Текст книги "Обезглавить. Адольф Гитлер"

Автор книги: Владимир Кошута

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц)

Крестным знаменем осенил он садившегося в машину Никитина и, когда она удалилась, еще долго стоял у окна ошеломленный увиденным. Вспоминалась последняя исповедь Никитина на прошлой неделе. Был он тогда чем-то встревожен. На его лице было смятение и весь он выглядел чрезмерно утомленным, будто сломленным какой-то жестокой силой, которой еще сопротивлялся, отчаянно боролся за себя, за свой дух. С недоумением смотрел на него Виталий, не узнавая в нем всегда оптимистически настроенного бывшего офицера, испившего в эмиграции такую горькую чашу лиха, которой бы вполне хватило на десятерых, но не склонившего головы перед судьбой. Что же с ним произошло? Оказавшись у аналоя, Никитин взмолился: «Помоги, святой отец, душе моей. Последнее время живу в какой-то тревоге, в предчувствии чего-то недоброго, страшного. И нет сил бороться с этим чувством. Что-то должно произойти со мною. Что именно – не знаю, но что-то свершится». – В его приглушенном голосе слышалось отчаяние. Чем мог помочь ему Виталий? Какое должен был найти утешение? Не было у владыки иных слов, кроме уже давно выработанных церковью на такие случаи слов сочувствия, умиротворения, призыва к покорности судьбе. «Мужайся, Серафим. Мужайся, – ответил тогда он с чувством искреннего и глубокого понимания Никитина. – Господу Богу известны наши страдания, и он посылает нам силы мужественно перенести их. Найди в себе силы и ты, сын мой. Ты крепкий духом, я это знаю и верю в тебя. Сейчас трудное время для всех нас, русских, на чужбине, но мы должны быть сильными. Мужайся, штабс-капитан, мужайся». Он понимал, что ссылка на Бога – слабый аргумент для утешения, но, кажется, это в какой-то мере подействовало на Никитина. Он поблагодарил и, осторожно постукивая палкой по полу, ища дорогу, вышел из церкви уверенным шагом сильного человека. И вот свершилось то, что, видимо, уготовила ему судьба.

Казалось, миновала вечность прежде, чем Виталий освободился от воспоминаний о Никитине, и сам, духовно окрепший от этих воспоминаний, отправился на амвон. Под хор певчих вышел он из царских врат к столпившемуся в церкви народу. Лик его был суров, в темных глазах застыла тревога и печаль, горькие складочки залегли у губ, выражая душевную боль и внутреннюю собранность. Скорбным взглядом он окинул людей, стоявших так тесно, что яблоку упасть негде, увидел, как тревожно, с болезненной жадностью, смотрят на него одни и радостно, с мстительным выражением на просветленных, торжествующих лицах, другие, понял, чего ожидают и те и другие. Традиционную воскресную обеденную литургию отец Виталий служил торопливо, зная, что она была не главным событием дня и не ради нее пришли люди в церковь. Когда же литургия была окончена и хор певчих пропел хвалу Господу-Богу, люди затихли. Сотни сверкающих волнением глаз устремились на него в церковной, напряженной тишине.

– Во имя Отца и Сына и Святого Духа, – раздался под сводами церкви густой баритон отца Виталия после небольшой томительной паузы, – Братья и сестры, дети мои! По воле Всевышнего я обязан сообщить вам печальную для сердца русского весть.

Губы его жалко вздрогнули, на какое-то мгновение он умолк, чтобы справиться с волнением, еще раз мысленно проверить заранее заготовленные слова. Как никогда ранее осознал он себя сейчас ответственным перед этими людьми. Хорошо представляя, что от его сообщения, а, главное, от его выводов в их судьбах могут произойти самые неожиданные изменения.

– Братья и сестры, – продолжил он с печалью в голосе. – Сегодня на многострадальную и священную нашу Родину напали немецкие войска… России объявлена война. – Голос его неожиданно осекся, и он умолк, глотая подкативший к горлу ком.

