Текст книги "Белые волки. Часть 2. Эльза (СИ)"
Автор книги: Влада Южная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)
– А ты знаешь стихи? – спросила вдруг Ласка.
Крис знал. Удивляясь сам себе, он прочитал ей по памяти "Когда твоей руки касаюсь нежно", "Прекрасная лаэрда", "Как по весне бегут все реки" и прочую ерунду, которой ему забивала голову в школе майстра Ирис на уроках изящной словесности. Тогда он ненавидел вредную преподавательницу и стихи учил из-под палки, а теперь вдруг даже порадовался, что делал это, потому что глаза у Ласки стали сиять, как два больших голубых солнца, и в них появилось восхищение.
– А я тоже стихи знаю, – призналась она, – но все они про хрен.
И она прочитала ему свои стихи про хрен и некоторые другие органы. Они были короче, чем те, которые знал Крис, и гораздо проще по смыслу.
– Твои стихи лучше, – вздохнул он, а она так засмеялась, что чуть не свалилась с карниза, и ее едва удалось подхватить.
Потом Ласка вдруг повернулась и погладила его по щеке своими пахнущими землей и крыжовником пальцами. Над их головами солнце уходило за гору, а река у ног потихоньку впитывала вечерние тени. Эти же тени легли и на ее лицо, подчеркивая чистые линии, и она снова из обычной девчонки превратилась в красавицу.
– А правдачи, что благородный лаэрд всегда остаетися невинным до свадьбы со своей лаэрдой? – тихо спросила она и больше не улыбалась.
У Криса пересохло в горле: ее пальцы оказались ласковыми. Такими ласковыми, что он раньше и представить не мог. И голос у нее стал другой, тоже ласковый. И имя ей удивительно шло сейчас: Ласка.
– Нет, – выдавил он.
– Хорошо, – сказала она и прижалась к его рту губами.
Поначалу их поцелуй вышел скомканным, но потом дело пошло на лад, и вскоре они сами не заметили, как на небо выкатились первые звезды.
– Ты чрезчур благородный, – хихикнула Ласка, отстраняясь и облизывая свои припухшие губы, – но быстро учишься. Ты можешь стать свободным.
Она взяла его за руку и положила ладонь себе на грудь.
– Здесь можно трогать.
Крис не только трогал, он целовал и тискал ее женское богатство, а она вздыхала и тихонько постанывала под его напором. Он старался доставить ей удовольствие, попутно представляя, что с нонной ему делать этого бы не пришлось. Нонны другие, они существуют, чтобы самим доставлять мужчинам удовольствие. Но эта рыжая девчонка мягкая и ласковая, она пахнет крыжовником и землей, яблоками и грязью, и делает с ним что-то такое, отчего рассудок отключается напрочь.
– Вот видишь, не отбила насовсем, – сообщила Ласка, когда потрогала, каким твердым он стал, – а ты боялси.
Она легла на спину, каким-то чудом уместившись на карнизе, окруженном колючими зарослями крыжовника, и посмотрела на Криса с затаенным предвкушением в глазах.
– А я рада, что ты меня выбрал. Я тоже тебя выбрала. Сама.
Крис на секунду застыл в растерянности над ней. Должен ли он и дальше действовать так, как надо вести себя с ноннами? Или с дикарками из свободного народа это происходит как-то иначе? Все его знания сводились к историям, услышанным от друзей.
– А ты протираешь себя розовой водой после каждого мужчины? – зачем-то уточнил он.
– После каждыго? – ее глаза распахнулись, и в их глубине вспыхнул прежний, презрительный огонек. – После каждыго?
Она оттолкнула его и стукнула кулаком в челюсть, а затем в живот. Крис охнул и согнулся, а рыжая скользнула через него прочь с карниза.
– Я – свободная женщина, – яростно прошипела она напоследок, – а не давалка.
Не успел он опомниться, как Ласка скатилась с горы вниз и исчезла. Челюсть у Криса ныла, и живот – тоже, но все-таки это было лучше, чем получать между ног. Он рассеянно поглядел на реку, подумал о своем доме, оставшемся далеко на том берегу, похлопал себя по карманам, проверяя содержимое: там оказалось совершенно пусто.
В его карманах гулял рыжий ветер.
