Текст книги "Перевал"

Автор книги: Виктор Муратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 23 страниц)

2

Клаус неотрывно смотрел в иллюминатор. Самолет Ю-52 уносил его из Ростова в Берлин. Внизу простирались огромные поля, изрезанные извилистыми лентами рек. Клаус никогда прежде не видел Россию с воздуха и не мог представить ее размеров. Глядя сейчас на эту землю, изрытую воронками, изрезанную ломаными линиями окопов и ходов сообщения, он думал: «Что принесли на эту землю мы, немцы? Сколько людей полегло за эту землю… в эту землю… От Сана до самой Волги, от Баренцева моря до Кавказа усыпана она немецкими могилами. Это и есть жизненное пространство, ради которого пошли на Восток? А ведь Россия не кончается этими рубежами, не кончается Волгой. До самого Тихого океана раскинулась эта огромная страна. Хватит ли у нас сил? Хватит ли просто людей, чтобы пройти с боями до Тихого океана? Для могил-то земли наверняка хватит…»

…От аэродрома Шенефельд до Берлина Клаус добирался на попутной машине. Совсем недавно он уезжал из Берлина, а казалось, не был в Германии очень долго. Вдоль дороги изнывали от августовской жары липы, усыпанные пыльными пожелтевшими листьями. Краснели раскаленные солнцем островерхие черепичные крыши хуторских построек, в зеленых долинах паслись крутобокие коровы. Это сонное, безмятежное спокойствие вокруг удивляло Клауса, возвращало в полузабытое детство. Словно не было штурма аэродрома в Малеме на Крите, отчаянных стонов беззащитных людей на дне ущелья под Майкопом и тех несчастных, запряженных в бочку военнопленных в ростовском лазарете, которых расстреливали из-за глотка воды.

Машина мчалась мимо огромных плакатов, выставленных на перекрестках. Одни плакаты призывали немецкое население сдавать для армии теплые вещи, и тут же – на других – министерство пропаганды крикливо возвещало о скорой победе. Призывы явно не согласовывались между собой.

Несмотря на регулярные налеты английских бомбардировщиков на Берлин, пригород был почти не тронут. Но здесь уже чувствовалась тревога. Окна домов были крест-накрест перечеркнуты полосами бумаги, шофер грузовика стал часто останавливать машину, открывая дверцу кабины и прислушиваясь к настороженно застывшей тишине, словно чего-то ждал.

Из-за этих бесконечных остановок лишь в густых сумерках автомобиль затормозил у Трептов-парка. Здесь шофер, юркий, весь какой-то взъерошенный парень, уже не прислушивался: даже сквозь гул зауэровского мотора был ясно различим нарастающий гул самолетов. Пассажиры мигом покинули машину и, следуя за шофером, как цыплята за квочкой, скрылись в подвале почти неразличимой хозяйственной постройки.

В полной темноте шофер уверенно спускался все ниже, ориентируя пассажиров негромкими окриками. Увлекаемый общим страхом, Клаус последовал за всеми.

Внезапно яркий свет ослепил Клауса. Зажмурившись и дав успокоиться глазам, он оглядел место, куда неожиданно занесла его надвигающаяся бомбардировка.

Клаус удивился тому, что сейчас, когда весь огромный Берлин растворился в ночи, в подвальчике, затерянном среди многочисленных аллей Трептов-парка, вдруг горит яркий свет.

Клаус глянул в зал, заполненный людьми, сидящими за уютными столиками, и растерялся, не зная куда себя деть. Он стоял, словно начинающий клоун на цирковой арене под разноцветными юпитерами, не представляя, чего ждет от него публика.

Публика ничего не ждала. Она занималась своим делом, своим «цирком». И никому, совершенно никому не было дела до обер-лейтенанта с Железным крестом на сером фронтовом кителе.

– Господин обер-лейтенант, не маячьте. Прошу вас, – окликнул юркий парень панибратски, совсем не признавая, видимо, субординации, и повел Клауса прямо через весь зал, мимо уютных столиков, почти к самой плюшевой занавеске, из-за которой, точно артисты в провинциальном театре, выныривали официанты с подносами на вытянутых руках.