Словно огнем плеснул он с амвона на сердца людей, и они застыли в немом оцепенении. Слух о войне, который они переживали с утра, в его устах обрел официальное сообщение и этой официальностью полоснул по их сознанию смертельной жутью. Через открытые окна и двери в церковь ворвался ветер и затрепетали огоньки свечей, лампад, бросая по стенам, на лики святых рваные, темные тени людей, нагнетая удручающий драматизм. Но вот, словно приходя в себя, освобождаясь от шокового состояния, негромко запричитали женщины, стали откашливаться мужчины и вдруг, перекрывая сдавленный ропот, на всю церковь раздался захлебнувшийся в слезах женский голос: «Родители мои в Киеве живут. Говорят, Киев сегодня немцы бомбили. Как вы думаете, могли они убить моих папу и маму? Могли? А?»

Немым криком кричало от боли сердце Виталия и он, забыв заранее подготовленные слова, в которые, осторожности ради, облачил свои мысли и за которые хотел спрятаться от возможной ответственности перед гестапо, обратился к верующим с пламенной речью.

– Сегодня на рассвете в России пролита кровь наших отцов, матерей, братьев, сестер и детей. Земля русская вновь обагрена кровью, – Окинул взглядом верующих, и его густой баритон набатно и призывно прозвучал так, что каждое слово было отчетливо слышно как в церкви, так и за ее дверями, где еще толпились люди, напряженно вытягивая шеи, поворачивая головы в сторону амвона, – Эта кровь зовет каждого русского человека к священному отмщению, где бы он ни находился, куда бы не забросила его горькая судьба скитальца. Православная христианская церковь призывает сыновей и дочерей своих не щадить жизни во имя отечества. Да поможет Господь Родине нашей, народу русскому. Аминь.

Когда в церкви поубавилось народу, к отцу Виталию подошел Старцев. Недовольно поблескивая стеклами очков, спросил, в упор глядя ему в лицо:

– Не кажется ли вам, ваше преосвященство, что вы неправильно услыхали глас Всевышнего и весьма ошибочно истолковали его верующим?

– У меня, ваше превосходительство, – ответил отец Виталий, – превосходный слух к гласу Господнему. И я не ошибся.

– Не уверен, не уверен, – лицо Старцева стало жестким, – Советую в другой раз лучше прислушиваться к гласу Господнему, отец Виталий. И не ошибаться.

Он резко повернулся и направился к выходу.

* * *

Шарль Деклер назначил Марине встречу на углу улиц Рю де л'Етюв и Рю да Шен и знаменитого монумента «Маннекен Пист». В условленное место она пришла заранее и в ожидании Деклера изредка осматривалась по сторонам, проверяя, нет ли слежки? Убедившись, что опасений нет, успокаивалась, но не надолго. Появление нового человека у монумента, у которого целыми днями до позднего вечера беспрерывно толпились люди, настораживало ее. А новые люди появлялись довольно часто – группами и в одиночку. Знаменитый монумент привлекал к себе и бельгийцев, и немцев, а в довоенное время и многочисленных туристов. Побывать в Брюсселе и не увидеть «Маннекен Пист», не улыбнуться ему было просто невозможно. Коротая время, любовалась скульптурой и Марина, ощущая, как от этого на душе становилось как-то спокойнее, стихало волнение за встречу с Деклером, знакомство с полковником Киевицем, представителем бельгийского сопротивления.

Скульптура двух-трехлетнего мальчишки поражала своей красотой и детской непосредственностью изображенного момента. Слегка согнув ножки и опустив пухлые ручки к паху, бронзовый мальчишка делал «пис-пис». Тоненькая струйка воды с беспрерывным монотонным журчаньем падала между его ног в небольшой бассейн, а на лице маленького шалуна застыло выражение откровенного удовольствия и истинного облегчения.