Цирховия
Шестнадцать лет со дня затмения
– Ты похож на эркара, – сказала Петра.
Костер между ними затрещал и выбросил сноп ярко-красных искр в черное небо. Это был темный ночной час, когда хорошо потчевать друг друга страшными историями, сидя у огня, и оранжевые блики играли на ее лице, превращая черты то в лик хищной птицы, то в образ божественной красоты, когда она смотрела поверх языков пламени. Димитрию вдруг стало интересно, как же его девочка-скала выглядит у себя на родине, в национальных нардинийских одеждах. И носила ли она вообще их когда-либо? Кроме того знака на животе ничто в ней не отличалось от цирховийки.
– Эркар? Это кто? Твой бывший парень, сладенькая? – он пошевелил палкой угли в костре, приподнял бровь и ядовито дернул уголком рта.
– Это демон, который ест души, – произнесла она зловещим голосом. – А пустые оболочки выбрасывает. Единый бог спускает его на тех, кто разозлил. Разве в Цирховии не знают таких демонов?
– В Цирховии водится кое-кто похуже.
"Здесь живу я".
Петра кивнула. После того случая на дороге она часто вот так приглядывалась к нему, говорила что-то, а сама будто бы наблюдала за его реакцией. Она боялась. Боялась, что он выключится, и пыталась держать руку на пульсе, чтобы вовремя перехватить и спасти его. Она по-прежнему боялась не его, а за него, ее доверие давило на него хуже каменной плиты. Как он мог теперь не оправдать ее ожиданий?
До океана они все же добрались. Безлюдный песчаный берег тянулся на многие километры в обе стороны от того места, где шоссе делало изгиб, подбираясь к воде ближе всего. Они бросили кар там, на обочине, взяли вещи – Петра удивилась, обнаружив палатку и все необходимое к ней – и преодолели гряды жесткого, пропитанного морской солью кустарника, чтобы выбраться к пляжу.
Он мог бы повезти ее дальше, в красивые мраморные купальни, в гостевые дома, окруженные благоухающими садами, где на открытых деревянных верандах стоят кушетки, застеленные белым полотном, а прозрачные занавеси вокруг них колышутся на ветру, и слуги приносят все необходимое по первому зову. Мог бы. Но там были бы и другие люди, и ему пришлось бы делить свою девочку-скалу с ними, а он не мог ею напиться и надышаться. Он не хотел делить ее ни с кем. Особенно – со страшными голосами в своей башке. Но от этих ему все равно никуда не деться. От себя не сбежишь даже на безлюдный берег океана.
– Расскажи мне еще, – попросил он, усаживаясь поудобнее на остывающем без солнца песке.
С океана дул ветер, и там, в темноте, белели барашки волн.
– Про демонов? – Петра легла на спину и стала смотреть в звездное небо. Ее обнаженное тело казалось выточенным из слоновой кости, на бедрах золотились налипшие песчинки. – Я их не люблю. Да и не видела никогда. Их видно только в опиумных парах.
– Ты никогда не курила опиум?
– Нет, – ее лицо оставалось гладким и спокойным. – Это тебя удивляет?
– Немного. Все-таки ты – часть своей страны.
– Нардиния – это не только поля опийного мака, – Петра поджала губы в тонкую линию, – это сады оранжевых апельсинов, красной хурмы, фиолетового инжира, поля белого винограда и золотого пшена. Это зеленый берег, желтый песок, голубые воды океана, железные бока кораблей у причалов и терпкий запах специй на рынках.
Она покосилась на Димитрия и добавила уже мягче:
– Мой брат давно стал рабом опиума. Собственно, из-за него меня и продали дракону.
Ее дракон. Вот кого бы он убил с удовольствием. Разорвал бы в клочья, как когда-то того нардинийского полукровку с недоразвитыми крыльями, который рискнул бросить ему вызов в окулусе.
– Расскажи мне об этом побольше, сладенькая.
Петра дернула плечом.
– Давай я лучше тебе расскажу про морскую суку? То есть, вообще-то она – богиня океана, но все между собой называют ее морской сукой за то, что она топит корабли во время штормов и забирает себе моряков.
– Что она с ними делает? Ест? – усмехнулся Димитрий.
