Текст книги "Белые волки. Часть 2. Эльза (СИ)"

Автор книги: Влада Южная

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

– Спрыгнула, – виноватым голосом признала Петра.

Мост под ногами слегка завибрировал: паровоз под ними прошел, мерно отсчитывая рельсы. Сразу же хлынул поток людей, Димитрий едва успел развернуться так, чтобы закрыть собой Петру. Его толкали в бок и спину, а он шепнул ей:

– Не бойся, я тебя держу.

– Это я тебя держу, – грустно улыбнулась она, глядя на него снизу вверх, – когда ты уже это поймешь? Я же знала, что ты собираешься сделать что-то плохое. У тебя было такое лицо, Дим…

Поток пассажиров начал иссякать, можно было больше не бояться, что их растопчут. Он неохотно выпустил ее из рук.

– Я уже сделал кое-что плохое, сладенькая. Прости меня.

Петра сглотнула.

– Это я тоже чувствовала, Дим.

– Ты не спросишь, что?

– Я не хочу, – в голосе ни обиды, ни зла, лишь сожаление. Сожаление, от которого ему хотелось орать матом. – Ты долго не приходил, а теперь просишь прощения. Ты же никогда не просил прощения раньше, Дим. Ты же не умел его просить. Думаешь, так трудно догадаться, в чем дело? Да любая женщина на моем месте сразу бы все поняла. Неужели ты считаешь меня глупее других?

– Иногда я не могу остановиться, – скрипнул он зубами.

– Ты же говорил, что все можешь, если захочешь.

Она смотрела прямо в его лицо, будто душу выжигала, и Димитрий отвел взгляд. Возможно, девочка-скала и права. Возможно, он не хотел останавливаться с той монашкой. Хотел отрезать себе все пути отступления к Петре, чтобы уже не получилось вернуться, потому что ненавидел сам себя так сильно, что едва ли что-то соображал. Но сейчас, рядом с Петрой, он не желал ничего более, чем просто быть с ней. Несмотря на свою темную и больную сущность, наплевав на то, что это невозможно. Когда она стояла рядом, ему снова казалось, что выход найдется, и привязка к Эльзе окажется лишь дурным сном. Он справится и сможет балансировать на тонкой грани, как делал это многие и многие дни прежде.

– Если захочешь уйти… – начал он, а Петра вдруг ударила его по плечам и закричала:

– Да не хочу я уходить, понял? Когда ты уже поймешь, что тебя любят и хотят помочь? Почему хоть на вот столечко не подпустишь к себе ближе? Какое ты имеешь право решать за меня, когда уходить, а когда оставаться? Это мой выбор. К тому же, когда прогоняешь, это ты не меня, а себя так наказываешь. Думаешь, я этого не понимаю?

Ее крики разносил ветер, и внизу, на перронах, люди останавливались, чтобы задрать головы и с удивлением посмотреть вверх. Петра опомнилась, огляделась и съежилась в комок, а он просто стоял, смотрел на нее и не знал, что ответить. Как объяснить ей, что он лишил ее выбора, потому что не имел его сам? Как совместить любовь к ней с тяжелой, невыносимой, манящей привязкой к Эльзе? Как не ранить ее обманом и не убить правдой? Как вообще можно выбрать такого, как он? Это в его больной башке не укладывалось.

Он хотел делать хорошие вещи, но совершал только плохое. Берег семью от себя самого, но руки все больше обагрялись кровью. Обещал заботиться о сестре, но вместо этого задумал уложить ее в постель. Старался даже оградить от себя Петру, стать для нее благородным рыцарем, но она сопротивлялась и желала остаться с ним – и он, как дурак, ощутил такое невыносимое, режущее все внутренности острыми гранями счастье, что уже понял: не отпустит ее снова. Слабый, слабый волчонок, мечтающий о любви, которой совершенно не заслуживал.

– Ты болен, очень болен, Дим. Тебе нужно лечиться, – вздохнула Петра и положила ладонь ему на висок.

Димитрий закрыл глаза, наслаждаясь этими ощущениями.

– Хорошо. Я согласен. Если ты останешься.

