой высказал некую любопытную теорию о ваших планах, господин мой.
– С удовольствием послушаю, – сказал Фалкон.
– Через три с половиной месяца наступает Год Мамонта, – сказал Фокс. – Все затаили дыхание в ожидании перемен.
– Это Бук так сказал?
– Да, господин мой.
– Продолжайте.
– Пользуясь этими ожиданиями, Фалкон попытается захватить всю власть в стране, объявив себя Великим Князем и заставив его, Бука, отречься от престола.
– Каким же это образом? – спросил Фалкон, улыбаясь. Неплохо, неплохо. В данный момент, правда, намерений таких нет, но мысль интересная.
– По мнению Бука вы, господин мой, специально подготовите и спровоцируете нападение артанцев на Астафию. Не очень большое войско, но, конечно, ваши люди раздуют это так, будто все население Артании идет к столице.
Да, это хорошая идея, подумал Фалкон. Надо запомнить.
– Пользуясь народным страхом, вы заставите Бука подписать отречение, после чего народ вспомнит ваши заслуги в войнах и вашу непримиримость к врагам и не будет возражать против вашего восхождения. Затем артанцев уничтожат элитные войска, и вы станете легитимным полновластным правителем.
И все бы ничего, думал Фалкон, но вот с происхождением у меня неважно. У народа пиетет к аристократии, к княжеским семьям. Это рабское благоговение ничем не выбьешь. Признать-то меня, может, и признают, но – доколь? Ладно, подумаю.
– И что же предлагает Бук? – спросил он.
– Бук предлагает известить обо всем этом артанского правителя Князя Улегвича и заручиться его поддержкой.
– Но ведь это же просто предательство! – возмутился Фалкон.
– Бук сказал, что не видит другого пути.
– И с ним согласились?
– Да.
– Все?
– Да.
Фалкон некоторое время молчал.
– Благодарю вас, Фокс, – сказал он наконец. – В ближайшие два месяца вы получите повышение.
Фокс вскочил.
– Страшно рад, господин мой! – воскликнул он.
– Тише, тише. Вы не в казарме. Государственная деятельность требует осторожности. Не надо кричать.
– Слушаюсь, – тихо сказал Фокс.
– Можете идти.
* * *
Отряд из пятнадцати человек в черных плащах выехал из маленького прибрежного селения в ста пятидесяти верстах к западу от Теплой Лагуны и двинулся вдоль берега, в обход Великих Артанских Гор (подлые славы называли их Славскими Валами, а мерзкие ниверийцы Великим Ниверийским Хребтом), в сторону Артании. В Теплой Лагуне еще торговались и пытались хитрить, но предводитель отряда, Повелитель Всей Артании молодой князь Улегвич, уже все понял. Фалкон, в лице толстого человека с одышкой по прозвищу Комод, переиграл его, Улегвича, по всем статьям, перехитрил, дал ему урок дипломатии, да еще и продемонстрировал силу. Отказал в безопасном проходе через Ниверию и повернул дело так, что даже после планируемого грандиозного вторжения в Славию Кникич придется отдать. Сразу. Через год можно будет, конечно, попытаться его, Кникич, отвоевать. Но только через год. А хотелось иметь эту дверь в горах в своем полном распоряжении прямо сейчас. Невозможно. Можно воевать со Славией, и можно с Ниверией, но нельзя воевать со Славией и Ниверией одновременно. Если Кшиштоф и Фалкон объединятся, да еще и разозлятся, Артания, несмотря на огромную территорию и трудности управления, станет их колонией. Две хитрых лисы найдут способ ее поделить. После того, как сравняют Арсу с землей.
Что ж, должен же я был хоть раз ошибиться, думал Улегвич. Мне двадцать три года. Все великие властители в молодости ошибались. За их ошибки народы платили кровью. Ну и что. Должен же народ заплатить за право иметь великого властителя. Не задаром же народу великого властителя получать. За воду – и то кое-где платят. А властителя им бесплатно подавай, да? Вон в свое время на славский трон человек десять претендовало, и, чтобы его занять, Кшиштоф утопил половину Славии в крови. А Фалкон? За право иметь его властителем, Ниверия платит не только кровью, но и повседневным страхом. Трудно сказать, чей народ больше дрожит перед своим повелителем, – славский или ниверийский.
Все это так, но ужасно обидно получилось с Кникичем. Впрочем, мы еще посмотрим.
Блестящая идея пришла ему в голову. Настоящий властитель должен везде успевать. Он сам поедет в Кникич! Прямо сейчас. Сам проверит, что там к чему. Поговорит с властями. Прикинется овечкой. Именно так.
