Текст книги "Клубок Сварога. Олег Черниговский"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 31 страниц)

У Олега сердце замерло в груди.

– Что ты мелешь, негодяй! – закричал он, не желая верить услышанному. – Не может этого быть! Не верю. Нет! Нет!…

– Клянусь душами предков, я не лгу, князь, – гонец обиделся. – Алхаз-бей сообщает тебе: Борисби мёртв.

– Не поверю, пока не увижу тело, – рявкнул Олег. – Где оно? Где Алхаз-бей?

Гонец махнул рукой туда, где шла отчаянная сеча. Звенели мечи, дыбились кони, с громким треском ломались копья… Киевляне и часть волынян стояли насмерть против обступивших их врагов.

Олег и его гридни поскакали вслед за гонцом. В голове Олега стучала одна мысль: «Неправда! Борис не мог умереть! Не мог».

Бунчук Алхаз-бея был воткнут в землю чуть в стороне от звенящего железом огромного скопища всадников. Полтора десятка лучников стояли полукругом возле бунчука с луками, взятыми наизготовку. Тут же был Алхаз-бей и несколько его телохранителей, державших лошадей под уздцы.

– Где Борис? – крикнул Олег, спрыгнув с коня.

Алхаз-бей молчаливым жестом указал на тело под красным плащом, лежащее на траве в центре полукруга, образованного спешенными ковуями.

Расталкивая ковуев, Олег бросился к этому плащу и полной уверенности, что красная ткань скрывает кого угодно только не Бориса. Он сдёрнул плащ с неподвижного тела и застыл поражённый увиденным. Перед ним лежал мёртвый Борис.

Голова была разможжена ударом топора, один глаз полностью вытек. Но все же его можно было узнать.

Олег упал на колени и, прижав к лицу безжизненную руку Бориса, зарыдал в голос. Он обливался слезами и горько стонал, проклиная Судьбу, Господа и Изяслава. Все зло в мире казалось ему ничем по сравнению с тем, что случилось. Все пережитые несчастья казались пустяком в сравнении с этим ужасным несчастьем. Олег и не подозревал, до какой степени ему был дорог Борис: у него будто выбили опору, убили саму радость жизни.

Услышав слова Регнвальда о том, что переяславская дружина мчится на выручку к киевлянам, Олег резко выпрямился. На его лице, враз постаревшем, отпечатались гнев и неистовая жажда мести.

Приказав Алхаз-бею увезти тело Бориса в безопасное место, Олег собрал своих воинов и тех ковуев, которые оказались поблизости, чтобы ударить на переяславцев.

– В плен никого не брать, тем паче Изяслава и Всеволода. Рубить всех без пощады!

Не отстававший от Олега Регнвальд был поражён топ безудержной смелостью, с какой Олег ворвался в самую гущу врагов. Переяславцы были опытными рубаками, им хотелось отомстить за своё поражение на Сожице, поэтому упорства и жестокости было в избытке с обеих сторон.

После каждого точного удара мечом Олег приговаривал с мстительным торжеством:

– За Бориса!… За Глеба!…

Княжеские гридни падали с коней один за другим, а Олега не брали ни меч, ни топор, ни копье. Словно заговорённый, он прорубался к стягу переяславцев, видя поблизости от него позолоченный шлем Всеволода Ярославича.

Внезапно между Всеволодом и рвущимся к нему Олегом появился боярин Чудин, потерявший брата в битве на Сожице.

Чудин был силен, но грузен и неповоротлив. Дважды он едва не выбил Олега из седла. Наконец, князь, изловчившись, вогнал острие своего меча Чудину в горло, и тот повалился на лошадиную гриву, захлебнувшись кровавой пеной.

Всеволод Ярославич что-то кричал воеводам, как вдруг осёкся на полуслове. Перед ним вдруг возник Олег, весь забрызганный кровью, со щитом, утыканном стрелами.

Всеволода поразил не столько вид Олега, сколько взгляд, свирепый и безжалостный. Впервые в жизни он ощутил холодок страха в своей груди.

В поединке дяди и племянника все преимущества были на стороне у последнего. Олег был не просто моложе и выносливее, но и гораздо ловчее, а понесённая утрата лишила его страха смерти, лишь жила в нем неутомимая жажда мести.