– Нет. Делает мужьями. Они все – ее мужья, и каждую ночь она выбирает, с кем лечь в постель. У нее большой выбор, но ей всегда хочется еще больше новых мужчин. А женщины выплакивают себе глаза, ожидая их на берегу с детьми на руках.
– Ну… она неплохо устроилась в своей вечной жизни.
– Неплохо устроилась? – Петра подскочила на локте и нахмурилась.
– Конечно, – со смехом отвечал он, – представь, сколько удовольствия она получает, постоянно пробуя кого-то нового.
– Кого-то нового?
Димитрий едва успел перехватить кулачки Петры, когда она прыгнула ему на грудь, с ее пальцев посыпался песок, и он фыркнул.
– Ты тоже хотел бы постоянно пробовать кого-то нового? – спросила она, нависая сверху над ним, вся голая, соленая от воды и золотистая на фоне черного неба.
– Нет, – ответил он уже без тени улыбки. – Мне нужна только ты.
Ему, действительно, нужна была только она. Но она не могла дать ему того, что было ему нужно. "Когда ты сделаешь это? – хохотали внутри голоса. – Когда ты сломаешь ее? Когда убьешь? Когда съешь ее душу?"
– Докажи, – Петра наклонилась и стала целовать его, одновременно просовывая руку между их бедрами. – Сделай это.
Эти слова так наложились на шепот в башке, что Димитрий вздрогнул. Нет, она не должна узнать, что они по-прежнему с ним. Он сказал ей, что все прошло. Он не может позволить ей увидеть, что на самом деле они рядом.
– Докажи, – шептала Петра и терлась об него всем телом, – скажи, что любишь меня.
Он резко отвернул голову и скрипнул зубами, а она засмеялась.
– Ну почему, Дим? Это же так просто. Скажи "лю-блю", – она нажала на уголки его рта, забавляясь. – "Лю-блю". А то я подумаю, что ты предпочел бы мне морскую суку.
Предпочел бы. В некотором роде. Наверно, та бы сильно удивилась.
– Я не умею любить, – проворчал он вслух.
– Но ты же любишь. Я вижу, что ты меня любишь. Осталось самому тебе признать это.
Признать. Есть вещи, которые тяжело признать. И в которых еще тяжелее признаться.
– Чего я точно не люблю, – он сгреб ее, визжащую, в охапку и вскочил на ноги, – так это когда у женщины между ног один песок. Это ранит, знаешь ли… очень ранит…
– Нет, Дим, – Петра сопротивлялась, но куда уж там ей против него, большого и сильного. – Нет. Только не купаться. Вода уже холодная. Не-е-ет.
Он зашел по пояс в черные волны с белыми барашками на вершинах и бросил ее туда, а потом прыгнул следом. В первый день приезда сюда они тоже купались так – только прямо в одежде. Петра настолько соскучилась по океану, что побежала к воде, не раздеваясь. А когда Димитрий подошел – затащила и его. Они барахтались и смеялись, все мокрые, а ткань липла к телу. Было хорошо.
Костер, пылающий на берегу, оставлял на воде оранжевую дорожку, когда они вынырнули. У Петры тряслись от холода губы, но глаза сияли подобно звездам над головой. Она подплыла к Димитрию, стоявшему на мягком песчаном дне, и обхватила его ногами. Ее рот был соленым, а соски – острыми.
– Ты же сам сказал, что я – часть своей страны, – напомнила она, покачиваясь вместе с ним в волнах, – а у нас в Нардинии песка не боятся. У нас даже трон императора создан из песка и человеческих костей.
– Неужели? – он обхватил ее круглые твердые ягодицы ладонями, скользнул пальцем между ними, улыбнулся, когда девочка-скала выгнулась от этих прикосновений.
– Правда, – она отчаянно старалась не сдаваться так быстро и сохранять рассудок, и это лишь больше заводило его, – только песок давно окаменел и костей почти не видно. Когда первый император Нардинии высадился на ее берегах со своим войском, ему пришлось сражаться за эту землю. Много людей полегло в битве против драконов, их тела поглощала насыпь, а от драконова пламени песок плавился и превращался в глыбы. Когда все закончилось, в память о событиях из одной такой глыбы и сделали трон. Чтобы никто не забывал, какой ценой он достался.
Она осеклась, откинула голову и закрыла глаза, а под водой прижалась своими раскрытыми складками к его члену.
