Текст книги "Перевал"

Автор книги: Виктор Муратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 23 страниц)

Перевал

Глава первая

1

Вилла «Анна Мария», словно пробка, закупорила узкий переулок почти рядом с шумной Вильгельмштрассе. Вилла уперлась колоннами в гладко отшлифованную брусчатку, образуя тупик, словно говоря прохожему: «Стой! За мной мое озеро, мой парк, мои аллеи». Перед виллой очень много каштанов. Их ветви густо переплелись. Каштаны посадили по желанию баронессы Анны Марии Берк. Она в пятьдесят три года еще надеялась, что возле ее дома разрастется парк, пусть небольшой, но похожий на Сан-Суси.

Парк действительно удался, правда без дворцов и скульптур Сан-Суси и без его знаменитых Римских купален.

Но баронессе не пришлось им любоваться. Она предоставила это своему мужу Отто Берку и сыну Клаусу. Любуется этим парком и Диана, бывшая соученица Клауса, которую полюбила баронесса когда-то просто за имя Диана, что означает лилия. Будь жива Анна Мария Берк, она в день свадьбы сама вплела бы в светлые волосы Дианы белые лилии.

Диане, очень удачно дали имя. Она была похожа на лилию и спокойной красотой, которую сама сознавала, и холодной, как у этого водяного цветка, белизной кожи лица…

У отца Дианы, генерала Генриха Хофера, парк в Потсдаме не хуже. Пускай нет в нем кавказских магнолий, вывезенных доктором Берком из Батуми, но есть тимьян, дикая фисташка, земляничное дерево, ладанник. Даже ароматичные эспарцет и акантолимон, привезенные Хофером с Крита, прижились. Только парк в Потсдаме сейчас запущен.

Своей матери Диана не помнит, отец на фронте, а старый садовник Гюнтер вечно пьян. С тех пор как Диана перешла к мужу в виллу «Анна Мария», она по-настоящему испытала материнскую заботу тетушки Поли – экономки в доме Берков. У этой женщины доброе сердце…

Клаус и Диана шли по тенистой аллее и молчали, каждый думал о своем. Клаусу было приятно идти вот так наедине с молодой женой. Иногда он останавливался и, пригнувшись, пристально всматривался в ее лицо, будто отыскивал ответ на какой-то одному ему известный вопрос. И найдя этот самый ответ, обнимал Диану и целовал ее губы, глаза, волосы, словно пытался наверстать упущенное за время разлуки.

Жизнь Дианы в эти июльские дни сорок второго года была на взлете. Вторую неделю Клаус гостит дома. После Крита он изменился – возмужал, слегка внешне огрубел, у глаз появились морщинки, они теперь четко выделялись на лице, покрытом крепким загаром. И без того светлые волосы совсем выгорели. Диане показалось, что даже глаза у Клауса изменились – наполнились густой синевой. На груди у него поблескивает Железный крест. Важный и недоступный с виду, Клаус сердцем стал нежнее, ласковее и заботливее. Даже подарки с Крита привез Диане. А этой слабости за ним прежде не наблюдалось. Он целыми днями рассказывал Диане о Гераклионе, Кании, Ретимни. И, глядя на женскую фигурку слоновой кости, на серебряную чашу из Тимбакиона, Диана представляла экзотические города Крита, горы, покрытые вечнозелеными дубами и алеппскими соснами, где сражался Клаус, где заслужил свой Железный крест.

Удивительно складывается жизнь у Клауса. Никогда он прежде не хотел быть военным. Его призвание – история. Да и на Крит он попал не для того, чтобы воевать, – хотел изучать эгейскую культуру. И Диана была довольна тем, что доктор Берк устроил Клаусу поездку на Крит. Надеялась, что Клауса минует фронт. Но, оказывается, война есть война. И на Крите пришлось Клаусу воевать, даже успел отличиться. А ведь, страшно подумать, мог и погибнуть. Вот и теперь ему предстоит поездка на Кавказ. Клаус утешает Диану тем, что едет на Кавказ не воевать, а изучать историю, культуру горцев. Клаус знает Кавказ. Он жил там до войны и часто с восхищением рассказывал Диане о Батуми, о снежных вершинах, о вечнозеленых горных лесах и о добрых, гостеприимных, очень доверчивых горцах.

