Текст книги "Белые волки. Часть 2. Эльза (СИ)"

Автор книги: Влада Южная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

– Ты держись, сынок. Темная магия – она всегда вкуса горькой полыни и температуры суровейшей из зим. Со светлой теплой силой жизни никак не сочетается. Но ты лишь слегка отравился, да и молодой пока, справишься. Отдохнуть тебе надо и согреться.

– А Эль? Она сильно отравилась? – проговорил Алекс сквозь клубы сигаретного дыма, которые вырывались изо рта и слепили глаза.

– А у волчицы своя магия есть. Врожденная. Она ее и согреет. Хотя… – старик поставил перед ним чашку с горячим чаем, присел рядом и пожевал губами. – Признаться честно, раньше с такой силой сопротивления я не сталкивался. Сильный нам оппонент попался. Пожалуй, сильнее всех ранее существовавших.

– Вы имеете в виду того, кто на Эльзу проклятие наложил?

– Конечно, кого же еще? Если через нее сам темный бог с тобой разговаривал, значит, и с посланником своим у него особая связь.

Старик вынул у Алекса изо рта полуистлевшую сигарету и осторожно поднес к его губам чашку, помог отхлебнуть. От горячего напитка внутри, в самом деле, потеплело. Послушно, как ребенок, Алекс отпил еще, а затем мотнул головой, показывая, что пока достаточно.

– Так вы ответите на мои вопросы? – нетерпеливо потребовал он у старика.

– Отвечаю, – сложил тот руки перед собой. – Задавай.

– Почему вы считаете, что на троне сидит не Волк?

Такого вопроса знахарь, похоже, не ожидал. Он сверкнул глазами из-под морщинистых набухших век и как-то скупо улыбнулся.

– Потому что ему там не место. Его ждет трон, но не этот. Он должен править, но не здесь. Его трон – из песка и человеческих костей. Трон Цирховии – из золота и солнечного света.

Алекс помолчал, обдумывая услышанное. Конечно, он рассчитывал на более прямой ответ, но понимал, что старик мыслит иначе, его голова полна образов, которые были знакомы каждому истинному, но вряд ли открылись бы непосвященному.

– У наместника в глазах черная тьма, – наконец проговорил он. – Я вспомнил это. Сегодня, там, в подвале. Однажды я видел это сам.

Знахарь медленно кивнул, не выказав особого удивления.

– Вы знали это? – поднял брови Алекс. – И вы ничего не предприняли до сих пор?

– Если бы боги хотели, чтобы я что-то предпринял, – со свойственным ему философским спокойствием ответил старик, – они бы заставили меня это сделать. Но моя роль в другом. И я ее добросовестно выполняю.

– Роль?

– Конечно, сынок. Разве ты не понимаешь? – ласково глянул старик. – Светлый бог и темный. Истинные и ведьмы. Белые фигуры и черные. Короли и пешки. Верные ферзи и двуличные кони. Это игра. Игра, в которую играют боги.

– Дайте мне еще закурить, – нахмурился Алекс.

На этот раз знахарь не стал читать ему нотации, ловко щелкнул зажигалкой и сунул сигарету между губ.

– Вижу, что тебе сложно это понять, – начал он, – но если раньше ты совсем не готов был поверить, то теперь в тебе этой готовности прибавилось. Поэтому слушай, я расскажу то, что знаю, но только один раз. Повторять не буду – это не сказка на ночь и потеху.

Алекс молча кивнул и крепче втянул в себя терпкий сигаретный дым. Хотя бы ради того, чтобы удовлетворить любопытство, он должен был дослушать эту историю.

– Время для богов течет иначе, чем для людей. Медленней. Они могут веками выстраивать свою партию, а человек может прожить целую жизнь всего лишь за один ход.

– Но зачем, по-вашему, они играют с нами?