К темному богу все, и понятно, что никакое лечение ему не поможет, но он пойдет на что угодно, лишь бы еще ненадолго задержать ее рядом. Он будет бороться.

– Хорошо, – эхом отозвалась она, – но теперь я останусь рядом только как друг. Просто потому, что нужна тебе сейчас. Я не могу делить тебя с другими женщинами.

Он мрачно усмехнулся.

Дарданийские горы были прекрасны и неприступны, как Петра, которая решила, что ему не стоит больше прикасаться к ней. Склоны покрывал темно-зеленый ковер хвойных деревьев, яркие рыжие и желтые пятна лиственных еще виднелись на нем, но наверху, где каменные строения прочно вдолбились в горную породу, в сентябре уже лежал снег.

Петра пришла в ужас и восторг, увидев это. Прямо в монастырском дворе, пока Димитрий обсуждал с надвратным служкой, какие комнаты им нужны для проживания, она присела на корточки и зачерпнула в ладони белые хлопья. С удивлением принюхалась.

– В Нардинии такое редко бывает, да? – спросил Димитрий, встав у нее за спиной.

– Раз в четыре или пять зим и совсем немного, даже землю не покрывает, – Петра выпрямилась и обернулась, отряхивая о себя руки. – Но мне бы и не хотелось чаще. Я не люблю холод.

– Я могу согреть, – он потянулся, чтобы обнять ее, но Петра лишь качнула головой и попятилась. Она не могла простить его так быстро, но он надеялся, что простит.

На ее просьбу предоставить им раздельные комнаты, монах-кастелян со вздохом развел руками.

– Сейчас высокий сезон, госпожа. У нас свободны только одни покои – самые дорогие, поэтому их еще никто не занял. В остальных уже поселились гости.

Петра бросила короткий взгляд на Димитрия, но он с преувеличенным усердием разглядывал горный пейзаж за окном из толстого двойного стекла и пожал плечами, сообщив, что они вынуждены согласиться. Надвратный служка получил деньги и, к счастью, успел отнести кастеляну его часть. Есть гнусный обман, есть ложь во спасение, как назвать то, на что способен ради женщины, которую понемногу теряешь?

Кровать в покоях оказалась только одна – зато очень широкая. Петра побродила по роскошным коврам, потрогала портьеры, восхищенно замерла у подоконника. И решительно обернулась:

– Ты будешь спать на диване.

– Хорошо, – он не сомневался, что это ненадолго.

"Сделай это. Сделай это. Сделай это", – бесконечно шуршали в голове голоса. Он больше не сопротивлялся их силе. Дорога до монастырей была долгой, придорожные забегаловки – вполне оживленными и полными укромных уголков. Они остановились перекусить раз или два. Один или два трупа – как определить цену, которую готов платить за счастье?

Петра разложила вещи – свои и его – и на миг все снова выглядело, как прежде: она хозяйничала на его территории и дарила неописуемое ощущение спокойствия и уюта. Но иллюзия быстро развеивалась, как только Димитрий пытался сократить расстояние между ними. Девочка-скала в очередной раз оправдала свое прозвище.

Обедали они на высокой террасе, и оказалось, что монастырский повар – настоящий знаток своего дела. Петра пробовала всего понемногу, но получив большой стакан глинтвейна с корицей и мятой, не смогла удержаться, выпила залпом и зажмурилась от удовольствия. За стеклом открывался шикарный вид на горы, на вершинах которых вихрилась поземка. Девочка-скала устремила на них взгляд.

– Здесь красиво, Дим, – вполголоса заметила она, – в местах, где красиво, хочется думать о хорошем. Может быть, тебе помогут здесь.

– Конечно, помогут, сладенькая, – соврал он уверенным голосом и взял ее за руку, но Петра мягко убрала ладонь.

– Не надо.

Димитрий кивнул и отодвинулся. Она не устоит, все равно не продержится долго. А он будет ждать.

Монах-настоятель, к которому они, отдохнув с дороги, пришли в голую темную келью, неохотно оглядел Димитрия и нахмурил косматые брови.

– Зависимость, навязчивые идеи, неуравновешенное поведение, – поджал он губы, – нет ничего, что не излечила бы хорошая праведная молитва пресвятому светлому богу. И покаяние в лечебном холоде, конечно же.