Везет же мужчинам: они видят мир! Вот и отец уже прошел всю Европу, сражается в загадочной России, где-то на Дону, против романтичных казаков и пишет, что скоро будет на Кавказе. И Клаусу папаша Берк устраивает перевод на Кавказ. А ей, Диане, никто не устроит такую поездку, потому что она женщина.

– Клаус, милый, – шепнула Диана, – возьми меня с собой на Кавказ. Я бы могла… Я бы могла чем-то помогать тебе. Ну, Клаус, милый!

В ответ Клаус осторожно обнял жену.

– Наш сын должен родиться в Германии, а не в России.

Впрочем, Клаус охотнее остался бы на Крите. В душе он надеялся, что его вернут обратно на остров. Но эта надежда была слабая. Не случайно альпинистов, особенно тех, кто прежде бывал на Кавказе, отзывают с других фронтов. Очевидно, предстоят горные бои на Кавказе. Группа армий генерал-фельдмаршала Листа уже на Дону, возле Ростова. А Ростов – ворота Кавказа…

– Господин Берк! Господин Берк! – вывел из раздумья Клауса голос тетушки Поли. – Вас к телефону.

«Тетушка Поли никак не может привыкнуть называть меня по имени. Даже в детстве звала господином Берком», – подумал Клаус и бросился к дому. Звонил отец.

– Не скучаете, дети? Ну-ну. Меня не ждите. Совещание еще продлится. Потом поедем на Бисмаркштрассе. Рейхсминистр Розенберг предлагает совместный ужин, – слышал Клаус в трубке голос отца. – Езжайте в Бад-Зааров. Я приеду прямо туда. Не один. Со мной человек пять-шесть. Распорядись там, мальчик. Почему молчишь? Алло! Клаус!

– А что мне говорить?

– Верно, тебе говорить нечего. А я тебе скажу: все в порядке. Можешь готовиться к восхождению на свой Эльбрус. Но это еще не все. Есть приятные новости. Приеду – расскажу. Ты меня слышишь, Клаус? – густо рокотало в трубке. – Приготовь все для охоты. Или тебе надоела стрельба? Тогда готовь яхту, порыбачим. У меня все.

Клаус еще долго вертел в руках телефонную трубку. Как торопится папочка на свое совещание! Решается судьба сына, а у него, видите ли, совместный ужин на Бисмаркштрассе. Совещание! Обедают, ужинают да сплетнями делятся – вот и все совещания.

В стороне у окна стояла тетушка Поли. Мягкой тряпкой она вытирала широкие глянцевые листья фикуса. Листья и без того блестели, как отполированные. Конечно, тетушку Поли вовсе не интересовал в этот момент фикус. Она прислушивалась к словам Клауса. И, видя его хмурое лицо, почувствовала что-то неладное.

Она всегда волновалась за Клауса, пожалуй, не меньше, чем за своего сына Германа. Почему? Кто знает, возможно, считала Германа парнем, который тверже стоит на ногах. Хотя в это было трудно поверить. Ведь у Клауса было все: отец, всегда занимающий какой-либо высокий пост, мать – баронесса, лучшие учителя в лучших школах Берлина, от рождения и, очевидно, до самой смерти – обеспеченная жизнь.