Очень скоро Олег выбил меч из руки Всеволода и зарубил его коня, который с предсмертным ржанием повалился на землю вместе с седоком. Олег ткнул падающего Всеволода мечом в грудь, но прочный греческий панцирь выдержал удар.

Регнвальд сразил знаменосца переяславской дружины, и стяг Всеволода упал наземь под ликующий вой ковуев. Переяславцы, не выдержав, повернули вспять. Вместе со своими воинами бежал и Всеволод, успев вскочить на какую-то лошадь, оставшуюся без седока.

Олег не участвовал в преследовании врага. На него вдруг навалилась неимоверная усталость. Он сидел в седле с поникшими плечами, бессильно опустив руки и склонив голову на грудь.

Подъехал Регнвальд, осторожно тронул за плечо.

– Князь, ты не ранен? – участливо спросил варяг. – Что с тобой, князь?

Олег поднял голову, по его щекам катились слезы.

– Бориса больше нет, – прерывающимся голосом произнёс он. – Его нет больше…

Регнвальд встряхнул Олега за руку:

– Полно, княже. Не время лить слезы. Смотри.

Регнвальд указал на наступающую пехоту киевлян и переяславцев. В грозном шествии вражеских пеших полков с низко опущенными копьями и сомкнутыми щитами чувствовалось нечто грозное и неотвратимое.

Навстречу им, сжимая в руках топоры и дубины, двигались нестройные толпы смердов, шеренги которых лишь кое-где были прикрыты щитами.

Олег приказал трубить в трубы, дабы вернуть из преследования свою конницу. Предстояло провести перегруппировку сил перед надвигающейся пехотой.

Когда хриплые звуки сигналов прокатились над полем битвы, к Олегу примчался гонец от касогов с известием: в сече со смолянами пал касожский князь Албек.

Олег отправил на правый фланг Регнвальда, чтобы тот возглавил касожскую дружину.

Между тем сошлись пешие полки. Долго было неясно, чья сторона одолевает. Смерды под стягами князей-изгоев, стремительно наступая, так вдавились всей своей массой в великокняжеский полк, что едва не рассекли его пополам. У киевлян в первые же минуты боя погиб тысяцкий. Сотники, не слыша приказов, растерялись, а тут ещё, поддерживая своих пешцев, сбоку ударили ковуи и Борисова дружина. Первыми не выдержали туровцы и скопом побежали к реке под градом ковуйских стрел.

Изяслав, увидев отступление своих ратников, послал Коснячко остановить беглецов. А сам слез с коня и ни усталых негнущихся ногах направился к пешим сотням белгородцев, которые торопливо заполняли брешь в боевом построении после бегства туровцев.

Изяслав шёл и сердито размахивал руками, жестами показывая военачальникам, как надо выстраивать ратников. Подле великого князя были только трубач и оруженосец, который вёл в поводу Изяславова скакуна.

Неожиданно как из-под земли возникли два всадника, на шлемах которых развевались черные пучки лошадиных волос. Это были воины из Борисовой дружины.

Один из наездников с ходу зарубил топором Изяславова оруженосца, другой же поразил копьём самого великого князя. Это произошло перед самым строем белгородцев так внезапно, что никто не успел оказать помощь Изяславу. Дротики полетели в неприятелей, лишь когда оба наездника повернули коней и поскакали прочь.

Изяслав, услышав топот копыт и жалобный вскрик оруженосца, успел обернуться и узнать того, чьё копье ударило его в бок, пробив панцирь. Это был его бывший постельничий Людек.

«Вот подлый лях! – Изяслав лежал на земле и чувствовал, как силы покидают его. – И он тоже с изгоями. Все мои недруги к изгоям подались».

Когда подоспели лекари, Изяслав уже был без сознания. Так, не приходя в себя, он и умер на пятьдесят четвёртом году жизни…

А сражение продолжалось до глубокого вечера. Почти вся Олегова пешая рать полегла на берегу речки Либуши, стиснутая со всех сторон многочисленными полками смолян, киевлян, волынян и переяславцев. В битве пали почти все Олеговы воеводы, в том числе Гремысл.

Видя, что все кончено, Олег велел трубачам дать сигнал к отступлению. Остатки дружин и немногочисленные пешцы, вырвавшиеся из окружения, укрылись в лесу за Нежатиной Нивой. У победителей не было сил, чтобы преследовать разбитого врага.

