Текст книги "Клубок Сварога. Олег Черниговский"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 31 страниц)

Крепко запомнилась Олегу та беседа…

Глава двадцать первая. БУЛГАРЫ.

Был год 1088-й.

В тот год к муромскому князю Ярославу Святославичу прибыли послы от волжских булгар с жалобой на лихих ушкуйников, обосновавшихся в устье Оки и на некоторых волжских островах. Булгарские послы просили Ярослава послать на Волгу ладьи с дружинниками, дабы очистить торговый путь от разбойников.

Князь знал, что большинство ушкуйников, грабивших купцов на Волге, родом из Новгорода Великого. Новгородцы издавна ходили на судах-ушкуях по Волге до самого Хвалынского моря. Ушкуйники были прекрасно организованы и вооружены. Одолеть эту буйную вольницу не просто, поскольку основная масса ушкуйников всегда сможет найти убежище в Новгороде. А те, кому дорога в. Новгород закрыта, смогут укрыться в ростово-суздальских землях, там немало укромных рек и речушек.

Всего этого Ярослав не стал объяснять булгарским послам, сказав лишь, что волжский торговый путь пролегает не по его владениям и он не в ответе за его безопасность.

Но отделаться от послов оказалось не так-то просто. Посольство возглавлял вельможа Килсар, который, судя по всему, у себя на родине был большим человеком. Килсар принялся возражать Ярославу, прекрасно владея русским языком.

– В Ростово-Суздальской земле, по которой пролегает волжский торговый путь, ныне князя нет. Княжеские посадники в Ростове, Ярославле и Суздале сказали нам, что им по силам обеспечивать безопасность иноземных купцов на волжском пути лишь от Твери до Костромы, – заговорил Килсар, успевший побывать в Ростове и Ярославле. – Волжский торговый путь от Костромы до устья Оки сподручнее охранять муромскому князю, так сказали нам посадники. Потому мы и бьём тебе челом, князь. Ведь от Мурома до устья Оки и впрямь ближе, нежели от Костромы и Ярославля.

– Вы что же хотите, чтобы я все лето держал войско на Волге? – сердито спросил Ярослав. – А коль половцы нагрянут из Степи иль мордва пойдёт в набег на мои земли. Как мне тогда быть?

– А как нам быть, князь? – молвил Килсар в тон Ярославу. – Ты говоришь о возможных напастях, наши же купцы терпят эти напасти уже который год. Русские купцы, торгующие в Булгарии, не жалуются на разбой: мой государь обеспечивает им безопасность на воде и на суше. Почему бы тебе, князь, не взять пример с моего повелителя?

Ярослав подавил раздражённый вздох. Будучи человеком миролюбивым, он не любил воевать и всегда опасался воинственных степных кочевников. Поэтому предпочитал держать свою дружину в Муроме на случай вражеского вторжения. Воевать же с разбойниками он и вовсе считал ниже своего достоинства.

Дабы хоть как-то уладить дело, Ярослав отослал булгарских послов к своему брату Олегу, который находился с дружиной в Чернигове, собираясь вместе с Владимиром Всеволодовичем воевать с поляками. Послы, проделав нелёгкий путь, успели застать Олега в Чернигове и изложили ему свою жалобу.

Олег написал Ярославу письмо, полное упрёков по поводу его бездеятельности, приказав в это же лето очистить Волгу от ушкуйников. Дабы успокоить и ободрить послов, Олег ознакомил с содержанием своего письма Килсара.

Поблагодарив Олега и одарив его подарками, булгарские послы незамедлительно двинулись в обратный путь к Мурому.

Случилось так, что в Чернигове в ту пору находились Ода с дочерью Хильдой. Ода собиралась навестить в Муроме Ярослава, поэтому они примкнули к посольскому каравану.

Ярослав был рад приезду матери ещё и потому, что она подыскала ему невесту в Германии: одну из дочерей маркграфа мейсенского. Ярослав хотел непременно иметь жену немку, поскольку благодаря матери немецкий язык был для него род неё русского. Однако Ода помимо радостного известия доставила сыну и послание от Олега, которое Ярослава сильно раздосадовало. Не подчиниться старшему брату он не мог, гоняться за ушкуйниками на речных просторах ему тоже не хотелось. Тогда Ярослав пустился на хитрость. Он собрал пешую рать, посадил её на ладьи и послал к Окскому устью. Сам же с конной дружиной двинулся к Волге сухим путём.