«Маннекен Пист» – гордость брюссельцев, и они любовно называют его «старейшим гражданином» столицы, так как создан он знаменитым бельгийским скульптором Жеромом Дюкесноем в 1619 году. Свидетелем многих событий был этот бронзовый мальчик. Его видел Петр Первый. Король Франции Людовик XV пожаловал его орденом и украсил шляпой с белой кокардой. Наполеон Третий опоясал памятник трехцветным шарфом. По традиции брюссельцы шили и меняли ему различные одежды, наряжая то в костюм кондуктора трамвая, то шахтера, то крестьянина, а во время визитов в Брюссель глав иностранных государств одевали своего баловня в национальный костюм народов страны, откуда прибывал важный гость. Так было раньше, до войны, до оккупации. Теперь же, старейший гражданин Брюсселя был одет в форму немецкого солдата. Но даже эта, ненавистная бельгийцам, одежда не могла уменьшить его обаяния, приглушить детскую шалость, неизменно вызывавшую у зрителей теплую улыбку.

На Брюссель быстро опускались сумерки поздней осени. Людей у «Маннекен Пист» заметно поубавилось, Марина почувствовала себя беззащитно открытой для постороннего взгляда и заволновалась, упрекая себя в том, что пришла на место встречи раньше назначенного времени. Но желание встретиться с Деклером, а больше всего познакомиться с представителем сопротивления полковником Киевицем, было так велико, что к монументу «Маннекен Пист» она неслась будто на крыльях и явилась раньше обусловленного часа. Киевиц, по рассказу Деклера, был необыкновенным человеком. В трагическую для Бельгии ночь – 28 мая 1940 года – на командном пункте короля Леопольда он смело выступил против капитуляции и в ту же ночь с группой офицеров ушел в Арденны, чтобы поднимать бельгийцев против фашистов. На встречу с Киевицем Марина возлагала большие надежды, надеясь получить от него какое-то особое задание. Быть может, убивать фашистов. Кажется, она и на это была готова. После нападения Германии на Советский Союз всем своим существом она поняла, что это было нападение на ее родной дом, который надо защищать. Увлёкшись размышлениями о предстоящей встрече с Киевицем, она и не заметила, как за ее спиной оказался Деклер.

– Простите, мадам. Я, кажется, немножко опоздал, – сказал он. – Проклятые боши. Трижды проверяли документы.

– О, мсье, зачем извинения? Я все понимаю правильно.

– Вот и прелестно. Прошу, мадам, – попросил он Марину, взял ее под руку и повел в ресторан «Националь». Конечно, она могла попросить найти для встречи более конспиративное место, чем ресторан, но, подумав, решила, что Киевицу с Деклером виднее.

Хозяин «Националя» Бенуа, человек роскошной внешности с великосветскими манерами, обладающий исключительной выдержкой и тактом, на этот раз будто изменил себе. Он нервничал, суетился. С несвойственной ему поспешностью метался по залам ресторана, проверяя сервировку столов, заглядывал на кухню и давал указание поварам, делал замечания всем, кто попадался на пути. Лицо его покрылось красными пятнами, высокий лоб блестел испариной. Он подходил к зеркалу, окидывал взглядом свою представительную фигуру в смокинге, отмечал растерянный вид, но не находил в себе силы успокоиться, обрести прежнюю неторопливую важность. Он ожидал прибытие в ресторан на ужин заместителя военного коменданта Брюсселя майора Крюге с компанией немецких офицеров и поэтому волновался, старался лично вникнуть во все детали подготовки ужина, чтобы, не дай Бог, не допустить ошибки, за которую, возможно, придется расплачиваться дорогой ценой – в Брюсселе хорошо знали жестокость Крюге к бельгийцам.

– Сервировать стол и обслужить по высшему классу, – приказывал он официантам, хлопотавшим у стола. – Поймите, у нас сегодня ужинает заместитель военного коменданта Брюсселя с офицерами!

Выпалив это, придирчиво смотрел на официантов, которые, по его мнению, работали слишком медленно, не замечая, что он, их хозяин, уже вспотел от хлопот и забот.

– Все сделаем, – лениво ответил Гастон Меран, переставляя бокалы на столе. – Гости останутся довольны.

– О Боже, – вспомнил Бенуа, – А флажки? Я поручил вам, – набросился он на второго официанта, – поставить на стол флажки со свастикой. Вы забыли?

– Простите, но я, кажется, действительно забыл, – ответил с деланным безразличием официант Мишель Жакен. – Одну минуту.