Глава двадцатая. ЯРОСЛАВ И ДАВЫД.

Сокрушительное поражение у Нежатиной Нивы даже не было до конца осознано Олегом. Смерть Бориса – вот что мучительной занозой сидело в душе, не давая покоя ни на мгновение.

Чтобы замести следы, Олег распустил пешцев и ковуев. С оставшейся немногочисленной конницей он переправился через реку Сейм, двигаясь в северо-восточном направлении. Олег верно рассудил, что Всеволод Ярославич станет разыскивать его своими дозорами по дорогам, ведущим на юг в степи. Искать же за Сеймом Всеволод не догадается.

Добравшись до Путивля, Олег решил похоронить Бориса в тамошнем Богоявленском соборе, единственном каменном храме в городе.

Местный архиерей и весь соборный притч с траурными молитвами и песнопениями установили гроб с телом Бориса в наскоро сооружённом склепе, закрыв сверху тяжёлой каменной плитой.

Регнвальд торопил Олега с отъездом, но тот и слышать об этом не хотел, покуда на плите, под которой навеки упокоился Борис, не будет высечена соответствующая надпись. Олег долго выбирал каменотёса из всех имевшихся в Путивле, наконец остановив свой выбор на семидесятилетнем Рагуиле.

Рагуил был сед и костляв. Длинные волосы, перетянутые на лбу тесёмкой, окладистая белая борода, длинные усы. Во всех движениях была неторопливость, а и суждениях основательность и мудрость.

Гордый доверием князя, сына самого Святослава Ярославича, Рагуил даже не стал торговаться по поводу оплаты за свой труд, хотя слыл в Путивле скрягой.

Все три дня, пока Рагуил трудился над надгробной надписью, Олег находился вместе с ним в храме. Там же он и трапезничал вместе с каменотёсом, повелев слугам приносить еду и питье под своды собора.

В беседах с каменотёсом Олег находил какое-то душевное успокоение. К собственному удивлению, именно от Рагуила он услышал ответы на многие вопросы, мучившие его. Старик не скрыл от Олега, что лишь для вида носит крестик на шее, на деле же тайно поклоняется древним славянским богам.

«Ибо эти боги сотворили мир в его первозданной красе, – как-то молвил каменотёс, – они же истинные покровители Руси».

Однажды Олег спросил у Рагуила, когда они отдыхали после сытной полуденной трапезы у распахнутых дверей храма, почему жизнь людей на Руси такая неспокойная.

– Иные из русичей живут далече от Степи и не терпят зла от половцев, но даже и в лесных дебрях у них нет спокойного житья, – говорил Олег. – Вот, я – князь, а вынужден скитаться на чужбине и обнажать меч на родичей своих, поступивших со мной несправедливо. И покойный Борис, брат мой, ту же несправедливость претерпел. И старший брат Глеб тоже сгинул как изгой в чудских лесах. А ведь когда был жив мой отец, то у меня и братьев моих была совсем другая доля. Кто отмеряет каждому человеку, смерду ли, князю, радостей и горестей в его жизни? Творец? Иль всяк человек сам повинен в своих несчастьях?

Олег пытливо посмотрел в морщинистое лицо каменотёса.

Рагуил помолчал, потом ответил:

– Расскажу я тебе, князь, одну притчу. Услышал я её от своего отца, а тот – от своего.

Выткал бог Сварог[84][84]
  Сварог – бог солнца у восточных и западных славян.


[Закрыть] нити жизней людских и прилёг вздремнуть. И была жизнь человеков пряма, как лунный свет, и долга, как ветра путь. Токмо не долго так было. Прибежал котёнок-озорник, заигрался в тех нитях и скатал в клубок. Опечалился бог Сварог, отец земли и неба. Созвал он сорок волхвов[85][85]
  Волхвы – жрецы у славян-язычников.


[Закрыть]-ведунов и повелел тот клубок распутать по ниточке. Доныне гадают ведуны, как распутать его, и не могут дознаться. Оттого и перепутана жизнь на Руси, вкривь и вкось вихляется.

Рагуил печально вздохнул и добавил:

– Вот так-то, князь.

