Текст книги "Белые волки. Часть 2. Эльза (СИ)"
Автор книги: Влада Южная
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 23 страниц)
– Заткнись, Ян, – нежно прошептала она.
– А некоторый период воздержания все же был, так как я дал обещание, – упрямо продолжил он, скидывая брюки.
– Я кончу быстрее, вот увидишь, – пообещала Северина, наполняясь изнутри невероятным теплом. Она даже не думала, что он сдержит ту клятву, которую сам же и дал ей на балконе праздничного зала. Клятву, которую она никогда не просила его хранить…
В полумраке, разбавленном лишь пламенем потрескивающего камина, Ян опустился на нее, впился губами в шею, обхватил за плечи – она выгнулась в его руках, стиснув коленями его бока. Приласкал грудь – она застонала, шире разводя бедра под ним. Слишком хорошо, слишком сладко, чтобы поверить, что это правда, но они оба так долго ждали этого, лелеяли эти мечты за краткими взглядами и ничего не значащими словами, которыми перебрасывались, будучи двумя близкими наместнику людьми. Но теперь они стали просто мужчиной и женщиной, Северина не сомневалась в этом. Ян скользнул в нее почти сразу, уверенно, но бережно, как раз так, как она и хотела. Задвигался – по влажной спине ходили мускулы. Прошептал сдавленно между рывками:
– Прости, поспешил…
– Нет. Хорошо. Хорошо, – в подтверждение своих слов Северина даже запустила ногти в его ягодицы.
Она подавалась ему навстречу, пока жадные мужские руки гладили ее талию, и бедра, и плечи, а пальцы впивались в ее затылок, чтобы мужской рот мог удобнее накрыть ее губы. Она горела для него так, как он и хотел, неистово гудящим, но ровным пламенем. Умирала от наслаждения, покрывалась мурашками после каждого взрыва удовольствия, которые под умелыми движениями Яна шли один за другим, лишь чередуясь в интенсивности, вбирала в себя его взрывы, горячие тугие удары семени в глубине тела и хриплые стоны. Он взял ее два раза подряд, а затем они моментально уснули, вымотанные до предела. И проснулись через некоторое время, чтобы продолжить.
И ни разу, ни на секунду в том силуэте, что видела над собой, Северине не захотелось рассмотреть несколько иные очертания.
Цирховия
Шестнадцать лет со дня затмения
На этот раз уличных пришло слишком много. Стоило бы задуматься, когда рябой Тим плюнул ему под ноги и предложил встретиться не у площади трех рынков, как обычно, а на пустыре за речными доками. Место удаленное, глухое и неосвещенное в час, когда солнце тонуло за деревьями, небо становилось пурпурным, а земля – серой. Но у Криса чесались кулаки, и казалось, что задуматься хоть на секунду означает струсить. А он – не трус.
Не как тот мальчик, которого они избили. Толстый и низенький майстр, любимый раскормленный сын какого-то промышленника, он рыдал, сидя на траве возле здания школы и подставив ладошку к подбородку, а из его носа и рта в нее капала кровь. Вокруг него охали и хлопотали взрослые, кто-то грозился бежать в полицию, кто-то взывал к справедливости светлого бога, кто-то сетовал, что учебный год только начался, а "инцидент" уже случился. Всего-то один удар, подумал Крис, наблюдая за происходящим. Один удар, но меткий, и потом они убежали. Он подошел и дал мальчику монету, но тот лишь покачал головой и не перестал рыдать. Монеты срабатывали не со всеми.
И вот теперь уличных пришло много. Человек десять, и четверо из них – взрослые увальни с битами. Рябой Тим и его банда вооружились кастетами и ножами. Все они, оборванные и грязные, с подбитыми в частых стычках глазами и желтыми зубами походили на стаю диких псов. С Крисом явились лишь двое друзей. У них тоже имелись ножи, но…
– Их слишком много, – сказал Хорус, стоявший чуть позади и правее от него.
– Мы их уложим, – пообещал Крис и услышал, как шелестят пятки этих двоих по примятой сухой траве.
Ему не требовалось оборачиваться, чтобы убедиться, что они убежали. Хорус и тот, другой. Не друзья, а одно название. Хотя… что с них взять? За лето многое поменялось: его друзья, его сестра, его отец и его мать. Он остался один. Не только здесь, на пустыре за доками, а вообще.