– На сегодня, пожалуй, хватит о богах и драконах… – пробормотал Димитрий, собирая языком капельки воды с шеи девочки-скалы.
Костер будто отодвинулся дальше, и вместе с ним берег, и небо, и дно. Они превратились в двух рыб, скользящих друг по другу влажными холодными телами, переплетающихся в волнах, играющих то над поверхностью, то в глубинах. Петра оказалась рыбой похитрее, она нырнула вниз, улучив момент, когда он вынырнул, чтобы глотнуть воздуха, и коснулась его губами. От этих легких, едва ощутимых, как биение крыла бабочки, прикосновений Димитрия прошибло разрядом тока. Она целовала его грудь, и живот, и жесткие волосы в паху, и бедра, а потом, наконец, добралась до самого вкусного.
Но ему хотелось большего. Хотелось надавить на ее макушку, вколотиться в горло и остаться так, ощущая, как она начинает дергаться, задыхаясь. Маленькая золотая рыбка… однажды у него уже была одна такая, и он отпустил ее, договорившись с чудовищем внутри. Но как договориться с двумя?
Он вскинул руки, обхватил свою многострадальную башку и заорал. Костер трещал на берегу, и спокойно чернела ночь, и ветер уносил вдаль все звуки над волнами. Там, под водой, женщина, которую он до безумия любил, дарила ему свою любовь, и боль в его крике смешивалась с удовольствием.
Потом уже кричала она. Когда он вынес ее и положил у самой кромки воды, и волны пенились у них в ногах. Кричала, и извивалась на мокром песке, и истекала влагой. Костер почти догорел, собственное хриплое дыхание вибрировало в барабанных перепонках. Толчок, вспышка, темнота, удовольствие, боль, шепот, хрип, толчок, вспышка, темнота…
Это были их мир, их ночь, их океан и их берег. Их счастье, их любовь. Его тайные голоса. Только его, и ничьи больше.
Когда Петра уже спала безмятежным сном под брезентовой крышей их палатки, Димитрий приподнялся, подоткнул ей под спину легкое одеяло, чтобы не мерзла. По утрам, перед рассветом, ощущалось пронзительное дыхание приближающейся осени, а его девочка-скала в своей хрупкой человеческой оболочке нуждалась в защите и тепле.
Он вышел под звездное небо, постоял немного, вдыхая легкую гарь затухшего костра, соль ветра и далекий, едва уловимый аромат жареной рыбы. Затем повернулся и пошел, ступая босыми ногами по холодному песку, за этим следом в воздухе, спокойный, уверенный, неторопливый. Голоса в ожидании, что их покормят, молчали. Тишина – блаженство, гораздо большее даже чем то, что он недавно испытал с женщиной. Надо сделать это. Надо понять, чего же они хотят взамен Петры. И дать им все.
Раньше, по крайней мере, у него получалось находить равноценную замену. Получится и теперь.
Примерно через полчаса он наткнулся на них. Здесь костер горел ярко, пламя освещало брошенную на песке походную сковороду с остатками ужина, а пять мужских фигур дремали в круге света. Темнел у черты прибоя округлый бок рыбацкой лодки, на берегу подсыхали снасти. Пахло рыбой: свежей, пряной и готовой, еще более пряной и даже сладковатой.
Одна из фигур пошевелилась, заметив, что из темноты к ним крадется чудовище, но поначалу испугалась несильно, видя своими слабыми глазами лишь его человеческий облик, только пробасила:
– Эй. Ты кто?
Димитрий на ходу наклонился вперед, вытянул руки, упал на четвереньки – земли коснулись жесткие подушки волчьих лап. От движения огонь затрепетал над углями, тени взвились, как отражения в зеркалах, превращаясь то в человеческие фигуры, то в звериный силуэт. Кто-то бежал, кто-то кричал, кто-то падал. Чудовище, мощное, великолепное, танцевало то на двух ногах, то на четырех, упиваясь музыкой, текущей из собственных рук. В полутьме кровь казалась черной, черные цветы расцветали на песке, из мягких, теплых скульптур складывался особый, причудливый узор, и творец его весь был черным с головы до ног.
