Текст книги "Перевал"

Автор книги: Виктор Муратов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 23 страниц)

Из скупых его слов Борис узнал лишь, что Ташлык, молдаванин по национальности, до сорокового года имел в Кишиневе частную клинику. С приходом в Бессарабию Красной Армии и вплоть до начала войны продолжал заведовать бывшей своей клиникой. В сорок первом отступал вместе с советскими войсками. Руководил хирургическим отделением в одном из армейских госпиталей. В мае сорок второго года под Харьковом попал в плен, – после авианалета не мог бросить раненых.

Борис искал любой повод, чтобы вызвать Ташлыка на откровенность. Но Феодосий Николаевич всякий раз прикидывался непонимающим и старался говорить лишь о том, что касалось здоровья Бориса. И все же Севидов однажды задал хирургу, как говорится, вопрос в лоб:

– Скажите, Феодосий Николаевич, почему вам немцы разрешают медицинскую практику? Ведь вы – военнопленный. А я слышал, что гитлеровцы, если среди военнопленных попадаются врачи, под страхом расстрела запрещают им оказывать помощь товарищам.

Ташлык, склонившись над своим саквояжем, долго не поднимал головы, потом глянул из-под лохматых бровей на Бориса как-то цепко и далеко не дружелюбно и хмуро ответил:

– Лагерное начальство приказывает мне лечить только тех, кто не безнадежен… не безнадежен для немцев. Таких не только разрешают лечить, но даже приказывают. – И, помолчав, добавил: – Вот как вас.

Борис, горько усмехнувшись, спросил:

– А без приказа вы не стали бы меня лечить?

– Не знаю, – пожал плечами Ташлык. – Я врач, а в лазарете очень мало врачей. Почти нет медикаментов. Больные и раненые гибнут ежедневно десятками. И какие люди!..

– А тут приходится возиться с моей персоной, – в тон ему проговорил Севидов.

– Если хотите… да.

– Но вы меня мало знаете.

– Да, мало, – согласился Ташлык. – Но я вижу, немцы делают на вас ставку. Я, правда, не знаю причины такой опеки, но то, что немцы хотят от вас чего-то гораздо большего, чем от других военнопленных, это и козе ясно. Возможно, надеются использовать ваше родство с генералом Севидовым.

– Эх, Феодосий Николаевич, Феодосий Николаевич, – грустно улыбнулся Борис, – все это действительно, как вы говорите, и козе ясно. Но я никакой не Севидов. Я – Семен Ручьев. Это так, и я буду на том стоять даже под угрозой виселицы.

– Умереть никогда не поздно… В любом положении надо искать возможность для борьбы, господин Ручьев, а не для смерти.

– Искать, – усмехнулся Борис – Вы сами видите, что я огражден от мира не только колючей проволокой, но и этими четырьмя стенами.

– И за колючей проволокой можно найти возможность. У вас есть в лазарете знакомые? Ну, может быть, сослуживцы?

– Вы сами знаете – Петр Дерибас и… Рябченко, – ответил Борис и внутренне вдруг засомневался: стоило ли так откровенничать с хирургом? Ведь откровенничает только он, Ташлык до сих пор ничего о себе нового не сказал.

Феодосий Николаевич, видимо, это почувствовал. Он долгим взглядом посмотрел на Бориса и впервые за все дни их знакомства улыбнулся. Но тут же резко погасил улыбку и сказал серьезно:

– Рябченко я не знаю, а Дерибас… Именно он упорно доказывает майору Ланге, что вы старший лейтенант Севидов, брат генерала Севидова. Он и мне говорил, что знает вас много лет.

– Чушь!

– Не знаю, не знаю. Попробуйте убедить в этом Дерибаса. Как бы ни было, а встретиться вам с ним необходимо.

– Но каким образом? Я нахожусь словно в камере-одиночке. Кроме вас и Ланге, да еще этого рябого подонка Кутипова, никого не вижу.

– Дерибас пользуется доверием у Ланге и у господина Кутипова. Майору будет выгодно, если Дерибас станет вас посещать. – Уже прощаясь, Феодосий Николаевич пообещал: – Я позабочусь о том, чтобы Дерибас зашел к вам.

…В тот же день в комнату Севидова пришел Петр Дерибас. Он, как всегда, не унывал, выглядел бодрым. На голове его вместо лагерного берета была невесть откуда взятая выгоревшая узбекская тюбетейка. Он как-то смешно приподнял ее двумя пальцами, галантно раскланялся.