А Герман… Нелегко было тетушке Поли воспитывать сына. Пенсия за погибшего в восемнадцатом году мужа была слишком мала… Мальчики дружили между собой. И был у них еще третий приятель, их сверстник, – Ганс Штауфендорф. Тетушка Поли не знала, к чему готовят молодежь в школах, особенно после тридцать третьего года. Но она подмечала, как незаметно дружба детей расклеивалась. Ганс на глазах менялся – становился все заносчивее, все безжалостнее, самоувереннее. А ее Герман… У него постепенно появлялись свои интересы, тайны. Он становился скрытным, замкнутым. Если Ганс не скрывал своих занятий, даже гордился новой формой, песнями, гимном, барабаном, то Герман с иронией относился ко всему этому, с явной иронией. Все чаще между мальчишками возникали споры, все чаще они кончались дракой. Клаус пытался примирить друзей в споре, разнять в драке. Он как бы раздваивался и, видимо, мучился, не зная, к кому примкнуть, не понимая, кто же прав. А Герман и Ганс постепенно стали врагами. Это тетушка Поли поняла, когда однажды ее Германа забрали гестаповцы. За что забрали, тетушка Поли не знала. Только через месяц, когда Герман вернулся, он стал еще злее относиться к Гансу, и пропасть между ними увеличилась. Клаус по-прежнему все же был ближе к Герману. Он заступился за тетушку Поли, когда Германа снова взяли гестаповцы. А когда выяснилось, что Герман Цорн был связан с тельмановцами, и его арестовали в третий раз (перед самой войной), доктор Берк решил уволить тетушку Поли. Но за нее снова заступилась покойная баронесса. Как-никак, но она ценила тетушку Поли, и главным образом за то, что та вынянчила Клауса и заботилась о нем, может быть, больше, чем сама баронесса. А может быть, Анна Мария чувствовала приближение смерти, знала, что придется ей оставить Клауса не на попечении отца, а на попечении тетушки Поли. Доктор Берк пытался уволить тетушку Поли и после смерти баронессы. Но Клаус встал горой на ее защиту. И доктор Берк вынужден был ради Клауса отступить. Ведь сам он не мог уделять сыну внимания: у него постоянные съезды, митинги, заседания. Вот как и сейчас…

Клаус медленно положил трубку на рычаг. Глянул на тетушку Поли – она все так же стояла у фикуса с немым вопросом на лице, нервно мяла тряпку в руках.

Клаус подошел и нежно обнял Поли.

– Что, господин Берк, – спросила она встревоженно, – плохие новости?

– Я и сам, тетушка Поли, еще не знаю, какая это новость, – ответил Клаус и, обернувшись к Диане, медленно проговорил: – Еду на Кавказ…

С тех пор как впервые, еще мальчишкой, Клаус побывал там, увидел двуглавый Эльбрус, Кавказ неотвратимо манил его. Живя в Батуми, где доктор Берк был консулом, Клаус много раз бывал в горах Кавказа. Бывал и начинающим альпинистом, бывал позже и в роли инструктора, но на всю жизнь запомнилось ему лето тридцать восьмого года. Тогда его вместе с Гансом Штауфендорфом, который гостил в то лето у них в Батуми, пригласил знакомый отца – местный врач и альпинист Сеид Залиханов в лагерь «Рот-фронт».

Лагерь располагался в живописном ущелье. Двадцать дней пробыли они с Гансом в этом лагере. То были незабываемые дни. Клаус полюбил горные ночи. Обычно после ужина альпинисты зажигали огромный костер и собирались вокруг него. Негромкими голосами, словно боясь разбудить задремавший неподалеку Эльбрус, пели песни.

Особенно запомнилась Клаусу песня о перевале, которую сочинили сами альпинисты. Запевала ее Оля – маленькая, щуплая девушка. В брюках и штормовке, подстриженная под мальчика, она казалась подростком-сорванцом. Оля брала в руки гитару, склонялась над ней, и тогда ее выгоревшие на солнце и без того светлые волосы падали на лоб, закрывая глаза. Она резким кивком головы отбрасывала их и, щурясь на свет костра, запевала. Клаус не помнит всей песни, но в память врезались слова припева:

 
Все ближе кажется вершина,
С откоса рушится обвал.
А до нее еще пройти нам —
За перевалом
Перевал.
За перевалом —
Перевал.
 