Шофер по-хозяйски уселся за стол, приглашая Клауса сесть рядом, и лишь успел повернуть голову, как к нему подкатилась пышногрудая официантка.

– Две водки и два пива, – приказал парень, не глядя на заискивающую перед ним женщину.

Было понятно, что парень здесь свой человек и, видимо, рад очередной бомбежке как случаю еще раз попасть в райский подвальчик. Но, видимо, он и без бомбежки остановил бы свой автомобиль у этого подвального гаштета.

– И никаких карточек, – подмигнул парень Клаусу. – Все за наличные.

– У меня только русские червонцы и оккупационные марки, – почувствовав себя неловко, проговорил Клаус.

– Ваша валюта годится для восточного фронта. Да не волнуйтесь, господин обер-лейтенант, Фридрих заказывает, Фридрих платит… Пиво сегодняшнее, из Карлсхорста, – пояснил Фридрих и хлопнул Клауса по плечу. – Не правда ли, отличное пиво, дружище?

Клаус промолчал. На этот раз его покоробило панибратское «дружище». Неужели эта самодовольная тыловая крыса думает, что купила за рюмку водки и пару кружек пива расположение офицера-фронтовика? Но и обижать этого парня Клаусу не хотелось – все же тот угощал.

Клаус наблюдал за посетителями, которые спокойно переговаривались между собой. Им не было никакого дела до фронтового офицера, и в душе Клауса закипала злость. Вот они, благочестивые арийцы, с удовольствием потягивающие пиво. Где же их энтузиазм? Или они уже сделали свое дело и теперь ждут от солдат, которые гибнут в окопах, все те блага, что обещал Гитлер? Это они на митингах и парадах вскидывали руки и кричали исступленно: «Хайль Гитлер!» Но ведь были в Германии и те, кто сомневался в правоте национал-социализма, и те, кто открыто боролись против Гитлера. Правда, борцов было гораздо меньше, больше было сомневающихся. И пока они сомневались, Гитлер пришел к власти. И, видя успехи Гитлера, все больше сомневающихся становилось его сторонниками, которые ждали обещанных благ от этой войны.

Под низким потолком слоился фиолетовый дым. Две благочестивые старушки цедили кофе из маленьких чашечек, а под столом у них дремал черно-белый спаниель, прикрыв морду красивыми широкими ушами. В углу тихо играла радиола марки «Телефункен». Знакомая мелодии из кинофильма «Петер» вернула Клауса в довоенное время.

Клаус был словно во сне. Просто уму непостижимо находиться в таком уютном зале, не слышать свиста снарядов, воя бомб!

– А что делать, надо жить, – бубнил рядом чуть захмелевший Фридрих. – Даже в этой проклятой войне надо жить. Что делать, если мы пока не имеем всего, что хотим от этой войны…

До Клауса слова долетали будто издалека. Он недоумевал, почему не знал этого гаштета раньше, хотя от переулка «Анна Мария» гаштет всего в двадцати минутах хода.

Клаус резко поднялся. Что он делает?! В двадцати минутах – «Анна Мария». Там – Диана, сын… Уже поднимаясь по лестнице, Клаус услышал голос шофера:

– Господину обер-лейтенанту захотелось умереть не на фронте, а в Берлине? Не валяйте дурака. Сейчас начнется светопреставление.

Светопреставление началось сразу же, едва Клаус вышел за ограду парка. Черное небо дрожало от все нарастающего зловещего гула, смешанного с пронзительным воем сирен. От горизонта до горизонта лихорадочно метались бледные лучи прожекторов. Лучи рыскали по небу, пока один из них не выхватывал из темной выси крохотную серебристую точку. И тогда прожектора торопливо скрещивались на этой серебристой точке и уже не выпускали ослепленный самолет. И тотчас к этому смертельному перекрестку устремлялись трассирующие очереди зенитных пулеметов. Вокруг беспомощного, словно наколотого на гигантские иглы, самолета вспыхивали дымные шапки от разрывов зенитных снарядов.