Олег задумался. Не глупы были предки, раз ещё с языческих времён подметили: доля человека, хоть бедного, хоть богатого, на удивление изменчива. Смысл древней притчи удивил столь простым обоснованием всех бед и извечных распрей на Руси.

«Стало быть, в том клубке Свароговом и моя ниточка жизни затерялась, – подумал Олег. – Моя затерялась, а у Бориса и Глеба уже оборвалась. Как все в этом мире просто и одновременно непросто…»

Наконец резец каменотёса сделал последний штрих на надгробной плите. Надпись гласила:

«Здесь покоится благоверный внук Ярослава Мудрого, Борис Вячеславич. Сей храбрый князь сложил голову, добиваясь лучшей доли. Было это в лето 6586-е[86][86]
  1078-й год современного летоисчисления.


[Закрыть] октября третьего дня. Пусть нет на свете Справедливости, зато есть на свете Доблесть».

Перед тем как выступить из Путивля, Олег поклялся над могилой Бориса вернуться и отомстить Всеволоду Ярославичу лютой местью. Убийцу Изяслава Ярославича Олег одарил чем мог, назначил воеводой и с отрядом молодых дружинников отправил в Муром к брату Ярославу. Олег рассчитывал, что Людеку удастся уговорить Ярослава выступить против Всеволода Ярославича. И когда Олег будущим летом вновь придёт на Русь, Ярослав будет ждать его с конными и пешими полками.

С оставшимся войском Олег двинулся степным шляхом к Тмутаракани.

* * *

Весть о том, что дерзкие племянники-изгои попытались оружием добыть себе княжеские уделы, отняв их у дядей своих, прокатилась по всей Руси. Узнали о побоище у Нежатиной Нивы и в далёких вятских лесах.

Когда Людек с дружиной объявился в Муроме, там уже было известно и о смерти Изяслава Ярославича, и о смерти Бориса, и о бегстве Олега в Тмутаракань, и о сожжённом Чернигове…

Ода встретила Людека и его воинов с почётом, несмотря на то что её сын Ярослав не скрывал своих опасений: князья-победители могут потребовать их выдачи.

– Незачем было устраивать столь шумную встречу Олеговым дружинникам, – выговаривал Ярослав матери наедине. – Всеволод Ярославич может враз меня из Мурома выгнать, ведь он ныне первый князь на Руси. Куда я тогда денусь, матушка?

– Смелее надо быть, Ярослав, – осуждающе промолвила Ода. – Тебе уже двадцать четыре года, а ты все на милость старших князей уповаешь. Разве Всеволод Ярославич Бог? Он смертен, как все мы. Борис был всего на полгода тебя старше, но не испугался бросить вызов самому Изяславу. Вот с кого следует брать пример, сын мой.

– И где теперь храбрец Борис? – насмешливо спросил Ярослав.

– А где Изяслав? – холодно ответила Ода.

– Пошёл бы я с Олегом и Борисом, так, может, тоже сложил бы свои кости у Нежатиной Нивы, – проворчал Ярослав. – Чего они добились? Чернигов сожжён. Борис мёртв. Олег еле ноги унёс.

– Могло быть и так, что дядья ваши потерпели бы разгром, ежели бы Давыд и ты пришли на помощь Олегу и Борису, – сказала Ода. И тут же презрительно добавила: – Но где вам отважиться на такое! Обликом вы оба в отца уродились, но норовом явно не в него.

Ярослав обиделся и долго не разговаривал с матерью. Избегал он и Людека, сразу почувствовав, что тот прибыл в Муром с намерением склонить его к войне со Всеволодом Ярославичем.

Зато Ода почти все время проводила с Людеком, к которому прониклась большим уважением, узнав, что от его руки пал ненавистный Изяслав.

По убиенному Борису Вячеславичу волею Оды в главном храме Мурома была свершена заупокойная литургия, на которую в полном составе пришли Людек и его дружинники. В основном это были люди Глеба, лишь несколько гридней было из дружины Бориса.

На другой день было произведено поминальное молебствие в честь воеводы Гремысла, также павшего у Нежатиной Нивы.

Ода всюду появлялась в траурном одеянии и настаивала, чтобы Ярослав и его дружинники тоже облеклись в траур.

– Сделай хотя бы это, – говорила она сыну. – Отдай последние почести в память о тех, кто знал себе цену и предпочёл славную смерть изгойской участи. Полагаю, за это Всеволод Ярославич не лишит тебя стола княжеского.