– Лечебный холод? – Петра заволновалась, переступила с ноги на ногу и сама вцепилась в ладонь Димитрия.

Он только ухмыльнулся от этого неосознанного прикосновения и сжал ее пальцы.

– Я согласен.

Хорошая праведная молитва, как он и думал, оказалась пустым сотрясанием воздуха. Петра, чтобы скоротать время, отправилась в термальный бассейн и наверняка отдыхала там, в горячей, пахнущей серой воде, в круглой природной чаше под открытым небом, наслаждаясь перепадом холода и тепла. Он представлял, что лежит там рядом с ней, ласкает ее нежное тело, покрывает поцелуями лицо, шею, ключицы, раздвигает ей ноги, плавно двигается вместе с ней и шепчет ей на ушко глупости, которые заставляют ее смеяться. Им было хорошо вдвоем в те моменты, когда ему удавалось держать себя в руках.

Он помнил, как выглядит Петра, в мельчайших подробностях, помнил ее запах и вкус ее кожи, и с замиранием сердца старался не пропустить момент, когда в фантазиях и запах, и вкус станут другими. Как только это случилось, заставил себя вернуться в реальность, где стоял на коленях в полутемном каменном мешке, пока служитель в серой домотканой рясе читал над ним восхваления светлому богу. Послушница держала свечу над его книгой. У нее были длинные темные волосы и бледное лицо. Она пересеклась взглядом с Димитрием и стала еще бледнее. Как бороться с тем, чему не можешь противостоять?

Вечером они ужинали у себя в покоях, и ради Петры он приказал зажечь по всей комнате сотню свечей. В их мягком сиянии все казалось другим: золотым и нежным. И девочка-скала будто бы снова ласково смотрела на него, хотя так могли просто обманывать тени. Монах играл им на крохотной трехструнной лурне и пел чистым голосом о светлом боге. Когда остатки ужина унесли, Петра первой нырнула в постель и отвернулась, чтобы не смотреть, как он переодевается. Димитрий только хмыкнул и устало стянул рубашку с плеч: проклятая дарданийская сырость молитвенных келий проела его кости насквозь, а голоса продолбили весь мозг из-за этой послушницы. Зря он вспомнил о ней, пришлось снова бороться с наваждением, и опомниться удалось, только когда Петра коснулась его руки.

– Что это? – она с ужасом смотрела на полоску кожи, плотно охватившую его правый бицепс.

– Это ничего, сладенькая, – Димитрий даже сумел выдавить ласковую улыбку и погладить Петру по щеке, – просто нравится носить. Ложись обратно в постель, не стой босиком тут.

– Нравится? – она подцепила ремешок и чуть отогнула, заставив его стиснуть зубы, чтобы сдержать стон.

Железные зубья гвоздей глубоко впились в плоть. Когда-то он снял это чудовищное украшение с Южинии, освобождая ее от оков самоистязания. Как знал, что когда-нибудь пригодится. Петра издала судорожный прерывистый выдох.

– Сними немедленно.

– Не могу, – он снова погладил ее, – это помогает мне. Правда. Ограничивает руку.

Девочка-скала подняла на него взгляд и долго молчала, в глазах опять налилась влага. И опять из-за него. Но хотя бы не так, как тогда, на вокзале, не от обиды и ненависти. Эти нынешние ее слезы он вполне мог пережить.

– Кто была та женщина, Дим? – спросила она наконец. – С которой ты не смог остановиться?

– Никто, – коротко бросил он, – ничего для меня не значила.

– Как постельная рабыня?

Он вспомнил, как она рассказывала ему о нравах своей страны. Южиния, конечно, не была его рабыней, скорее игрушкой, утехой для его хриплых жестоких голосов, но объяснить это девочке-скале не получалось.

– Да.

Петра кивнула, отвернулась и ушла в постель. Ему сразу стало пусто без нее рядом.

На рассвете он проснулся от того, что хрипит, и кусает чье-то плечо, и шепчет чье-то имя.

– Это я. Это я, – она гладила его по вискам, прижимала к себе его больную башку, полную тьмы и неправильных фантазий. – Петра.

