Текст книги "Белые волки. Часть 2. Эльза (СИ)"

Автор книги: Влада Южная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц)

Цирховия
Шестнадцать лет со дня затмения

Это было прекрасное лето.

Жаркое, душное, пыльное, суетливое… но все-таки неповторимо прекрасное. И женщина, которая теперь делила с ним постель, была прекрасна. Кто бы мог подумать, что ему так понравится просыпаться с ней рядом? И засыпать. Не проваливаться в беспамятство, вымотав себя сеансом жесткого яростного секса, не уходить среди ночи, оставляя на кровати чужое залитое кровью и спермой тело. Засыпать, как все нормальные люди. И обнимать ее во сне.

Ради нее он почти перестал показываться в темпле, чем очень сердил Яна. Но какое значение имели переживания Яна? Да ровным счетом никаких. Главное, чтобы девочка-скала улыбалась.

Она улыбалась, сонно потягиваясь на рассвете. Зябко ежилась от утренней прохлады, косилась на покачивающиеся от сквозняка шторы на распахнутом окне. Ветер приносил шум просыпающегося города и перезвон колоколов из темпла светлого, и некоторое время она обычно вслушивалась в эти звуки, еще балансируя на грани между сном и явью.

Димитрий наблюдал за ней из-под век и притворялся спящим. Он уже привык к ощущению теплого женского тела рядом с собой, к тому, что по ночам Петра любит прижаться к его спине и обхватить руками, словно боится расстаться хоть на миг. И к тому, что она вот так подползает к нему по утрам, целует и легонько дует в лицо, он привык тоже и уже не дергался, как раньше. Человек, как оказалось, вообще без труда привыкает ко всему хорошему.

– Дим… Дим… – губы касались его уха, виска, щеки и уголка рта. – Просыпайся, соня. Ну как в одного мужчину может помещаться столько часов сна? Ты же вчера отключился первым.

– Нормально может помещаться, – он резко хватал и подтягивал ее, хихикающую, довольную, к себе, подминал, наваливался сверху, чтобы ногами держать ее беспокойные ноги, бедрами прижимать бедра, а грудью удерживать грудь, – я очень устал и очень нуждаюсь в отдыхе и реабилитации.

– Уйди, ты тяжелый, – слабо отпихивала его она в перерывах между поцелуями. – И руки у тебя загребущие. И вообще, от чего ты устаешь?

– От необходимости удовлетворять тебя, – теперь, когда она полностью находилась в его власти, можно было уже не торопиться, медленно исследовать языком ее шею, нежную кожу за ушком и ямочку между ключиц.

– Удовлетво… ох-х-х… рять меня? – жарко выдыхала она. – Да это ты из нас двоих один вечно неудовлетво… о-о-о… ренный. Я не люблю заниматься этим по утрам, Дим. У меня изо рта плохо пахнет.

– Плохо, – кивал он, целуя ее ароматный, благоухающий вишней рот. – И волосы у тебя лохматые. И я тоже не люблю заниматься этим по утрам. Просто у меня стоит, и его, кхм, надо куда-то пристроить. А под рукой сейчас только ты.

– Вот ты гад, – хохотала и сверкала глазами она, но тут же выгибалась и закусывала губу, потому что он уже проникал напряженным, истосковавшимся по ней за несколько часов сна членом в ее влажное, истекающее желанием тело и начинал двигаться, стискивая в кулаках простыни от подступающего оргазма.

– Еще какой… – беспомощно вздыхал он. – Лучше держись от меня подальше.

Но на следующее утро все повторялось.

Правда, иногда его девочка-скала не улыбалась. Обычно это случалось по вечерам, когда он приползал домой после боя. Тогда она сокрушенно качала головой, усаживая его на диван и прикладывая лед к ушибам, а в глазах стояли самые настоящие, неподдельные слезы.

– Ну зачем ты так, – морщился он, – все к утру пройдет.

– Но пока ведь не прошло, – тихо отвечала она и прятала лицо у него на груди. – Зачем ты это делаешь, Дим? Зачем куда-то постоянно ходишь?

– Это моя жизнь, сладенькая, – пытался успокоить он и гладил ее по спине. – Я так живу, пойми. Я дерусь и получаю за это деньги. И по-другому не могу.