А гул все нарастал. И нарастал грохот зенитных орудий и пулеметов. Прожектора продолжали рыскать в поисках нового самолета, но они не в силах были высветлить все небо. Из гудящей мглы летели на город бомбы – англичане бомбили центр Берлина. В районе Тиргартена и Шарлоттенбурга пылали пожары, окрашивая редкие облака в багряный цвет. Дрожали стены домов, трещали лопнувшие стекла, которые не спасали бумажные наклейки…

Клаус шел по Берлину в открытую, не прячась в подворотни, не прижимаясь к стенам домов. Он шел, понимая, что от прямого попадания бомбы не спасут ни подворотни, ни иссеченные горячими осколками стены домов, которые рушатся от взрывной волны. Его вело через этот кромешный ад одно тревожное чувство – не попали бы под эту бомбежку жена и сын.

…Он не мог знать, что Диане эта бомбежка была уже не страшна. Она погибла днем раньше, замешкавшись в вилле «Анна Мария» и не успев добежать до убежища в парке, где обычно пряталась во время воздушной тревоги с сыном и тетушкой Поли.

Клаус почувствовал беду, уже когда бежал по переулку «Анна Мария» к своему дому. Бомба, очевидно, угодила в тыльную часть виллы, потому что фасад не был иссечен осколками. От сильного взрыва широко распластанная крыша сдвинулась на колонны, и они под ее тяжестью подломились. Казалось, вилла упала на колени перед Клаусом и так встречает своего хозяина – насупившись, в чем-то упрекая.

А бункер в парке мог спасти Диану, как спас тетушку Поли и завернутого в пеленки младенца – сына Клауса. Тетушка Поли знала, что Клаус должен приехать на побывку, но она поторопилась похоронить Диану, не дав Клаусу возможности проститься с женой, потому что тело Дианы пришлось собирать по кускам…

Клаус не воспринимал причитания тетушки Поли. Всю ночь он просидел у зеленого холмика под магнолией, где была похоронена Диана. Немного пришел в себя он уже в самолете, который уносил его на Кавказ. В памяти всплывали только отрывки фраз, сказанных старой, потрясенной несчастьем женщиной. Она напрасно убеждала Клауса, что с маленьким Отто ничего не случится. Клаус не мог быть уверен, что тетушка Поли спасет малыша в этом смертельном разгуле войны. Тетушка Поли что-то говорила о своем сыне Германе, от которого получила тайную весточку. Она даже давала читать Клаусу записку от Германа. Из этой записки было ясно, что Герман на свободе. Клаусу запомнились слова: «Я надеюсь скоро увидеть милую родину и тебя, дорогая мама». Выходит, Герман за границей. А Ланге говорил, что Цорн за колючей проволокой. Значит, удается антифашистам вырываться из-за колючей проволоки, значит, верят они в крах фашизма! И еще тетушка Поли постоянно повторяла: «Что делается, господин Клаус! Что делается!» Эти слова особенно врезались в память. И о чем бы ни думал Клаус, его мысли перебивались словами тетушки Поли: «Что делается, господин Клаус! Что делается!!»

Там, куда летит сейчас Клаус, гибнут солдаты в окопах. А перед его глазами стоит утренний притихший Берлин. Город приходит в себя после кошмарной ночи. На целые кварталы вытянулись очереди – женщины, дети и старики, терпеливо ожидающие открытия на короткое время продовольственных магазинов. Эти берлинские картины напоминали Клаусу Ростов, истощенных людей, расчищающих улицы своего города… Везде война…