– От скуки. Когда у тебя впереди целая вечность, ты волей-неволей начнешь искать, чем бы ее занять. Но чтобы партия длилась, она должна быть интересной. В ней требуется соперничество, борьба. А победа не достигается с одного хода. Много лет назад темный бог начал готовить своего посланника. Для этого были созданы все условия, вплоть до его рождения. Так же, как были созданы условия для посланника светлого бога.

– Откуда вы это знаете?

– Так говорится в пророчестве.

– И за что они будут бороться?

– За трон. За страну. За женщину.

– За женщину?

– Конечно. Ты знаешь, с чего началось существование нашего мира? С женщины. И ей же когда-нибудь оно окончится. Но у одной монеты всегда две стороны. Жизнь и смерть. Свет и тьма. Добро и зло. Любовь и ненависть. Посланники богов оба привязаны к одной женщине, только противоположными чувствами. Один ее безумно любит. Другой – безумно ненавидит. Если ее сумеет защитить первый – вместе с ней он получит трон. Если же ее сможет уничтожить второй…

Старик замолчал и сдвинул косматые брови.

– И что тогда? – напомнил ему Алекс.

– Что обычно бывает в конце партии, сынок? Фигуры сметают с доски, чтобы расставить их в новом порядке.

– Цирховии придет конец?

– Той Цирховии, какая она есть сейчас, – несомненно.

– Хорошо. Я понял, – кивнул Алекс. – То есть, восхождение наместника на трон – это тоже один из ходов партии?

– Полагаю, что так.

– А что, если он не получит эту женщину? Что, если тьма поступила хитрее и заранее захватила его? Что, если он уже не может противостоять силам противника?

Знахарь снова слабо улыбнулся.

– А кто сказал, что наместник должен им противостоять? Я считаю, что речь в пророчестве идет о тебе, Алекс. Да-да, не делай такое лицо. Я все понял, когда ты позвал меня в свой дом и показал эту женщину. А после того, что видел сегодня вечером, – даже в этом и не сомневаюсь. И ты впервые спросил меня о чем-то, что не касалось тебя самого. О будущем своей страны. Ты наконец-то стал им интересоваться. Впервые тебя интересует не месть, а справедливость.

– Но я… – Алекс ошарашенно тряхнул головой, – я не истинный, и не белый волк, и не человек. Я…

– Никто? Полукровка? Отверженный? – старик хмыкнул. – И что с того? Разве это помешало тебе взять сегодня тьму голыми руками? А раньше, до всего этого, ты смог бы? В конце концов, кто-то же должен принять на себя эту роль? Почему бы и не ты?

Алекс помолчал и посмотрел на свои повязки.

– Хотите сказать, все, что сделали с Эльзой… все, что меня заставили сделать с ней… так было надо? И мою дочь похитили, чтобы заставить меня действовать? Просто для того, чтобы меня как следует разозлить?

– Замысел богов непросто понять.

– Замысел богов очень жесток.

– Но те характеры, которые рождаются под их руками, – великолепны.

Алекс покачал головой. Если все правда, и Эльза – камень преткновения между ним и кем-то еще, кем-то, желающим уничтожить ее, а заодно и весь род белых волков, то победить этого соперника будет непросто. Хотя бы потому, что имя его до сих пор оставалось тайной.

– Ответьте мне на второй вопрос, – вполголоса попросил он. – Когда остановятся эти часы в моей прихожей? – Заметив, что собеседник открывает рот и собирается ответить, Алекс поторопился добавить: – Историю о том, что две силы столкнутся, я помню. Меня интересует конкретный ответ – когда? Как скоро? Сколько у меня есть времени в запасе? День? Неделя? Год?

– Скоро, – не стал лукавить старик. – Вчера в кортеж наместника впервые бросили камень.

Алекс кивнул. Он тоже слышал об этом происшествии, более того, лично подключился к расследованию. Правда, виновника до сих пор не нашли.

– Подумайте, молодой человек, – продолжил знахарь. – Впервые за много лет существования Цирховии кто-то посмел оскорбить правящую власть. Кто-то посмел посягнуть на того, кто на троне. Пусть безобидно – но уже посмел. Скоро за этим камнем последует целая лавина. Кому-то правление белых волков стоит поперек горла.