Немудреная мелодия задушевно, звучала в ночи. В низком небе плыла низкая луна, и под ее светом снежные вершины покрывались нежной голубизной. А глубоко на дне ущелья, занавешенном густыми облаками, грохотала по камням бурная речка Ненскра.

Клаус и Ганс крепко тогда подружились с русскими ребятами. Особенно близко Клаус сошелся с начальником отряда Степаном Рокотовым – спокойным и добродушным парнем. Иногда они просиживали у костра до рассвета. Благо Клаус за годы жизни в Батуми научился не только понимать русский язык, но и довольно сносно изъясняться. Клаус рассказывал новому другу об Альпах…

Поразительно короткими были те ночи. Крупные, немигающие звезды незаметно растворялись в густой синеве неба, бледнела и становилась прозрачной луна, словно таяла под невидимыми лучами солнца. Голубые снежные вершины постепенно алели, а тьма медленно уползала в ущелье, где клубился предутренний туман. Звучал сигнал подъема, и эхо подхватывало медные звуки горна, несло их от вершины к вершине, приветствуя новый день. Из палаток выбегали молодые красивые парни и девушки. Их голоса смешивались с шумом небольшого водопада.

Клаус помнит последнее зачетное восхождение. Чем выше в горы, тем реже лес, и вот уже тропинка выводит альпинистов на разноцветный альпийский луг.

– Смотри, Клаус, – окликает Ганс, – совсем как у нас на Цуг-Шпитце.

Клаус молча пожимает плечами. Здесь, на Кавказе, не совсем так, как на юге Германии. Там в границы Германии чуть-чуть врезается узкая полоса Северных Альп и их предгорий – Альпийский Форланд. Здесь, на Кавказе, до бесконечности тянулись цепи гор, сверкая на солнце снежными шапками. Всюду громоздились исхлестанные тысячелетними ветрами скалы. Своими изломанными снежными вершинами они пронизывали облака. Скалы разрезались глубокими ущельями, где бесновались горные потоки. Глядя на это беспорядочное нагромождение камня, Клаус не мог вообразить ту силу, которая понадобилась, чтобы так сморщить землю, разбросать многотонные камни, образовать хребты, проложить долины между ними. А сколько потребовалось времени, чтобы сгладить ветрами острые изломы утесов, покрыть их лугами, взрастить леса!

Но возражать Гансу не хотелось. Они и так слишком много спорили. Гансу все не нравилось в Приэльбрусье – у него на уме были только Гималаи, Эверест, как будто бы Ганс уже покорил знаменитую вершину. Но Клаус понимал, что Ганс просто-напросто рисуется, хочет показать себя бывалым альпинистом перед русскими парнями, и не столько парнями, как девушками. Их было семь, молодых альпинисток из города Ростова-на-Дону, где они учились в медицинской школе. Особенно рисовался Ганс перед Олей. Однако Оле явно приглянулся кто-то из двух русских, то ли Степан Рокотов, то ли Борис Севидов. Но кто сильнее, Клаус так и не смог понять: с обоими Оля была одинаково приветлива, если не сказать – ласкова. Сам Клаус тогда тоже, нечего греха таить, был неравнодушен к этой смешливой девушке.

Ему вспомнилось, как, пройдя зону альпийских лугов, альпинисты достигли мертвых ледников, где их подстерегали прикрытые снегом глубокие трещины. Вырвавшись из-за скал и почувствовав свободу, по заснеженной марене раздольно носился бешеный холодный горный ветер.

Альпинисты поднимались, связавшись веревками. В каждой связке по четыре человека. Шли, ступая след в след. Клаус изредка посматривал на Ольгу. Та шла уверенно и была необычно серьезна.

Клаус тогда чертовски устал. Ему казалось, что он сможет сделать еще всего несколько шагов и упадет. Но он шел в одной связке со Степаном Рокотовым, в одной связке с Ольгой. И это придавало ему сил.