Булгарские послы, приветствуя такое начинание муромского князя, взошли на свой корабль и последовали за русскими ладьями. Килсар не догадывался, что Ярослав тайно велел своим воеводам пройти на судах по Волге до устья реки Суры, это было по пути в Волжскую Булгарию, затем любыми средствами отделаться от послов и вернуться обратно в Муром.

Воеводы в точности исполнили распоряжение своего князя. Они не только не пытались искать ушкуйников, но даже не преследовали разбойные суда, замечая их не однажды. Близ устья Суры русичи разбили стан, вытащив ладьи на берег.

Булгарские послы недоумевали, глядя на действия муромских воевод. Килсар пришёл в сильный гнев, когда русская рать повернула к дому. Кто-то из воевод приказал забрать у послов их корабль, чтобы, по его словам, неповадно было таскаться в Муром с глупыми жалобами.

Булгарские послы были вынуждены добираться до своих земель пешком, терпя многие лишения.

Ода хоть и пожурила Ярослава за подобное обращение с иноземцами, однако не в такой степени, чтобы тот почувствовал свою вину. Она сама была против того, чтобы Ярослав в это лето пропадал где-то на Волге, присмотренная невеста была уже на пути в Муром. Затягивать дело со свадьбой Ода не хотела, поскольку Ярославу было уже тридцать четыре года: пора заводить семью.

Когда пришло известие, что мейсенская невеста добралась со своей свитой до Чернигова, где её встретил Давыд Святославич, Ярослав по совету матери отправился навстречу своей суженой, дабы оказать честь ей и выказать уважение сопровождающим её родственникам. Из Мурома Ярослав, с небольшой дружиной добрался до Рязани, а оттуда выехал к городку Козельску, что лежал в верховьях Оки близ владений Давыда.

В Козельске и состоялась встреча Матильды с наречённым женихом. Матильда была не единственной дочерью маркграфа мейсенского Эккарда, но по словам Оды самой красивой. Ярослав был несколько разочарован, увидев свою невесту: ей было далеко до совершенной красоты Кунигунды. Но и отталкивающего впечатления на него Матильда не произвела.

В отличие от Кунигунды, живой и непосредственной, Матильда была несколько медлительна в словах и движениях. В ней чувствовалась какая-то скованность, она словно стыдилась своего голоса и боялась показаться угловатой. Кроме того, на первый взгляд Матильда выглядела хмурой и замкнутой. Однако в её неразговорчивости была повинна привычка основательно присматриваться к незнакомым людям и новой обстановке. Жизнь в родовом замке своего отца приучила Матильду к повседневной размеренности и к узкому кругу знакомств, где главенствующую роль играли мать, тётка и сестры.

Внешне Матильда очень походила на свою мать Брунгильду, которая сопровождала любимую дочь в этом путешествии. У девушки были довольно пухлые румяные щеки, благодаря высокому круглому лбу и слегка заострённому подбородку лицо её представляло собой овал. В волосах цвета потемневшего сена, наподобие ранней седины были заметны отдельные пряди светло-жёлтого оттенка. Тонкие брови плохо гармонировали с глазами песочного цвета, недостаточно большими для столь широкого лица. К тому же у Матильды был несколько крупноватый нос, который своим основанием у лба как бы разъединял брови и глаза. Не будь этого недостатка, лицо выглядело бы намного красивее. Зато неоспоримым украшением были губы: сочные и полные, яркого цвета и безупречной формы.

Тело у Матильды было плотное, крепкое, но при довольно высоком росте она не выглядела толстой или неуклюжей в своих длинных до пят одеждах.

Ярослав обратил внимание на то, что Матильда и её мать, во-первых, носят только серебряные украшения и, во-вторых, совершенно не говорят по-русски. Зато их очень обрадовало то, что жених свободно изъясняется на немецком.