Рябая рожа Тима сияла торжеством.
– Драпай, сахерок, – крикнул он на своем жутком наречии, поигрывая кастетом. – А то мы тыбе наваляем. Твои сладкие прыятели это уже понялы.
Крис обвел их всех взглядом. Ветер с реки пах тиной и рыбой, напоминая своей прохладой, что скоро сентябрь окончательно лишится обманчивого тепла. По его коже побежали мурашки. Не от страха, с легкой улыбкой заметил он про себя. От сырости и бешеного, упоительного адреналина, прыснувшего в кровь. Его сердце пело в предвкушении боя. Он принял решение и стянул футболку через голову.
– Смотрыти-ка, раздеваетси, – загоготал Тим, а увальни с битами его поддержали. – Наверночи хочет подставыть нам свою белую сахерную попку.
Крис невозмутимо разулся, снял и бросил на траву джинсы, вполне ожидаемо породив тем самым новую волну насмешек. Но хохот сменился воплями ужаса, когда он обернулся и прыгнул волком на них. Когда-то давно Эльза сказала ему, что даже без оружия он всегда опасен и имеет над людьми преимущество. У него есть когти и зубы. Она дала славный совет, сестренка, и вот он пригодился.
Его противники мигом забыли, зачем тут собрались. Храбрые лишь числом, они растерялись и запаниковали от перспективы сразиться со зверем. Крис с наслаждением похватал зубами щуплые ляжки и бока, без труда успевая уворачиваться от редких разрозненных ударов, пока рыночные все до одного не сбежали. На клыках ощущался привкус крови, он провел по ним языком. Непривычно. Почему люди его круга избегают своей волчьей сути? Это же так прекрасно – использовать все свои преимущества, быть собой.
За насыпью, отделяющей пустырь от реки, раздался шорох, и Крис пепельно-серой молнией метнулся туда. Зубы клацнули в миллиметре от рыжего облака волос, а девичий голос пронзительно взвизгнул. Крис застыл.
Она опустила руки, которыми успела прикрыть лицо, и посмотрела на него темно-синими в сумерках глазами, такая красивая своей нестандартной, изменчивой красотой.
– Для благородныго ты неплохо дырешься, – и Ласка расплылась в широкой улыбке, обнажившей щербинку между двух передних зубов. Сегодня на ее шее блестело несколько золотых цепочек, наверняка ворованных, а легкая юбка открывала колени. – Я-то думала, только танцевати умеешь.
Крис фыркнул и отвернулся, тряхнув ушами.
– Скуча-а-ал по мене, – ехидненько протянула рыжая и умудрилась дернуть его пушистый хвост.
Крис огрызнулся и поджал эту уязвимую часть звериного тела. Вот еще. Он совершенно по ней не скучал. Даже и не вспоминал про рыжую нахальную шмакодявку. Они не виделись около месяца с тех пор, как она сбежала от него в семетерии, и все это время у Криса не было никакого желания думать о ней.
Он радовался, что обознался, когда, проезжая по улицам, вдруг замечал какую-нибудь фигуристую девчонку и вытягивал шею, чтобы успеть разглядеть лицо. Несколько раз сидел на той же скамье перед темплом светлого, наслаждаясь возможностью спокойно отдохнуть и не бояться за содержимое карманов, ведь на площади не работала рыжая воровка. Иногда по ночам ему мерещился запах крыжовника, и Крис тут же хватался за ноющую челюсть и выдыхал с облегчением, что больше на Ласкину удочку не попадется. С чего ему скучать по ней? Как будто у него других дел мало.
– Скуча-а-ал, – повторила Ласка, которая увязалась за ним, как приклеенная, – но ты чрезчур благородный, чтоб в этом признатьси.
Кристоф остановился перед своей брошенной на земле одеждой и красноречиво глянул на нее, но беспардонная шмакодявка и не думала отворачиваться. Наоборот, подошла ближе и настолько осмелела, что погладила его по пепельной холке, почесала за ушами, а затем порывисто присела и обхватила за шею, зарывшись веснушчатым лицом в его густую шерсть. Ее волосы пахли духами и щекотали ему нос, и он глубоко вдохнул ее знакомый запах: выжженная солнцем земля и фрукты.