– Как поживаете, господин Севидов? – официальным тоном поинтересовался Дерибас. – Надеюсь, вас не обижают?

Борис насторожился.

– Ты чего это фиглярничаешь? – спросил он.

– Что вы сказали? Не понимаю я слов таких заковыристых.

– Кривляешься к чему? Словно шут на ярмарке.

– Так, так, – продолжал в том же духе Дерибас, разглядывая комнату. – Устроились дюже хорошо. А как рука? Чи добре вас лечит Феодосий Николаевич?

– Не знал я, Дерибас, что ты такой подонок. Ведь я все равно не признаюсь, а тебя за вранье немцы повесят, и правильно сделают.

Дерибас снял тюбетейку, подошел к Севидову.

– Балда ты, Борис, как есть балда, хочь и командирское звание имеешь.

– Я ведь и одной здоровой рукой могу дать по шее, – приподнялся Борис.

– Да не серчай ты, не до того теперь, – отмахнулся Дерибас – Я ж то для куражу кривляюсь. Ты слухай и соображай. Фрицы ж не дураки, все одно дознаются, кто ты есть такой. Тобой сам капитан Оберлендер занялся. Он зачем-то всех пленных альпинистов на особый учет берет. Задание у него такое от большого начальства.

– Откуда ты все это знаешь? – насторожился Борис.

Дерибас заговорщицки подмигнул Борису, надел тюбетейку, прихлопнул ладонью по макушке.

– Есть у меня тут один корешок – писарь канцелярии. Паскуда добрая, но со мной корешует. И кончай баланду травить. Только зазря время теряем, не пытай меня вопросами до поры. Оберлендер и начальник лазарета Ланге связаны с немцами, которые до войны на Кавказе были. Потому и интересуются альпинистами. А ты сам мне рассказывал в Кочетовке, шо с немцами в горы ходил, фотографии с ихними харями показывал. Чи забыл? Оберлендер не дурак – все раскопает, и карточки те отыщет, и фрицев тех, с которыми ты хлеб-соль делил на Кавказе. Только ж я этих дюже хитрых фрицев трохи опередил, наперед объявил, кто ты есть такой. Нехай теперь лечат и цацкаются с тобой, а мы покуда будем мозгой шурупить.

Борис слушал Дерибаса и пытался понять, кто он теперь, Дерибас, и что значит вся его вроде бы убедительная тирада. Кто такой Оберлендер? Неужели все слова, поведение Дерибаса – провокация?

– Как ты попал в плен? – спросил Борис, пристально глядя в глаза Дерибасу.

– А как ты попал? Здесь в лазарете все раненные, и мало кто добровольно сдался в плен, кроме некоторых гадов. Ну хватит баланду травить. Слушай! – Дерибас сел на край топчана, придвинулся к Борису и зашептал: – Мне поручено тебе передать, что Ванюшка жив.

– Жив?! – обрадованно воскликнул Борис. – Где он? А Дарья Михайловна?

– Не знаю.

– Где же Ванюшка?

– В Ростове.

– Кто передал?

– Ефрейтор Шавлухашвили.

– Шалва?! Он тоже в плену?

– Нет, – ответил Дерибас – Он возит Кутипова.

– Кутипова? – оторопел Борис.

– Живет Ванюшка у какой-то Тони, – спокойно продолжал Дерибас, не обращая внимания на широко раскрытые от удивления глаза Бориса. – А что за Тоня – Шалва не успел рассказать, помешал Кутипов.

– Как же Шалва попал к Кутипову?

– Я его пристроил, – ответил Дерибас.

– Ты?!

– Ага, я. Мы ж с Кутиповым почти что земляки. Он из Новочеркасска.

– А сам почему не пошел к нему?

– Мне и здесь неплохо. Доверяют. Вот Шалву «обработал» по заданию Кутипова. Чем плохо? Как бы я узнал о Ванюшке, если б не Шалва? Теперь мой земляк, да и сам майор Ланге еще больше довольны мною: тебя им выдал. Теперь надеются, что и тебя обработаю.

– Ну и ну, – слушая Дерибаса, качал головой Борис. Потом, усмехнувшись, спросил: – И как же ты намерен выполнить их задание?