И здесь, в Берлине, тоже гибнут женщины, дети, старики. А те, по чьей воле гибнут люди, надежно укрыты от русских снарядов и пуль, от английских бомб в непробиваемых бункерах и вопят на весь мир о превосходстве арийской расы. Разве у Дианы не такая же арийская кровь, как у Гитлера, Геббельса, Геринга? Почему она, женщина, мать, должна была погибнуть? За что? За нацию? В чем гордость немецкой нации? Этот полицейский майор Ланге похваляется своими успехами, кричит о немецкой гуманности, а дай ему волю – опоясал бы колючей проволокой весь мир вместе с Германией… Отец возмущается тем, что ценнейшие картины Ростовского музея присвоил себе генерал Макензен. Господа Геринг, Кестринг, Розенберг тоже большие любители живописи. Какое отношение могут иметь эти люди к искусству? Искусство есть то, что наполняет душу человека благородством, чувством возвышенного, наполняет непримиримостью к жестокости. Как это все может сочетаться у Геринга и ему подобных?.. Отец – противник жестокости, зверств. Он считает зверства временным явлением, до тех пор неизбежным, пока немцы не одержат победу. Он и его единомышленники не могут или не хотят понять, что облик фашизма не меняется от успехов или неудач на фронте. И не изменится даже в случае немецкой победы. Фашизм есть фашизм. В сущности, все эти люди мало чем отличаются друг от друга. Майор Ланге, Рудольф фон Штауфендорф или полусумасшедший Циммерман – все в один голос кричат о великой миссии нацизма. Лицемеры! Действия «гуманистов» – сторонников Розенберга и сторонников жестокости разнятся лишь в методах. «Либеральные» взгляды Розенберга и всей его компании не что иное, как лицемерие. Для порабощенных народов это еще страшнее. Жестокость майора Ланге и ему подобных порождает ответную жестокость, поднимает людей на борьбу против оккупантов. А «либералы» одурачивают людей. На некоторых, слабых духом, их пропагандистские трюки действуют как гипноз. А по сути своей и «либералы», и сторонники жестокости – детали механизма одной чудовищной машины уничтожения людей, все они в результате стремятся к одной цели – превратить покоренные народы в своих рабов. Они не должны, не имеют права принадлежать к немецкой нации. У всех у них одна нация – фашизм.

3

В штабе дивизии Клауса ждали с нетерпением. Генерал Хофер лично приехал в Краснодар, куда самолет доставил Клауса. Едва Клаус спустился по трапу, как очутился в объятиях тестя.

– Ну что внук? Как Диана?

– Внук жив. Диана погибла, – с трудом вымолвил Клаус.

– Боже мой… Моя дочь! Клаус, как же?

– Во время воздушного налета.

– Моя дочь… – всхлипнул Хофер.

– Берлин регулярна бомбят.

– Моя дочь… – отрешенно повторил генерал Хофер.

Всю дорогу до штаба дивизии Хофер не проронил ни слова. И Клаус не нарушал молчания. У них обоих было одно горе, и не было смысла утешать друг друга. Лишь подъезжая к штабу, Хофер, не глядя на Клауса, проговорил:

– Хоть ты побереги себя. Ведь у нас с тобой мальчик.

– Война есть война.

– Да, черт побери, ты прав… Вам с Штауфендорфом поручено важное задание. Приказ из Берлина. Разыщи Ганса, он тебе все расскажет.

Ганс Штауфендорф сам разыскал Клауса.

В новенькой альпинистской форме, он весь сиял и, было видно, искренне обрадовался приезду Клауса.

– Наконец-то, дружище! А я уж думал, что мне одному придется насладиться славою. Сбылось, Клаус, сбылось! Хватит настоящим горным орлам ползать по земле, подобно ужам. Эльбрус! Нам должен покориться трон господний. А там… Гималаи. И чем черт не шутит – Эверест! У меня, Клаус, даже при одной мысли об этом дух захватывает. А что? Это историческая неизбежность. Германский флаг должен развеваться на самых высочайших вершинах земного шара. Знамя рейха должно реять за облаками. Мы еще махнем с тобой, дружище, на Эверест. Тем русским мальчикам, которые в тридцать восьмом таскали нас в горы, не видать таких вершин. Кстати, как с этим Борисом Севидовым? Ты был в ростовском лазарете?

– Был.

– Не согласился?

Несмотря на то что Клаус ждал этого вопроса, сейчас он растерялся. Сказать правду – навредить Борису Севидову, но и лгать бессмысленно: Гансу совсем нетрудно навести справки.

– Не согласился.