– А ты, часом, не блохастый? – нежно промурлыкала она, а когда Крис взъярился и отпихнул ее мордой, плюхнулась на землю и ничуть не обиделась: – А что? Знаешь, как трудночи блох из постели выводити? Покудова всех перещелкаешь, пальцы отвалятси. Ты мне смотри тут, не нацепляй.
Повернувшись к ней спиной, он принял человеческий облик и сразу же проверил карманы: деньги пока еще находились при нем. Выпрямился, чтобы одеться – Ласка с невинным видом обошла и встала так, чтобы могла разглядеть его. Прижав джинсы к низу живота, Крис приподнял бровь, а она капризно надула губы:
– Ой, вы посмотрыте, какой благородный. Да что я там у мужыков не выдела?
Пожав плечами, он сунул ногу в штанину, а Ласка наблюдала за ним с улыбкой, и ее сверкающие глаза наверняка подмечали все.
– Я думал, ты обиделась на меня, – заметил Крис, застегивая ремень на поясе и стараясь не поддаваться смущению.
– Обидылась, – согласилась Ласка и хитро прищурилась, – а ты зачем за мной ходыл? Прощения испросити хотел?
– Я ходил? – удивился Крис.
– Ходыл-ходыл, – покивала она, – и у темпла сиживал, и у площади трех рынков ошивалси. И по улицам бродыл, и к семытерию тоже. Токма не находыл меня там.
– Но как ты… – он осекся, сообразив, что этой фразой выдает себя с головой.
– А мене можно найтити, токма ежели я сама того пожелаю, – захихикала Ласка при виде его недоумения. – Трудно найтити, легко потеряти. Сжалилася я над тобою. Думаю, чавой-то он такой весь благородный ходить и ходить? Можа понял, что я не давалка?
– Понял, – вздохнул Крис, который и в самом деле понял, что при общении с рыжей шмакодявкой проще смириться с неизбежным, чем оправдываться понапрасну.
– Тады я тебе прощаю, – торжественно объявила она, прижалась к нему гибкой дикой кошкой и быстро чмокнула в губы. – Повезло тебе, незлобивая я. Добрая и ласковая.
Он успел придержать ее за талию, и некоторое время ветер колыхал непримятые островки травы вокруг них, забывших обо всем на свете.
– Ты целуышься не как благородный, – прошептала Ласка, отстраняясь, облизывая свои мягкие розовые губы и по-кошачьи жмурясь. – Я славно тебе научыла.
Крис хотел продолжить, но она вывернулась из его рук и отступила с коварной полуулыбкой.
– Пойдешь со мной в тавырну? А то дождь скоро будыт.
Он мельком глянул на темнеющее, но чистое небо с россыпью звезд и серпом молодого месяца.
– Дождь? Вряд ли.
– У старой Геллы с утра ломилы косты, – со знанием дела заявила Ласка, – будыт, вот увидышь. Так пойдешь? Угощу тебе рыбацкым сыдром. Токма, чур, благородныго из себя не корчь.
– Пойду, – он с удивлением ощутил в себе порыв идти за ней не только в таверну, а вообще куда угодно, хоть на край земли. После драки всегда хочется женщину, вспомнил он случайно услышанную где-то фразу. Может, поэтому его сейчас так тянет к Ласке?
– А ты, значит, за мной все это время ходила? – спросил Крис, когда они взялись за руки и неторопливо побрели прочь. – И сюда за мной пришла?
Ласка лишь беззаботно отмахнулась.
– Очень надобно еще за тобой ходыть. Свободныя я, куды хочу, туды хожу. Вот и подумала: дай гляну, ктой-то там с нашенскими на пустыре дрется? Ктой-то такой смелый? Чыстое любописство.
То, что она назвала его смелым, отозвалось приятным теплом внутри, но на "любописстве" он не смог не рассмеяться. Ласка опять надулась.
– Но ты ведь следила, – подколол ее Крис, – знаешь, что и к семетерию я ходил, и на площадь.
– Черезчур ты благородный, чтоб понимати, – отделалась она своей любимой фразой и умолкла.