– Покуда не знаю. Нашим о тебе скоро доложат. Шалва тоже мозгой шурупит. А пока держись и на рожон особливо не лезь. Нам никак нельзя, шоб тебя обратно в барак перевели.

– Кому это нам? – настороженно спросил Борис.

– Я ж тебя прошу: покуда не задавай вопросов. Придет время – узнаешь. А сейчас я выполняю задание коменданта. Ты думаешь, господин Ланге так запросто разрешил бы прийти к тебе? Черта лысого. Мы с ним договорились баш на баш. Я слежу за тобой и за хирургом Ташлыком, докладываю обо всем, а он разрешает приходить к тебе играть в карты.

– В какие карты? – удивился Борис.

– В «очко».

– Ну ты и конспиратор, – улыбнулся Борис – Играть в «очко»! Да у меня и денег нет. И Ланге знает, что у меня нет денег. Конспиратор! Как только эта мысль пришла в твою голову?

– Тит Лозняк подсказал.

– Это еще кто?

– Писарь канцелярии.

– Кто?

– Паскуда и сучье вымя, вот кто.

– Ничего не понимаю. Ты можешь яснее?

– Сейчас растолкую. – Дерибас не торопясь достал сигарету, закурил. Разгоняя ладонью дым, заговорил: – Значит, так. Если ты думаешь, что господин Ланге полностью доверяет мне, то ты ошибаешься. Вчера я случайно подслушал его разговор с Титом Лозняком. Комендант поручил ему выявить среди военнопленных всех коммунистов и евреев. Еще он приказал следить за тобой. А за мной Тит следит давно. Эту гниду надо перехитрить. Лозняк – уголовник и картежник. Надо купить его. За гроши он мать родную продаст. Теперь мы сможем видеться. Будем вместе мозгой шурупить, как людям помочь здесь, за колючкой. Я смогу привести к тебе Рябченко.

– Рябченко? – удивился Севидов.

– Да. Ты думаешь, я тебя зазря положил на нарах рядом с Рябченко? Это наш хлопец. Одному ему к тебе не попасть, а со мной и Титом Лозняком комендант разрешит и гроши на это выдаст. Даже доволен будет, что еще одного вербуем. – Дерибас встал, подбросил вверх тюбетейку, ловко поймал ее головой и опять шутливо поклонился Борису: – Так что насчет грошей не беспокойся – гроши будут. Дам взаймы. После войны вернешь, когда приедешь в Кочетовку чебаков ловить.

…Вечером Дерибас снова пришел к Борису, но уже с Петром Рябченко. Петро был похож на ходячий скелет. Лагерная тужурка висела на нем, как на палке.. Глаза ввалились.

Дерибас развернул принесенный им сверток, выложил на стол несколько соленых огурцов, краюху хлеба, небольшой кусочек сала.

– Как закусь? – придвигая стол ближе к кровати Севидова, спросил он и, подмигнув друзьям, извлек из бокового кармана медицинскую колбу, наполненную спиртом. – А это привет от Феодосия Николаевича. Кроме того, господа хорошие, получите наличные. – Дерибас достал пачку советских и немецких денег, разделил на три части. – Держите гроши. А ты, Рябченко, давай банкуй.

Рябченко принялся раздавать карты, затем выложил на стол трешку.

– Мало, мало, Петро. Сейчас заявится азартный игрок. Дай колоду. Начну я. – Дерибас ловко перетасовал карты, раздал по одной партнерам.

– Хочь бы Тит пришел один, – озабоченно проговорил Рябченко. – Шо, як з ним ще хто пожалуе?

– Не должно быть, – ответил Дерибас – Я одного приглашал. А кроме того, он не любит при свидетелях гроши клянчить. А клянчить будет, это точно.

В дверь постучали. Дерибас быстро кинул карту Рябченко и громко объявил:

– В банке четвертак! – И сделал вид, что только сейчас заметил вошедшего Лозняка. – А-а, Тит. Заходь, заходь. Дюже рады!

– Привет! Но я не один, со мной Свиневич.

Из-за широкой спины Лозняка вышел Кабаневич. По сравнению с Титом он казался карликом. Снисходительно улыбаясь, Кабаневич сделал шаг вперед, обвел присутствующих доброжелательным взглядом, поправил средним пальцем очки в роговой оправе.