– Ничего и никому поручить нельзя, – возмущался Бенуа, наблюдая затем, как Мишель медленно поставил на стол бокалы, зачем-то поправил и так правильно лежавший прибор, и, критически осмотрев стол будто убеждаясь, что сделано все правильно, также медленно, словно дразня хозяина своей неторопливостью, пошел из зала. – Все стали до невозможности забывчивыми. От чего? От страха?

– От ненависти к оккупантам, – не отрывая взгляда от стола, будто не Бенуа, а кому-то другому, ответил Гастон.

– Да вы с ума сошли, – понизил до шепота голос Бенуа и опасливо посмотрел по сторонам на редких гостей ресторана.

– Когда я обслуживаю фашистов, – озлобленно говорил Гастон, – то мне хочется вот этим холодным оружием, – показал на металлический поднос, – бить их по головам. Бац! И готов. Бац! И готов.

– Да замолчите, вы! – прошипел Бенуа. – За такие слова немцы вас могут повесить.

– Ничего. Придет время, и мы их вешать будем.

– Боже мой! Боже мой! Умоляю, помолчите, – заломил картинно руки Бенуа и на его холеном лице появилась страдальческая гримаса.

– Хорошо, я помолчу, – уступил Гастон, – А вот и Мишель.

– Вот. Извольте, – брезгливо передал Мишель флажки Бенуа, демонстративно вытирая руки салфеткой.

– Поставьте их на столике. Господам офицерам будет приятно.

– Простите, шеф, но я лучше займусь сервировкой стола. С меня достаточно того, что я принес вам эту мерзость.

– Нет, нет, вы определенно умалишенные, – вновь перешел на шепот Бенуа. – Умалишенные!

– Мой вам совет, – в тон ему таким же шепотом спокойно и вместе с тем настоятельно сказал Мишель, – не вздумайте вывешивать фашистский флаг над рестораном.

– Это что? Угроза? – вспылил Бенуа, как раз намеревавшийся вывесить у подъезда фашистский флаг к приходу немцев.

– Только совет, – подчеркнул Мишель, хорошо поняв, что разгадал намерения Бенуа. – Только совет, – еще раз повторил он так, что у Бенуа уже не возникало сомнения в истинном смысле такого совета, – Самый добрый и чистосердечный, – Поднял голову от стола, над сервировкой которого хлопотал, посмотрел на Бенуа строгим взглядом, – Если вы не забыли, что вы – бельгиец, то должны понять мои слова правильно.

Бенуа достал из кармана платочек, вытер вспотевшее лицо, затылок, постоял растерянно, будто прислушиваясь к своей совести.

– Благодарю за беспокойство, – наконец ответил он, – Да, я еще бельгиец.

– Вот и прекрасно, – не без радости одобрил Гастон, а то мы с Мишелем уже было подумали… Впрочем, сами понимаете… Можете не беспокоиться. Немцев мы обслужим по высшему классу. Бить их подносами время еще не настало.

– Договорились, – примирительно ответил Бенуа и вновь заволновался, – Господин Старцев еще не заходил?

– Это русский беженец? – уточнил Мишель.

– Да. Он обещал привести русского певца. Было бы превосходно.

– Нет, не приходил, – ответил Гастон, – Но раз обещал, то сделает. С немцами он, видно, в ладу. На прошлой неделе обедал здесь с одним офицером.

Бенуа осторожным взглядом окинул полупустой зал и, ничего подозрительного не заметив, поставил на столики фашистские флажки, сказал официантам доверительно, с оттенком грустной иронии.

– Ничего не поделаешь, господа. Даже на замке Лакен, резиденции короля Леопольда, рядом с бельгийским флагом болтается флаг немецкий. Мы, к сожалению, в оккупации, господа. В оккупации! Весьма прискорбно, но что поделаешь? – Посмотрев на часы, уже деловым тоном продолжил: – Поторапливайтесь. Заместитель военного коменданта Брюсселя, должно быть, человек пунктуален. До его прибытия осталось пятнадцать минут.

Но майор Крюге прибыл в ресторан несколько раньше и оркестр, до сих пор игравший танцевальные мелодии, вдруг ударил в барабан, литавры, громко взвыли фанфары, и зал наполнился походным маршем фашистской армии.