– Но неужели ты не можешь зарабатывать деньги как-то еще? С твоим умом, с твоим образованием, с твоим положением в обществе… я же знаю, что ты мог бы жить иначе.

Он молчал. Смешно подумать – в первые дни знакомства легко мог бросить ей в лицо любую гадость, любую неприглядную правду о себе и даже жаждал, чтобы она как можно больше узнала, а теперь язык не поворачивался признаться, что дело тут вовсе не в деньгах. Что не они тянут его, как привязанного, и заставляют вечерами отправляться в темпл, а голос. Пока еще тихий и не настойчивый, но уже проснувшийся в башке голос, который требовалось регулярно кормить хотя бы кровью, пролитой в окулусе. Ведь если давать ему пищу понемногу, но каждый день, оставался шанс, что шепот в голове никогда не перерастет в крик.

Потому что этого крика и того, что всегда за ним следовало, Димитрий боялся больше всего в своей жизни.

Впрочем, это были лишь небольшие темные пятна на общем светлом полотне их счастливого лета, и неприятные ощущения от них быстро развеивались. С Петрой не удавалось соскучиться, она постоянно фонтанировала идеями, которые то и дело его удивляли.

Например, входя в собственное жилище, он должен был вытирать ноги. Он, который никогда не разувался в этой квартире, если не собирался завалиться с кем-нибудь в постель, и в принципе привык все вопросы с уборкой спихивать на Яна, теперь должен был помнить, что ступить в ботинках дальше дверного коврика – смерти подобно. Петра строго следила за нарушением границ и ругалась, как фурия. Она купила ему тапочки. Узнав об этом, он долго смеялся, а потом так же долго с неприязнью взирал на эти жуткие темно-коричневые создания, мохнатыми комками притаившиеся в углу. Тапочки почему-то ассоциировались у него с очками и старческим креслом-качалкой. Их хотелось сжечь, но тогда бы огорчилась Петра. Поэтому они сошлись на том, что тапочки будут стоять, но носить их он не будет.

Еще она постоянно готовила что-то соблазнительно ароматное на кухне и запирала двери, не пуская его туда. Он отирал порог, жалобно скребся и просил пощады, но девочка-скала оставалась непреклонной. Однажды, в порыве особой жестокости, она сделала это голой. Он не мог вынести мысли, что она стоит там, за этой проклятой дверью, облаченная только в белый передник, купленный ею в паре с его тапочками, и если посмотреть на нее со спины, то можно увидеть аппетитную попку. Он не знал, чего ему хочется больше – ее ужина или ее попку, но и того, и другого хотелось сильно.

– Давай я помогу отнести это в постель, – промурлыкал он, когда бастион, наконец, пал, и Петра выплыла из кухни с дымящимся блюдом в руках.

– Еще чего, – ловко увернулась она, и коварный передник заколыхался на ее округлых бедрах. – У нас сегодня торжественное событие. Голый ужин.

– Голый ужин? – он приподнял бровь и сложил руки на груди.

– Да, да. Ну чего стоишь столбом? Раздевайся. К столу допускаются только те, кто соблюдает положенную форму одежды.

Он фыркнул и рванул пуговицы на груди.

Ужин был ужасным и невыносимым испытанием.

– Я не могу есть, – простонал он, сидя за столом напротив Петры, сжимая в кулаках столовые приборы и плотоядно облизываясь на ее обнаженную грудь. То, что находилось в тарелках, едва ли привлекло его внимание.

– Хм, – она вздернула носик и невозмутимо повязала на шею тканевую салфетку. Расправила края и с вызовом посмотрела на него.

– Так еще хуже… – в отчаянии закрыл он глаза, – теперь я их не вижу…

– Доедай, – сурово сказала эта безжалостная женщина, – у нас еще перемена блюд.

Она встала, повернулась к нему задом и пошла в сторону кухни, на ходу закинув руку за спину и потянув на талии завязку передника. Ткань белой лужицей скользнула на пол и осталась там лежать.

– Давай заведем прислугу, – произнес он чужим, хриплым голосом и аккуратно отложил вилку на стол.

– Зачем? – крикнула Петра из кухни под звон посуды.