Вот и седловина перевала Хотю-Тау. Первой там оказалась Ольга. Рядом с ней встали Степан Рокотов, Ганс Штауфендорф и он, Клаус Берк. Размахивая руками, Ольга что-то кричала, но ветер относил звуки, и Клаус видел только смеющееся, счастливое лицо.

Степан достал ракетницу и выстрелил вверх. Затем он извлек из планшета лист бумаги с текстом песни о перевале. На листке расписались все участники восхождения. Степан свернул трубочкой листок, спрятал его в ракетную гильзу. Борис Севидов и низкорослый крепыш Аршак Петросян приподняли увесистую глыбу и придавили ею гильзу.

– На память! – крикнул Степан.

По альпинистскому обычаю не стали поздравлять друг друга: ведь еще предстояло спуститься вниз, а это не менее опасно.

Начался спуск в сторону ущелья по крутому склону. Далеко внизу, словно сказочное чудовище, притаился с раскрытой пастью бергшрунд – ледяная пропасть у основания снежного склона. Они тогда с трудом отыскали снежный мост, нависший над бергшрундом. Степан Рокотов ползком перебрался через мост и укрепился на противоположной стороне. За Степаном шла Ольга. За ней Ганс. Последним – Клаус.

Клаус еще не приготовился страховать веревкой идущих, как услышал крик и увидел Ольгу, быстро сползающую в пропасть. Они не успели опомниться, как, увлекаемый Ольгой, начал сползать к краю бездны Ганс Штауфендорф. Клаус быстро забил ледоруб в снег, закрепил за него веревку. Ганс перестал скользить, веревка, ведущая от него к Ольге, натянулась. Ольга повисла над пропастью. Степан, Клаус и Ганс с двух сторон начали осторожно поднимать Ольгу. Когда опасность миновала, Степан, протягивая флягу с кофе, отчитывал Ольгу:

– И не стыдно? Кому-кому, а тебе…

Ольга улыбалась, подмигивала весело подругам, как будто ничего не произошло.

Да, это была отважная девушка. И ребята были отчаянные. Погода к вечеру испортилась. Гроза и ливень загнали альпинистов под нависшую скалу. Ветер выл, те и дело меняя звуки. Гром, усиленный эхом, сотрясал перевал. Вспышки молний на миг выхватывали из тьмы словно в оцепенении застывшие скалы. Даже не верилось, что совсем недалеко внизу плещутся волны теплого моря, цветут магнолии.

Гроза прекратилась лишь к полуночи. Ветер отогнал тяжелые тучи и, обессилев, затих. Небо, словно сбросив с себя тяжелое покрывало, обнажило звезды. Они были теперь особенно крупными, казалось, их можно было достать рукой.

Девушки замерзли и под утро забрались в свои спальные мешки. Ольга и не заметила, когда Клаус успел положить возле нее ветку нежного рододендрона. Это заметил Степан. Он понимающе посмотрел Клаусу в глаза, по промолчал. Клаус смутился, но все же спросил:

– Твой друг Борис влюблен в Ольгу?

– Борис? – удивленно улыбаясь, переспросил Степан.

– Да, это видно.

– Ольга – племянница Бориса.

– Что это – племянница? – не понял Клаус.

– Дочь родного брата.

«А ты сам не влюблен в Ольгу?» – хотелось Клаусу задать еще вопрос, но он счел это бестактным и промолчал.

Клаус и Степан немного вздремнули, прижавшись спиной к спине и, как говорят альпинисты, укрывшись веревкой.

На следующий день Клаусу и Гансу предстояло покинуть лагерь «Рот-фронт»: заканчивался срок сборов. За двадцать дней русские парни и девушки стали для Клауса друзьями, опасные Кавказские горы сблизили их, научили ценить товарищество. Уезжая тогда в Берлин, он не знал, встретит ли еще когда-нибудь этого добродушного смелого Степана, отчаянного и бесшабашного Бориса Севидова, темпераментного Аршака Петросяна, Ольгу…

2

Клаус напрасно иронизировал. Отец был на весьма важном совещании, собранном рейхсминистром Розенбергом в малом зале заседаний имперского министерства на Унтер-ден-Линден, 63.