– Прошу вас… – умоляюще обратился Бенуа к официантам и поспешил к парадному входу, где уже виднелись майор Крюге, четыре офицера комендатуры и среди них Старцев.

– Господин майор, – обратился любезно Бенуа к Крюге. На его лице появилась годами отработанная для таких случаев радостная улыбка и он, преодолевая волнение, заговорил с подчеркнутой любезностью, – Господин майор, господа офицеры, я рад приветствовать вас в моем ресторане. Желаю весело провести время и хорошо отдохнуть. Прошу к тому столу, где стоят официанты. Там все уже приготовлено для вас.

Крюге важно рассматривал уютный зал ресторана с превосходными лепными украшениями, воздушно-легкими люстрами, сверкавшими позолотой с хрустальными подвесками.

– Надеюсь, в ресторане все будет зер гут? – спросил Старцев Бенуа, – Ужин и отдых доставят удовольствие майору?

– О, да, – преданно улыбнувшись, поспешил заверить Старцева Бенуа и продолжил так, чтобы слыхал находившийся рядом Крюге. – Смею вас уверить, господин генерал, что господ немецких офицеров мы всегда принимаем с большой радостью и уважением. Господин майор и его друзья найдут в моем ресторане превосходный отдых. Они останутся довольны и кухней, обслуживанием. Мы постараемся.

– Я здесь впервые, господа, – сказал Крюге. – Мне нравится. – Сдержанно улыбнулся. – Зер гут, как сказал генерал Старцев.

– О, данке шен, господин майор, – восторженно ответил Старцев, – Для меня большая честь быть в вашем обществе и я премного благодарен вам за это.

– Господин генерал знает немецкий язык? – спросил Крюге, выслушав благодарность Старцева, льстиво произнесенную по-немецки.

– Я учил его в гимназии, затем в академии и в самой Германии с 1920 года, – объяснил Старцев и, воспользовавшись возможностью блеснуть перед Крюге, продолжил увлеченно все так же по-немецки, – Господин майор, я читал на немецком языке великих поэтов Германии Гейне, Гёте, философов Ницше, Канта…

Крюге, однако, не проявил интереса к тому, что читал Старцев и, брезгливо поморщившись, назидательно сказал:

– Господин генерал, я советую вам на немецком языке читать «Майн кампф» нашего фюрера Адольфа Гитлера.

Старцев понял, что допустил ошибку и поторопился исправить ее.

– О, как же! – произнес он извинительно. – О, как же, господин майор. Я читал «Майн кампф». Это превосходнейшее произведение великого человека современности. Я зачитываюсь им. Книга «Майн кампф» хранится у меня в домашней библиотеке на видном месте.

– Господин генерал, – поигрывая голосом, посоветовал Крюге, – положите книгу фюрера на ваш письменный стол. Она должна быть вашей настольной книгой.

Старцев принял стойку «смирно», отчеканил, как солдат перед фельдфебелем на строевом плацу.

– Есть, господин майор. Я немедленно исполню ваш приказ. Книга нашего фюрера «Майн кампф» станет моей настольной книгой.

– Прошу, господин майор, к столу, – воспользовавшись моментом, мягко предложил Бенуа и Крюге, а за ним компания офицеров пошли к сервированному столу, на котором были щедро расставлены коньяки, вина, изысканно приготовленные холодные закуски. Голодным взглядом окинул это великолепие Старцев и застыл в ожидании, когда ему укажут место за офицерским столом, но о нем будто забыли. В другой раз, в какой-либо иной компании болезненное самолюбие не позволило бы ему оставаться в таком положении и минуты, но тут была не та обстановка, чтобы претендовать на внимание и поэтому, сохраняя гордую позу и вожделенно ловя взгляд Крюге, он переминался с ноги на ногу. Между тем офицеры, мягко позвякивая серебряными приборами, брали закуски, наполняли вином бокалы, а он униженно стоял у обильно заставленного закусками стола, судорожно глотал набегавшую слюну голодного человека и ждал, считая медленно тянувшиеся минуты позора.