– Просто потому, что мы можем себе это позволить, – он представил, как она стоит там, стройная, с острыми маленькими грудками и коварной полуулыбкой на губах, и невольно облизнулся.

– Мы? Но разве плохо, что здесь есть только мы? Я не хочу никого видеть в нашем доме. Никого лишнего тут мне не надо. Может быть, я всю жизнь мечтала о собственном доме, где только я буду хозяйкой. И пока что меня все здесь устраивает.

Петра вернулась обратно с двумя вазочками, в которых красовался десерт – нечто сливочное, взбитое и воздушное – но сесть на место не успела. Димитрий, затаившийся как зверь, выждал момент, вскочил на ноги, одним взмахом смел все со стола на пол и уложил ее ровнехонько посередине.

– Не хочу, чтобы ты портила свои мягкие ручки, – проурчал он, утыкаясь лицом в ее шею.

– Ну вот, ковер испачкал… – с сожалением прищелкнула языком Петра и обхватила его ногами за бедра. – Голодный… какой же ты голодный, Дим… ни одной эротической игры не выдерживаешь.

– Не выдерживаю, – покаялся он, сжимая член одной рукой и начиная водить им по ее сомкнутым нижним губам. Дразня, но еще не погружаясь. – Я слабый, смертный заложник твоей плоти.

– Может быть, своей? – Петра прогнулась в спине и смотрела на него снизу вверх настолько довольным взглядом, словно весь вечер только и предвкушала, что все случится именно так.

– Твоей. Только твоей, сладенькая…

И, верный своим словам, он не выдержал и все-таки рванулся внутрь нее членом.

Потом он сидел в кресле, небрежно перебросив одну ногу через подлокотник, и наблюдал, как Петра чистит ковер. Конечно, она осталась в своем репертуаре и надела только резиновые перчатки. Под ее ловкими руками росли и пыжились белые хлопья пены, а так как стояла она на четвереньках, то со своего места он прекрасно видел ту часть ее тела, которая еще казалась припухшей после его вторжения.

– Не смотри на меня так, – отчеканила она, не оборачиваясь и ни на минуту не отвлекаясь от дела.

– Как же мне не смотреть, если ты специально встала так, чтоб я смотрел? – искренне удивился он.

– Воспитывай силу воли, – и тут же глянула через плечо с лукавой искоркой в глазах. – А что, тебе нравится?

– Видеть тебя на коленях? Оттирающей, как служанка, мой ковер? – он ухмыльнулся и чуть пошевелил ногой. – Очень. Ползи сюда, я кое-что тебе покажу.

– А что, тебе нравятся служанки? – продолжила допытываться она и вдруг нахмурилась. – Ты часто делал это со служанками? Ну в том своем богатом доме, который у тебя наверняка есть, но о котором ты никогда не рассказываешь.

Ухмылка тут же сползла с его лица.

– Нет у меня никакого богатого дома. И никогда не было.

– Но ты же лаэрд… – растерялась она.

– А что, по-твоему, бездомных лаэрдов не бывает?

– Я что-то не то спросила? – на лице Петры проступило огорчение. – Ох, Дим, прости меня, пожалуйста, я не хотела. Я просто…

– Что "просто"? В конце концов, встань уже с этого ковра. Оставь его. Завтра Ян найдет кого-нибудь, чтобы вывели все пятна.

– А я не хочу никакого Яна, – в тон ему рявкнула Петра. Она вскочила на ноги, сдернула с рук перчатки и швырнула их на пол. – Не нужен мне никто. Сама справлюсь.

И прежде, чем он успел ответить, она подошла к креслу, обхватила голову Димитрия и прижала к своей груди. Затем нагнулась, легкими едва ощутимыми касаниями губ прошлась от его виска до подбородка. Он зажмурился, крепко стиснул кулаки, оставаясь неподвижным.

– Прости меня, Дим… – тихонько прошептала она в его губы, и он не выдержал, приоткрыл рот, осторожно трогая языком кончик ее шелковистого языка, пробуя ее на вкус снова и снова, так, словно не испил ее страсть до дна каких-то полчаса назад в этой же комнате вон на том столе. – Я, правда, никого не хочу… только тебя… я же люблю тебя, дурак.