Имперское министерство по делам оккупированных территорий вынуждено было в сорок втором году, когда война с Россией приняла затяжной характер, менять свою тактику. И хотя основной принцип, рожденный в ставке фюрера еще в июле сорок первого года – «оккупированные советские территории следует, во-первых, подчинить, во-вторых, ими следует управлять, в-третьих, их следует эксплуатировать», – оставался прежним, организация и методы работы требовали изменений.

Кроме многочисленных коллег из своего министерства Розенберг пригласил представителя хозяйственного штаба «Восток» генерала Штапфа, который прибыл на совещание вместе со своим помощником, командиром бригады по восстановлению и эксплуатации месторождений нефти генералом авиации Эрвином фон Штауфендорфом. Этот факт красноречиво подтверждал предположение доктора Берка о том, что на совещании предстоит серьезный разговор о Кавказе. Рядом с Эрвином фон Штауфендорфом сидел его сынок Рудольф.

На такое представительное совещание Штауфендорф-младший проник в качестве представителя от группы армий «А». И немудрено: оберштурмбанфюрер Рудольф фон Штауфендорф – адъютант генерала Кестринга. Здесь, на совещании, он представляет своего шефа.

Последнее обстоятельство несколько огорчало доктора Берка. Ему необходимо было встретиться с самим генералом Эрнстом Кестрингом. Проклятый туман помешал инспектору кавказских вспомогательных войск прибыть в Берлин. А поговорить доктору Берку с ним было о чем. Совсем недавно доктора Берка, возглавлявшего до этого отдел по общим вопросам в министерстве по делам Востока, несмотря на тупое упрямство Альфреда Розенберга, назначили представителем министерства при группе армий «А».

Непонятно, почему так упрямился Розенберг. Кому, как не доктору Берку, проторчавшему перед войной почти пять лет консулом в Батуми, заняться Кавказом? К счастью, штабслейтер Шикеданц оставался на своем посту имперского комиссара Кавказа. Арно Шикеданц не даст в обиду своего старого друга Берка. Тем более что и работа Шикеданца будет во многом зависеть от Берка. А работа предстоит Шикеданцу немалая. В его распоряжение передавались недавно созданные комиссариаты: Грузия, Азербайджан, Кубань, Ставрополь, Кавказские горы, к тому же главные комиссариаты – Калмыкия и Армения.

Конечно, в кавказских делах неплохим помощником Шикеданцу будет Александр Николадзе. Вот он сидит рядом с Берком, этот бывший грузинский князь, а теперь официальный советник Шикеданца.

Сколько же лет сейчас князю? Пожалуй, под пятьдесят. А доктор Берк помнил Александра Николадзе еще молодым человеком. Они познакомились в восемнадцатом году в грузинском порту Поти, куда Отто Берк высадился в составе оккупационного отряда генерала фон Крессенштейна. Потом они встречались в Тифлисе, где Отто Берк работал в германской дипломатической миссии. Молодой Николадзе сотрудничал с меньшевистским правительством Грузии, возглавляемым Ноем Жордания. Тогда, в восемнадцатом году, немцам недолго пришлось находиться на Кавказе. Генерал фон Крессенштейн вынужден был вывести свои войска с Кавказа: Германия терпела поражение на западном фронте, а в самой Германии назревала революция… Вместе с немцами покинул Грузию и князь Николадзе. Иоахим Риббентроп взял преданного немцам грузинского князя к себе в министерство иностранных дел. В свою бытность консулом в Батуми доктору Берку не раз приходилось встречаться с Александром Николадзе.

Да, годы эмиграции внешне мало изменили князя. Он все такой же сухопарый, все такое же холеное лицо, аккуратные усы. Только стал Николадзе с годами как бы спокойнее, уравновешеннее, словно притушил в себе кавказский темперамент. Служба в разведке сделала его настороженным. Чувствуя расположение сильных, Розенберга и Шикеданца, грузинский князь в окружении высших чинов вермахта держится уверенно, если не сказать, самоуверенно. Эта самоуверенность обострилась у него особенно в дни, когда германские войска стали подходить к Кавказу. Этому грузинскому князьку импонирует план создания грузинской великой державы под руководством немцев. Он понимает, какая роль отводится ему на оккупированном Кавказе.