Он отпустил в себе все самое темное, потаенное и больное, и отстраненно наблюдал своим человеческим разумом за происходящим. Тело, тренированное, сильное, одинаково хорошо приученное убивать и любить, двигалось само по себе, металлический привкус заполнял все уголки рта, забивал ноздри. Где кроется его предел? Найдет ли он ту черту, которая его остановит? В тщетных поисках ответа его руки погружались в раскрытые бутоны чужих грудных клеток, а зубы распарывали тугие мышечные волокна еще трепещущих чужих сердец. Задаваясь этим вопросом, он лежал среди тел, бездумно глядя в огромную черную бездну, нависшую над ним, и тысячи мелких белых глаз смотрели оттуда на него и шептали: "Сделай это".
– Я сделал, – сказал он им, а они захохотали:
– Ты сделал не то.
Петра вздрогнула, когда он скользнул под ее одеяло. Не оборачиваясь и не открывая глаз, она ощупала его рукой и в полусне пробормотала:
– Холодный, Дим. И… мокрый?
– Купался, – он поцеловал ее в шею совсем рядом с выступающим позвонком и нашел ладонью теплую мягкую грудь.
Ему пришлось смыть с себя кровь в океане перед тем, как возвращаться в ее постель. Хорошо, что девочка-скала не обладала волчьим обонянием и не могла учуять тот смрад, который все равно въелся в кожу.
– Не спится, что ли? Сумасшедший… – ее ладошка, прежде безвольно лежавшая, вдруг стиснула одеяло.
Он двинулся внутри, прижимая Петру спиной к своей груди, целуя ее шею и плечи, сначала медленно, потом все быстрее.
– Я сплю… я же сплю… – прошептала она и все так же не открывая глаз повернула голову, чтобы встретить его губы. Он разрядился почти в тот же миг, и Петра придержала его за бедро: – Останься так. Не выходи. Люблю, когда ты во мне.
– И я, сладенькая, люблю это тоже, – вздохнул он.
На следующее утро она улыбалась.
– Кофе? – еще взлохмаченная после сна, девочка-скала выбралась из палатки и приняла из рук Димитрия кружку с горячим напитком. – И яичница уже готова? М-м-м, я тебя обожаю, ты – лучший мужчина на свете.
– Лучше дракона? – с кривой ухмылкой спросил он и за это получил ее слабым кулачком в плечо: – Ну вот, опять меня избивают.
Петра скорчила ему рожицу, присела у костра, поджала голые ноги, зябко нахохлившись в его рубашке:
– Я уже и забыла, как может быть сыро у воды по утрам.
Он молча сходил в палатку, принес одеяло и укутал ее от поясницы и ниже. Петра засмеялась:
– Страшно представить, как бы ты трясся над своей беременной женой.
Продолжая улыбаться, она в упор уставилась на него со странным блеском во взгляде.
– Ты не волчица, – спокойно ответил Димитрий, – я уже объяснял тебе.
– Объяснял, – согласилась девочка-скала, – ты сказал, что от тебя может забеременеть только волчица, такая же, как ты. А я могу забеременеть только от человека или дракона. Но помечтать мне ведь никто не запрещает?
Он пожал плечами.
– Не вижу смысла в пустых мечтах.
– Ну и зря, – Петра хитро прищурилась. – Я бы родила такую розовую ляльку…
– Мы не рождаемся розовыми. У волчат при рождении уже белая кожа и темные волосы.
– Розовую ляльку, – продолжила она, делая вид, что не слышит его ворчливый тон, – с маленькими красными пятками и, так уж и быть, темными волосами.
Он покачал головой и закатил глаза, а девочка-скала вдруг засопела и отвернулась.
– Когда-нибудь ты бросишь меня ради какой-нибудь волчицы, чтобы она рожала тебе детей, да?
– Что? – он на секунду потерял дар речи, а затем выхватил полупустую кружку из ее рук и отправил на песок, чтобы не мешала прижиматься и обнимать. – Глупая. Какая же ты у меня глупая.
Он целовал ее в волосы и гладил по щеке, а Петра отворачивалась и упрямо бормотала:
– Никакая я не глупая. Женщины нужны мужчинам, чтобы рожать им детей.
– Конечно, вот пусть идут и рожают им. А ты побудь со мной, ладно?