– Петра… – послушно повторил он это имя, уже понимая, что звал не ее.

– Да. Тебе опять снились кошмары.

Она уложила его обратно на подушки, наклонилась и мягко провела языком по губам. Он схватил ее тут же в объятия, мечтая сжать так крепко, чтобы треснули кости, со стоном вторгся в ее рот. Хотелось стереть тот сон, который снился. Ему нужно помнить, что по-настоящему дорого, а что – лишь дурное наваждение.

Но Петра сняла с себя его руки.

– Ты просишь слишком многого, Дим, – тихонько проговорила она. – Я и так даю тебе больше, чем должна.

И девочка-скала оставила его с легким ароматом своей крови на губах лежать неподвижно и пялиться в потолок.

Днем огорченный служка поведал им, что одна из послушниц, та самая, что держала свечу, прошлым вечером упала со скалы. Петра выслушала новость и взволновалась не на шутку.

– Конечно, тут опасно ходить, – всплеснула она руками и перевела взгляд на Димитрия. – Пожалуйста, не вздумай приближаться к краю. Я сама стараюсь держаться подальше от скользких мест.

Он кивнул и заверил ее, что все будет в порядке. Как-нибудь надо рассказать ей, что он приезжал сюда еще ребенком и до сих пор помнит каждый уголок.

Лечебный холод наверняка придумали, чтобы замораживать неугодных насмерть. Внизу под уровнем монастыря, в ледяной глыбе была продолблена клетушка метр на два, куда суровый монах привел и уложил Димитрия. Подразумевалось, конечно, что он тут же пустится в благочестивые мысли и покаяния в прошлых делах. Он хмыкнул, повернулся на бок и попытался уснуть. Там, на поверхности, выдался ясный и теплый денек, Петра сказала, что подождет его, загорая в крытом солярии на вершине. Она заслужила немного счастья, и мысль о ее улыбке согревала его.

Через час у него зуб на зуб не попадал, через два – голоса в башке испуганно притихли. Они всегда затыкались, если он делал что-нибудь опасное с собой, словно тоже играли с ним и обманывали его, убеждая, что ушли навсегда. Сквозь морозную пелену ему чудился голос Петры, она ругалась с монахом. Димитрий усмехнулся, представив девочку-скалу орущей на святых людей. Она всегда с уважением относилась к чужим правилам и устоям и делала вид, что верит, хоть поклонялась своим, неизвестным ему богам.

Его выдернули из этого веселого сна и бесцеремонно потянули за руку.

– Все. Мы уходим, – возмущалась Петра, стуча зубами.

– Погоди, сладенькая, – слабо запротестовал он, – я еще не досмотрел, как ты называешь этого благочестивого мужа… как там? Козлом?

– Живых людей морозить, – она хлюпнула носом и вытерла щеку рукавом, только теперь Димитрий заметил, что на девочке-скале надета куча одежды. Низкая температура вселяла в нее чуть ли не суеверный ужас, вот почему Петра не выдержала и примчалась. – Я думала, тут прохладно, а тут.

– Лечебный холод, – кивнул он, едва ворочая языком, потому что опьянел от лютой стужи.

– Да ну их с их холодом, – Петра помогла ему подняться, опереться на нее рукой и потащила мимо растерянного служителя. – Сами справимся. У нас в Нардинии так над людьми не издеваются. Любой знахарь обошелся бы простыми иглами.

– Иглами? М-м-м, как заманчиво звучит. С удовольствием бы их попробовал.

– Замолчи, – сурово оборвала она, сопя носом.

Каким-то образом они все же очутились в своих комнатах, и девочка-скала снимала с него одежду, а он смеялся и пошатывался, радуясь тишине вокруг. Потом она затолкала его под горячий, обжигающий душ и сама влезла туда же, обхватив руками и прижавшись всем телом. Он так удивился, что даже не сообразил сразу ее обнять.

– Ты же пошла загорать, – напомнил он, скрипя зубами от боли, когда кипяток хлестал по коже.

– Я не находила себе места, – пожаловалась Петра. – Так и знала, что ты опять собираешься делать что-то плохое, Дим.