Странная она была, его девочка-скала. Любила его, больного, неправильного, искалеченного и неуравновешенного. Любила так, что позволяла пить ее ласку и нежность, как живительный источник, по многу раз на день. И в благодарность за это он постарался быть бережным и аккуратным, укладывая ее на пол.

– Я больше не могу… – простонала Петра часом позже, стискивая колени и потирая рукой низ живота, пока Димитрий неподвижно лежал рядом, расслабившись и закрыв глаза. – Я больше не могу смотреть на эти стены. Они такие чужие и холодные. Я хочу их перекрасить.

Он повернул голову, чтобы убедиться, что не ослышался, и тогда они посмотрели друг на друга и расхохотались.

Конечно, краску выбирала она сама. И конечно, даже слышать не захотела о том, чтобы пригласить мастеров для этой работы.

– Ты такой большой и сильный, Дим, – дразнилась Петра, подготавливая все для работы, – неужели не управишься с маленькой кисточкой?

– Для этого есть специально обученные люди, – ворчал он, сложив руки на груди.

В коротком джинсовом комбинезоне, надетом на белую футболку, она выглядела так, что ему еще больше хотелось утащить ее подальше от банок и валиков в соблазнительную мягкую постель.

– Ты сноб, – шутливо фыркала она, – ужасный, высокомерный сноб, который не умеет красить стены и не желает в этом признаваться.

– Я все умею, когда захочу, – шипел он, наступая, и на какое-то время скучная работа по покраске стен откладывалась. Но возвращаться к ней все же приходилось.

Дурацкие кисти объявили ему войну и отказались слушаться, а проклятая краска не желала ложиться ровно, а девочке-скале было все нипочем. Она порхала на лестницу и обратно, отдаваясь своему занятию так же страстно, как недавно отдавалась Димитрию. Наконец, горделиво подбоченилась и сверкнула глазами:

– Ну, как тебе?

– Цвет какой-то пошлый, – произнес он ровным голосом и сделал скучающее лицо.

– И никакой не пошлый, – ничуть не обиделась Петра. – Солнечный, апельсиновый, радостный цвет. Чувствуешь, как настроение сразу поднимается?

Она потянулась и мазнула его по лицу испачканными к краске пальцами, а он улучил момент и прижал ее к себе, потерся бедрами и сделал вид, что прислушивается к ощущениям:

– Вот теперь чувствую. Поднимается.

– И кто из нас еще пошлый, – она вывернулась из его рук. – Ну признайся, что тебе нравится. Признайся, а?

– Не-а, – покачал он головой, – я в этой комнате теперь вообще не усну. Она теперь мне цирковой шатер напоминает.

– Сам ты цирковой шатер, – не сдавалась Петра. – Это апельсиновый сад. Знаешь, у меня на родине апельсиновые сады занимают целые долины. Бывает, вот так стоишь на холме, смотришь вдаль, а в глазах пестро-пестро. Но больше всего мне нравилось в уборке участвовать. Такой запах от плодов. Руки потом пахнут сильно. Особенно, если увлечься и съесть штук пять. – В ее глазах впервые за долгое время появилось что-то похожее на тоску. – Знаешь, я скучаю по запаху апельсинов. Но по запаху океана скучаю больше.

Димитрий посмотрел на нее долгим взглядом. Провел ладонью по ее лицу, словно желая стереть грустные складки в уголках губ. Внутри шевельнулось что-то подспудное, какая-то мысль, которую он никак не мог ухватить, чтобы хорошенько обдумать.

– Кто ты, девочка-скала? – произнес он вполголоса. – Я ведь ничего о тебе не знаю.

– Как и я о тебе, – попыталась улыбнуться она, нежась щекой в его ладони. Тряхнула головой, сбрасывая остатки меланхолии. – Хотя нет, я уже хорошенько тебя изучила. Твой любимый цвет – черный, любимое блюдо – мясной пирог, ты обожаешь, когда тебе моют спину, и совершенно не умеешь красить стены. А еще ты – моя чайка. И вообще, у нас с тобой стопроцентное совпадение.

– Это по какой такой статистике? – хмыкнул он.

– По той самой, – важно приосанилась Петра, – по которой чайки и скалы созданы друг для друга. – И тут же взвизгнула. – Эй. Поставь меня обратно. Куда ты меня тащишь?