– Генералу Конраду это не понравится. Но для нас с тобой даже к лучшему. Зачем делить славу с каким-то русским? Не зря же мы таскались в эти горы до войны. Теперь махнем на Эльбрус.

– Махнем, Ганс. Может быть, махнем, – рассеянно ответил Клаус.

– Да ты что, в самом деле, словно тебя искупали в уксусе? Открой-ка бар да угости друга из запасов шефа. Нехорошо быть эгоистом. Небось сам там, в Берлине… Ну рассказывай, что там? Как Диана?

– Нет больше Дианы.

– Горе какое! Прости, Клаус. Искренне сочувствую. А как…

– Сын родился. Отто… В честь деда – Отто.

– Нет Дианы… Горе какое, – повторил Ганс. Он привычно открыл бар генерала, налил в рюмки коньяк. – Нет, во время войны холостяку гораздо легче. Давай выпьем. Что ж теперь делать, крепись, дружище. – Он выпил коньяк, бросил в рот кружочек лимона и, стараясь уйти от невеселого разговора, сказал: – Меня снова вызывал генерал Конрад. Операции на Эльбрусе придают большое значение в Берлине. Одно мне не понравилось: в наш отряд добавляют альпинистов из дивизии генерала Ланца. Генерал Конрад считает необходимым, чтобы поднятие флага рейха на Эльбрус было операцией не одной нашей дивизии, а всего горного корпуса. Может быть, генерал Конрад прав. Как ты думаешь, Клаус?

Клаус равнодушно пожал плечами.

– Я думаю, он прав, – продолжал Ганс – Это будет справедливо. Ведь, по существу, альпинисты почти всех горных дивизий в свое время обучались в альпинистской группе «Кюблер». Хорошо хоть командовать операцией поручено нам.

– Это естественно, – ответил Клаус. – Мы знаем Кавказ.

– Я уже отобрал людей. Поверь, Клаус, это было нелегко. За три года войны не так уж много осталось настоящих альпинистов. Но мне удалось набрать команду довольно опытную. Пятьдесят пять человек, кроме нас с тобой. Ты познакомишься с ними, это надежные парни. Тебе бы надо отдохнуть, но сам понимаешь, приказ. К тому же в селении Хузрук нас ждут люди из дивизии Ланца. Кстати, у них имеется больше десятка белых мулов. Они пригодятся нам в снежных горах. Думаю, горы тебя немного отвлекут, успокоят.

…Вверх по долине реки Кубань отряд Ганса Штауфендорфа двигался на трех автомашинах. У Хузрука дорога обрывалась. Пришлось оружие, снаряжение и продовольствие взвалить на мулов. После короткого отдыха двинулись дальше. На второй день пути, преодолев около тридцати километров, передовая группа Штауфендорфа дошла до перевала Хотю-Тау и на высоте более трех с половиной тысяч метров расположилась биваком. Вьючный караван с оружием, боеприпасами и продовольствием отстал, пришлось ждать его прибытия. Капитан Штауфендорф стоял у края крутого обрыва и любовался горным ландшафтом. На тысячи метров перед ним ниспадали ржаво-красные, изрезанные ущельями склоны Эльбрусского массива. Сверкали на солнце снежные и ледяные поля на его склонах. Отсюда открывался чарующий вид на царственные вершины Центрального Кавказа – от прекраснейшей из гор – Ушбы до Каштантау. На семнадцать километров с запада на восток течения глетчеров Азау, Гара-Басхи, Терскола и Джикаюн-Кес, а дальше, у Военно-Грузинской дороги, – Казбек. Совсем недалеко внизу, на высоте трех тысяч двухсот метров, шел бой за туристскую базу «Кругозор» – одинокий небольшой домик.

– Послушай, Клаус, ты где? Иди сюда.

Клаус вышел на голос из-за нависшего над тропой камня, держа что-то в руке.

– Ты только взгляни, Клаус, какая красота! – щурясь на солнце, воскликнул Ганс.

– Да, как четыре года назад.

– А что могло изменить горы?

Клаус протянул Гансу гильзу от ракетного патрона.

– Узнаешь?