Он наклонил голову, чтобы заглянуть ей в глаза, и Петра снова расслабилась и засмеялась, а ее лицо разгладилось, будто туча, на миг заслонившая солнце, прошла дальше по небосклону.
– Ладно. Сама не знаю, что на меня нашло. Ты прав, мечтать вредно.
Ему пришлось отдать ей свою кружку с кофе взамен пролитой, и вскоре они уже непринужденно болтали, пока Петра случайно не бросила взгляд ему за спину. По тому, какой серьезной она стала, он сразу все понял.
– Смотри, – тихо проговорила она.
Ему не нужно было оборачиваться, чтобы узнать, что там, но он все-таки обернулся. Вдалеке над песчаным берегом кружили серые тени.
– Это птицы, сладенькая. Хочешь сделать пару фотографий?
– Это не просто птицы, – она нахмурилась, – это стервятники.
– Наверно, какую-нибудь большую рыбу выкинуло прибоем, и они собрались попировать. Не смотри туда, ладно?
Петра послушно отвела взгляд, но было заметно, что мыслями она то и дело возвращается к увиденному. Димитрий вспомнил, как расцветали черные цветы и танцевало чудовище, и решительно выдохнул.
– Знаешь что, сладенькая? Поехали дальше? Мы достаточно насладились природой, пора побаловать себя культурным отдыхом. Хочу купать тебя в мраморных бассейнах и любить после того, как слуги натрут ароматным маслом.
Он старался говорить заманчивым голосом, расписывая ожидающие их наслаждения, но Петру, казалось, не особо это тронуло. Она бросила еще один, совсем короткий, взгляд в сторону птиц и пожала плечами:
– Ну хорошо. Как ты хочешь, Дим.
Он хотел только одного – чтобы эти гребаные голоса в его башке заткнулись.
Собрав вещи, они двинулись в путь дальше по побережью, и про стервятников Петра вскоре забыла. Она с любопытством изучала бегущий за окном пейзаж и что-то тихонько напевала под нос. Навстречу стали попадаться дома: двух и трехэтажные особняки с большими окнами и опоясывающими верандами, где было много воздуха и света. Они располагались на достаточном расстоянии друг от друга, и девочке-скале стало интересно, кто в них живет.
– Те, кто устал от жизни в столице, – пожал Димитрий плечами.
Когда потянулись фруктовые сады, напоенные светом и влагой, Петра пришла в еще больший восторг. Она попросила ехать помедленнее, увидев впереди добротный фермерский дом.
– Как ты думаешь, они продадут нам немного фруктов? Я так соскучилась по настоящим, свежим, спелым фруктам прямо с дерева.
– Давай узнаем, – он свернул на обочину и остановил кар перед серыми тяжелыми воротами, одна створка которых была приоткрыта.
На их голоса вышла девушка – явно фермерская дочка – с круглыми розовыми щеками, грубыми руками, постоянно мнущими от смущения подол цветастого платья, и широкими бедрами. Раззявив рот, она уставилась на дорогой кар, затем – на Димитрия, и наконец – на Петру, которая едва сдерживалась, чтобы не улыбаться при виде такой наивной простоты. Кое-как из девчонки удалось вытянуть, что старшие уехали в ближайший город продавать урожай, а то, что едва поспело, они с деревьев еще не снимали.
– Ну, может быть, вы найдете для нас корзиночку? – умоляющим голоском протянула Петра и похлопала ресницами. – Мы вам хорошо заплатим. Заплатим ведь, Дим?
Он кивнул. Что-то щекотало в ухе, и проклятая селянка лупилась на него своими коровьими глазами так, будто подозревала недоброе. Его давно уже не трогал страх в чужих взглядах, но глухое раздражение все же шевельнулось в груди.
– Я поищу, благородная лаэрда, – пробормотала девица и густо покраснела, – то есть, майстра… то есть…
– Петра, – улыбнулась девочка-скала и погладила ее по руке.
Селянка, краснее помидора, бросилась в дом.
– Какая она милая, – сказала ей вслед Петра, втянула носом воздух и откинула голову, – как же здесь спокойно и хорошо.
В ухе становилось все более щекотно. Димитрий украдкой коснулся слухового прохода и посмотрел на пальцы: на них была кровь. Он тут же стрельнул глазами в Петру, но девочку-скалу влекло любопытство, она уже отвернулась и изучала сад.