Ярославу польстило, что брат Давыд при встрече с похвалой отозвался о Матильде.

– В самом соку девица! – с похотливой улыбкой молвил Давыд. – Коль разохотишь ты её в постели, брат, то лет десять сразу с плеч сбросишь. Видишь, какая её мать, статная да пригожая. Не дашь сорок лет. Это потому, что порода у них такая моложавая, кровь здоровая и сочная. Значит, и дети будут крепкие да красивые. Завидую я тебе, брат. – Давыд похлопал Ярослава по плечу. – Экую паву под венец поведёшь!

– Чай, твоя Любомила тоже не дурнушка, – заметил Ярослав.

– Так-то оно так, – согласился Давыд. – Однако ж моей жёнушке нынче тридцать четыре исполнилось, а твоей невесте и восемнадцати нету.

Ярослав без колебаний пригласил брата на свою свадьбу, которая должна была пройти в Муроме. Путешествие из Козельска вдоль Оки вглубь вятских земель, поросших дремучими лесами, более походило на обзор Ярославовых владений, которые он показывал Брунгильде и её дочери. Не только графиня, но и вся немецкая свита были поражены обширностью Руси. Владения же Ярослава, по мнению Брунгильды, в несколько раз превосходят владения её супруга, маркграфа мейсенского. Чем ближе к Мурому продвигалась свита жениха и невесты, тем любезнее становились немцы, воочию убедившись в богатстве и беспредельности земель русского князя.

Однако радужное настроение было омрачено бедою, когда добрались до Рязани. Город и все окрестные села были полны людей, бежавших из Мурома и ближней к нему округи. Выяснилось, что несколько дней тому назад на Муром напали в неисчислимом множестве булгары. Привёл их Килсар, который таким образом отомстил Ярославу за неуважение к послам булгарского кагана.

Очевидцы рассказывали, что булгары сожгли Муром дотла. Множество русичей было захвачено в полон, немало их погибло от огня и вражеских мечей. Булгары спалили ближние к Мурому боярские усадьбы и деревни зависимых смердов.

К счастью, Ода и Хильда успели выбраться из горящего Мурома и добрались до Рязани. Она, как и Муром, стояла на Оке. Муромчане бежали из своего обречённого города в большинстве своём по реке: кто в лодке, кто в насаде, кто на плоту…

Ода, натерпевшаяся страху и насмотревшаяся на бесчинства булгар, настаивала на отмщении.

– Вы сможете настигнуть булгар, ибо обременённые добычей они не могут двигаться быстро, – говорила она Давыду и Ярославу. – Отпускать их безнаказанными нельзя. Такая удача легко сподвигнет булгар на новый набег в будущем.

Ярослав, может, и возразил бы матери, если бы не уцелевшие муромские бояре, которые лишились всего имущества и теперь жаждали мести. Вся старшая дружина проголосовала за то, чтобы настигнуть булгар и рассчитаться с ними сполна. Идти наперекор дружине Ярослав не осмелился, к тому же Давыд изъявил готовность выступить вместе с братом.

Графине Брунгильде было сказано, что свадьба непременно состоится, но чуть позднее, и не в Муроме, а в Рязани. Немцы, волею судьбы занесённые в самую глубь Руси и ещё вчера полагавшие, что столь обширная держава хотя бы с востока недоступна для вражеских вторжений, ныне не знали, что и думать, глядя на множество измученных и оборванных людей. Вид этих несчастных производил на немцев впечатление, будто постигшая русичей беда с низовьев Оки скоро докатится и до Рязани.

Ода спокойным голосом, в котором, однако, звучали металлические нотки, постаралась успокоить графиню и её приближенных. Она уверила Брунгильду, что булгары не дойдут до Рязани и скоро будут разбиты русичами. В подтверждение слов Оды начался набор ратников в полк, и день спустя войско двух князей покинуло Рязань, держа путь к Мурому.

Давыд и Ярослав настигли булгар близ устья Оки. Однако они не только не разбили дерзкого врага, но сами еле унесли ноги от храбрых воинов булгарского кагана, которыми предводительствовал опытный Килсар.