– Собирался. Но на этот раз ради тебя, сладенькая. Чтобы ты простила, – беспомощно признал он, а она подняла голову и посмотрела ему в глаза.

– Я мучаю тебя, да?

Он покачал головой.

– Очень.

Видимо, девочка-скала почувствовала его возбуждение, потому что засопела, а он не мог ничего поделать с собой, обнимая под струями воды ее мокрое голое тело. Даже после того, как едва насмерть не замерз, даже после всех кошмаров и темных видений, он словно возрождался заново рядом с ней. Чуть наклонился, еще не касаясь, выжидая ее реакцию, Петра приоткрыла губы, но ее спина была напряженной под его ладонями.

– Простишь? – спросил он едва слышно из-за шума воды.

– Я боюсь, что все повторится… – пожаловалась она.

– Нет, – он наклонился еще чуть ниже, уже почти касаясь ее, – такого не повторится. Я обещаю.

И она уступила. Не стала отворачиваться, когда он поцеловал ее, закинула руки ему на шею, расслабилась и выгнулась в его объятиях.

– Еще, Дим. Еще…

Он входил в нее, прижимая к стене душевой, и выскальзывал обратно почти на всю длину, чтобы снова ворваться в любимое тело. Нежил ртом ее чувственное местечко между ног, стоя на коленях возле их широкой кровати. Двигался в ней, подмяв под себя и накрывшись теплым толстым одеялом, так что они оба становились мокрыми от пота и задыхались от жары. Целовал ее пальцы, один за другим, на руках, потом на ногах, затем коленки, ребра, ключицы, всю ее, всю. Есть болезни, от которых нет лекарства. Как назвать ту, что связывала их вдвоем?

Оставаться в горах надолго они не могли – вторая упавшая послушница уже бы вызвала подозрения, но напоследок перед отъездом Димитрий показал Петре неприметную грубо сколоченную скамейку на покатом заснеженном склоне и рассказал, как сидел тут однажды ребенком. Она очень боялась опасной высоты и порывистого ветра, но когда сумела оторвать взгляд от собственных ног и посмотреть туда, куда он показывал рукой, замерла в восхищении. Перед ними простирался целый мир, голубое небо раскинулось над головой, а земля лежала далеко внизу. И казалось, все это можно уместить на ладони.

– Дим… это же… это… мы с тобой, как боги.

Он улыбался, глядя на ее счастливое, сияющее лицо, поцелованное холодным высокогорным солнцем. Она всегда умела видеть то, что ему хотелось показать, еще с того дня у заброшенного лесного темпла. Красоту в уродливом, смысл в бессмысленном, любовь в бездушном.

Только в ушах так и звенели требовательные, жадные голоса.

Зачем она только родилась на свет?

Зачем испортила ему жизнь?

Эльза.

Цирховия
Двадцать восемь лет со дня затмения

Трудно не заскучать, когда весь мир уже лежит у твоих ног. Даже сумеречный мир – что уж говорить о реальном? С малых лет он открывал себе двери в разные уголки света и бродил по ним, изучая. Попадались люди, которые хотели его убить, и люди, которые желали ему поклоняться. Люди, которых легко удавалось подчинить себе, и те, кого проще было уничтожить. Он нагляделся достаточно, пресытился и устал. «Тебе будет принадлежать все вокруг, мальчик, – сказал ему бог с темным лицом, когда много лет назад воскресил на старом алтаре, – но твоя мать отныне принадлежит мне».

Вспоминая тот момент, Алан усмехался. Даже боги ошибаются: его милая мама не принадлежит никому, кроме кувшина пепла, захороненного на семетерии. И даже будучи мертвым, тот волчий ублюдок владеет ею с прежней силой.

Вчера Алан видел их своими собственными глазами. Единокровного брата, в ленивой позе прислонившегося спиной к стене коридора, и мать, которая прильнула к его груди в страстном порыве, великолепная, соблазнительная, выглядящая ровесницей рядом с ним. Она обнимала его так, как никогда не обнимала родного сына, а Димитрий лишь небрежно положил руку ей на талию. И спросил насмешливо, когда их поцелуй подошел к концу:

– Вам понравилось, маменька?

– Не называй меня так, – вспыхнула Ирис и добавила тише: – Наедине можешь не называть.