– Вить гнездо. Но сначала спину мне потрешь.

Отмываться от краски было приятно. Особенно, вдвоем.

Когда с ремонтом, наконец, покончили, он отвез девочку-скалу показать свободному народу. Именно ее – им, а не наоборот. Петра с неподдельным изумлением спускалась под землю, широко распахнутыми глазами изучала ходы, узлы и перевития коммуникационных труб над головой.

– Город под городом… – охала она, – кто бы мог подумать? Здесь так тихо… он заброшен, да? Как тот темпл неизвестного бога? Ты сказал, что тут живут люди, но никого нет…

– Все есть, – губы Димитрия кривились в полуулыбке, пока он уверенно двигался в переходах и хитросплетениях поворотов, чутким слухом улавливая шепоток, по обыкновению бегущий далеко впереди, – все на месте.

– Но почему мы их не видим?

– Потому что это их задача – смотреть на нас.

Он привел ее в самый центр подземного царства, в большой грот, поставил посередине, обнял сзади за плечи, как самое драгоценное из сокровищ, и по очереди повернул к каждому из семи приводящих сюда тоннелей, негромко повторяя:

– Смотрите. Смотрите все. И не говорите потом, что не видели.

– Кто должен смотреть? О чем ты? – Петра удивленно оглядывалась на него и неловко переступала ногами.

Но его глаза, устремленные вдаль, в глубину освещенных факелами обманчиво безлюдных коридоров, лучились холодом:

– Они знают, о чем я. Теперь можешь ходить по городу без страха. Никто ни в одном из районов не тронет тебя. Не посмеют.

Лицо у Петры из растерянного мгновенно стало серьезным. Она помедлила, а затем сосредоточенно кивнула.

– Хорошо. Если тебе так будет спокойнее – тогда ладно.

"Если тебе так будет спокойнее". "Если тебе…". И тут впервые за несколько недель голос в башке расхохотался. "Она думает только о тебе, она воспринимает твою заботу, как что-то полезное прежде всего для тебя самого. И твою квартиру она переделала для тебя. Она пытается тебя изменить. Но мы-то с тобой знаем, дружок, что такие, как мы, не меняются. Мы-то знаем…"

– Что с тобой? – девочка-скала с тревогой заглянула ему в лицо. – Что-то болит? У тебя, кажется, глаза как-то потемнели…

– Голова. Уже проходит, – он даже смог улыбнуться, содрогаясь изнутри от картинок, которые плясали перед мысленным взором. – Поехали к побережью? Ты скучаешь по океану? Я подарю тебе океан.

– Прямо сейчас? – Петра вспыхнула, ее дыхание взволнованно участилось, а глаза снова по-детски доверчиво распахнулись. – Это же далеко. С ума сошел?

– Сошел, – он начал целовать ее, нежно смаковать ее губы, подавляя в себе резкое, нестерпимое желание делать с ее ртом кое-что другое. – Я сошел с ума, сладенькая. От тебя. Соберем вещи и поедем. Согласна?

– Согласна. Конечно согласна, – бесхитростно просияла она, но тут же озадачилась: – А как же твои дела? Как же Ян?

– Улажу все с Яном, – тряхнул он головой, все больше загораясь этой идеей вместе с ней. – К темному богу его, этого Яна. И без меня справится.

Он взял девочку-скалу за руку и повел за собой к выходу наружу, а в затылок ему летел шепот: "Беги, волчонок. Беги… Но от себя не убежишь".

Собирая вещи, Петра наткнулась на фотографии. Те самые, сделанные одним жарким солнечным днем у заброшенного темпла. Она села на полу, держа на коленях прямоугольные карточки, закусила губу и слегка покраснела, разглядывая их. Так и застав ее в спальне, Димитрий неслышно прошел мимо и опустился на край кровати. Петра смотрела на фото, а он изучал ее лицо и по выражению старался угадать, что же она видит.

– Хочешь взглянуть? – подняла вдруг она голову.

– Нет, – мягко ответил он. – Я потом посмотрю. Позже.