– Но если наместника посадил на трон некто могущественный, почему он не защитит его?

– А почему ты думаешь, что не по его указке и бросили этот камень? – хитро прищурился старик. – Если богам надоедают их слуги, то почему они не могут надоесть человеку? К тому же, как я сказал, это не его трон, и упасть Волку оттуда рано или поздно придется.

Алекс пожал плечами. С этой стороны на ситуацию он просто не посмотрел. И на Димитрия он никогда не смотрел с этой стороны тоже. Получается, что не только жизнь Эльзы в опасности, но и ее брата – тоже? И будет ли кому-то плохо, если тот, наконец, покинет трон? Можно ли помочь тому, кому, похоже, помогать уже поздно? И стоит ли, вообще, вмешиваться во все это?

Видя его растерянность, знахарь засобирался домой, оставил в чайнике еще заварки для целебного чая и натянул свою шляпу.

– А это слово, – остановил его Алекс, – "анэм", что оно означает?

Старик подошел и по-отечески похлопал его по плечу.

– "Я следую своему предназначению". Да ты и сам мог бы догадаться, зачем спрашиваешь, сынок?

Цирховия
Двадцать восемь лет со дня затмения

Говорят, ночь – это время чудовищ. Дневной свет обжигает их, укорачивает им лапы и хвосты, вынуждает прятаться в узкие норы и щели. Шум и суета пугают их и делают маленькими и ничтожными. Никто не боится чудовищ днем.

Поэтому ночью они выползают голодными и злыми. Тянут щупальца из тьмы и скалят из мрака зубы. Сверкают полными ненависти глазами и воют на разные голоса. Маленькие дети верят, что чудовища живут под кроватью или в шкафу. Они боготворят взрослых за смелость и не догадываются, что только с возрастом открывается настоящая тайна: самый жуткий монстр обитает у каждого внутри. Поэтому люди боятся одиночества – наедине с собой бывает нелегко уснуть.

Эта ночь, накрывшая Цирховию мягким бархатистым телом, не стала исключением.

На балконе верхнего этажа своей резиденции стоял Димитрий. Его ладони покоились на каменной балюстраде, а идеально вылепленное природой лицо было обращено к небу. Казалось, он не замечал ни собственной наготы, ни того, что позади него, за распахнутыми дверьми, свернулась клубком на полу очередная женщина, имени которой он даже не потрудился спросить. Его не волновало, что ее бедра испачканы кровью, а ночная осенняя прохлада наполняет комнату, пробирая бедняжку ознобом до костей. И то, что эта женщина смотрит прямо ему в спину, а в ее глазах страх борется с обожанием, его не волновало тоже. Его взгляд вообще был пуст и равнодушен.

В своей богато убранной спальне мерила шагами пространство вокруг широкой двуспальной кровати Северина. Ее волосы, влажные после душа, спадали по плечам, роскошный длинный халат окутывал фигуру, но ее красота напоминала цветок, срезанный и поставленный за стекло. Цветок, который никто не может потрогать руками. И ее постель до утра оставалась пуста.

У открытого окна в совершенно другой комнате, напряженно вглядываясь в темноту, застыла Ирис. Она давно не чувствовала холода, он не касался ее снаружи, он шел у нее изнутри. По ее безупречно гладкому лицу текли слезы, зубами она прикусывала губу до крови и едва заметно дрожала. Дрожала и старалась не подавать виду, как боится оборачиваться. А за ее спиной из воздуха медленно появлялся мужской силуэт.

В голой каменной келье отчаянно шептала что-то облаченная в грубую небеленую рубаху Ольга. На ее пальцах больше не осталось колец, она раздала их нуждающимся вместе с гардеробом, когда ее прежде пышная фигура исхудала. Упав на колени при свете единственной свечи, она просила и просила чего-то у святой Иулалии – покровительницы отверженных и падших. И Иулалия нежно смотрела на нее со стены. Нежно, но непреклонно. Как смотрел на Ольгу собственный сын в день их прощания.