Таверна, куда Ласка его привела, располагалась неподалеку от доков, и контингент тут собирался соответствующий: матросы с рыбацких сейнеров, портовые грузчики и кое-какой подозрительный сброд. Столы тут были дубовые, крепко пропахшие пивом и сельдью, а скамьи – им под стать, под потолком висела огромная тусклая люстра, на стенах красовались поднятые со дна ржавые якоря и остроги. За стойкой хозяйничал одноглазый детина в белом фартуке и повязанной на лысом черепе женской косынке.
Ласка чувствовала себя тут, как дома. Она потащила Криса в дальний угол, усадила за стол, а сама плюхнулась напротив, довольная, как слон. Детина подозрительно прищурился, глядя на него, сидящие за другими столами – искоса набычились, но Крис решил, что не станет обращать внимания на то, что ему тут не рады. Тем более, Ласка уже погладила его по руке в знак поддержки, а потом махнула детине, чтобы скорее нес выпить. Тот презрительно сплюнул на пол, но достал две высокие кружки и наполнил их густым темно-коричневым напитком из бочки.
Когда кружки стукнулись о столешницу перед Крисом, и белая пена плеснулась через край, сползая по запотевшим стеклянным стенкам, Ласка улыбнулась:
– Плати.
– Ты же вроде говорила, что угощаешь? – хмыкнул он, поглядывая на детину, сложившего свои могущие ручищи на груди и ожидавшего денег.
– Угощаю, – согласилась Ласка и подвинула к Крису кружку. – Вот. Угощайси на здоровье. И плати.
Она была неисправима. Крис заплатил за сидр, понимая, что глупо улыбается при этом, а Ласка вдобавок зашипела на него:
– Кто ж так деньги достает? Все ж видят, что ты прыссованный. По одежде их раскладывать надобно, а не в одным месте хранити. И доставать тихонечко, по мелкой купюре.
– Да всем и так понятно, кто я, – успокоил ее он. – Не волнуйся, я тебя в обиду не дам.
Ласка фыркнула, покачала головой и свысока на него посмотрела, но спорить больше не стала, и они приступили к выпивке. Сидр пах яблоками и оказался таким ядреным, что мгновенно ударил в голову. Крис выдохнул, моргая, чтобы прийти в себя, а Ласка хохотала над ним и пила сидр, как воду.
– Нравится тебе здеся? – спросила она чуть позже, когда они заказали по второй, и таверна вместе со всеми посетителями начала медленно вращаться вокруг Криса, напоминая парковую карусель с деревянными лошадками.
Он обвел взглядом портовых, которые уже пообвыклись с его присутствием и перестали таращиться, вдохнул рыбный смрад и прислушался к монотонному гулу голосов, коверкающих слова как придется. На самом деле здесь пахло свободой, и говорили тут о свободе, и только теперь Крис начал понимать, что имела в виду Ласка, когда толковала ему о ней. Здесь он мог стать кем угодно: грузчиком или матросом, податься за океан вольнонаемником или же пуститься в путешествие до Нардинии с обозом контрабандистов. Он мог видеть мир не из окна кара, который везет его в школу и домой. Мог чувствовать жизнь во всем ее многообразии красок, мог даже сам придумывать себе новые жизни и проживать их, как лицедей в театре. А если надоест – он всегда мог вернуться домой и снова стать лаэрдом. Ведь свобода – это быть тем, кем хочется.
Это напомнило ему о мечтах, которыми он когда-то делился с Эльзой.
– Нравится, – только и сказал Крис, стараясь прогнать мысли о сестре и ее несвободе.
– Это потому что ты родилси не в том теле, – засмеялась Ласка, – тебе надобно было родитси свободным. – Она посмотрела на него, хитрая, как лисица, лукавая, как кошка, и добавила: – Но мне нравитси и то тело, которое у тебе есть.
Кровь мгновенно застучала у него в висках, и похлеще, чем перед дракой, но в этот момент за другими столами запели, и Ласка тоже подняла кружку и подхватила мотив:
– Когда в моря я уходил, была пузатой жинка,
Я год и два там проходил, мальца родила жинка,
Спустя три года вот он я – опять пузата жинка,
Так от кого ж ты понесла? – От святыго Матвея.
Она знала много похабных песен и пела их не хуже, чем рассказывала стихи про хрен, и на какой-то момент Крис все же забыл, что он – лаэрд. Они пели вместе под глухой перезвон тяжелых кружек, и таверна вращалась все быстрее и быстрее перед глазами.