Ярослав уступил матери, но не удержался и от упрёков.

– К чему эти каждодневные траурные молебствия? – возмущался он. – Не проще ли было в одной литургии помянуть и Гремысла, и Бориса, и всех павших Олеговых дружинников?

– Я вижу, ты предпочёл бы вовсе не вспоминать о павших у Нежатиной Нивы, – огрызнулась Ода. – Но я хочу, чтобы муромчане знали, за что сражались князья-изгои. Хочу, чтобы они видели, каких посмертных почестей удостоились те, кто не желал влачить несправедливую долю. И я верю, что Олег не смирится с поражением!

После таких бесед отношения матери и сына совсем разладились.

Людек несколько раз пытался заговаривать с Ярославом о том, что Святославичам надлежит всем вместе выступить против Всеволода Ярославича и что только i так они добьются для себя почётных столов княжеских.

– Мне почётного стола не нужно, – сразу сказал Ярослав. – Мне и Мурома довольно. Я за то, чтоб столы почётные давались по старшинству и чтоб соблюдался закон Ярослава Мудрого.

Отчаявшись убедить Ярослава, Людек отправился в Ростов к Давыду в надежде склонить его к войне с новым киевским князем.

Давыд благосклонно выслушал Людека. В разговоре с ним он спрашивал: что намерен делать дальше Олег, поддержит ли его Роман в очередном походе на Русь, пойдут ли половцы… Но больше всего Давыда интересовало, как отблагодарят его Олег и Роман, если он придёт к ним на помощь.

– Знамо дело, братья твои в долгу не останутся, – сказал Людек. – В случае победы над Всеволодом Ярославичем Олег сядет в Чернигове, Роман – в Переяславле. А ты, княже, можешь рассчитывать на Вышгород иль Смоленск.

Однако Давыд остался недоволен таким раскладом.

– Передай моим братьям, боярин, что я согласен токмо на Чернигов. Ведь я старше Олега и Романа, поэтому и стол черниговский должен мне принадлежать по праву.

Людек обещал передать. Не задерживаясь более в Ростове, он вернулся в Муром и собрался в путь до Тмутаракани, видя явное отчуждение к себе со стороны Ярослава. Людек полагал, что ему лучше быть там, где готовятся к войне, нежели там, где её страшатся.

В последний вечер перед выступлением Людека из Мурома к нему в покой пришла Ода. Княгиня держала в руках бумажный свиток.

Она положила его на стол и проговорила:

– Это моё письмо к Олегу. Постарайся доставить его в сохранности.

– Не беспокойся, княгиня, – кивнул Людек. Олег непременно получит твоё послание.

– И ещё, – добавила Ода, – скажи, что он может рассчитывать на помощь Ярослава. Пусть только упредит нас, когда его ждать на Руси.

Людек изумлённо воззрился на Оду.

– Прости, княгиня, но Ярослав иное молвил…

– Знаю. Поверь мне на слово, боярин. Душа у моего сына из теста. Ныне он робостью объят, но к весне я сумею вылепить из него храбреца. Так и передай Олегу.

Глава двадцать первая. БИТВА У РЕКИ ХОРОЛ.

Всеволод Ярославич сел на киевский стол сразу после? погребения Изяслава.

Глядя на толпы киевлян, пришедших на похороны его брата, Всеволод не мог понять, то ли скорбят киевляне по Изяславу, то ли радуются его смерти. Во всяком случае, киевские бояре во время тризны больше восхваляли Всеволода, нежели поминали добрым словом усопшего.

Новый великий князь понимал, что победа у Нежатиной Нивы далась ему слишком дорогой ценой и что Олег и Роман не успокоятся, пока не уничтожат его, либо не погибнут сами.

Первым делом Всеволод замирился с черниговцами, пообещав им восстановить сожжённый город. Он даже пообещал боярам со временем дать им в князья Давыд; i Святославича, пока же посадил князем в Чернигове сына Владимира.

Святополка Изяславича Всеволод оставил на новгородском столе. Ярополка Изяславича – на Волыни, придав ему ещё и Туров. Смоленск он оставил за сыном Владимиром, понимая, что в разорённом войной Чернигове ему не лучшее место. В Переяславль был назначен посадником воевода Ратибор. Давыда Святославича и Ярослава Святославича Всеволод Ярославич решил оставить до поры в Ростове и Муроме: все подальше от Киева и Чернигова.