Глава двадцать вторая. ПОЛЬСКИЙ УЗЕЛ.

Смерть Болеслава Смелого, который умер изгнанником при дворе венгерского короля Ласло, казалось бы, избавила нынешнего польского князя Владислава Германа от извечной угрозы из Венгрии. То, что старший брат до последнего дня своей жизни точил на него меч, было ему хорошо известно.

Ненамного пережила Болеслава женя Германа Юдифь, дочь чешского князя Братислава. Юдифь была столь слабого здоровья, что все рождённые ею дети умирали во младенчестве. Каким-то чудом выжил последний ребёнок, которого отец назвал в честь брата Болеславом. Юдифь же умерла на второй день после родов.

Герман сам страдал многими недугами от неумеренного образа жизни. Оставшись с младенцем на руках, он взял в жены сестру германского короля Юдиту-Марию, к тому времени овдовевшую.

Супругом Юдиты-Марии был знаменитый Шаламон, правивший венграми до тех пор, пока его не лишили трона двоюродные братья Геза и Ласло. Шаламон до последнего часа надеялся отвоевать венгерский трон для своих потомков, но так и умер в Германии изгнанником. Юдита-Мария вышла замуж за польского князя не по любви, но уступая желанию брата, который был другом Владислава и не желал, чтобы тот уходил из-под его влияния. Больше всего Генрих опасался, как бы поляки не подыскали своему князю супругу на Руси или в Венгрии.

За полтора года до женитьбы на сестре германского короля Герман вызвал из Венгрии вдову Болеслава с сыном Мешко, которому в ту пору было семнадцать лет. Этим своим шагом польский князь хотел примириться с вдовой брата и своим племянником, дабы тот, возмужав, более не считал своего дядю врагом. В окружении Германа были люди, которые подталкивали его к браку с Вышеславой, матерью Мешко. Многим из польских магнатов хотелось, чтобы польский князь, как его отец и старший брат, искал бы сближения с Русью, а не с Германией. Герман, и раньше относившийся к Вышеславе с большой симпатией, пообещал, что если его сын от Юдифи умрёт, то он назначит своим преемником Мешко. Ребёнок и впрямь был очень слабого здоровья.

Но такое положение вещей не устраивало новую супругу Владислава Германа, которая надеялась сама родить наследника польского трона. Не устраивало это и тех польских магнатов, которые желали союза с Германией и ратовали за отвоевание у Руси червенских городов.

Конец распрям в ближайшем окружении Германа положила очередная война с поморянами. Враг сокрушил польское войско под Колобжегом и на реке Унде. Поморяне вступили в Великую Польшу, не встречая достойного сопротивления. Польские можновладцы предпочитали отсиживаться в своих замках, нежели помогать князю защищать страну. Герман обратился за помощью к германскому королю. Генрих послал в Польшу отряд рыцарей, но он был наголову разбит поморянами под Познанью.

Древнюю столицу Польского государства Гнезно окружили пожары: горели деревни и выселки в междуречье Вислы и Варты. Так поморяне мстили полякам за жестокость во времена походов Болеслава Смелого, который пытался насильно обратить их в веру Христову.

По совету Вышеславы Герман обратился за помощью к Руси. Дабы в Киеве с большим сочувствием отнеслись к польской беде, он вместе со своими послами отправил на Русь и Вышеславу.

В окружении великого киевского князя закипели страсти. Одни бояре не могли простить полякам их недавнего вторжения на Волынь, эти люди советовали Всеволоду Ярославичу оставить Германа с его бедою наедине. Но были среди киевских бояр и сторонники польского князя, которые говорили: по покойной матери своей Герман доводится Всеволоду Ярославичу племянником. И негоже бросать в беде близкого родственника, несмотря на былые разногласия.

«Владислав Герман сделал добрый жест – вернул в Польшу Вышеславу с сыном, – твердили Всеволоду Ярославичу пропольски настроенные бояре. – Вышеслава по отцу приходится тебе, княже, племянницей. И ты ей ныне вместо отца. Коль не поможешь Владиславу, от этого пострадают и Вышеслава с сыном. Пусть не жаль тебе зловредного князя, тогда пожалей поляков-христиан, которые ныне страдают от жестокости язычников».