Он понял, насколько пьян, когда они вышли на улицу. Ливень хлестал вовсю – кости старой Геллы не обманули. Крис сделал шаг, схватился за стену, чтобы не упасть, и ощутил, что мгновенно промок до нитки, а Ласка скинула туфли, прыгала босиком по лужам и хохотала, как сумасшедшая. Он смотрел, как движется ее грудь, как мокрая юбка прилипает между ногами, и то ли пьянел еще больше, то ли просто терял рассудок.
Его карманы были пусты, но на этот раз она не брала его денег – он спустил их сам, все спустил на ветер. Детина в косынке на прощание едва ли не побратался с ним, и те, кого он угощал выпивкой, поднимали за него тосты. И никто, ни единая живая душа не вспомнила, что он не принадлежит к их миру. Миру, в котором монеты работали правильно, и исправно, и просто, очень просто, так что Крису не приходилось ломать голову, сработают они или нет. И законы этого мира оставались для него простыми и понятными.
Ласка схватила его за руку и потащила в наполненную косыми струями дождя темноту. Они пробежали мимо речного порта к причалам, а оттуда – в самый дальний конец пристани, пока не забрались в какую-то смотровую беседку, украшенную барельефом и колоннами на дарданийский манер. На воде шум дождя казался еще сильнее, гремели водостоки и скрипели снастями парусные яхты, стоявшие на якорях, но под крышей беседки было сухо, хоть и достаточно прохладно из-за отсутствия стен.
Одним движением Ласка сорвала с себя легкую блузку, стянула с бедер юбку и сняла белье. Она разбрасывала одежду куда попало, волосы стали темно-красными, как ядовитые змеи, и липли к ее плечам и груди. Ее кожа белела, а ореолы сосков так и манили взять их в рот. Крис так и сделал. Он вдыхал запах ливня на ее коже, водил по ней ладонями, от груди к животу, затем к бедрам и на спину, пьяный от вкуса ее губ, от ее гибкого тела и от самой ночи. Ласка толкнула его на деревянную скамью, содрала с него футболку, рванула пояс джинсов, погладила внизу рукой, вынуждая втягивать воздух сквозь стиснутые зубы.
– Это тебе тоже понравытся, – пообщала Ласка и оседлала Криса, встав коленями на скамью. Вся она была холодной и мокрой от дождя, а внутри оказалась тоже мокрой, только очень горячей. Он погрузился в нее до конца, не встретив никакой преграды, и от этих ощущений земля ушла из-под ног.
– Нравытся? – она плавно двинула бедрами, заглядывая ему в лицо, и улыбнулась, когда он смог только застонать в ответ. – Прыятно?
Капли дождя летели на них с каждым порывом ветра, блестели на щеках и губах, сползали вниз по ключицам. Непогода надежно укрывала от чужих нескромных взглядов. Ласка откинула голову, сама похожая на бурю в своей искренней страсти, ее живот плотно прижался к его животу, еще раз, и еще раз, и еще. Крис схватил и стиснул ее бедра, не позволяя вырваться, насаживая на себя и хватая ртом ее соски, ощущая, что нет больше шума и холода, а есть только она, его Ласка, со всей ее необузданной дикостью и неподдельной лаской. Она обвила его шею тонкими белыми руками, выгнулась, рвано двигаясь на нем, и только изредка шептала:
– Ниже… а теперича выше… а теперича губами… сильнее… глубже еще… да-а-а…
И Крис любил ее на пределе сил, на пределе возможности. Губами, и пальцами, и языком, и всем телом. Он зарылся лицом в ее мокрые волосы, содрогаясь от каждого толчка семени, которое выплескивал в нее, а потом она со вздохом обмякла и сползла ему на грудь, и в этом тоже имелось свое удовольствие – нежно обнимать друг друга после того, как было хорошо вдвоем.
– Мне очень понравилось, – прошептал Крис в ее мягкую влажную макушку.
– Ты и трахалси не как благородный, – Ласка тихонько засмеялась в его руках, – мне понравылось тоже. Я научу тебе, как найтить меня, если захочышь еще. И свободным быти научу, ежели захочышь.