В этот момент для него уже было все решено. Он не будет смотреть. Достаточно того, что Петра не кричит, не отбрасывает снимки и не переводит на него полный ужаса взгляд. Значит, чудовище тогда отлично замаскировалось. Его не видно. Ей, девочке-скале, не видно. Но это не значит, что его там нет.

Петра, сидящая на полу, улыбалась, и взгляд у нее был мечтательный.

– Ты такой красивый… – пробормотала она, – камера любит тебя. Хочу, чтобы ты чаще позволял себя фотографировать.

– Нет, – его голос, к счастью, прозвучал спокойно. – Я не буду этого делать.

На короткую секунду она глянула на него, но ее очевидно больше влекли снимки и происходящее на них. То, от чего у нее вдруг так разгорелись щеки.

– Жаль. Хотя… это был порыв. Вряд ли его можно повторить нарочно. Смотри, мне даже не верится, что это мы.

Он едва успел отвернуться, прежде чем Петра показала снимок, но перед глазами все-таки мелькнула серая стена старого темпла и две фигуры на ее фоне. Одна из них точно принадлежала хрупкой девушке, а большего ему видеть и не хотелось.

– Надо их сжечь, – Петра легла на пол, подняла фотографию на вытянутой руке над собой и улыбнулась. – Такое никому не покажешь. Придется уничтожить.

Димитрий посидел еще немного, наблюдая за выражением тихого счастья на ее лице, а затем вышел из спальни. Его исчезновения она даже не заметила.

Ян, встретивший его в темпле темного бога, выглядел далеко не радостным.

– Вы посмотрите, кто к нам идет весь такой влюбленный, – всплеснул он руками.

– Заткнись, – миролюбиво посоветовал ему Димитрий.

– Я-то заткнусь, – не унимался Ян, спускаясь вместе с ним на нижние этажи, – меня-то заткнуть нетрудно. Вот только дел меньше от этого у нас не станет.

– Подождут дела. Я беру отпуск.

– Извини… что? – закашлялся его друг.

– Отпуск, Ян, – терпеливо повторил Димитрий. – Отпуск.

– Надолго?

– На неделю. Может, меньше.

– Да за неделю у нас тут конец света без тебя случится.

– А ты на что? – Димитрий остановился и похлопал Яна по плечу. – Вот ты и не допусти конца света. Я верю в твои силы.

– Верит он, – недовольно пробурчал тот. – Вы посмотрите, каким верующим заделался. И, между прочим, у тебя гости.

Новость прозвучала зловеще, и Димитрий насторожился. Обычно гостями в его комнатах под темплом были лишь те, кого он приглашал лично.

– Кто?

– Хрен какой-то в пальто, – огрызнулся еще сердитый Ян. – Не снизошел он, чтобы имя свое мне называть. Второй день приходит и ждет тебя, пока ты где-то прохлаждаешься.

– Как ты его пустил без моего ведома?

– А ты его попробуй не пусти, – Ян остановился и распахнул перед своим господином двери. – Иди и убедись сам.

При их появлении незнакомец в черном – на вид чуть моложе самого Димитрия – удобно устроившийся в его любимом кресле, подался вперед с дружелюбной улыбкой на лице. Компанию ему составляли шесть женщин, рассевшихся кто где: на диване, кровати и стульях. Все они тоже выпрямили спины, как по команде. Димитрий обвел их взглядом, по привычке анализируя степень опасности и наличие оружия. Ни того, ни другого его чутье у гостей не обнаружило. Это ему не понравилось, он предпочитал явную угрозу вместо скрытой.

– Чем обязан удовольствию? – бросил он, пересекая комнату по направлению к столу. Взял графин, плеснул себе воды и сделал глоток, готовый в любую секунду развернуться и отразить атаку, если визитеры польстятся на провокацию.

– Что ты, – откликнулся незнакомец и поднялся из кресла, – это я пришел доставить себе удовольствие и познакомиться с тобой. Здравствуй, брат.

Со стаканом в руке Димитрий повернулся, несколько секунд помолчал, а затем качнул головой и рассмеялся. Он привалился бедром к краю стола и расслабил напряженные плечи.

– Сколько? – выдавил он сквозь смех.

– Что "сколько"? – не понял незнакомец.