«Помогать полякам – дело неблагодарное, ибо сильной княжеской власти у них в стране нету, – говорили Всеволоду Ярославичу противники Польши. – Князь Владислав зависим как смерд от своих магнатов да ещё от жены-немки. Сегодня он – князь, а завтра – в грязь. Вот кабы на польский трон сел Мешко, сын Болеслава Смелого. Ему помочь не грех! Мешко ищет сближения с Русью, а не с Германией».

С некоторых пор Всеволод Ярославич в делах войны полагался прежде всего на мнение сына Владимира, поэтому немедленно послал за ним в Чернигов. Владимир уже влезал в польские дрязги: воевал и за Болеслава Смелого против чехов, и против Болеслава за многострадальные червенские города.

Владимир Всеволодович без колебаний встал на сторону тех бояр, которые предпочитали не влезать в польские дела, полагая, что на Руси и своих забот хватает. Прежде всего постоянная половецкая угроза. Нельзя забывать и про непокорного полоцкого князя.

Однако посланцы Германа добрались и до Новгорода. Поклонившись в ноги Святополку Изяславичу, недвусмысленно намекнули, что коль у того в будущем дойдёт до распри с Владимиром из-за стола киевского, то польский князь в стороне не останется: матерью Святополка была родная тётка Владислава Германа. Послы сказали Святополку, что его отец в прошлом лишь с помощью польского войска дважды отвоёвывал великокняжеский стол. Пора бы отплатить добром за добро.

Святополк поспешил объявиться в Киеве, опасаясь, как бы Всеволод Ярославич не принял решение без него. Одновременно в Киеве появился и Олег Святославич, к которому Вышеслава отправила гонца ещё из Польши, не особенно рассчитывая на помощь германского короля. Олег прибыл с небольшой дружиной, не скрывая того, что его войско движется к Киеву степным шляхом. Он был полон решимости сражаться с поморянами, при этом желая, чтобы в Польше упрочилось положение сестры Вышеславы и её сына.

Мешко должен стать единственным наследником Владислава Германа независимо от того, сколько сыновей родит ему жена-немка, – таково было условие Олега, переданное польским послам.

Послы соглашались на все условия русских князей, что очень не нравилось Всеволоду Ярославичу. Он сомневался, что польский князь пойдёт против всемогущих знати и духовенства в том случае, если сейм выскажется против сына Болеслава Смелого. К тому же был и германский король, имевший свои виды на Польшу.

Олег, споря с великим князем, утверждал: сидя в стороне, Русь ничего не выиграет. По его мнению, Русь должна была вмешаться в польские дела и, помогая Владиславу против поморян, сделать так, чтобы отныне Польша более тяготела к Руси, а не к Германии.

С Олегом соглашался Святополк, который уже не особенно считался со Всеволодом Ярославичем, видя, что киевское боярство горой стоит за него. Кто-то из доброжелателей Святополка посоветовал ему сочетать браком сестру Евдокию и Мешко, сына Болеслава Смелого. Таким образом юный Мешко неминуемо выйдет из тени, куда его норовит упрятать новая супруга Германа. Жена же Мешко станет олицетворением его союза с будущим великим киевским князем, и польской знати придётся считаться с сыном Болеслава Смелого. Этот брак лишний раз подтвердит уже высказанное Владиславом Германом намерение сделать Мешко своим преемником на польском троне.

Всеволод Ярославич сказал Святополку, что по его мнению русская княжна вряд ли станет залогом польского трона для Мешко. Таким залогом может быть лишь русское войско. Но тогда русичам придётся воевать не только с поморянами, но и с теми польскими магнатами, которые не приемлют вмешательство Руси в их дела.

– Сей польский узел развязать невозможно, его сподручнее разрубить, – молвил Всеволод Ярославич в боярской думе, – но сделать это должен сильный польский князь. У поляков же такого князя нет. Герман слабоволен и дряхл, а Мешко юн и неопытен.