Свернувшись в уютном теплом гнезде из одеял, задумался о чем-то Алекс, а на его груди в надежном кольце рук оправлялась от ран пепельно-серая волчица. Их никто не тревожил, вокруг царили тишина и покой, но он не мог сомкнуть глаз. Ее зверь спасал в ней человека, а его зверь человека в нем убивал. Когда-то он посчитал это различие неважным, но между ними по-прежнему лежала пропасть. Пропасть в одну ступеньку и в одно невыносимое воспоминание. А часы в его доме неумолимо отсчитывали минуты до ее пробуждения.

А далеко-далеко, в заснеженных дарданийских горах плакала девочка. Она плакала не потому, что по ночам на крыше выл и бесновался ветер – здесь, в стенах монастыря, он стал еще более частым гостем с приближением зимы. В конце концов, за минувшие дни она уже успела привыкнуть и к постоянной непогоде, и к ледяной воде, от которой становились красными и трескались руки, и к мозолям на ладонях, проступавшим к завершению тяжелого дня, наполненного уборкой громадных помещений, и к тому, что вынуждена делить одну неуютную и узкую каморку еще с девятью такими же детьми. И по родительскому дому с запахом яблок и слив в саду и бесконечным шелестом соленых волн мирового океана она плакать тоже перестала. И когда тонкая хлесткая плеть монаха то и дело щипала ее "нерадивую" спину, с губ больше не срывались рыдания.

Но она не могла сдержать слез, когда ее называли сироткой. А он будто знал это и специально смеялся и называл ее сироткой каждый раз. Он – ее чудовище, ее страшный человек, который ночами приходил к ней из стены.

А еще иногда он называл себя ее дядей.

У него были такие же, как у нее, темные волосы, только не прямые, а с легкой волной, такая же светлая ровная кожа и прямой нос. Он выглядел высоким, с гордой осанкой, его худощавое тело, всегда затянутое в черное, казалось гибким, как у хищника. Возможно, в чем-то он походил на мать девочки, но не во всем, не во многом. Манера капризно поджимать губы и серо-зеленые злые глаза выдавали в нем нечто чужеродное.

И конечно, никак, ни при каких условиях он не мог быть ее дядей. Мама никогда не рассказывала о родственниках. Никого из родных у них не было. Только папа, седоватый и строгий, но с теплыми смешливыми искорками в глазах, вечно занятой, вечно склоненный над бумагами в своем кабинете и такой неожиданно мягкий и ласковый с ее матерью и с ней самой в вечерних беседах на веранде.

Страшный человек сказал, что папа умер. И мама скоро умрет. Наверняка он врал, все врал и запугивал девочку, а она изо всех сил старалась ему не верить. Но шли дни, и презрительное "сиротка" въедалось ей в голову так, что становилось больно дышать.

В первое время она пробовала искать спасения, начинала кричать, как только замечала, что по стене идет рябь, а затем в каменной кладке разверзается дыра, сквозь которую видно что-то странное: лес, деревья в серой туманной дымке и даже краешек пасмурного неба. И небо, и погода всегда выглядели одинаковыми. Но по ту сторону совершенно точно не могло быть никакого леса, там находилась точно такая же каморка, где преклоняли головы на ночь еще десять детей.

Тем не менее, человек выходил из стены, совсем как делал это душными летними ночами в родительском доме: сначала появлялась нога, потом туловище и, наконец, весь он. А дыра в стене бесшумно схлопывалась и исчезала.

Правда, раньше страшный человек ловко нырял обратно, стоило девочке заплакать и позвать мать. Теперь же все изменилось. Как ни надрывала она голос, никто из детей, лежавших на соседних кроватях неподвижными, закутанными в тонкие одеяла холмиками, не просыпался. Казалось, что она кричит в никуда, в бездонную ватную пропасть, поглотившую все звуки.