В наследство от Изяслава досталась Всеволоду ещё одна забота. Покойный в своё время, расплачиваясь с поляками за помощь при возвращении его на киевский стол, отдал Болеславу города по Бугу. За те города ещё Святослав Ярославич воевал с поляками и отвоевал-таки их себе. Русским войском тогда командовал Владимир Всеволодович, он же впоследствии и заключал мир с Болеславом в городке Сутейске.

Всеволод Ярославич вознамерился вернуть Побужские земли обратно. Понимая, что поляки не уступят эти земли добровольно, он решил перевести воинственных Ростиславичей на польское порубежье. Старшему из Ростиславичей, Рюрику, Всеволод дал город Перемышль на пограничной реке Сан. Средний – Володарь – сел князем в Галиче, взяв под себя поднестровские земли. Младшего, Василька, Всеволод посадил князем в городе Теребовле, на одном из притоков Днестра.

Заодно Всеволод Ярославич думал обрести в Ростиславичах союзников на случай новой войны с Олегом.

Кроме того, его беспокоил полоцкий князь, который мог выгадать момент и ударить Всеволоду в спину, когда тот затеет войну с племянниками. Всеслав Брячеславич мог также заключить тайный союз с Олегом и Романом, этого Всеволод страшился больше всего.

Когда наступила зима, Всеволод Ярославич отправил в Полоцк целое посольство, желая урядиться о мире на долгие времена. Но хитрый Всеслав сразу разгадал: Всеволоду нужен не столько мир, сколько уверенность, что полоцкий князь не ополчится на него вместе с Олегом и Романом.

«Гладкие речи ты ведёшь, брат, – обращался Всеслав ко Всеволоду в своём письме. – Иль думаешь ты, что я успел забыть, как рати твои пытались взять Полоцк штурмом? Иль полагаешь, что я забыл и простил тебе разорение Витебска? Я не первый день живу под этим грешным небом и всегда отличу искреннее намерение от потайного замысла. Коль ты и впрямь, брат, желаешь заключить со мной вечный мир, тогда уступи мне Смоленск. На меньшее я не согласен».

Всеволод читал и перечитывал послание Всеслава, словно желал отыскать в нем некий тайный смысл. Послы вернулись из Полоцка, сказав, что Всеслав даже не стал с ними разговаривать, вручил им письмо и проводил в обратный путь.

Уступить Смоленск значило отрезать Киев от Новгорода. Утвердившись в Смоленске, Всеслав не только глубоко вклинивался во владения Ярославичей, как бы разделяя их надвое, но и выходил к верховьям Оки и Волги. По этим рекам шла торговля с волжскими булгарами, с Персией и государствами Кавказа.

«Всеславу мало прибылей от торговли с Западом, он захотел и восточных купцов к себе заманить, – размышлял Всеволод. – Губа не дура! Однако, брат, слишком многого ты хочешь. Вот управлюсь с Олегом и Романом и сам на Полоцк пойду!»

Всю зиму Всеволод готовил войско для войны с непокорными племянниками.

По весне он наведался в Переяславль, дабы убедиться в боеготовности тамошней дружины. У великого князя состоялся с воеводой Ратибором такой разговор.

– Совершенно ясно, княже, что Олег и Роман на Русь пожалуют и с немалым войском, – озабоченно молвил тот. – Причём их могут поддержать как черниговцы, так и Давыд с Ярославом. Может выступить на их стороне и Давыд Игоревич, что в Каневе сидит, ведь его уже звал покойный Изяслав против Олега и Бориса, а тот не пошёл. Ещё есть Всеслав Брячеславич, которым не менее опасен…

Ратибор помолчал, собираясь с мыслями, затем продолжил:

– Ростиславичи на Олега и Романа ополчаться не станут, памятуя добро, сделанное им Святославом Ярославичем. Скажу больше, Ростиславичам дерзость братьев более по сердцу, нежели твоё стремление соблюдать наследование столов княжеских по закону Ярослава Мудрого. Хорошо, ежели Ростиславичи в стороне останутся, а коль не останутся?…

Ратибор сделал многозначительную паузу.