Лозняк, увидев на столе закуску и колбу со спиртом, оживился:

– Что, тихушники, спиртягу лакаете? Ладно, давай карту, Петро.

Лозняк и Кабаневич присели к столу. Дерибас бросил им по карте.

– На сколько? – спросил он Лозняка.

– Для начала… – Тит долго моргал светлыми ресницами, уставившись в карты. – Полтора червонца. Давай две карты сразу. – Взглянув в карты, Лозняк с огорчением бросил их на стол. – Очко, черт дери! Надо было ва-банк идти.

– Ничего, Тит, еще успеешь, – успокоил его Дерибас и пропел: – «Я играю, стос мечу, проиграю – не плачу». – И, объявив: – В банке сорок рублей! – обратился к Борису: – Ваше слово!

– На все! – ответил Борис. Он глянул в карты и сокрушенно покачал головой. – Двадцать три. Не везет…

– Ша, кореша, ша! – перебил Бориса Лозняк. Он сжимал в руке карту и с алчностью смотрел на деньги. На его морщинистом, дряблом лбу выступила испарина. – Ва-банк, – наконец глухо выдавил он. Взяв карту, Тит медленно стал заглядывать в нее. Затем положил на стол, кивнул Дерибасу: – Бери себе.

Дерибас открыл свою карту. Взял еще – валет, еще – и объявил:

– Двадцать.

– А, черт дери! – крикнул Лозняк. – Надо было мне, охламону, еще карту брать! Валет! Было бы очко!

– Что поделаешь, – проговорил Дерибас и снова пропел: – «Деньги ваши – стали наши, да-да. Это дело перекурим как-нибудь…»

– Ну, охламон! Ну, охламон! – ругал себя Лозняк, шаря по своим карманам, и, не обнаружив там ничего, заискивающе посмотрел на Дерибаса: – Давай в долг!

– Ты, Тит, законы знаешь, – возразил Дерибас.

– Тит законы знает, – огрызнулся Лозняк. – Ты, Петро, мне права не качай. Лучше дай тридцатку. Кто даст тридцатку? Верну шесть червонцев. У Свиневича не прошу: жмот. Может, ты дашь, старший лейтенант?

– Я сержант, – поправил Борис – Вообще-то во время игры в долг не дают. Но уж ладно, раз вы в таком положении… – И протянул Лозняку деньги.

– Спасибо. Клевый ты кореш, старший лейтенант, хоть и генеральский брательник. За Титом не пропадало, не боись. – Лозняк откинулся на спинку стула и, дожидаясь своей очереди, мечтательно заговорил: – Три червонца, а? У Тита Лозняка не хватает трех червонцев! Да на воле я бы имел…

Скоро Лозняк проиграл и эти тридцать рублей. Клянчить в долг он больше не стал. Не дожидаясь приглашения, налил в стакан спирт, выпил и, хрустя огурцом, молча наблюдал за игрой. Ставки в банке росли. Деньги переходили из рук в руки, минуя Лозняка. Наконец он не выдержал искушения, махнул рукой и направился к выходу. Уже у порога обернулся.

– Если сейчас не достану гроши, завтра отыграюсь, – пообещал он. – А ты, старший лейтенант, за Тита не боись, за мной не пропадет.

– Повысили меня в звании, – усмехнулся Борис, но никто не среагировал на его слова.

Игра продолжалась с прежним азартом. Однако рисковали в основном Дерибас и Рябченко. Борис равнодушно поддерживал игру, исподволь наблюдая за Кабаневичем. Тот не рисковал, играл осторожно.

– Да-а, интересно получается, – заговорил он густым басом, который никак не вязался с его тщедушной фигурой. – Думал ли я, сидя в райсобесе, что придется в карты играть с уголовниками? – И, не дождавшись реакции окружающих продолжал: – Я имею в виду этого Лозняка. Ведь у него и здесь, в этом нашем чудовищном пристанище, своя компания. Я не говорю о вас, – спохватившись, поправился он и обратился к Борису: – Я даже благодарен Лозняку за такое знакомство. Поймите, это очень дорого в наших условиях – встретить интеллигентных людей. Я чувствую, что в вашем обществе можно найти единственную отдушину. Простите, я не навязываюсь, но мне бы хотелось бывать в вашей компании. Вы – честные люди и поймете меня. – Он порывисто встал, покосился на дверь, собираясь уйти. – Желаю здравствовать. И вам советую расходиться. Вы знаете, не очень-то я доверяю этому уголовнику. А меня не бойтесь. Хоть я и староста палаты… – Раскланявшись, Кабаневич вышел и осторожно прикрыл за собой дверь.