Но человека ее крик бесил, и тогда он показал ей раз и навсегда, что сопротивляться бесполезно. Он схватил девочку за руку, выволок из-под одеяла и потащил за собой в коридор. Холодные плитки пола обжигали ее босые ноги, но его крепкие пальцы жгли кожу сильней. Страшный человек заставил ее смотреть на то, что называл "своим царством".

Там, где он появлялся, затихали всякие звуки и замирали тени. Огромный, высеченный в скале монастырь превращался в утробу гигантского чудовища, поглотившего человеческие души. Резко, как всплеск оборванной струны, прекращалось монотонное шлепанье плетей, которыми обычно награждали себя перед сном монахи. Двери в коридорах, по которым страшный человек тащил маленькую девочку, распахивались сами собой, и в проемах становились видны согнутые и коленопреклоненные фигуры, обнаженные спины, покрытые старыми и свежими рубцами, истекающие воском свечи на полках.

Когда человек останавливался и растягивал губы в жуткой зловещей улыбке, фигуры вздрагивали, плети со свистом рассекали воздух, взлетая чаще обычного, слишком часто, иссекая беззащитную плоть, и темно-бордовые реки лились по суровым рубищам до самого пола. Иногда чья-то рука тянулась к полке, и прозрачный как слеза нагретый воск капал на лоб, щеки и грудь, с шипением засыхая на коже. А в спальнях монахинь и послушниц постарше слышались стоны. Женщины извивались на кроватях и засовывали свечи себе между ног. На их лицах были написаны мука и блаженство.

И у всех них почему-то были черные-черные глаза…

– Смотри, – шептал на ухо девочке страшный человек и удерживал ее за плечи, чтобы не отворачивалась, – смотри, вот мое царство. Вот моя Цирховия. Пока не вся, лишь только маленький кусочек, хотя мне потребовалось много сил, чтобы все здесь организовать. Но скоро, скоро она станет больше. И в этом поможешь мне ты, сиротка.

Вот поэтому, когда он снова пришел к ней этой ночью, девочка плакала. Но не громко, а тихо, почти беззвучно. Человек опустился на край ее узкой и жесткой кровати и сделал вид, что не заметил, как она отползла подальше к изголовью и подтянула колени к груди. Его глаза блестели мягким довольным блеском, и он снова улыбался

– Привет, сиротка.

– О-откуда вы приходите? – решилась спросить девочка, потому что боялась, что он снова потащит ее смотреть на обезумевших людей.

– Из сумеречного мира, – спокойно ответил человек.

– А что такое – сумеречный мир?

Он усмехнулся и пригладил выбившуюся прядь ее волос. От каждого его движения веяло невыносимой стужей.

– О, это прекрасное место. Когда я был маленьким, то очень любил играть там. Знаешь, там есть такой камень… если подкрасться к нему тихонько, то можно увидеть Их.

– К-кого – "их"?

Он задумался, поигрывая в воздухе пальцами, между которыми переливалось что-то живое и темное.

– Их, сиротка. Они сидят там, и знаешь, что делают? – его голос упал до шепота. – Они играют. Один из них одет в белое, но у него черное лицо. И фигуры у него тоже черные. А другой одет в черное, с бледным лицом. Он двигает белыми.

– Фигуры?

– Фигуры. На доске. И знаешь, сиротка… если долго на Них смотреть, то кажется, что Они – две половины одного целого. Что Он один играет сам с собой от скуки…

Таких объяснений девочка не понимала, и от этого ей становилось еще страшнее.

– А вы… вы и меня тоже заставите смотреть? – она поежилась, вспоминая прошлый полученный урок.

Он перевел на нее задумчивый взгляд.

– Нет. Ты там не выживешь, глупая. Ты там сгоришь. По крайней мере, сейчас. Может быть, позже, когда ты вырастешь, и я смогу подарить тебя Ему…

– Не надо меня никому дарить, – ее сердечко испуганно заколотилось, и девочка заплакала, свернувшись в комочек и обхватив колени руками. – Верните меня маме. Пожалуйста, пожалуйста, верните меня домой.