Всеволод Ярославич спросил напрямик:

– Так ты думаешь, не совладать мне с Олегом и Романом? Не забывай, и мой сын Владимир и сыновья Изяслава за меня встанут.

– А коль Олег опять половецкую орду приведёт, как в прошлом году? – сказал Ратибор. – Ты сам видел у Нежатиной Нивы, княже, каков воитель Святославич. Были бы с ним тогда половцы, разметал бы он все наше войско! Олег не повторит прежней своей ошибки, можешь мне поверить.

– Я соберу ратников со всей киевской земли: из Вышгорода, Турова, Василева, Белгорода, Овруча, – решительно молвил Всеволод. – Торков и берендеев призову. Переяславцы за меня все скопом встанут. Ярополк Изяславич волынян приведёт. Владимир придёт со смоленскими полками. Как-нибудь одолеем Олега и поганых!

– Самое лучшее, княже, это не доводить дело до битвы, – сказал Ратибор. – Удача – птица переменчивая. Коль Олег с Романом проиграют сражение, для них это будет всего лишь неудачное вторжение. А мы в случае поражения потеряем все. Поразмысли над этим, княже.

– Да уж поразмыслил! – Всеволод рассердился. – Миром мне с племянниками никак не разойтись, остаётся война.

– Воевать можно не токмо мечами, но и деньгами, – со значением произнёс Ратибор. – У тебя же тесть – хан половецкий. Отправь к нему гонцов, пущай тайно сошлётся с лукоморскими ханами. Нехристи до золота жадны, на этой жадности и играть надо. Не задаром же пойдут половцы с Олегом в поход. Значит, надо пообещать ханам намного больше за убийство Олега и Романа. А уж ханы постараются, княже, принесут тебе их головы на подносе.

Обдумав сказанное Ратибором, Всеволод Ярославич так и сделал. Посланцы из Киева разыскали в Приднепровских степях орду хана Терютробы и передали ему тайное послание своего князя.

Хан Терютроба гордился своим родством со Всеволодом Ярославичем. Его дочь выходила замуж за Всеволода, когда тот был переяславским князем, а ныне зять Терютробы стал великим князем киевским. Зная, что на Всеволода точат мечи самые воинственные из сыновей покойного Святослава и опасаясь, как бы Святославичи не одолели Всеволода в этой непримиримой распре, Терютроба со всем рвением занялся осуществлением подкупа лукоморских ханов: именно на них опирался Олег в своём прошлогоднем походе на Русь.

* * *

Смерть Бориса повергла Романа в сильнейшую скорбь. До этого неутомимый и деятельный, он словно надломился в душе. Роман немедленно прекратил войну с ромеями и отступился от города Херсонеса, под стенами которого его войско простояло без малого год. Взяв с херсонеситов откупное в виде десяти тысяч монет серебром, Роман ушёл в Тмутаракань, где приступил к набору дружины из ясов и касогов для похода на Русь.

Олег тем временем посетил кочевья донских полонцев, призывая их будущим летом совершить набег на переяславские земли. Ханы внимали Олегу с интересом: одни немедленно соглашались, другие обещали подумать до весны.

Но когда наступила весна, то в настроениях половецких ханов произошла странная перемена: никто из них больше не горел желанием пограбить переяславские земли. Лишь Саит-хан согласился поддержать Олега. Да ещё давние знакомцы хан Осолук с братом Кутушем, зимовавшие на берегах Хазарского моря[87][87]
  Хазарское море – Азовское море.


[Закрыть], тоже изъявили готовность совершить очередной набег на Русь.

Был конец мая. Олег вернулся в Тмутаракань полный недобрых предчувствий. Он был замкнут и неразговорчив, в нем постоянно жила какая-то настороженность. С неистовым рвением упражнялся он в стрельбе из лука, в метании дротика, в поединках на мечах. Смерть Бориса породила в нем одно-единственное желание: добраться до Всеволода Ярославича, даже если для этого придётся навалить горы трупов, сжечь дотла Переяславль и другие города на подступах к Киеву, даже если придётся сражаться с Владимиром. Олег был готов убить и Владимира, если тот встанет у него на пути.