– А я подумал, что это новая интересная игра, где мама совращает сына, – хмыкнул Димитрий ей в лицо. – Все. Теперь сразу стало неинтересно.

Ирис вздохнула.

– Ты умеешь быть острым на язык. Это у тебя от отца.

– Да, мне это говорили, – обжег он ее язвительным тоном, – но неужели и любовницы у нас должны быть общие? Так сказать, по наследству?

– Прекрати смеяться, – она выпрямила спину и вскинула голову.

– Как скажете, маменька, – шутливо поклонился Димитрий.

Ирис окинула его долгим взглядом.

– Ты не Виттор… – огорченно сообщила она.

– Хвала богам, нет. Я люблю женщин помоложе.

Она хлестнула его по лицу, а затем снова поцеловала.

– А теперь, маменька, вам понравилось? – все с той же усмешкой шепнул Димитрий.

Ирис глухо зарычала от негодования, стиснула кулаки и ушла прочь. Он смеялся ей вслед, вытирая губы тыльной стороной кисти.

Но было поздно. Злые слезы уже обожгли Алану глаза. Чем брат заслужил ее любовь? Своей схожестью с отцом, и только? Но сам Алан тоже похож на отца, мать лично это говорила. Почему тогда она так не целует его? Почему? Почему?

Впрочем, он знал ответ. Догадался бы любой, кто столь же хорошо знал его маму.

– Теперь мы отомщены, – сказала Ирис в тот день, когда услышала о смерти его проклятого папаши, – но какой ценой?

"Да малой, малой ценой, – хотелось орать Алану в ответ. – Столько лет ты ждала этого. Ну наконец-то. Мы богаты, мы займем их место у трона, а потом поднимемся еще выше"

– Я не хотела такой ужасной гибели для Виттора, – продолжила она размышлять вслух и вытерла слезы, – что ж, сделанного не вернешь. Будем с этим жить, как жила моя мать со своей ношей.

Но Алана не могла обмануть бравада матери. Ирис – сильная снаружи, но слабая внутри, он всегда понимал это. Она прикипела к его мерзкому старшему братцу и, возможно, даже чувствовала вину за то, что сделала с ним. Обманулась соблазном, что сможет управлять им, вылепить себе второго Виттора, только безобидного и послушного.

Димитрий сопротивлялся со всей присущей его гадкой семейке твердолобостью. Алану пришлось наложить на него второе заклятие – поверх материнского слабого – и только тогда братец закончил свою миссию. А сестренка какова – тоже умудрилась не послушаться ведьминского приказа. Ничего, тут можно отыграться на дочурке. Вот младший родственник – самый умный – свалил в неизвестном направлении, как только запахло жареным. За это Алан его почти любил и решил не трогать. Остальных – уничтожить.

Он всегда четко делил их семьи на "свою" и "ту", никогда не позволял пудрить себе мозги историями про родственные связи и общую кровь. Есть он и мама с одной стороны. А с другой – сборище отпрысков Виттора, которые почему-то считают себя лучше якобы незаконнорожденного брата. Как там сказал ему Димитрий при первом, неофициальном знакомстве? Его не касается, в какие дырки папаша еще совал член? Алан стискивал кулаки, вспоминая те слова. Это их жирная мамаша была богатой дыркой, которой Виттор пользовался, а Ирис жила с разбитым сердцем и ждала его. За каждую ее слезинку не жалко было пролить и море крови.

– Вы говорите, что дадите мне неограниченную силу. Что мне с ней делать? – спросил он много лет назад, сидя на алтаре в сердце сумеречного мира и болтая пухлыми детскими ножками. Ирис лежала рядом бездыханная, но тогда по наивности и молодости лет ему подумалось, что мать устала и спит.

– Добудь трон в мою честь, – ответил ему добрый человек с черным лицом.

– Зачем? – искренне удивился маленький Алан.

– А почему бы и нет? Каждый чего-нибудь да хочет. Твой отец хотел роскоши. Твоя мать хотела мести. Я хочу выиграть. А ты, малыш?