Гордость собой переполнила Улегвича. Великим приходят в голову великие мысли. Сам Великий Род помогает великим (Улегвич усмехнулся). Надо сейчас отправить гонца в Арсу. Улегвич задерживается на несколько недель ради благоденствия Великой Артании. Послать гонца – и ехать дальше вдоль гор, с артанской, а не ниверийский, стороны, чтобы не наскочить на фалконовы патрули, и перевалить через горы как раз в Кникич. И даже не перевалить – ведь там, говорят, есть расщелины, проходы, верные тропы, почему он нам так и нужен. Замечательная идея!
Вообще, хорошо быть великим. Он вспомнил радостно, как три года назад объединил под своей властью свою несчастную, разоряемую и раздираемую междоусобицами и карательными экспедициями из-за гор, страну. Кстати, междоусобицы тоже начинались не без помощи то Кшиштофа, то Фалкона. Мерзавцы. Вспомнил, как он шел в Храм Рода Великого по главной, мощеной улице Арсы, и как стояли кругом эти непокорные князья с дружинами и смотрели на него с ненавистью, но уже не с пренебрежением. Он шел, за ним следовали двое приближенных. Двое! Всего! Стоящие по бокам улицы и на площади князья и их сподвижники держали в руках своих легкие и прочные ниверийские мечи, а у него, Улегвича, на боку болталась тяжелая, неудобная, тупая и грубая сабля, такой только коней подковывать, а у приближенных и вовсе в руках были только пастушьи луки, самодельные. И он прошел в Храм Рода с гордо поднятой головой, и никто не посмел ни пальцем его тронуть, ни слова сказать! Они почувствовали, не сердцем, не душой, но задубелыми от верховой езды оливковыми своими жопами, ребрами своими, суставами и хрящами, поняли, узнали – кто идет. И даже старый, всеми уважаемый Номинг, давно ратовавший за мирное решение любых конфликтов, старина Номинг, которому при странных обстоятельствах ниверийские подонки когда-то сломали хребет, в переносном смысле, сам Номинг вышел вперед, первый из всех, и низко поклонился мне, еще мальчишке, и сказал, что, мол, будет так, как хочет Улегвич.
И будет, не сомневайтесь, шакалы желтозубые, именно так все и будет.
Гонец поскакал в Арсу, а Улегвич с остальным отрядом въехав в Артанию, повернул круто на север.
Именно так все и будет. Сначала падет Славия, и конники мои вихрем пронесутся по Висуа, а потом придут строители и те славы, которых мы заставим на себя работать, и первым делом перестроят Стефанский Храм в храм Рода Великого. И когда обоснуемся хорошенько в Славии, когда славские наши подданые настроят нам домов и накормят нас… ибо не гоже воинам сеять… мы освободим их через год-два от угрозы с юга. Мы навалимся на Ниверию с трех сторон. Мы сожжем Кронин еще раз, как сжег его когда-то славный Артен. А Астафию мы жечь не будем. Разве что слегка. И Висуа не будем. Пусть стоят. Я буду ходить в театр. Какой-нибудь подлый слав или мерзкий нивериец напишет про меня пьесу, и я буду ее смотреть. И нужно будет построить новую столицу, где-нибудь на пограничье Ниверии и Славии, чтобы они забыли, что там было когда-то две страны. Все – под одно начало! Старик Гор еще крепок, он не откажет. Ему все равно, для кого строить, лишь бы строить. На территориях будут править наместники, а я буду слать им приказы из моей новой столицы. И будут восстания, даже в тылу, и я буду их подавлять. А летом я буду выезжать на воды, к Южному Морю, как делают это теперь ниверийские правители. Это хорошая идея, они ведь не совсем дураки. Я только что там был, на Южном Море, и мне понравилось. Мне там построят виллу и крепость. И приведут мне штук сто белокурых и русоволосых наложниц.
Лицо Улегвича ничего не выражало, кроме привычной суровости. Ехавший рядом с ним старый Номинг был погружен в свои думы. Великие должны уметь контролировать выражение лица. Как я отношусь к Номингу? подумал Улегвич. Презрительно отношусь. Не люблю я его. Хочу ли я, чтобы он думал, что я к нему благоволю? Да. Что ж, попробуем.
Он тронул Номинга за плечо. Старик поднял голову. Улегвич ласково ему улыбнулся.
– О чем ты думаешь, премудрый?
Получилось! Получилось! Номинг радостно улыбнулся в ответ! Он рад, что я с ним ласков! Он рад что я, великий, ему польстил, назвав премудрым!