– Не понимаю.

– Как же так? Вспомни. – Клаус вынул деревянную пробку и извлек из гильзы скрученный бумажный рулончик. Он развернул листок и стал читать:

 
Все ближе кажется вершина.
Колючий ветер – наповал,
А до нее еще пройти нам
За перевалом
                 перевал.
За перевалом
                 перевал.
 

– А-а, вспомнил, – улыбнулся Ганс. – Сохранилась записка. Только некому петь эту песню. Ты смотри, а наши подписи есть на листке.

– Помнишь, как хорошо пели ребята у костра…

– Помню. Тогда мы у русских были гостями. А теперь те ребята встретят нас иной песней.

– И будут правы… – проговорил Клаус. Он спрятал в гильзу записку и направился в сторону нависшего над тропой камня.

– Ты куда?

– Я сейчас, только положу на место гильзу.

Ганс с усмешкой пожал плечами. Когда Клаус вернулся, спросил:

– Неужели надеешься еще побывать здесь? После Эльбруса нас ждут Гималаи.

– А пока ждет Эльбрус. Но признайся, Ганс, наша операция не имеет ни малейшей военной ценности. Для нашей альпинистской биографии – куда ни шло.

– Это как понимать, – ответил Штауфендорф. – Конечно, тактического, а тем более стратегического значения наша операция не имеет. Хотя, должен тебе сказать, что кроме нас сюда движется большой отряд горных стрелков. Они должны очистить ближайшие долины от противника, занять перевалы близ Эльбруса и прикрыть левый фланг горного корпуса. Но и наша операция, дружище, очень важна… Согласись, что мир прислушается, если будет объявлено, что германские войска водрузили навечно имперский военный флаг на высочайшей горе Кавказа. А сделаем это мы с тобой.

– Смотри! – неожиданно прервал Штауфендорфа Клаус и протянул бинокль. – Вон там, левее, «Приют одиннадцати»!

Ганс схватил бинокль, жадно припал глазами к окулярам. Среди волнистой, испещренной бесчисленными складками ледяной пустыни на отроге скалы сверкал на солнце дом необычной архитектуры – обтекаемой формы, полностью облицованный листами оцинкованного железа, под лучами солнца он выглядел как гигантская гондола дирижабля.

– А в тридцать восьмом году здесь был обыкновенный деревянный дом. Какую гостиницу построили русские! – воскликнул Клаус.

– Для нас, – добавил Ганс.

– Готово, господин капитан! – услышали они голос.

Двое солдат и обер-фельдфебель устанавливали на перевале большой щит, сколоченный из досок. На нем крупными буквами было написано:

«Перевал генерала Конрада. 3548 м (Хотю-Тау)».

– Хорошо. Теперь вперед! «Приют одиннадцати» – отличное место для привала. Мы назовем его хижиной «Эдельвейс». Но будьте осторожны, возможно, там русские. Будьте готовы к бою.

…Русских в «Приюте одиннадцати» было слишком мало, чтобы они могли оказать серьезное сопротивление отряду Штауфендорфа. Вооружены были лишь трое солдат и лейтенант, составляющие гарнизон «Приюта». Неподалеку от «Приюта» располагалась небольшая постройка метеостанции. Там вели работы зимовщик-наблюдатель Яков Петрович Ковальчук и его жена Зоя Ивановна, исполняющая обязанности радистки.

Никто в «Приюте одиннадцати» не ожидал появления немцев. То, что произошло, Яков Петрович понял лишь тогда, когда у «Приюта» раздались выстрелы и взрывы гранат. Бой продолжался всего несколько минут. Вскоре дверь в метеостанцию с грохотом распахнулась, и на пороге появились немецкие солдаты в форме альпийских стрелков.

– Хэндэ хох! – скомандовал один из них.

Яков Петрович и Зоя Ивановна медленно подняли руки.

– Кто есть здесь? Где есть русиш зольдатен?

– Здесь никого нет. Только мы.

– Обманывайт? Швайн! – Немец взвел затвор автомата. – Расстреляйт!