"А я хочу править миром". Это стало девизом всей его жизни. Не тогда, не сразу, чуть позже, когда он впервые понял, что может останавливать любого щелчком пальцев и внушать свою волю лишь каплей крови. Власть – наркотик посильнее опиума, пожалуй.

И он пользовался этой властью, когда начал править Цирховией из-за левого плеча своего равнодушного, ни о чем не подозревающего брата. Именно он, Алан, внушал министрам указы и делал политические ходы. Когда в толпе народа кричали: "Наместник", он невольно оборачивался. Ирис смотрела на его увлеченность снисходительно, как на детскую игру, Димитрий был слишком занят собой, чтобы замечать что-либо вокруг, и до поры до времени все шло по плану.

Но даже вся его дарованная темным богом власть была бессильна против глупого, слабого, мягкого сердца матери. Она запретила ему убивать Виттора. Потом запретила убивать Димитрия. Мучения, страдания, но не смерть, настаивала она. И вот теперь приходится идти такими долгими, окольными путями. Его Идеал должна им восхищаться. Пусть верит, что он тут ни при чем.

А убить придется. Теперь, когда последний козырь – маленькая волчья полукровка, надежно спрятанная в дарданийском монастыре – у него в кармане, можно приступать к последней части задуманного. А потом… его ждет лишь безбрежное счастье с Идеалом. Все свои достижения он посвящает ей, а она целует этого волчонка.

Когда Алан злился, темная сила внутри вибрировала, и вокруг сразу лопались стекла, лампы и прочие хрупкие предметы, поэтому он ушел в сумеречный мир, который так любил. Пасмурная, серая погода, отсутствие ярких красок и громких звуков всегда успокаивали его расшалившиеся нервы. Знакомой, хоженой тысячи раз дорогой он прошел в самую глубь молчаливого сумеречного леса, туда, где гибкие ветви густо растущих деревьев сплетались воедино, образовывая собой стены до самого неба.

Чертог богов, куда лишь избранным есть ход.

Глупые люди понастроили на земле темплы светлого и темного, понапридумывали себе святых и поналепили им статуй, но даже не подозревали, что все это – лишь их собственный вымысел. Никогда не существовало ни святой Огасты, ни Аркадия-воителя, ни кроткой Южинии, спасавшей от холода и голода всех брошенных детей. То есть, они жили когда-то, конечно, но лишь как смертные, и ничего особенного в них не было, кроме того, что однажды их поступки увековечили, как нечто выдающееся. И в темплах их рукотворных ничего особенного не было. А вот в этом, нерукотворном, было.

Ни один опавший серый листок не шелохнулся под ногами Алана, когда тот ступил через порог вглубь чертога. Несвет и нетьма царили в его стенах – достаточно, чтобы видеть, но мало, чтобы четко все разглядеть. Утоптанный земляной пол не покрывала трава, огромный зал оставался пустым и голым, а стены из ветвей уходили высоко-высоко к небу, и где-то там, в их верхушках, шуршал ветер. В сумеречном мире всегда безветренно, думал Алан каждый раз, прислушиваясь к этим звукам, и ему нравилось свербящее ощущение, которое сразу же возникало в груди.

Войдя, он с неудовольствием отметил, что находится тут не один. Этот старик в черной широкополой шляпе тоже заявлялся иногда сюда, чтобы стоять и слушать ветер, но редко, очень редко. И находиться тут не имел никакого права.

– Что ты тут делаешь, истинный? – зашипел на него Алан, жалея, что находится в сакральном чертоге, и нельзя сделать так, чтобы окружающие ветви раскололись на сотни щепок и пронзили наглеца. – Тебе здесь не место.

– Если бы мне было здесь не место, – старый хрен обратил на него свой спокойный взгляд, – то боги не дали бы мне сюда хода. Но истинные не горят в сумеречном мире, сынок. Понимаешь, что это значит?

– Никакой я тебе не сынок, – с отвращением бросил Алан, пересек зал нерукотворного темпла и уселся на трон из сплетенных ветвей. – Я – хозяин здесь.

Дерево тут же заскрипело, сучья удлинились и поползли, оплетая его поперек туловища и ног, а затем вся конструкция превратилась в надежное массивное сиденье с ведьмаком в сердцевине и приподнялась на головокружительную высоту вверх.