– Ну сколько ты планировал с меня поиметь за свою слезливую сказку о потерянном брате? Мне просто интересно. Сколько денег? Если сумма невелика, я прикажу Яну отсыпать тебе чуток монет, лишь бы ты свалил и больше не мозолил мне глаза.

Тот нахмурился и перестал выглядеть дружелюбным.

– Нисколько. Ты зря встречаешь меня в штыки, когда я пришел к тебе с миром.

Так же резко, как и начал, Димитрий перестал смеяться и посмотрел на собеседника холодным высокомерным взглядом.

– Я что, похож на того, кто ищет потерянных родственников? Или, может, смахиваю на слепоглухонемого идиота, которого легко обмануть? Ты не волк, от тебя им не пахнет. Значит, даже сам вопрос о нашем родстве уже считается закрытым.

– Может, я и не волк, – глянул на него исподлобья незнакомец, – но когда-то был им точно. Я родился полукровкой, постыдным результатом насилия твоего отца над моей матерью. Тем, кого стеснялись показывать людям и прятали дома подальше от чужих глаз.

– Полукровок не бывает, – отрезал Димитрий. – Твоя мать не смогла бы забеременеть от моего отца, не будь она белой волчицей, это известный факт.

– Ты многого не знаешь. Твой отец нашел способ и сделал ей меня. И поверь, мне далось нелегко все исправить и стать тем, кто я есть теперь, – он развел руками. – Пришлось даже умереть. Но это долгая история, которую я расскажу тебе как-нибудь в другой раз, брат. А пока, раз уж ты не слепой, посмотри хорошенько. Посмотри и скажи, так уж ли я не похож на нашего дорогого общего родителя?

С этими словами он подошел к Димитрию и остановился перед ним в демонстративной позе, вскинув подбородок и уперев руки в бока. Затем медленно повернул лицо в одну сторону и в другую. Его черты были скульптурными, с характерным разлетом темных бровей, высокими обтянутыми бледной кожей скулами, благородным профилем и прямым носом. Димитрий смотрел, и увиденное делало его хмурым и задумчивым.

– Как тебя зовут? – наконец бросил он.

– Алан, – убедившись, что лед тронулся и тон разговора изменился, тот даже не стал скрывать довольной ухмылки.

– Сколько тебе лет, Алан?

– Я младше тебя где-то на два или три года. Что лишний раз доказывает, как некрасиво поступил наш дорогой отец, закрутив роман практически одновременно и с твоей, и с моей матерью. У тебя ведь, кажется, есть еще родные брат и сестра? – он покачал головой и вздохнул. – Как же нас много…

– Нет никаких "нас", – Димитрий смерил его взглядом. – Моей семьи не касаются те, кого Виттор наплодил вне брака. Он – известный любитель сунуть в каждую свободную дырку. Почему бы тебе не пойти и не броситься к нему на грудь в поисках любви и участия? В конце концов, это он обрюхатил твою мать, с него и спрос. Чего ты от меня-то хочешь?

Глаза Алана впервые за все время перестали лучиться дружелюбием и полыхнули злобой. Словно смертельный, выжигающий все живое огонь на мгновение прокатился по комнате, заставив вздрогнуть и без того довольно напуганного Яна, и растворился в воздухе, не причинив никому вреда. Только чуткий нюх Димитрия уловил слабый запах гари, а небольшие волоски на руке, поднятой со стаканом к груди, оплавились.

И тут догадка пришла сама собой.

– Ты…

– Ведьмак, – со скучающим видом подсказал Алан, сделал ленивое движение пальцами, и стакан в ладони Димитрия лопнул, рассыпался дождем осколков и брызг. – Собственно, это и помогло мне перестать быть волком. Магия оборотничества противоположна ведьминской, в одном теле сочетать их нельзя. Как видишь, я пришел к тебе не как слабый попрошайка, желающий прибиться к более сильному и влиятельному родственнику. Я пришел тебе, как партнер – к партнеру.

Он вернулся обратно к креслу и уселся, закинув ногу на ногу, пока Димитрий стряхивал с мокрой руки куски стекла. Глянул на старшего брата уже без притворства, цепко и расчетливо, как готовый к броску зверь, выслеживающий добычу.