– О Кникиче, повелитель.
– Ты бывал в Кникиче?
– Да, повелитель.
– Давно?
– Семнадцать лет назад. Но Кникич не меняется. Слишком высоко в горах и слишком холодно. У них свои порядки и свои мысли. Два или три раза в столетие Кникич меняет хозяев. Отходит то Славии, то Ниверии. Но никто не берется всерьез Кникичем управлять.
– Почему же?
– Это бесполезно. И Ниверия, и Славия пытались навязывать Кникичу свои традиции. Но кникичи все также сидят по вечерам на крылечках своих хибарок, также жуют соломинку, также немногословны, как сто, двести, и пятьсот лет назад. Также всей страной празднуют приход зимы, непонятно почему, ибо никакой выгоды зима им не приносит. Также потеют в своих банях-срубах, поливая раскаленные камни ячменным пивом. Также гонят из чего попало прозрачное зелье и ходят, качаясь, от хибарки к хибарке, заунывно распевая на только им понятном наречии. Также мало рожают. Население маленькое, и численность за полтысячи лет не изменилась. Славы и ниверийцы мотаются из города в город, переходят границы, смешиваются. Кникичи сидят дома и молчат. Не мудро молчат, как Великий Род на царственном ложе, а просто молчат. И жуют соломинку.
Улегвич медленно кивнул, выражая мудрое понимание и запоминание.
Некоторое время ехали молча.
– Мне говорили, – сказал Улегвич, – что когда-то давно ты, князь, взял в плен ниверийскую женщину вместе с малолетним сыном, и долгое время воспитывал мальчишку, как своего собственного, и даже собирался сделать его своим преемником.
И опять получилось! Где он все это слышал, Улегвич не помнил, но по улыбке Номинга, которая в лунном свете казалась слегка зловещей (Улегвич знал, что вовсе она не зловещая) он понял, что произвел впечатление. Для Номинга он, Улегвич, теперь – всезнающий и всепомнящий хозяин, проявляющий участие и заботящийся о своих слугах.
– Давно это было, о повелитель, – сказал Номинг.
– Было давно, но ведь ты помнишь и по сей день? Значит, что-то большое случилось и произошло.
Номинг некоторое время молчал, опустив голову.
– Это была необыкновенная женщина, о повелитель.
– Ниверийка?
– Ниверийка славских кровей.
– Как они там все смешиваются, развратные!
– Да. Но к ней это не относилось. Она была не просто непокорна. Она была – неприкасаема.
– Неприкасаемых легко сломить, – заметил Улегвич.
– Нет, повелитель. Четыре воина связывали ее и выходили из шатра. В шатер заходил я и обладал ею. Но никогда не было это обладание полным. Сейчас, по прошествии многих лет, могу сказать тебе, что обладания не было совсем. Женщина, которой ты обладаешь, либо любит тебя, либо боится, либо и то и другое вместе. Но эта женщина – отсутствовала. Я обладал ею, но ее там не было. Я бил ее, в ярости, а она не издавала ни звука. Она даже не закрывала глаза. Она смотрела равнодушно в сторону.
Улегвич заинтересовался всерьез.
– И что же?
– Я понял ее. Она заставила себя забыть обо всем, не думать о том, что будет. Она считала себя мертвой. И все ее мысли были с ее сыном. Она не пыталась бежать, ибо сын ее был где-то рядом. Им, сыном, она жила. Долго это продолжаться не могло. Я решил поступить мудро. И я ошибся.
Номинг замолчал.
– Что же ты сделал? – спросил заинтригованный Улегвич.
– Мы вернулись в мой родовой замок. Я содержал сына и мать отдельно. Однажды утром я пришел к ней и сказал, что сын ее погиб при попытке к бегству. И я показал ей с крепостной стены его труп на камнях внизу.
– Ты его убил?
– Нет. Ему дали усыпляющее снадобье, и когда он уснул, положили на камни лицом вниз.
– Он мог шевельнуться, когда она на него смотрела сверху!
– Снадобье было очень крепкое. Он не просыпался три дня, сердце стучало очень редко. А камни вокруг залили кровью овцы. Мать не может долго на такое смотреть.
– Почему же ты его просто не убил?
– Не мог.
– Почему?
– За четыре месяца, что я провел с ним…
– Ну?
– Я к нему очень привязался. Это была слабость, я знаю. Но у сына и матери было много общих черт, да и мальчик был очень… необычный. Глупый и веселый. Артанские дети обычно умные и сумрачные.