– Неспроста ханы вдруг оробели идти походом на Русь, – молвил Роману Олег, в задумчивости меряя шагами мраморный пол просторной светлицы. – Проведали они что-то, либо кто-то постарался отговорить их от союза со мной. Это, случаем, не Всеволода Ярославича ли козни?

Олег вопросительно посмотрел на Романа, сидевшего у окна.

Роман пожал плечами.

– У нас и без половцев сила немалая, – сказал он. – А на Руси к нам ещё черниговцы присоединятся и муромчане с братом Ярославом. Так что не долго Всеволоду Ярославичу красоваться на столе киевском. Даже ежели это он воду мутит, настраивая против нас ханов, толку от этого никакого. Саит-хан может выставить семь тысяч всадников, а Осолук и Кутуш десять тысяч.

– Не забывай, брат, кто тесть у Всеволода Ярославича, – напомнил Олег. – Хан – Терютроба не останется в стороне, коль зятю его будет грозить смерть иль потеря стола киевского.

Роман презрительно скривил губы.

Терютроба? Пусть токмо попробует встать у нас на дороге!

Разговор переключился на закупку оружия. Олег, насмотревшийся, как хорошо вооружённые полки Изяслава и Всеволода разгромили у Нежатиной Нивы его слабую рать, вознамерился снабдить добротным оружием всех, кто встанет под его знамёна, здесь ли в Тмутаракани или на Руси.

Роман сообщил, что генуэзцы и пизанцы привезли в Тмутаракань много отличного оружия.

– Выгрузили шельмецы с кораблей на берег, а нам продавать не спешат – цену набивают, – добавил он. – Одно слово – фряги. За монету удавятся!

– Что же ты раньше молчал, брат, – Олег рассердился. – Лето на носу, а у нас оружия нехватка. Веди меня к фряжским торговцам, я живо с ними столкуюсь.

– Не берись за это дело, брат, – запротестовал Роман. – Торговаться ты не умеешь и токмо все испортишь. Тут надо с хитринкой подходить. И беседовать лучше не со всеми фрягами скопом, но с каждым отдельно.

– Времени нету на церемонии да хитрости, – отрезал Олег. – Веди меня к фрягам. Поверь, от моих условий никто из купцов отказаться не посмеет.

Роман позволил себе недоверчивую усмешку, но спорить не стал.

Подворье фряжских купцов находилось на самом берегу лимана и походило на крепость. От городских кварталов и близлежащего рынка подворье было отделено глубоким рвом и прочной казённой стеной с башенками по углам. Со стороны моря тоже была стена, хоть и не столь высокая. В стене находились широкие ворота, украшенные наверху лепниной в виде гербов итальянских городов, торговавших в Тмутаракани. От ворот прямо и море вёл широкий мол из белого камня, возле которого вставали на прикол фряжские суда. Рядом находился сухой док для починки повреждённых корабельных днищ. Чуть дальше на берегу был участок, тоже обнесённый стеной, там стояли деревянные вороты для вытягивания на сушу кораблей, которым предстояло зимовать в Тмутаракани.

В фряжскую крепость Олег и Роман пожаловали в сопровождении тридцати дружинников, имевших при себе мечи, кинжалы и короткие копья.

Купцы собрались в большом зале с узкими сводчатыми окнами и сводчатым же потолком. Они расселись вдоль одной из стен на длинных дубовых скамьях с ножками в виде львиных лап. Глава купеческой гильдии восседал особняком на стуле с высокой спинкой.

Для русских князей поставили ещё два стула, так чтобы они могли лицезреть присутствующих и сами быть на виду у всех. Фряжская немногочисленная стража, стоявшая у дверей, совершенно затерялась среди гридней Олега и Романа.

Олег без долгих предисловий заговорил о том, что фряжские купцы доставили оружие в Тмутаракань согласно договорённости с Романом. Но непонятно, почему они до сих пор держат оружие у себя.

– Это верно, у нас была договорённость с Романом Святославичем, – сказал глава купеческой гильдии. – Но у нас не было договорённости о цене за оружие. Князь Роман сказал нам: привезите оружие, а о цене договоримся. Мы назвали свою цену, однако его она почему-то не устраивает. Но цена эта отнюдь не за бросовый товар. Нам стыдиться нечего, ибо привезённые нами мечи, топоры и кинжалы изготовлены из лучшего железа в Европе!