«Надо его пригласить сегодня на дачу, – отметил про себя доктор Берк и обвел взглядом зал. – Только бы не напросился в гости Эрвин Штауфендорф». Берк и прежде-то недолюбливал Эрвина за его изворотливость и карьеризм. Просто уму непостижимо, как это Эрвину фон Штауфендорфу с его очень средними способностями почти всегда удавалось обойти Берка, в любой ситуации урвать кусок пожирнее. Вот и теперь Эрвин почуял, что запахло жареным. Каким-то чудом втерся в доверие к Шикеданцу, стал его компаньоном по акционерному нефтяному обществу «Континентале Оль-АГ», а с апреля сорок второго – командиром «нефтяной бригады». Должность вроде бы не очень заметная, всего 1310 человек в подчинении. Это для генерала слишком мало. Но Эрвин, видимо, и не рвется командовать большим войском, ему и этого достаточно, чтобы погреть руки на кавказской нефти.

А что сможет получить он, доктор Берк? Правда, в его подчинении группа «Кюнстверк», ведающая конфискацией культурных ценностей. Но что значат библиотеки, киноленты, музейные экспонаты?! Все это большевики, наверное, успели эвакуировать. Да и то, что не успеют эвакуировать большевики, все равно группа «Кюнстверк» должна будет сдать в распоряжение рейхсвера. А нефть не эвакуируешь. Она достанется Герингу, Шикеданцу и этому Штауфендорфу.

Была у доктора Берка еще одна совсем немаловажная причина для завистливой неприязни к Эрвину фон Штауфендорфу. Мало того, что старшего сынка, Рудольфа, пристроил адъютантом к генералу Кестрингу, так еще и младшему, Гансу, нашел теплое местечко возле генерала Хофера. И тоже в должности адъютанта. А ведь под крылышком Хофера мог быть Клаус. Как-никак – зять. Опеку Хофера над отпрыском Штауфендорфа объяснить можно: в нефть вложены денежки и надежды самого Хофера.

Но ничего, теперь-то доктор Берк попытается исправить это недоразумение. Хофер не может не учитывать, что его дочь Диана ждет ребенка от Клауса. Должен же будущий дед побеспокоиться о будущем внуке, тем более что сейчас в его руках возможность оградить зятя от пуль…

Размышления доктора Берка прервал звон колокольчика в руках Розенберга, после наступившей тишины открывшего заседание. Министр попросил откровенно обменяться опытом, чтобы получить ясное представление об обстановке и соответствующим образом информировать фюрера.

Да, с июня сорок второго года Розенберг по-настоящему занялся Россией. Уж кто-кто, а этот сын сапожника из Ревеля хорошо знал Россию. Он изучал в Риге и Москве искусство и архитектуру и постоянно чувствовал себя впоследствии – подобно Гитлеру – художником, творчеству которого помешали.

К началу 1918 года Розенберг возвратился в Ревель, который вскоре был занят немецкими войсками. От временно провозглашенной в Эстонии Советской власти Розенберг бежал в Мюнхен и подпал там под влияние фашистской группы Гитлера. В 1919 году он вступил в нацистскую партию и через два года стал редактором газеты «Фолькишер беобахтер».

В тот период Розенберг был связующим звеном между белыми эмигрантами и Гитлером. Когда в ноябре 1923 года, после провала организованного ими фашистского путча, Гитлер и Людендорф оказались в тюрьме, Розенберг отделался легким испугом. Больше того, будучи заместителем Гитлера, стал, хотя и временно, самой важной фигурой в национал-социалистской партии. Розенберг слыл «специалистом по русскому вопросу», и не случайно Гитлер назначил его руководителем министерства по делам оккупированных территорий.