– О, господин генерал, – будто только сейчас заметив, обратился к нему Крюге. – Прощу к нашему столу.

Пока офицеры готовились начать ужин, пока Старцев осваивался с ними за столом, а оркестр заполнял паузу медленным танго, в дверях зала показалась Марина в сопровождении Шарля Деклера. Она остановилась, чтобы рассмотреть блиставший роскошью зал, привыкнуть к обстановке, в которой за тридцать лет жизни еще никогда не была, ибо скромная жизнь эмигрантки не позволяла посещать рестораны, предаваться веселью. Глаза разбегались от ослепительного блеска сервированных хрусталем столов, белых крахмальных скатертей, салфеток. Вся эта ресторанная роскошь, казавшаяся Марине недозволенной и немыслимой в голодном Брюсселе, ошеломила ее, она чувствовала себя, как на пороге рая. Деклер взял ее под руку и повел к столу, за которым сидел полковник Киевиц.

Киевиц заметил их у входа и, отставив чашку кофе, внимательно рассматривал Марину – первую русскую женщину, которую решено было привлечь к подпольной работе. Деклер восторженно отзывался о ней, давая самую лестную характеристику, но, доверяя ему, Киевиц хотел иметь о ней собственное представление. Какое-то оно будет?

Он видел, как через весь зал под восхищенными оценивающими взглядами немецких офицеров уверенно, без тени смущения, шла стройная, выше среднего роста женщина с правильными чертами типично русского лица, темными волосами, спереди разделенными на пробор и заплетенными на затылке в тугую косу. Деклер пропустил ее вперед, и она будто плыла по залу величаво и гордо. На лице Марины был нежный румянец, в черных выразительных глазах – радостный блеск, и они то щурились под ярким светом, то удивленно раскрывались перед роскошью ресторанного зала. Киевиц залюбовался ею, и руководствуясь чувством осторожности, подумал, не помешает ли столь приметная внешность подпольной работе? Даже встреча с нею в ресторане показалась теперь слишком рискованной, но делать было нечего. Деклер и Марина приблизились к столику, и он поднялся им навстречу.

– Представляю вам мадам Марину, – сказал Деклер.

– Очень приятно, – ответил Киевиц, не сводя с нее восхищенного взгляда. Элегантно склонил перед нею голову с густой проседью в черных волосах, мягко взял протянутую ею руку, поцеловал.

– А это… – хотел было представить его Марине Деклер.

– Не будем формалистами, – упредил его Киевиц, не желая при первой же встрече полностью раскрывать себя, – Прошу, мадам, к столу.

– Простите, – не согласилась Марина с такой предосторожностью, – Но как же вас называть?

– Анри. И только Анри. – Заметив на ее лице недоумение, Киевиц пояснил. – В нашем деле, мадам, конспирация играет особую роль. Запомните это.

Марина понимающе кивнула головой, села за стол. Киевиц сел напротив и не сводил с нее восхищенного взгляда. Он пытался понять, почему эта простая русская женщина, мать двух малолетних детей, человек без Родины, с первых же дней оккупации начала бороться с фашистами практически за чужую для нее страну – ведь Бельгия не могла заменить ей Россию. Намерился спросить об этом без обиняков, но тут же подумал, что прямой вопрос может вызвать недоверие и обиду.

– Вот вы какая? – прервал он затянувшуюся паузу. В глазах Марины блеснул насмешливый огонек.

– А я думала, что мы весь вечер так и будем сидеть молча, – иронически заметила она. – Какая же по-вашему?

Киевиц и Деклер оживленно переглянулись, оценив ее иронию, самообладание и выдержку.

– Прелестная русская женщина, – отпустил комплимент Киевиц, прозвучавший в его устах тепло и дружественно, – Посмотрел на часы, поинтересовался. – Каким располагаете временем?

– Русские люди обычно любят в ресторане посидеть, поговорить, а то и песню спеть.

– В таком случае они ни чем не отличаются от бельгийцев, – поддержал ее Деклер.

– И выпить? – уточнил Киевиц.

– Зачем же тогда ходить в ресторан? – задала вопрос Марина.