– Я не ищу отцовской любви, как ты мог подумать. Скажу тебе больше: я ненавижу этого старого ублюдка. Все хорошее, что должен чувствовать ребенок к родителю, во мне давно перегорело. Всю жизнь я не мог понять, почему он заставил мою мать родить меня, если я был ему не нужен? Только как средство управлять ею? Неужели он не понимает, что я – живой человек со своими горестями и радостями? Неужели я для него – как вещь, сегодня достал с полки, а завтра задвинул обратно? Неужели он не любит меня только потому, что я родился не таким, как надо? Не таким, как ему хотелось? Разве тебя никогда не посещали подобные мысли?

Димитрий слизнул кровь, выступившую на пальце в том месте, где его рассек осколок, и промолчал. Его лицо оставалось непроницаемым.

– Почему, папа? – продолжил Алан, и его скрюченные пальцы впились в подлокотники кресла, а губы скривились, обнажая ровные белые зубы. – Вот что я всегда хотел спросить у него. Почему ты меня не замечаешь? Почему я недостоин тебя? Почему ты даришь свое внимание каким-то другим детям, а не мне? Почему? Почему?

– Он тебе не ответит.

– Конечно он мне не ответит, – фыркнул Алан, перестав царапать подлокотники. – Поэтому я и не собираюсь разговаривать с ним. Ты хотя бы носишь его фамилию, меня он отказался даже признать официально. После этого, знаешь ли, не до задушевных бесед.

– Ян, подай гостям вина, – бросил в сторону Димитрий, но его взгляд оставался прикованным к человеку, сидящему в кресле. – Так в чем цель нашего знакомства?

– Я хочу ему доказать, – Алан жестом отказался от предложенного бокала, – хочу доказать, как он ошибался, когда посчитал меня отбросом, выродком, ничтожеством, недостойным носить звание наследника. Хочу взлететь так высоко, чтобы ему пришлось смотреть на меня, задрав голову. И тогда, когда я стану уважаемым человеком, когда все захотят со мной дружить, я буду игнорировать его и не замечать так же, как он игнорировал и не замечал меня. Мама не поддерживает мою идею, она и мое знакомство с тобой бы не одобрила, поэтому пришлось действовать тайком на свой страх и риск. Мне подумалось, что ты захотел бы разделить со мной сладкую месть и утереть нос нашему отцу, а вдвоем добиться цели гораздо проще.

Димитрий помедлил, пока Ян раздал вино женщинам и снова отошел к двери.

– Я устал кому-то что-то доказывать, – наконец вполголоса произнес он. – И я привык рассчитывать только на себя. Если захочу отомстить кому-то – справлюсь сам.

– Сам? – Алан вскинул бровь, а затем рассмеялся. – Сам? Ты всерьез считаешь, что все это время жил сам по себе? Никогда не задумывался, почему тебя приняли в этот темпл? Приняли буквально с распростертыми объятиями, как родного? Почему тут нашлось и место, и занятие для тебя? То самое, которое сделало тебя богатым? А твой помощник? Ты принял как само собой разумеющееся, что кто-то пожелал служить тебе, когда все от тебя отказались?

Лицо Димитрия стало каменным. Он повернулся к Яну, топтавшемуся у дверей, и остановил на нем пронзительный взгляд.

– Братишка, я серьезно не знал… – побледнел и забормотал тот, прижимая руки к груди в жесте искреннего признания, – я не помню, кто именно подошел ко мне и попросил отыскать тебя… сестренка болела… мне же обещали, что поправится… а потом мы с тобой так сдружились…

– Моя мама вылечила ее, – кивнул Алан. – Она – потомственная знахарка. Мы знали о твоей жизненной истории, о жестоких убийствах, которые ты совершал. Следили за тобой все эти годы. И невидимой, но заботливой рукой помогали. Мы жалели тебя, брат, потому что даже такое чудовище, как ты, достойно любви и жалости от тех, кто тебя понимает. Поэтому не говори больше мне, что ты не привык ни на кого полагаться.

– Темный бог меня поцеловал, – процедил Димитрий, отворачиваясь от Яна с таким видом, что тот совсем спал с лица.

– Темный бог… – опять развеселился Алан, – как человек, особо приближенный, могу ответственно заявить: темный бог только смотрит. Делают – люди.

– И что же я теперь должен сделать? – сложил руки на груди Димитрий.