– Что здесь происходит? Кто этот человек? – На пороге стояли Ганс Штауфендорф и Клаус Берк.

Солдаты расступились. Ганс подошел к старику, долго всматривался в него, потом перевел взгляд на женщину и неожиданно расплылся в улыбке:

– Ты посмотри, Клаус, это же Яков Петрович. Вот так встреча!

Ковальчук изумленно, не опуская рук, всматривался в лицо Ганса, а тот вдруг рассмеялся, довольный произведенным эффектом.

– Не узнаете, Яков Петрович? Ганс Штауфендорф. А это Клаус Берк.

Горные стрелки обступили их, непонимающе смотрели на старика, на капитана.

– Ну! «Рот-фронт»! – Ганс снял пилотку с изображенным на ней цветком эдельвейса, тряхнул светлыми волосами. – Ганс. Клаус. Степан Рокотов. Оля…

– Немецкие альпинисты, – понял наконец Ковальчук, кто перед ним. – Гостями были.

– Да, да, гости, – согласился Штауфендорф. – Мы и теперь пришли в гости.

– В гости не ходят с оружием.

– Ну, ну, старик, это – война. Ты не знаешь большой политики.

– Где уж нам… Знал бы, в тридцать восьмом сам…

– Ну, ну, старик! – Ганс вскинул автомат, но Клаус перехватил ствол, опустил вниз:

– Оставь, Ганс! – И повернулся к Ковальчуку. – Идите, Яков Петрович. Там лейтенант еще жив. Пускай ваша жена окажет ему помощь, его надо спасти, он военнопленный. А тех троих похороните.

Ковальчук презрительным взглядом смерил офицеров и, кивнув Зое Ивановне, направился к двери.

– Ты посмотри, Клаус, – указал Ганс на разбитую радиостанцию, – они все уничтожили, лишь бы не досталось нам. Расстрелять надо этого Якова Петровича. Он же потенциальный партизан.

– Оставь, Ганс.

– Он бы нас не оставил. Ты же слышал, сам сказал…

– Пойдем, надо разместить людей на отдых.

«Приют одиннадцати» был рассчитан больше чем на сто мест. Егеря разбрелись по комнатам. Некоторые заполнили просторный холл, где пылал камин. Капитан Штауфендорф и Клаус развалились в шезлонгах, придвинув их ближе к камину. Закурили.

– Эльбрус! Слово-то какое, – проговорил Штауфендорф. – Ты вслушайся: Эльб рус. Получается что-то вроде русской Эльбы.

– Чепуха, – ответил Клаус. – Персы называли эту гору Альброс, что означает «высокая гора». А грузины называли Ялбуз – «грива снега». Для черкесов Эльбрус был Куска-мафь – «гора, приносящая счастье». Каждый народ, соприкоснувшись с Эльбрусом, давал ему свое название.

– В таком случае мы после водружения флага рейха над Эльбрусом назовем его вершиной Берка – Штауфендорфа, – с ехидцей предложил Ганс и серьезно добавил: – Но этим мы прогневим богов. Эльбрус – священная гора арийской расы. Мы назовем его…

– Хорошо, Ганс, – прервал его болтовню Клаус, – название Эльбрусу дадут там… – указал он куда-то в сторону. – Наша задача – подняться на вершину. А для этого нужны силы. Давай отдыхать. Кстати, здесь русские оставили много продо…

Клаус недоговорил. Снаружи раздался выстрел.

– Что это? – вскрикнул Клаус и бросился к двери. Штауфендорф поспешил за ним.

На снегу лицом вниз лежал русский лейтенант. Клаус с трудом высвободил из его цепких пальцев пистолет и осторожно перевернул лейтенанта. Узкие казахские глаза его были открыты. Клаус припал ухом к груди лейтенанта, но тут же отпрянул. Щека его окрасилась кровью. Только теперь Клаус заметил на левой стороне груди лейтенанта рядом с рубиновым значком «КИМ» небольшое отверстие. Клаус посмотрел в глаза лейтенанта и не выдержал, отвернулся.

– Ты видишь этот взгляд, Ганс? Русские и мертвыми ненавидят нас.