– Не будем нарушать традицию русских и бельгийцев, – заговорщически улыбнулся Киевиц и обратился к подошедшему Мишелю Жакену, – Как обстановка?

– Все хорошо, – отвечал спокойно и тихо Мишель, делая вид, что записывает заказ в блокнот. – Вашу безопасность и безопасность друзей, – взглядом показал на Марину и Деклера, – мы гарантируем. Компания немцев под нашим пристальным наблюдением.

Марина удивленно прислушивалась к их разговору и сознание ее наполнялось чувством уважения к Киевицу и Деклеру за то, что у них в ресторане были свои надежные люди. Когда официант удалился Киевиц не без гордости объяснил Марине, слегка кивнув головой в сторону Мишеля и стоявшего неподалеку Гастона:

– Это, мадам, офицеры моего полка. Они готовы на все ради свободы Бельгии.

Вскоре на столе появилась закуска, выпивка. Когда были наполнены бокалы и Киевиц, довольный встречей и первым впечатлением, которое произвела на него Марина, поднял бокал, чтобы произнести тост, за соседним столом раздался голос Крюге.

– Господа офицеры великой Германии! Я предлагаю первый тост за нашего фюрера Адольфа Гитлера!

Марина недовольно блеснула черными очами на офицеров, опустила бокал, сказала:

– Подождем, пока они выпьют за своего фюрера.

– Подождем, – согласился Киевиц, слегка улыбнувшись ее откровению.

Старцев счел, что наступил удобный момент напомнить майору Крюге и его офицерам о себе, показать, что не напрасно оказался в их компании. Окрыленный оказанной ему честью, возможностью бесплатно хорошо выпить и покушать, он важно поднялся за столом, выбросил руку в фашистском приветствии и, не успел Крюге закончить здравицу в честь Гитлера, прокричал фанатично преданно:

– Хайль Гитлер!

– Зиг хайль! – поспешили ответить офицеры.

Голос, провозгласивший здравицу в честь Гитлера, показался Марине знакомым. Она повернула голову туда, где сидели офицеры и замерла – там с высоко поднятым бокалом в руке в позе пламенного оратора, пунцовый от радости стоял Старцев. Ее взгляд, возбужденный встречей с Киевицем, мгновенно угас, лицо исказила гримаса отвращения, а на память вдруг совершенно неожиданно пришли слова отца: «Я в Россию с семьей хочу, а вы, господа, с царем. А приведет случай, так и с Гитлером пойдете».

– Негодяй, – с омерзением прошептала Марина.

– Кто? – спросил Киевиц и осторожно просмотрел в ту сторону, куда был устремлен ее взгляд.

– Старцев, белый генерал, – наполнялся ее голос гневом, – Слышите, как славит Гитлера? Наверное, с ним в Россию идти собрался? – спросила едко, – Только возьмет ли его Гитлер?

Неожиданное появление офицеров, их близкое соседство настораживало. Ощущение опасности охватило Киевица, и он подумал сменить столик или оставить ресторан. Но, несколько поразмыслив, пришел к выводу, что смена столика или уход из ресторана может привлечь внимание немцев, вызвать у них подозрение и решил остаться на месте. Так ему казалось безопаснее.

– Вряд ли возьмет, – ответил он, – Фюрер в оккупированных странах власть ни с кем не делит. Король Леопольд живет в Брюсселе, а страной правит генерал Фолькенхаузен.

За офицерским столом наступило затишье и Киевиц вновь поднял бокал.

– Предлагаю выпить за победу бельгийского народа.

– И за победу русского народа, – добавила Марина. Первые минуты знакомства, сопровождавшиеся определенной настороженностью, прошли, уступив место взаимному доверию.

– Мадам, – сказал Киевиц, – господин Деклер мне говорил о вас много хорошего, и я счел возможным лично познакомиться с вами.

– Благодарю вас, – признательно ответила Марина… – Я понимаю, что такая честь оказывается не каждому и вдвойне ценю это.

– Нам известно, что ваш отец и вы хотели выехать в Советский Союз. Подавали по этому поводу документы в советское посольство.

– Это было накануне войны, – вздохнула с сожалением Марина. – Война и Гитлер помешали нашему счастью.