…На следующий день в лагерь прибыл Кутипов. В сопровождении капитана Оберлендера и начальника лагеря он обошел территорию и, засев в канцелярии, стал вызывать одного военнопленного за другим. К Севидову Кутипов пришел сам, без сопровождающих.

– Здравствуйте, господин Севидов. Как рука?

– Еще болит. И что это вы все так упорно хотите из меня сделать какого-то Севидова?

– Вас лечат? – спросил Кутипов.

– Боюсь, что еще с неделю проваляюсь.

– Кончайте, Севидов, разыгрывать комедию. Не такая уж у вас серьезная рана. А доктору посоветуйте не тянуть резину. Немцы раскусят – собаками затравят. Передайте это ему. В конце концов они могут назначить своего врача, и тогда все выяснится. Так что кончайте волынить. Эх, мать твою так! – вдруг грязно выругался Кутипов. – Жаль мне тебя, дурья башка. Чисто по-товарищески говорю – жаль. Дождешься, что немцы из твоей шкуры ремни будут резать. А я ведь знаю, что ты тоже казак. Зачем казаку подыхать? А пойдешь со мной – сообразим что-нибудь.

– Я Семен Ручьев, из Ейска. Сержант. Сколько можно повторять?

– Э-эх, – покачал головой Кутипов, – зря ты здесь нам мозги пылишь. Деваться-то тебе некуда. Есть указание советского командования всех пленных красноармейцев и командиров считать изменниками. А как тебе известно, у всех изменников одна судьба – в расход. Одним словом, Севидов, мне уговаривать тебя надоело. Учти, что и у майора Ланге может скоро кончиться терпение. Я не угрожаю, а предупреждаю чисто по-товарищески: о тебе знает гестапо. Уж если они возьмутся…

«Где я его видел? – думал Борис – Этот рыжий чуб, это рябое лицо… Видел, видел. Но где?»

Борис молчал. Кутипов достал из заднего кармана брюк плоскую бутылку, отвинтил широкую крышку.

– «Мартель». Французский. Ты давненько не полоскал глотку?

– «Мартель» вообще не пил. Интересно, – проговорил Борис. – Видать, здорово живешь. Где это ты… Ох, извините, господин Кутипов…

– Ничего, все в норме, – похлопал его по плечу Кутипов. – Мы же с тобой казаки. Можно на «ты». Зови меня просто Борис Михайлович. Да мы, пожалуй, и годами-то почти ровесники. Ты какого года?

– Двадцатого, – ответил Севидов.

– Э-э, я постарше, восемнадцатого. Ну да для мужской дружбы возраст не помеха. Ты где служил до войны, в кавалерии?

– В кавалерии.

– Я тоже. Пять лет в Камополе протрубил. Только перед самой войной на запад попал. Слыхал такой город на Каме? Дыра дырой.

 
Город на Каме, где, не знаем сами.
Город на Каме, матушке-реке.
Не дойти ногами, не достать руками,
Город на Каме, матушке-реке, —
 

пропел он и рассмеялся: – Помнишь у Горького? Вообще, люблю Горького. Особенно босяцкие рассказы. Там, где он начинает философскую муть разводить, – тошнит. А эта трилогия автобиографическая – вещь! И босяцкие рассказы – вещь! – Кутипов налил в крышечку коньяк, глядя задумчиво в пол, опрокинул, сморщился. Снова налил, снова опрокинул. Потом вдруг вспомнил о Севидове. – Эк, скотина я такая, ведь специально тебе принес, а сам чуть не вылакал. Давай-ка, причастись.

Кутипов хотел было налить в крышечку коньяк, по Борис брезгливо остановил его:

– Не могу я из этого наперстка. И до глотки-то не достанет. Можно из горла?

– Это дело! Молодец!

Коньяк был слишком теплый и с непривычки противный. Но Борис, стараясь не морщиться, сделал несколько глотков и отдал бутылку Кутипову.