– Погуляй тут. Я пока рассчитаюсь, – коротко бросил он и поспешил в чужой, пахнущий прелыми фруктами и сырым деревом дом.
Селянка возилась на кухне, собирая в корзину сливы, яблоки, груши и вишню, Димитрий с порога услышал, где она, и безошибочно двинулся на звук. Половица скрипнула под ногами, на креслах дремали кошки, а в клетке чирикала желтая канарейка. Несмотря на этот щебет, девчонка все же услышала гостя: она столкнулась с ним, когда он вошел в кухню, и попятилась, по-прежнему держа приоткрытым рот. На широком рабочем столе по ее левую руку лежали подпорченные фрукты, а отборными она уже успела наполнить корзинку до половины.
Солнце светило в окно, в мойке подсыхала на дуршлаге свежевымытая смородина. Селянка попала в нее рукой, когда, наткнувшись спиной на преграду, интуитивно нашла точку опоры. Он взял ее за запястье и медленно, глядя в ее коровьи, с поволокой глаза, облизал перепачканные давленым соком пальцы. Она побледнела от ужаса.
– У вас… у вас кровь…
Почему они всегда говорят какую-то глупость, когда он трогает или целует их вот так? Он вынул из кармана складной нож, щелкнул лезвием, и девчонка стала белой, как стенка.
– Не бойся, – ласково улыбнулся он, проводя большим пальцем по ее дрожащим приоткрытым губам, – это всего лишь цветок. Красивый, мягкий цветочек с нежными лепестками.
Она посмотрела на острие, затем снова – на него. Сделала резкий вдох, собираясь закричать, он зажал ей рот ладонью, из-под руки вышло только приглушенное мычание. Ее груди походили на две большие прелые лепешки, когда вывалились из разрезанного лифа. Он укусил одну, глубоко вонзая зубы в податливую теплую плоть. Провел "цветком", легко, без нажима. И снова укусил. И снова провел. Поднял голову, чтобы полюбоваться на следы, оставленные на рыхлой коже.
Селянка мычала, и дергалась, и смотрела на него, как корова – на топор мясника. Он вытер кровь в ухе обрывком ее испорченного платья и порадовался, что новой больше не появилось. С того момента, как тоненькие красные струйки побежали по животу девки, его собственное кровотечение прекратилось. Он посмотрел, куда убегают по ее телу ручейки, и от этого взгляда селянка тяжело задышала. Он ухмыльнулся.
Белье на ней было серое от многочисленных стирок, но чистое. Он срезал и его. С брезгливостью посмотрел на куст волос. Перехватил ее за горло и толкнул к столу. Девчонка нелепо взмахнула руками, едва не сшибла корзину, а подгнившие с боков яблоки раскатились в разные стороны.
– Возьми-ка сливу, – великодушно предложил он.
Она в недоумении выпучила глаза, тогда пришлось погладить ее по щеке цветком, чтобы быстрей соображала. Селянка схватила ближайшую сливу, темно-синюю, с чуть ли не лопающейся от сока кожурой.
– А теперь засунь ее в себя.
Девчонка отчаянно замотала головой: его пальцы все еще сжимали ее шею, не позволяя вырваться ни звуку.
– Засунь. А то я снова тебя поглажу. И поцелую.
Помертвев, она чуть раздвинула бедра и опустила руку вниз.
– Вот так. Ш-ш-ш, моя хорошая… вот так… – он провел языком по ее щеке, слизывая такие сладкие слезы, – тебе нравится?
Она снова замотала головой: "нет", а он улыбнулся.
– Тогда засунь вторую.
– Дим?
Голос Петры раздался издалека, но его реакция была быстрой. Он схватил девку, толкнул ее в простенок за шкаф с посудой, стоявший у порога, приставил нож к горлу и пристально посмотрел в глаза. Та застыла по струнке, но в ее глазах читалось отчаянное желание, чтобы их обнаружили.
– Дим? Ты куда пропал?
Девочка-скала искала его в доме, он слышал ее шаги по тем же самым скрипучим половицам, по которым недавно ступал сам. Канарейка пронзительно верещала, а кошки на мягких лапах спрыгнули с кресел.
– Ди-им?