– Значит, нужно разрубить польский узел русским мечом, – заявил Святополк, который непременно желал видеть свою сестру великой польской княгиней. – В своё время Ярослав Мудрый прибрал Польшу к рукам, помогая Казимиру победить мазовшан. Пойдём и мы по стопам Ярослава.

Боярская дума согласилась со Святополком. Всеволоду Ярославичу ничего не оставалось, как известить послов о том, что русское войско придёт на помощь польскому князю.

Покуда шла подготовка к походу, Олег и Владимир отправились в Чернигов. Дело в том, что лишь присутствие Олега могло помочь Владимиру убедить черниговцев принять участие в войне с поморянами. К Чернигову же подошли и Олеговы полки, пришедшие из Тмутаракани. Вместе с ними в Чернигов прибыли Ода с Хильдой. Они намеревались ехать дальше до Мурома: дело касалось брака между Ярославом и дочерью маркграфа мейсенского.

Накануне выступления войска из Чернигова Олег принял булгарских послов, которые жаловались на бесчинства ушкуйников на Волге и на бездействие муромского князя. Олег не придал особого значения жалобе, но тем не менее письменно повелел брату Ярославу обезопасить волжский торговой путь от разбойников.

В поход на поморян помимо Владимира, Олега и Святополка двинулся и Давыд, княживший на Волыни. В объединённом русском войске было тридцать тысяч пехоты и шесть тысяч конницы.

Когда грозное русское войско вступило в пределы Польши, многим польским можновладцам вспомнились уже подзабытые времена Ярослава Мудрого, который трижды ходил с полками в Польшу, выручая польского князя Казимира, изнемогавшего в войнах с мазовшанами. Ныне, как и тридцать лет назад, русские полки победоносно прошли всю Великую Польшу, неизменно обращая в бегство поморян, впервые столкнувшихся со столь сильным противником.

Поморяне запросили мира и получили его у стен своего стольного града Мендзыжега. Мир был заключён русскими князьями на условиях выдачи всех пленённых поляков и выплаты отступного в виде пяти тысяч гривен серебра.

В Польше Олег узнал о сожжении булгарами Мурома и о поражении в битве Давыда и Ярослава.

* * *

Свадебное торжество в Рязани получилось вовсе не таким, как его себе представляли родственники невесты и жениха. Матильда, видя унылое лицо Ярослава, была ещё более хмура и неразговорчива, чем обычно. Над дружинниками довлело недавнее поражение, поэтому за столами только и было разговоров, что о новом походе булгар. К тому же княжеский терем в Рязани был мал и не мог вместить всех приглашённых на свадьбу.

К удивлению Матильды и её матери, Ода корила Ярослава тем, что он по причине своего извечного малодушия вынужден теперь ютиться в тесноте и выглядеть посмешищем. Ярослав безобразно напился, и к брачному ложу челядинцы отнесли его на руках. Все это произвело на Матильду удручающее впечатление. Наутро она спросила у матери, нельзя ли расторгнуть её брак. На что Брунгильда ответила, что это невозможно, поскольку Матильда по пути сюда приняла в Киеве православие и обратного перехода в католичество быть не может.

– У тебя ныне даже имя другое – Домна, – со вздохом добавила Брунгильда. – Крепись, дочь моя. Муж твой слабоволен и плохой полководец, но человек он, по-моему, хороший. Думаю, с ним ты не будешь так страдать, как я страдала с твоим бессердечным отцом.

– Зачем мать Ярослава настраивает его на войну с чужеземцами, хотя видит, что он не хочет воевать? – спросила Матильда.

– Что делать, доченька, – ответила Брунгильда. – У нас в Германии существует извечная вражда с полабскими славянами. Русичи, как видно, постоянно враждуют с этими ужасными булгарами. Мир не может существовать без войн.

– Я боюсь, что Ярослав при своей невоинственности может пасть в битве. Мне тогда грозит раннее вдовство, – высказала опасение Матильда.

Разговор графини с дочерью происходил в маленькой горенке: здесь они провели остаток ночи после затянувшегося свадебного пира. Поскольку не в меру упившийся Ярослав испачкал рвотой брачную постель, Матильде пришлось перебраться к матери, благо спальня графини была расположена почти по соседству с опочивальней молодожёнов.