– Он не русский.

– Это все равно… Советский.

– Глупый фанатизм. Они предпочитают смерть плену.

– Как это случилось? – спросил Клаус у Зои Ивановны. Она стояла бледная, с бинтами в руках.

– Яков Петрович хоронил ребят, а я… я только вот отлучилась за бинтами…

– Уходите в Баксанское ущелье, – хмуро проговорил Клаус. – Убитых похоронят наши солдаты.

– Да нет уж, мы сами.

– Хорошо. И уходите, уходите. Здесь еще будут бои.

19 августа на рассвете капитан Штауфендорф объявил начало штурма вершины. Особых технических трудностей ожидать при восхождении не приходилось. Умеренной крутизны снежные и ледяные склоны, трещин на пути мало. Выше – безобидная гряда, а за ней – белые, крутые, но тоже доступные склоны, ведущие к вершине и бывшему вулканическому кратеру. Трудности восхождения в основном могли быть связаны с разреженным воздухом, с нехваткой кислорода и частой переменой погоды. И сейчас со стороны Черного моря внезапно надвинулись облака. Когда альпинисты подходили к седловине на высоте пяти тысяч трехсот метров, обрушился облачный грозовой фронт с метелью. Вскоре альпинисты наткнулись на засыпанную снегом хижину. Они разгребли снег и влезли внутрь, чтобы отдохнуть и переждать непогоду.

– Так высоко война, наверное, поднялась впервые, – проговорил Штауфендорф.

– Да, – согласился Клаус, – в мире нет строений, расположенных выше. Пять тысяч триста метров.

К хижине добрался один из егерей, оставленных для связи в «Приюте одиннадцати». Егерь подал Штауфендорфу записку и сверток.

– Получен приказ Конрада, – сказал Ганс, прочитав радиограмму. – Генерал категорически требует при любой погоде взойти на вершину Эльбруса. Доставлен новый имперский военный флаг, освященный по ритуалу «Черного Ордена». Ты, историк, не знаешь, что это за чертовщина?

– Немного знаю. Тут что-то связано с мистикой. Дело в том, что Гитлер и кое-кто из его приближенных верят в магию и потусторонние силы – силы огня и вечного холода. Носители огня – это носители истинно германского духа. А носители холода – все, кто противостоит им. Гитлер уверен, что под его управлением человечество вступает в новый цикл жизни – цикл огня, который победит холод. Так что, Ганс, мы совершаем магическое действо. Водружение флага рейха на Эльбрус ознаменует начало новой эры, нового цикла. Теперь огонь навсегда укротит лед. – Все это Клаус говорил с неприкрытой иронией, но Штауфендорф ее не почувствовал. Глаза Ганса загорелись лихорадочным блеском.

– Грандиозная миссия! Вперед, друзья! – воскликнул он.

Метель немного утихла. Ненадолго выглянуло солнце. Альпинисты продолжали восхождение. И к одиннадцати часам ледяной склон был преодолен. Капитан Ганс Штауфендорф и обер-лейтенант Клаус Берк стояли на вершине. Штауфендорф вбил глубоко в лед древко имперского военного флага. Клаус Берк установил рядом вымпелы двух дивизий горного корпуса – «Эдельвейс» и «Энциан»[3]3
  Энциан – горечавка – растение, встречающееся преимущественно на горных лугах.


[Закрыть].

Перед взорами альпинистов открылись необъятные просторы чужой страны. На север уходила бескрайняя равнина Кубани, на юге, востоке и западе раскинулись хребты Кавказа. За суровой стеной Главного хребта видна чудесная Сванетия, солнечная Грузия. Еще дальше в туманной дымке виднелся Арарат – пристанище библейского Ноева ковчега. А на юго-западе за далекими вершинами и хребтами в сиреневой дымке едва угадывалось Черное море.

С обветренными лицами, альпинисты снова спустились к седловине Эльбруса и без привала направились вниз. Когда они наконец в приподнятом настроении подошли к «Приюту одиннадцати», их встретили ружейным салютом подошедшие туда горные стрелки.