«Где я его видел? Ну конечно же, Краснодарская кавалерийская школа. Тридцать восьмой год… Мы со Степаном были тогда на первом курсе. – Борис вспомнил, как на плацу выпускникам школы вручали командирские петлицы. Среди выпускников был и этот рябоватый широкоплечий лейтенант. – Как он оказался у немцев? Почему пользуется таким доверием у фашистов?»

Борис почмокал губами, как бы смакуя вкус коньяка, и небрежно спросил:

– И все же откуда такая роскошь?

– Коньяк-то? Французы угостили.

– Французы? Откуда они здесь?

– Вернее, грузины.

– Не понимаю.

– Ну, грузинские французы или французские грузины, не один черт? Ты пей давай.

– Откуда они взялись?

– Вот чудак-человек, ну вроде эмигрантов. В гражданскую войну рванули из Грузии, а теперь и сами, и их сынки служат у Оберлендера в части особого назначения «Бергманн». Недавно в отпуск ездили, вот привезли. Живут, заразы, что надо.

– В отпуск в Париж? – удивился Севидов.

– В самый Париж. Их тут в «Бергманне» полным-полно. Видишь, немцы им и отпуска разрешают даже без сопровождения немецких солдат, если имеют плацкартные билеты. Да и в самой Франции полно остлегионов. Я тоже из Люкенвальда хотел во Францию попасть. Не вышло. Говорят, здесь я нужнее. А у меня во Франции своя забота. Дорогого папашу хотел разыскать. Ну ничего, надеюсь здесь, на Дону, с ним встретиться.

– Вы с господином Ланге прошлый раз пытались мне втолковать, что в национальных легионах – бывшие советские люди. А на самом деле туда идут недобитые белогвардейцы и их сынки.

– Они воюют за свою родину.

– Откуда они знают родину, если всю жизнь прожили во Франции?

– Тут не только из Франции. Да какая разница, кто воюет, за что воюет, – лишь бы против большевиков и жидов. – Кутипов полез в карман, достал яблоко. – Закуси. Из своего сада, новочеркасские. Я ведь здешний, донской. Вот мать прислала.

«И об этом подонке заботится мать», – мелькнуло в голове Бориса.

– Да, дорогой Борис Антонович, я ведь тоже немного пишу. Когда-то даже ходил, как и Горький, по Кавказу, Крыму. Тогда это модно было. Даже состоял в РАППе. Российская ассоциация пролетарских писателей! Во как – пролетарских! – подчеркнул он и тихо рассмеялся. – Чего только жизнь не выкомаривает с человеком! И знаешь, это хорошо. Я доволен своей жизнью. Надо испытать все. Через все пройти, прежде чем браться за перо. – Кутипов осекся, мельком взглянул на Севидова, задумался. – А ты знаешь, что атаман Краснов – писатель? Нет? Ого! Он до войны выпустил около тридцати книг. Я кое-что в Люкенвальде читал. Романы Краснова «От двуглавого орла к красному знамени», «За чертополохом», «Белая свитка», «Выпаш» издавались в Германии. Не зря он в тридцать шестом году туда переехал. Петр Николаевич не дурак, он знал, на кого ставить. – Кутипов повертел в руках пустую бутылку, сунул ее в карман, усмехнулся, тряхнув чубом. – А я-то думал, откуда у меня литературные способности, так сказать, искра божья? Оказывается, от самого Петра Николаевича Краснова. Вот какие завитки в жизни бывают, Борис Антонович.

– Это как понимать? – оторопел Севидов.

– А так понимать, что Петр Николаевич Краснов – мой родственник. Можно сказать, двоюродный дед.

Севидов удивленно смотрел на Кутипова. Как мог родственник белоказачьего атамана Краснова стать командиром Красной Армии?

– Да, да, – между тем продолжал Кутипов, – не удивляйся. Есть у атамана Краснова племянник – Семен Краснов. Так вот этот самый Семен Краснов и есть мой папаша. В этом мне моя матушка призналась. В семнадцатом в нашем доме на берегу Тузловки штаб войскового атамана Каледина стоял. Ну, Семен Краснов при штабе был. Надо признать, губа у него не дура. Матушка моя в молодости красавицей была. Только не успел он ее за границу увезти. Матушка всем вокруг мозги пылила тем, что отец мой красноармеец, погиб на Дону в том же семнадцатом. Так и числилась все эти годы вдовой красного конника. Иначе, сам понимаешь, давным-давно сгнили бы наши с ней косточки где-нибудь в Сибири. Ненавидела она большевиков, верила, что рано или поздно кончится их власть, и в меня эту веру вселила. И, как видишь, права оказалась матушка – кончается большевистская власть. Теперь матушка ждет моего папашу в Новочеркасске, еще надеется стать генеральшей. И станет. Все к тому идет. Папаша мой теперь большая шишка. Я в Люкенвальде разузнал: Семен Краснов – начальник штаба главного управления казачьих войск, генерал. Вот кто мой папаша. Так что мы с тобой, тезка, вроде бы одного ранга: ты – брат генерала, я – сын генерала. Правда, генералы наши разного цвета, – рассмеялся Кутипов. – Вот не знаю только, почему папаша не захотел со мной встретиться там, в Германии.