Брунгильда ничего не успела ответить Матильде, так как в горенке появилась Ода. По лицу её было видно: она услышала последние слова своей снохи.

– Твоя тревога напрасна, дочь моя, – с улыбкой промолвила Ода, подходя к сидевшей Матильде и целуя её в румяную щеку. – Не придётся Ярославу в поход идти.

Матильда с удивлением и недоумением посмотрела на свекровь. Вопрос был и во взгляде Брунгильды.

– Нынче утром прискакал гонец из Чернигова, – пояснила Ода. – Сюда идёт с войском Олег, старший брат Ярослава. Он настоящий воитель, не то что мой сын.

Матильда и её мать много слышали про Олега. У них не возникло вопросов о человеке, с которым считается великий киевский князь и дружит василевс ромеев.

Десять дней спустя к Рязани подошли конные и пешие полки Олега Святославича. Весь город вышел посмотреть на черно-красные с позолотой знамёна с ликом Богородицы и Спасителя, которые покачивались над частоколом копий и рядами шлемов. В дружине Олега бок о бок ехали на длинногривых конях русобородые русичи в красных плащах и чернобородые касоги в блестящих панцирях с изогнутыми саблями. Были там и хазары в коротких кафтанах с круглыми щитами и в шлемах с личиной, отчего все всадники походили друг на друга, как близнецы-братья. Устрашающе выглядели даны: длинноволосые и бородатые в рогатых шлемах. Ясы гарцевали на тонконогих невысоких лошадках, сбруя их была украшена множеством серебряных бляшек.

Вместе с Олегом был и Давыд, который сразу после свадебного торжества уехал к себе в Новгород-Северский. Затем он присоединился со своей дружиной к Олегову воинству.

Ярослав принялся было настаивать, чтобы и его взяли в поход на Булгарию, но Олег и Давыд убедили брата остаться с молодой женой.

Недавно вернувшийся из Польши Олег привёз для Оды печальную весть: умер её племянник Генрих, недавно женившийся на Евпраксии, дочери Всеволода Ярославича.

– В окружении польского князя поговаривают, что здесь не обошлось без козней германского короля, который якобы положил глаз на Евпраксию, – сказал Олег. – Ходит слух, будто он сам собирается жениться на Евпраксии. Всеволод Ярославич недолюбливает германца, поэтому очень огорчён всем этим. Но не знает, как вырвать Евпраксию из лап развратного короля.

– Я должна ехать в Германию, – без раздумий решила Ода. Проводив в поход Олега и Давыда, она живо собралась в дорогу. Вместе с ней поехали Хильда и Брунгильда со свитой.

Добравшись до Киева, Ода и Брунгильда угодили на торжество по случаю победоносного возвращения русских полков из Поморья. Одновременно праздновалось бракосочетание сына Болеслава Смелого и сестры Святополка.

Киевским боярам, сторонникам Святополка казалось, что теперь-то поляки, узрев силу Руси, будут сидеть смирно в своих лесах и пустошах за Вислой. Более того, пирующие в великокняжеском дворце громогласно славили Мешко и Вышеславу Святославну, а не Германа, словно того уже не было в живых, а на польском троне сидел сын Болеслава.

Самые воинственные из бояр разглагольствовали: пора бы проучить и чешского князя Братислава, который до сих пор берет с поляков дань, наложенную на них ещё его отцом. Мол, если Владислав Герман и платит чехам унизительную дань, то его преемнику Мешко это совсем не пристало.

Среди всеобщего веселья лишь Всеволод Ярославич выглядел хмурым и озабоченным. Когда Ода спросила великого князя о причине его печали, то услышала в ответ:

– Жаль мне Мешко и Евдокию, княгиня. Мнится мне, ничего хорошего не выйдет из брака, где приданым невесты были русские дружины. – Всеволод Ярославич подавил тяжёлый вздох. – И ещё печалюсь я, княгиня, о малой моей Евпраксии. Отстала моя доченька от одного берега, а к другому так и не причалила.

Ода, как могла, успокоила великого князя, сказав, что едет в Германию для помощи Евпраксии.