Петра дошла до кухни и остановилась на пороге. Ее сердце билось ровно и спокойно – не чета трепыхающемуся комочку в груди селянки, которую укрывал всего лишь шкаф. У Димитрия сердце не билось вообще. "Сделай это, – вкрадчиво шепнул ему голос. – Убей ее, если она войдет. Потому что если она увидит тебя таким… она все равно не будет твоей больше".
Но девочка-скала постояла по ту сторону от преграды и ушла обратно. Ее шаги переместились на другую половину дома. Он медленно отодвинулся от селянки, поцеловал ее в щеку и убрал нож.
С Петрой он столкнулся у выхода из дома.
– Где ты был? – удивилась она и посмотрела на корзину с фруктами в его руках. – Я начала волноваться.
– Боялась, что меня тут лишат чести? – ядовито ухмыльнулся он и подтолкнул ее к порогу.
– Нет… – растерянно протянула Петра, – просто… ты куда-то пропал…
– Я всего лишь рассчитался за покупку.
Он, действительно, рассчитался. Селянка получила достаточно денег за свои фрукты. И за молчание.
Вот теперь его сердце заколотилось. Уже направляя кар на шоссе, он без конца думал о том, что хотел сделать, и чего не сделал, потому что Петра чуть не вошла. И что сделал бы с ними обеими, если бы девочка-скала все же к нему шагнула.
Петра испугалась, когда тормоза взвизгнули и кар остановился, а он схватил ее за плечи, потянул на себя, отчаянно нуждаясь в ласке и жаре ее тела. В том лекарстве, которое хоть как-то помогало ему сохранять рассудок, балансируя на краю. Он сталкивал в эту пропасть многих, но сам… сам он не хотел туда падать.
– Посмотри на меня, – он обхватил лицо своей девочки-скалы в ладони, когда она кое-как втиснулась и оседлала его колени.
– Я смотрю, Дим, – ее глаза были большими и слегка испуганными, и в их глубине плескалось его слабое отражение.
– Я люблю тебя. Слышишь? Только тебя.
– Ну вот видишь, – с облегчением улыбнулась она, – как все просто, а ты спо…
Петра осеклась и впилась зубами в нижнюю губу, потому что он уже расстегнул штаны и сдвинул в сторону ее трусики.
– О-о-о, Дим… – застонала она, цепляясь руками за спинку сиденья за его головой, – ох-х-х, как хорошо… как же хорошо ты делаешь это со мной…
Человек внутри него бесконечно шел со свечой по краю пропасти. И сегодня эта свеча едва не потухла.
Они поселились в небольшом городке на побережье, почти уже у самой границы с Нардинией, в гостевом доме, который держала подслеповатая богатая старуха. Димитрий снял лучшие комнаты: большие, с огромными окнами и широкой верандой, с дорогой мебелью и декором, они занимали добрую половину второго этажа. Лежа на кровати, можно было видеть океан. Внизу, на первом этаже, располагалась терасса со столиками, чтобы гости имели удовольствие обедать и ужинать на свежем воздухе, и шезлонгами для любителей подремать на солнышке, а за домом находился сад, полный экзотических растений.
Он ожидал, что Петра придет в бурный восторг, но та лишь пожала плечами с улыбкой. Роскошь апартаментов оставила ее равнодушной. Зато позабавил разговор с хозяйкой, который состоялся, пока они расплачивались за проживание вперед.
– Она посчитала нас молодоженами, – хихикнула девочка-скала, прикрыв рот ладошкой, пока слуга нес впереди ее чемодан, а старуха осталась у своей конторки пересчитывать наличные.
– Что ж, не будем ее разочаровывать, – Димитрий подхватил ее на руки, легко занес вверх по лестнице и повернулся к слуге: – Шампанского мне и моей благородной жене-лаэрде.
Петра, откинув голову, хохотала.
– Ну нет, – сказала она, отсмеявшись, когда он поставил ее на ноги в центре гостиной, – все же видят, что я – никакая не лаэрда. Как они могут в это поверить?
Он мог бы сказать ей, что здесь любую, кого бы он ни привез с собой, назовут так, как ему будет угодно, лишь бы доставить удовольствие состоятельному гостю. Мог бы. Но промолчал. Эта правда стерла бы улыбку с лица его девочки-скалы. А кому нужна такая правда?