– Может, не признал?

– Вряд ли. Иначе бы мне немцы не доверили такой пост. Поговаривают, что он скоро приедет на Дон вместе с атаманами Красновым и Шкуро. Атаман – это сама сила. Он еще себя покажет. Так вот, – глянув на часы, заторопился Кутипов, – я тебя не гоню, но поторапливаю. Рука заживет – айда ко мне. Ну сам подумай, ты казак толковый: немцы со дня на день возьмут Сталинград, уже к Волге вышли. Вот-вот перемахнут через Кавказский хребет. Клейст уже где-то возле Баку. Соображай, что это такое. О тебе разговор был у Оберлендера. Сам генерал Конрад интересуется твоей персоной.

– Это еще кто такой?

– Командир горного корпуса.

– Откуда он обо мне знает?

Кутипов пожал плечами, развел в стороны руки.

– Оберлендер или Ланге доложили. Они понимают, что ты за птичка.

– И зачем я ему понадобился?

– Ты же альпинист. И не простой, а заслуженный. Говорят, до войны на Эльбрус поднимался. К тому же родной брат генерала Севидова, чьи войска обороняют Эльбрус. Конраду нужны такие. Соображать надо. Они, немцы-то, не дураки. Но лучше иди ко мне. Я через Николадзе постараюсь что-нибудь устроить. Князь Николадзе тоже сила. Не бойся, на передовую я тебя не пошлю. Будем вместе сколачивать добровольцев.

– А если этот Клейст и другие рванут в обратную сторону? – спросил Севидов.

– Чудак ты, Борис Антонович. Во-первых, они раскрутили такую катушку, что обратно не рванут. Скоро весь мир будет лежать у их ног. А во-вторых… – Кутипов оглянулся на дверь и зашептал: – Ты думаешь, я и этот вариант не продумал? Дудки! Случись такое, сумеем унести ноги от большевиков. Заживем не хуже самого Краснова или этого склеротика Шкуро. Все будет у нас. Все! – Кутипов положил на плечо Севидова руку.

– Ну и паскуда же ты! – Севидов рывком сбросил руку Кутипова.

– Что? – опешил Кутипов, отступая к двери.

– Пошел вон, собачье отродье! – Севидов взялся за табуретку. – Писатель выискался! Вон, проститутка!

– Ты что, пьян? Зря коньяк перевел, – держа руку в кармане, спокойно проговорил Кутипов.

– Уйди от греха. Уйди!

– Хорошо, господин Севидов, – угрожающе проговорил Кутипов. – Пожалеешь. Еще сам ко мне попросишься. У тебя два выхода: или со мной, или к чертям, на тот свет. Ты еще не знаешь, что такое «пресс». До встречи.

После ухода Кутипова Севидов закурил, но успокоиться никак не мог. «Черт возьми, кажется, только-только начинает налаживаться связь с волей. Шалва Шавлухашвили, очевидно, связан с подпольем. Дерибас на это ясно намекнул. Ведь он предупредил, чтоб я не лез на рожон: кому-то в лазарете выгодны мои привилегии, кому-то нужна моя отдельная комната. Теперь все пропало. Этот белогвардейский выродок не простит оскорбления».

И еще Бориса встревожили слова Кутипова о Конраде. «Откуда Конрад узнал обо мне? А тот офицер из дивизии «Эдельвейс», который направил в лазарет? Он же ясно тогда сказал: «…коммен нах Эльбрус». Вот и вся разгадка. Но неужели немцы решили подняться на Эльбрус? Неужели Кабаневич и этот Кутипов не врут, когда говорят, что немцы вышли к Волге и Баку?»