И вот теперь, на этом совещании, «специалист по русскому вопросу» надменно выслушивал представителей прифронтовых районов и групп армий.

Командующий прифронтовым районом «Север» генерал фон Роке говорил о неоправдавшихся надеждах Германии на Эстонию, полковник генерального штаба Гилльхаузен сетовал на постоянное увеличение партизан на Украине. Он призывал приложить все силы, чтобы дать населению новую политическую цель. А доктор Берк, слушая ораторов, думал о том, что их опасения, конечно, относятся ко всем районам оккупированной России, но больше всего – к району Кавказа. Уж с кем, с кем, а с кавказскими народами надо будет ухо держать востро. Интересно, что сказал бы генерал Кестринг, если бы присутствовал на совещании? Но тут, к удивлению Берка, оберштурмбанфюрер Рудольф фон Штауфендорф зачитал телеграмму Кестринга:

– «Значительная продолжительность похода на Восток требует, чтобы мы внушили населению оккупированных территорий убеждение, что им с нами лучше, чем со Сталиным. С помощью сотрудничества с населением достигается участие всех русских в борьбе за цель, к которой стоит стремиться. Россия должна и может быть побеждена русскими. Бережется кровь немцев для борьбы, силы немцев для строительства и управления; предотвращается образование банд в тылу. Это совершенно необходимо для операций группы армий «А», которая стоит у дверей в мусульманский мир».

Конечно, это только телеграмма, но доктор Берк должен теперь учесть каждое ее слово. Ведь это слово Кестринга, с которым доктору Берку придется работать на Кавказе. Нет, уж не такой доктор Берк недальновидный. Его мысли целиком совпадают с мыслями Кестринга. «Сотрудничество с населением!» Только так можно добиться желаемых результатов на Кавказе. Именно это убеждение диктовало Берку «Обращение к народам Кавказа», над которым он работал целых три дня. Жаль, что сегодня не предоставят возможности зачитать это «Обращение». Но ничего, Берк привезет «Обращение» на Кавказ Кестрингу. Генерал наверняка оценит его труд.

Из раздумий доктора Берка вывел голос представителя генерального штаба, полковника, фамилию которого Берк прослушал.

– Необходимо серьезнее заняться национальными военными формированиями для подавления партизан, – говорил полковник. – Численность этих формирований в скором времени возрастет. А управлять этой массой людей и сохранять ее в неопасном для нас состоянии можно лишь в случае, если дать им политическую цель.

Ну, эти высказывания мало волнуют доктора Берка. Он надеется, что национальными военными формированиями ему заниматься не придется. Это дело других, возможно даже князя Николадзе с его группой «Тамара».

Интересно, что скажет представитель хозяйственного штаба «Восток» генерал Штапф? Доктор Берк знал генерала Штапфа как неглупого экономиста и политика. Он не раз слушал его лекции в дипломатической академии в Кельне.

– Самым важным, – подчеркнул Штапф, – является улучшение положения с горючим, то есть Кавказ.

Сколько надежд у всех на Кавказ! Продовольствие, нефть, мост в Индию. Но главное сейчас – нефть.

Доктор Берк не экономист и не специалист по нефти, он – политик. Но из всего ясно, что политические задачи тесно переплетаются на Кавказе с добычей нефти для Германии.

…Совместный ужин на Бисмаркштрассе почему-то расстроился. Рейхсминистр Розенберг, слушая выступления ораторов, часто поглядывал на часы, а после совещания сразу исчез. Возможно, торопился информировать фюрера о прошедшем совещании. Он был не в духе, ожидая возражений Гитлера. Пожалуй, ни один доклад Розенберга еще не принимался фюрером без поправок… Доктор Берк был даже рад: чем томиться в душном зале рейхсминистерства, опасаясь как бы под хмельком не сболтнуть лишнего, лучше махнуть в Бад-Зааров. К тому же на даче и безопаснее: скоро начнется очередная бомбежка города.