– У тебя больше нет дома, – отчеканил он сурово. – Твои родители мертвы. Твоя глупая мать… она могла бы быть моей женой. Но дрянь сбежала… ничего, я найду ее. Найду и уже не буду таким милосердным, как в прошлый раз. Я пожалел сестру. Я хотел обойтись с ней по-братски. Но она не заслуживает такого отношения. Ничего. Нашел же я вас один раз. Я искал вас долгие и долгие годы, но все-таки нашел. И ее найду снова.

– Значит, мне не снилось, – всхлипнула она, – это вы? Вы приходили ко мне по ночам и пугали?

– Пугал? – он посмотрел на нее удивленно. – Да я еще даже не начал тебя пугать, сиротка. Поверь, если я захочу тебя испугать, ты в свои десять лет станешь седой.

Девочка замолчала и перестала дышать, опасаясь проронить хоть слово. Его темная фигура на краю ее кровати выглядела неподвижной и страшной, совсем как дома, когда он имел обыкновение стоять в углу комнаты и смотреть на нее.

– Зачем? – все же решилась заговорить она после недолгого молчания. – Зачем вы меня украли?

– Сначала хотел поиграть, – просто и бесхитростно признался он. – Знаешь, мне нравилось в детстве заставлять других детей играть со мной, это было забавно, хоть мама и ругалась. Моя мама… – он покачал головой и прищелкнул языком, – если бы ты только познакомилась с ней. Она так переживала, что кто-то узнает. Стирала этим детишкам память, чтобы они не рассказали родителям обо мне. Заботилась обо мне. Она лучше всех, кто когда-либо существовал на свете.

Внезапно человек выпрямил спину и переменился в лице, а девочка еще больше сжалась в комок. Она не понимала, почему он вдруг рассердился.

– Но ты не познакомишься с ней, пока не придет время. Даже не надейся. У моей матери слишком доброе сердце, и она имеет склонность влюбляться не в тех, – он стиснул кулаки. – Я так старался быть для нее всем, я бросил к ее ногам трон Цирховии, я сделал так, чтобы она ни в чем не нуждалась… но ей нужен тот, кому все поклоняются на этом троне. Значит, я сяду на него. Правила просты, и я умею по ним играть. Сначала я уничтожу всех, кто имеет право на наследство по крови. А потом я женюсь на тебе. Я планировал жениться на твоей матери, но раз все так сложилось – может, оно и к лучшему. С тобой нам легче будет найти общий язык. И ты будешь последней, в ком еще течет хоть капля крови рода канцлера. Пусть разбавленная, пусть не такая чистая, но все-таки течет. Поэтому я женюсь. А потом вообще отменю все эти глупые правила наследования, сотру их в порошок и поставлю всех на колени. Затем я подарю тебя Ему, и ты станешь его возлюбленной вместо моей мамы. И тогда… тогда мама, наконец, поймет, кто главный мужчина в ее жизни…

Еще долго он сидел, стиснув кулаки и чуть покачиваясь вперед-назад, и бормотал что-то о белых волках, и родственных связях, и ветви правителей, которая почему-то заканчивается на маленькой девочке. И о женщине, ради которой был готов на все и называл своим Идеалом. А девочка закрывала глаза, боясь смотреть на него, и думала о тех двоих из сумеречного леса. Теперь она понимала, почему этот человек, приходящий из стены, такой страшный.

Потому что, увидев такое, остаться нормальным уже невозможно.

Ночь истлевала, человек уходил обратно и уносил с собой всех чудовищ, притаившихся в тенях по углам. Наступал рассвет, и люди как ни в чем не бывало просыпались, чтобы отдаться дневным заботам и делам.

Никто из них, переживших еще одну ночь наедине с собой, давно уже не вспоминал о том, с кого все началось. О том, кто спал теперь вечным безмятежным сном. Таким безмятежным сном, какой бывает лишь у тех, кто носит в груди черное эгоистичное сердце.