– Ты не бог, чтобы быть тут хозяином, – ответил ему старик, превратившийся там, внизу, в крохотную букашку.

– Пошел вон, – заорал Алан, и его голос гулко разнесся по чертогу, нарушая гармонию тишины. – Темный бог подарил это все мне.

Но престарелый урод в черной шляпе только засмеялся, и даже когда он вышел из темпла и скрылся, его смех стоял у Алана в ушах и заставлял скрипеть зубами от ярости. Надо бы придавить этого старикашку, уж больно много о себе возомнил, но не хочется осквернять прекрасный сумеречный мир, а в реальном он никогда не попадался на глаза Алану.

И правда, зачем боги дали истинным сюда ход?

Чуть позже в чертог явились ведьмы – и как назло, с плохими вестями. Алан взирал на них с высоты своего места и скреб ногтями деревянный подлокотник, всерьез подумывая удавить какую-нибудь для собственного успокоения.

– Хозяин… – пятеро женщин в роскошных платьях расположились перед ним полукругом в глубоком поклоне. Вообще-то их должно быть шестеро. И даже семеро – вместе с Ирис. Когда они выпрямились, он получил возможность оценить их декольте и наверняка бы это сделал, если бы интересовался ими. Но рядом с Идеалом никто для него не стоял.

Алан поискал глазами мать и не нашел к собственному неудовольствию. Опять она забыла о нем.

– Ну, с чем пожаловали? – недовольно буркнул он.

– Хозяин, разрешите говорить, – вперед выступила миловидная золотоволосая красавица в платье цвета, который в реальном мире назвали бы ярко-голубым, но тут он выглядел водянисто-блеклым.

Алан сделал мановение рукой, и трон с ним опустился до уровня земли.

– Что такое, Маргерита?

Она подбежала, подобострастно коснулась поцелуем его пальцев, заглянула в глаза. Посыл читался вполне явно: все пятеро сходили по нему с ума и хотели его, любая из них сию же секунду раздвинула бы ноги перед хозяином ведьм и сумеречного мира. У Алана даже член от этой мысли не шевельнулся. Власть его возбуждала, и Идеал – тоже. Прочие – нет.

– Кажется, я поняла, что стало с нашей сестрой Эвелин, – с жаром поведала ему Маргерита.

– Которая пропала без вести? – он приподнял бровь, заинтересовавшись. – Ее нашли?

– Нет, хозяин, – с виноватым видом мотнула головой ведьма, – но перед исчезновением она горела желанием, как и все мы, услужить вам. Она обмолвилась мне, что подозревает, где может скрываться ваша сестра, но хотела проверить все лично, прежде чем делать выводы и о чем-то заявлять. Не сказала даже мне, как я ни просила. Наверное, и награду хотела получить сама.

Ведьмы с презрительными усмешками переглянулись.

– Волчья сука прячется где-то рядом? – теперь Алан подался вперед, навалившись животом на удерживающие его ветви. – И где?

– Мы не знаем, хозяин, – еще больше помрачнела Маргерита, – пока не знаем. Но… я подумала… заклинания поиска не приводят меня к Эвелин. Это может означать только одно: она находится на территории, защищенной силой истинных.

– Истинные похитили Эвелин? – он наморщил лоб, с досадой вспомнив недавнего старикашку.

– Не только, хозяин, – сверкнула глазами золотоволосая ведьма. – Я подозреваю, что они ее убили. Эвелин достаточно умна и сильна, она бы не позволила держать себя в плену столько дней, нашла бы лазейку, чтобы выскользнуть. Но важно другое. Если с ней что-то сделали…

– Значит, она в самом деле нашла место, где скрывается моя единокровная сестра, – прищурился Алан.

– Да, хозяин, – с торжеством подтвердила Маргерита, – но я взяла на себя смелость предвосхитить ваш приказ и уже обыскала со своими помощниками все известные нам дома истинных. Где-то пришлось проникнуть обманом, где-то они сами впускали в двери. Вы же знаете их хваленый принцип несопротивления.

– И?

Уж не этот ли старикан в черной шляпе похитил его пленницу и теперь так вольготно смеется над ним?

– Вашей сестры ни у кого нет.