Дождь закончился только перед рассветом, и на смену ему все вокруг заволокло плотным молочно-белым туманом. Домой пришлось идти пешком, и всю дорогу Криса не отпускало чувство, что он уже свободен.
Цирховия
Шестнадцать лет со дня затмения
Женщина танцевала на остром лезвии ножа. Ее темные блестящие волосы окутывали фигуру при резких поворотах и покачивались плотной струящейся завесой, когда она извивалась и приседала. Ее руки походили на изящно изломанные ленты, когда двигались в запястьях и локтях, бедра напоминали холодный мрамор, а ступни были напряжены и вытянуты так, что стояла она лишь на кончиках пальцев.
Его кости с хрустом ломались, жилы лопались, и кровь заполняла рот, когда он смотрел на нее. Взмах ее раскрытой ладони – и его глаза тоже начинали кровоточить. Волнообразное движение талии – он едва сдерживал крик от взрыва боли в голове. Она выгибалась – и его скручивало судорогой. Она смеялась – он рычал и скрежетал зубами.
Вокруг женщины подобно змеям струились полосы черного дыма. Пряный, сладковатый запах: ваниль и мертвая плоть. Дым клубился, то целуя женское тело, то взвиваясь над ее головой и складываясь в причудливые буквы. Изогнутые, с острыми, как ножи, краями, древние, незнакомые, они превращались в слова. Такие буквы встречались разве что на страницах истлевших от времени дарданийских писаний. Их наносили на бумагу чернилами, замешанными на крови первых монахов, чтобы они всегда несли свой глубокий, сакральный смысл. Эти буквы даровали людям свет.
Но для него их писала тьма. И хоть он давно не читал старых книг, эти слова понимал прекрасно.
"Сделай это".
– Братишка. Очнись, – Ян тряс его за плечо и, похоже, уже довольно долго.
– Посмотри, как красиво, – пробормотал Димитрий, с полуулыбкой указывая ему на женщину.
Но Ян лишь мельком глянул через плечо и снова повернулся к нему.
– Ты меня пугаешь, брат, – сказал он встревоженно, – когда целый час сидишь вот так неподвижно в кресле, молчишь и пялишься на пустую стену. Там ничего нет. Это просто стена. Голая стена, и все. Что ты там видишь?
Димитрий повернул к нему безмятежное лицо с черными провалами глаз.
– Я не знаю.
Ян выругался так, что утер бы нос любому уличному бродяге, и похлопал его по щеке.
– Я знаю, что ты много работал, брат, – вкрадчиво начал он, – с тех пор, как вернулся из своего отпуска. Каждый вечер ты буквально взрываешь окулус. И я безумно восхищаюсь тобой. Не побоюсь сказать, что сейчас ты просто на пике своей лучшей формы. Как ты выпустил тому парню кишки, – Ян ухмыльнулся и покачал головой. – Только за последний месяц мы стали вдвое богаче прежнего. Но тебе нужно снимать напряжение и расслабляться, иначе ты себя загоняешь.
– Нет, не нужно, – покачал головой Димитрий.
– Нет нужно. Ты не можешь все время только отрывать головы и вспарывать животы. Давай я приведу тебе какую-нибудь девчонку. Ты ни разу не брал девчонку с тех пор, как вернулся, и не ездишь к своей нардинийке. Я же вижу, как тебя ломает без секса.
– Никаких женщин, – словно со стороны услышал он свое рычание, а пальцы помимо воли сомкнулись на горле Яна, заставив того дернуться и захрипеть.
Не для того он безвылазно, не считая окулуса, запер себя в этих комнатах под темплом темного, чтобы вновь сорваться. Девочка-скала верила в него. Что с того, что он сам почти перестал в себя верить? Он помнил, как вернулся к ней на утро после их "брачной ночи" и нашел ее бледной и не сомкнувшей глаз, сидящей у окна в ожидании его возвращения. Петра не требовала сказать, где его носило, и это хорошо: он не сообразил бы, что ей ответить. Но его не оставляло чувство, что она все поняла. Не могла не понять после того, что он сделал с ней, после того, как показал лишь крохотную частичку того, что таил внутри, самую вершину своего огромного, темного, отвратительного айсберга. Отчаянно избегая ее взгляда, он заставил Петру собрать вещи, и они уехали.
Усилием воли Димитрий разжал пальцы, и Ян закашлялся, потирая горло и отползая от него.
– Тебе нужна женщина, – упрямо повторил он.
Ему нужна была только Петра. Но он не видел ее с тех пор, как привез обратно в столицу, высадил у дома и тут же умчался прочь. Они не разговаривали всю дорогу и не встречались больше месяца. Нужен ли он ей теперь?
– Как она? – неохотно спросил Димитрий. Он встал и отвернулся, заложив руки за спину.
Ян, охая, тоже поднялся на ноги.
– Нардинийка? Ждет тебя. Постоянно спрашивает о тебе. Я по-прежнему покупаю ей все, что нужно, как ты приказал, но она почти ничего не просит. Она… она рыдает, брат. И ждет тебя. И просит только, чтобы ты пришел. Мне ее даже жаль. Это жестоко, брат. Если ты решил порвать с ней, только скажи…
– Да, я решил, – Димитрий обернулся, его глаза полыхнули. – Я решил, что ей надо убраться из моей квартиры. Скажи, что она мне надоела. Скажи, что я больше не желаю ее видеть. Поезжай к ней прямо сейчас и скажи… – он скрипнул зубами, – скажи, что я нашел себе другую. Купи ей билет с открытой датой, пусть валит домой, в свою Нардинию.
– Хорошо, – кивнул Ян и попятился к двери. – Я так и сделаю. Даже отвезу на вокзал, если понадобится. Не волнуйся, брат. Она уедет.
Димитрий поморщился, сжал кулаки и опустил голову, но как только дверь приоткрылась, он мгновенно оказался рядом, схватил Яна и толкнул к стене.
– Отвезешь ей денег, – процедил он в лицо приятелю надтреснутым голосом, – много денег, все, что я заработал за последний бой. Купишь ей по пути подарок. Хороший подарок, украшение или что-нибудь еще. Подумай сам, ты это умеешь. Подаришь и скажешь, что это от меня. Скажешь, что я прошу у нее прощения. За долгое отсутствие. За то, что не могу приехать сам. Скажешь, что у меня много работы. Скажешь, чтобы она ждала: я приду. Скажешь… что я люблю ее.
Глаза у Яна округлились. Он сглотнул и аккуратно снял руки Димитрия со своих плеч. Скривился.
– То же самое ты говорил мне и на прошлой неделе. И на позапрошлой. Ты держишь ее там уже больше месяца, брат. Определись уже, чего ты от нее хочешь.
– Проклятье, просто сделай это, – рявкнул в ответ Димитрий и ударил кулаком по стене так, что Ян вздрогнул. Наставил указательный палец прямо другу в лицо. – Помни, ты отвечаешь за нее. Головой отвечаешь. Только попробуй что-нибудь испортить.
– Да ничего не испорчу я, – обиженно фыркнул Ян и оттолкнул его. – Я все понял. Она перестанет плакать после моих сказок о том, как ты скучаешь по ней. Я заставлю ее улыбнуться и мечтать о тебе.
Димитрий кивнул. Да, так будет хорошо. Так будет правильно. Он отпустит ее, но чуть попозже. Не сейчас. Не сегодня. Когда в его голове хоть немного прояснится. А пока он продолжит кормить свои голоса жертвами в окулусе.
– Да, еще кое-что… – замялся Ян. – Хотел сказать тебе в более подходящее время, когда ты будешь в настроении. Но, видимо, такого случая может не представиться еще ближашие пару недель. Твой младший звонил уже несколько раз и довольно настойчиво.
– У меня пока нет времени на мелкого, – раздраженно отмахнулся Димитрий.
– Вот и я так подумал, – закивал Ян, – но на этот раз, кажется, все серьезно. В твоей семье что-то произошло. Твоя сестра под домашним арестом и… твой брат просил передать, что она пыталась покончить с собой после ссоры с родителями.
Димитрий резко повернулся, не веря своим ушам. Эльза? Под домашним арестом? Пыталась покончить с собой? Любимица отца, маленькая, послушная, чересчур благоразумная девочка, какой он ее помнил? Его мало что в этой жизни уже могло удивить, но новость поразила.
Взмахом руки Димитрий отпустил Яна и задумался. Он боялся даже вспоминать о доме в последнее время, с тех самых пор, как к первому голосу в его башке добавился второй. Угроза, что его сорвет, и он не сможет остановиться, если увидит кого-то из домашних, довлела над ним с удвоенной силой. Но… когда-то он сам обещал Эльзе, что заберет ее из-под отцовской крыши, если ей станет плохо там. Он поклялся сестре, что она может на него положиться. И вот теперь это время настало.
Слишком хорошо он помнил, какова на вкус ярость Виттора, каким смертельным ядом пропитано его отцовское презрение и как полновесен его кулак. Роль паршивой овцы – незавидная доля. А еще Димитрий не забыл, как кроха Эльза приходила ночью утешить отверженного старшего брата, когда чудовище жрало его изнутри своими острыми, как иглы, зубами. Он колебался еще несколько минут, а затем решительно вышел из комнаты.
В особняке сменили привратника – крепкий мужчина среднего возраста вышел навстречу Димитрию, когда тот бросил кар у ворот. К счастью, мать наверняка предупреждала его о возможных визитах нежеланного сына, поэтому, заслышав имя, тот лишь кивнул и отступил в сторону. Шагая по ухоженной, засыпанной мелким гравием дорожке между клумб пионов и гвоздик, Димитрий тряхнул головой, стараясь сделать это незаметно. Шум в ушах нарастал, как рокот волн во время прибоя. Они шептали, и хрипели, и глумились над волчонком, наперебой зазывая его. Нелучшее время, чтобы навещать дорогую семью, но Ян прав – лучше может и не стать вовсе.
У входа в особняк дорогу ему перегородил здоровяк с перебитым носом, очень похожий на одного из тех, кто поливал своей кровью полы окулуса каждый вечер с момента возвращения в столицу Димитрия. Упрямая гора мышц оказалась цепным псом Виттора и без устали твердила, что пока не получит разрешение хозяина, никого не пропустит, будь то хоть блудный сын, хоть сам канцлер Цирховии. Димитрию пришлось поставить точку в этом разговоре, с одного удара попав в болевую зону на подбородке и вырубив охранника.
Он ворвался в холл, распугивая своим видом служанок, и взлетел по лестнице, готовый наткнуться на мать или отца. Но родители отсутствовали, и даже мелкий куда-то пропал. "Уже учится сбегать из этого милого дома", – с холодной ухмылкой подумал Димитрий, направляясь в комнату сестры.
Он бросил короткий взгляд на массивную железную дверь, ведущую в его собственные "апартаменты", и будто наяву услышал собственный вой и скрежетание когтей по доскам пола. Так ли уж ошибались родители, закрывая его там? Ведь все вернулось на круги своя – теперь он делает это сам с собой добровольно.
Дверь в комнату Эльзы была заперта, свежие следы остались в местах, где в дерево врезали замок. Он вышиб ее ударом ноги, ступил на порог и…
Конечно, он слышал рассказы про то, как это бывает. Как кровь плавится в венах, как она густеет и кипит, останавливая сердце. Как нос и рот наполняются только одним запахом и вкусом – Ее вкусом и запахом. Как становится безразлично все остальное. Скажет умереть – умрешь. Скажет залезть на высокую гору – заберешься голыми руками. Все сделаешь, все ради нее. И внизу живота собирается знакомый, тяжелый, дикий огонь. И хочется, чтобы она его погасила.
Древние сказки беззубых старух, твердил он себе. Так не бывает. Не с ним. Не здесь. Не с Эльзой.
Сестра выбежала из ванной, на ее лице читался испуг, с мокрых волос на плечи стекали капли воды. Обернутая большим полотенцем, она прижимала концы к груди и застыла, глядя на Димитрия, стоящего на четвереньках, низко пригнувшего голову, с истовым взглядом безумца втягивающего ее запах, пропитавший всю эту комнату. По-звериному он двинулся вперед, а Эльза попятилась, пока не уперлась в стену. Она вздрогнула, когда его нос ткнулся ей в щиколотку. Димитрий приподнялся, мягко куснул ее лодыжку, привстал еще выше, она судорожно стиснула ноги, прижав рукой полотенце между ними. Он лизнул эту руку, выпрямился во весь рост так, что теперь она смотрела снизу вверх на него, притиснул ее всем телом и положил ладони на стену.