– Гитлер помешал многим. И бельгийцам, и русским, – согласился Киевиц.

– За счастье надо бороться, – подводил Деклер разговор к главному.

– Бороться? – Марина посмотрела на него твердым взглядом, – Я готова, – Кивнула в сторону офицеров, – Могу начать с них, – Поставила на стол дамскую сумочку, пояснила, – Здесь пистолет. Я могу пустить его в дело хоть сейчас, и от этих паршивых бошей останется лишь мокрое место.

По тому, как убежденно это было сказано, у Киевица и Деклера не оставалось сомнения, что, если ее не удержать, то она тут же приступит к действию.

– Что вы? Сейчас не время, мадам, – поспешил успокоить ее Киевиц. Спросил: – И Вам не страшно ходить с такой ношей по оккупированному Брюсселю?

– Нет, – сдержанно улыбнулась Марина, – Меня сопровождали двое мужчин.

– Двое? – удивился Деклер. Он проверялся по пути в ресторан, но «сопровождения» не заметил.

– Вы и мой муж, – простосердечно рассмеялась Марина. – Он сидит за четвертым столиком от нас налево и наблюдает за нами.

– Он вооружен? – поинтересовался Киевиц.

– Конечно. У него пистолет.

– Откуда у вас с мужем оружие?

Марина заговорщически посмотрела на

Деклера, будто спрашивала, отвечать Киевицу или нет. В ее глазах появились озорные огоньки. Деклер тепло улыбнулся, вспомнив встречу в полуразрушенном блиндаже, в знак согласия слегка наклонил голову.

– Мы с мужем и Шарлем в окопах на реке Диль нашли. Кроме того спрятали в каменоломнях под Вавром около местечка Грэ-Дуасо ящик ручных гранат и десять противотанковых мин. Так что воевать можно.

На лице Киевица появилась довольная улыбка, Марина явно нравилась ему, но он продолжил:

– Говорите, пришли в сопровождении мужа? Не верите нам?

– Не от вас он охраняет меня, – с затаенной обидой молвила она. – Вам я верю. Иначе бы не пришла.

– Господа офицеры! – раздался громкий голос за офицерским столом. – Я предлагаю тост за майора Крюге. Он успешно командовал полком при взятии крепости Льеж! Перед ним сложили оружие бельгийцы. За здоровье майора!

За столом хмельно и победно зашумели офицеры, выражая майору Крюге свое восхищение, а он сдержанно раскланивался с ними, польщенный лестью и объявленной на весь ресторан славой победителя Льежа.

И вновь, с высоко поднятым бокалом в руке, о себе напомнил Старцев.

– Господа офицеры великого фюрера! – прокричал он зычно. Хотел было произнести тост с места, но подумав, решил, что таким образом не выделит себя среди собравшихся и, чего доброго, своей заурядностью не произведет впечатления на Крюге. Поэтому, отставив стул, направился к нему с подобострастной улыбкой.

– Господа! Я, боевой генерал белой русской армии, на своем опыте знаю, что такое под пулями ходить в атаку, что такое победа над врагом. Я преклоняюсь перед мужеством покорителя Льежа. Позвольте приветствовать вас, господин майор, по русскому обычаю. – Чокнулся с ним бокалом, провозгласил торжественно, – Ура! Ура победителю Льежа!

В хмельном упоении зашумели офицеры, а Старцев, счастливый тем, что произвел впечатление на Крюге, важно проследовал на свое место, полагая, что теперь без угрызения совести имеет право сидеть за столом – он отработал свой сребреник.

Возбужденный неожиданным открытием взгляд Марины остановился на самодовольно улыбающемся Крюге.

– Он брал Льеж? – прошептала она, – И залил бельгийской кровью непокорную крепость?

– Видимо, так, – уклончиво ответил Деклер.

– Почему же до сих пор вы не уничтожили этого Крюге? – повернула Марина гневное лицо к Деклеру и Киевицу и смотрела на них с упреком и осуждением.

– Гм, гм, – замялся Киевиц, почувствовав неловкость от неожиданного и категоричного вопроса Марины. После паузы и минутного замешательства обещающе сказал: