Текст книги "Клубок Сварога. Олег Черниговский"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 31 страниц)

Глава девятая. НЕУДАВШИЙСЯ ЗАГОВОР.

По Киеву гуляла декабрьская вьюга, заметая снегом улицы и переулки. Небо было укрыто плотным пологом из тяжёлых туч, словно траур, царивший среди киевлян, передался и природе.

По городу плыл заупокойный звон колоколов.

В Софийском соборе, главном храме Киева, отпевали великого князя Святослава Ярославича, покинувшего сей мир сорока девяти лет от роду.

Был год 1076, конец декабря.

Службой руководил сам митрополит и вместе с ним все высшие архиереи[58][58]
  Архиерей – общее название для священнослужителей высшей степени церковной иерархии: епископов, архиепископов, митрополитов, патриархов.


[Закрыть] не только из Киева, но и из Вышгорода, Белгорода, Юрьева, Чернигова и Переяславля.

Огромный храм был полон людей. Напротив гроба с усопшим стояли бояре, киевские и черниговские, были среди них и переяславские бояре, приехавшие сюда вместе с Глебом. Из всех сыновей покойного к отпеванию успел прибыть только он. Рядом с Глебом стоял Всеволод Ярославич с поникшей головой. Было видно, невесёлые мысли терзают его. Чуть в стороне – Давыд Игоревич и юные братья Ростиславичи, все трое. Эти были полны тревоги. Как повернётся в дальнейшем их судьба? Будут ли они в милости у нового великого князя, как были у Святослава Ярославича?

Впереди всей знати стояла Ода в чёрном траурном платке и круглой шапочке с опушкой из меха куницы. Её лицо было бесстрастно, губы плотно сжаты. Ода, не отрываясь, глядела на умершего супруга, время от времени её глаза мстительно сужались, выдавая потаённые мысли. Рядом с Одой возвышался плечистый красавец Борис, на которого заглядывались боярские жены и дочери.

Не успел приехать к отпеванию из-за непогоды и Владимир Всеволодович. От Турова до Киева путь не такой близкий, как из Чернигова или Переяславля.

Неожиданная смерть Святослава Ярославича повергла все его окружение в состояние глубочайшей растерянности и скорби. Особенно скорбели греки, прибывшие в Киев из Константинополя и жившие на подворье у митрополита: было непонятно, кто теперь станет великим князем и выступит ли русское войско для усмирения болгар. В гневе бояре едва не убили лекаря Арефу, который приехал из того же Константинополя года два тому назад по просьбе митрополита Георгия, знавшего про недуг Святослава. Пришлось Оде выручать Арефу, спасать его голову от топора. Спасла Ода и Ланку, которую ушлые священники-греки обвинили в колдовстве и уже собирались сжечь на костре.

Ланка порывалась уехать в Германию, но Ода не пустила её из опасения, что Изяслав, узнав о кончине Святослава, поспешит в Киев. Сразу после отпевания Святослава Ода спровадила Ланку вместе с Давыдом Игоревичем в Канев: мол, надо получше узнать будущего зятя. Ланка не стала противиться, понимая, что находится в полной власти Оды.

Поначалу тело Святослава Ярославича собирались похоронить в одном из приделов Софийского собора. Однако из завещания покойного стало ясно, что последним его пристанищем должен стать Спасо-Преображенский собор в Чернигове. В этом городе Святослав княжил дольше всего, оттуда уходил в походы, прославившие его имя по всей Руси. Видимо, Святослав настолько сросся душой с Черниговом, что и прах свой завещал упокоить в местном кафедральном соборе.

Это было удивительно для Оды и всех тех, кто знал, сколь рьяно желал честолюбивый Святослав оказаться на киевском златокованном престоле. Ведь завещание было написано Святославом в его бытность великим киевским князем.

Когда гроб с телом, установленный на санях, двинулся в путь, весь Киев от мала до велика вышел проститься с тем, кто при всей своей хитрости и жестокости всегда был надёжным защитником Руси. Кого опасались и половцы, и правители соседних западных государств.

Ода ехала в крытой кибитке позади траурных саней. До неё долетали отдельные выкрики из толпы, которая растянулась вдоль улиц от дворца до Золотых ворот:

– Прощай, Ярославич!

– Прощай, заступник!

– Да будет земля тебе пухом!

– Райских кущ тебе, Святослав Ярославич, за доброту твою!

Скрипит снег под полозьями и под копытами лошадей. Звякают уздечки: старшая и младшая дружина в полном составе сопровождают своего князя в последний путь.

По пути в Чернигов Ода несколько раз пыталась заговорить с Глебом о том, как ему надлежит вести себя со Всеволодом Ярославичем, дабы тот не изгнал его из Переяславля, когда дело дойдёт до дележа столов княжеских. Однако подле Глеба постоянно находился Владимир Всеволодович, приехавший-таки в Киев в день отъезда траурного кортежа. Откровенничать при Владимире Ода не решалась, поэтому беседы с Глебом у неё не получилось. Ода хотела и Бориса настроить против Всеволода Ярославича, но тот как назло постоянно находился далеко впереди среди дружинников, прокладывавших путь по занесённому снегом льду реки Десны.

У Оды невольно забилось сердце, когда она вступила н белокаменный черниговский дворец, где ныне хозяйкой была половчанка Анна, супруга Всеволода Ярославича. Все связанное с этим дворцом, все радости и печали, посетившие Оду в этих стенах, вдруг нахлынули на неё. Потому Ода и была так замкнута и неразговорчива с Анной, которая с искренним сочувствием отнеслась к се горю.

Прах Святослава был уже погребён, когда в Чернигов наконец-то съехались его сыновья, все кроме Романа.

На траурном застолье во главе стола восседал Всеволод Ярославич, за которым теперь было старшинство. По правую руку сидели его племянники и сын Владимир, по левую – ближние бояре.

Ода, сидя рядом с княгиней Анной, почти не притрагивалась ни к еде, ни к питью. Во всем происходящем ей чудилось недоброе. И то, как ломают шапки перед Всеволодом и его сыном киевские бояре. И то, что Всеволод отдалил от себя любимцев Святослава, Алка и Перенега. Для них даже места не нашлось за княжеским столом, оба затерялись среди прочих гостей, коих набилось в гридницу великое множество. Одна за другой звучали похвальные речи в честь усопшего, вспоминались его славные дела и мудрые изречения. Слуги едва успевали наполнять чаши и кубки хмельным мёдом.

Ода обратила внимание, что похвалы умершему рассыпают в основном черниговские бояре, а киевляне и переяславцы помалкивают, хотя пьют хмельное питье тоже с усердием.

Неожиданно кто-то из гостей, изрядно захмелев, бросил в зал:

– А где Изяслав Ярославич? Ведь по закону он старшинство должен принять.

Ода заметила, как вздрогнул Всеволод Ярославич, как беспокойно забегали его глаза.

Поднявшийся шум и смех сгладили возникшее напряжение. Мол, Изяславу на Руси не место, коль он папе римскому на верность присягал!

Киевские бояре несколько раз пытались заговорить со Всеволодом Ярославичем: станет ли он продолжателем начинаний Святослава, готовить ли по весне полки для похода в Болгарию. Спрашивали и о союзе с Гезой против ромеев и германского короля, быть тому союзу или нет?

Однако Всеволод Ярославич отмалчивался.

Покидая пиршество и медленно проходя между столами, Ода услышала чей-то голос:

– Все кончено, друже. Замыслы Святослава Всеволоду не по плечу.

Ода узнала говорившего: Гремысл, главный советник Глеба. Соседом Гремысла был черниговский боярин Веремуд, брат Алка.

Он возразил:

– А я разумею, все токмо начинается, не будет покою на Руси, пойдут распри за распрями на радость половцам и князю полоцкому.

– Думаешь, и Изяслав своего требовать станет?

– Станет. И не токмо он…

Ода удалилась на женскую половину терема и вызвала к себе Людека.

Дружинник пришёл вместе с Регелиндой, которая и ходила за ним.

– Ты исполнил моё повеление? – обратилась Ода к Людеку.

Тот молча кивнул.

– И что сыны мои?

– Ответили согласием, – промолвил поляк.

– Хорошо. Ступай.

Людек поклонился и скрылся за дверью.

Регелинда удалилась вместе с ним, чтобы неприметно вывести из женских покоев.

Вернувшись, Регелинда тотчас подступила к Оде с настойчивыми расспросами:

– Ну, душа моя, признавайся, что ты задумала? Какое поручение давала Людеку? Вижу по очам твоим, не печаль по мужу усопшему тебя занимает, иное в голове. Что же?

– Не время предаваться скорби, Регелинда, – ответила Ода после краткого молчания. – Пришла пора Святославичам самим о себе мыслить, ибо отцовской заботы им более не видать, а дядья скоро сами меж собой грызться начнут.

Я думаю, Святославичам нужно стоять за Всеволода Ярославича против Изяслава, – заметила Регелинда. – Коль сядет в Киеве Всеволод, то племянников своих без милости не оставит.

– А я так не думаю, – сказала Ода. – Всеволод воркует по-голубиному, но крылья имеет ястребиные. Он не одобрял многие замыслы Святослава и о сыновьях его вряд ли заботиться станет. Замышляет что-то Всеволод. Сердцем чую, что во вред Святославичам тайные помыслы его. Святославичам надо сплотиться, пока не поздно. Сегодня ночью я соберу вместе и Бориса и Святославичей, чтобы обсудить, как лучше противостоять дядьям.

– С огнём играешь, душа моя, – предостерегла Регелинда.

– Знаю, – Ода жестом велела служанке удалиться.

Ровно в полночь сыновья Святослава собрались в доме, который занимал Борис Вячеславич со своими гриднями. Туда же в назначенный час пришла Ода, сопровождаемая Людеком и Регелиндой.

Из всех присутствующих на этом тайном совете лишь Борис знал, о чем пойдёт речь, но помалкивал до поры, предоставляя Оде самой начать столь щекотливый разговор.

Ода оглядела своих повзрослевших пасынков, задержав взгляд на сыне Ярославе, самом юном среди них. И начала без обиняков:

– Не всякое зло во зло, дети мои. Коль сговоритесь вы здесь против Всеволода Ярославича и его сына Владимира, то в скором времени всю Русь меж собой поделите. Отец ваш о том же мечтал.

Ода сделала паузу, наблюдая за реакцией пасынков и Ярослава.

Те пребывали в недоумении от услышанного.

Первым заговорил Глеб:

– Матушка, я не верю своим ушам! Неужель ты подбиваешь нас идти против Всеволода Ярославича?! Иль Изяслав тебе милее кажется?

Ода решительно перебила его:

– Сядь, Глеб. Я жалею, что позвала тебя сюда. Конечно, где уж тебе поднять меч на отца твоей обожаемой Янки! Но что ты станешь делать, когда твой тесть возжелает твоей смерти?

– Этого не будет! – воскликнул Глеб. – Этого не может быть!

– Неужели ты обзавёлся бессмертием, мой милый? – холодно усмехнулась Ода. – Так поделись с братьями.

– К чему ты клонишь, Ода? – хмуро спросил Олег. – Тебе что-то известно иль ты собираешься мстить Всеволоду Ярославичу? Но за что? Растолкуй нам.

– Вот именно, – поддержал брата Давыд. – Всеволод Ярославич нам ныне вместо отца, враждовать с ним нельзя. Это будет на руку Изяславу.

Ода подавила раздражение.

– Не усидит Всеволод Ярославич на столе киевском, дети мои. Видит Бог, не усидит! Опять Изяслав великим князем станет, а уж он-то припомнит вам свои скитания и унижения. При нем все вы изгоями станете, а Всеволод Ярославич и пальцем не пошевелит, чтобы помочь вам. Это же яснее ясного! От него надо избавиться, и чем скорее, тем лучше.

– Как избавиться? – встрепенулся Ярослав. – Ты не на смертоубийство ли нас толкаешь, мати моя?

– Смерть Всеволода Ярославича развяжет вам руки, дети мои, – продолжила Ода непреклонно. – Неужто охота вам ходить в подручных у дяди своего?!

Теперь возмутился Олег:

– С ума ты сошла, Ода! Позором покрыть нас хочешь. И как ты токмо додумалась до такого?!

Ему вторил Глеб:

– Диву я даюсь, слушая тебя, матушка. Ты не больна ли? Чем так насолил тебе Всеволод Ярославич?

– Дикость это, – согласился Давыд. – Бред! Чушь!

Ода жестом отчаяния уронила руки на колени. Она сидела на стуле напротив своих пасынков, расположившихся на скамье у стены. Борис и Ярослав тоже сидели на стульях, но сбоку от Оды.

Комната была освещена всего одним светильником па подставке. Поэтому все сборище напоминало заговорщиков, не желающих открыто глядеть друг другу в глаза.

На деле же заговора не получалось. Сначала комнату покинул Глеб, наговорив Оде немало обидных слов. Почти сразу следом за ним ушли Олег и Давыд.

С Одой остались лишь Борис и Ярослав.

Видя, что сын старательно борется с зевотой, Ода отправила его спать.

Когда Ярослав ушёл, Борис подошёл к Оде сзади и мягко положил ладони ей на плечи.

– Я предполагал, что этим все закончится, Филотея.

– Слепцы и глупцы! – раздражённо проговорила Ода. – Ты-то, Борис, понимаешь, что братья твои слепы и глупы?

– Они ещё прозреют, Филотея, – отозвался Борис. – Ну, время позднее, ложись-ка спать.

– Ещё чего? – Ода резко встала. – Коль мы с тобой прекрасно понимаем друг друга, то и действовать станем заодно. И немедля! Подымай своих гридней! Мы уходим в Киев! Муж мой погребён, и делать мне здесь больше нечего.

– Что ты задумала?

– Расскажу по дороге, – ответила Ода, направляясь к двери.

* * *

По пути в Киев Ода сообщила Борису, что в её намерение входит вывезти часть сокровищ из великокняжеской казны и спрятать в надёжном месте.

В будущем это злато-серебро пригодится Святославичам, когда у них встанет распря с дядьями из-за столов княжеских, – молвила Ода. – Пригодятся эти деньги и тебе, Борис. Чаю, ты не станешь довольствоваться малым, с твоим-то ретивым сердцем.

Борис все больше поражался властолюбию Оды и ещё тому, как далеко она готова идти. Он и не предполагал, что его обожаемая тётка столь кровожадна в душе, что готова перешагнуть через труп Всеволода Ярославича ради своих пасынков и сына Ярослава. Однако Бориса не покоробил замысел Оды, поскольку в нем тоже сидело недоверие ко Всеволоду Ярославичу, который и раньше-то не очень его жаловал. Говорили, Всеволод Ярославич даже как-то попенял брату, что тот посадил в Вышгороде Бориса, а не его сына Владимира.

«Токмо попробуй отнять у меня Вышгород, дядюшка, – зло думал Борис. – Это тебе дорого обойдётся. Без боя не отдам!»

Над верхушками высоченных елей светила ущербная луна, словно подглядывая за отрядом из тридцати всадников и двумя крытыми кибитками, запряжёнными тройками лошадей.

Стражи у ворот Чернигова недоумевали: и куда это сорвались, на ночь глядя, вдова Святослава Ярославича и её племянник Борис Вячеславич?

Глава десятая. НЕУГОМОННЫЙ ВСЕСЛАВ.

В канун Рождественского сочельника[59][59]
  Рождественский сочельник – день накануне Рождества Христова и Крещения.


[Закрыть] Всеволод Ярославич занял великокняжеский стол в Киеве с согласия и по просьбе киевского боярства и купечества. Простой народ также одобрил восшествие Всеволода Ярославича на трон отца и старшего брата.

В киевских церквах по этому поводу к заутрене колокола заливались малиновым звоном.

С той поры как в Большой дворец въехал Всеволод Ярославич с семьёй и слугами, Ода перебралась в Малый дворец, находившийся неподалёку от огромной Десятинной церкви. В Малом же дворце разместились пасынки Оды и её сын Ярослав. Здесь же гостевал и Борис Вячеславич. Все жили в ожидании того дня, когда новый великий князь приступит к распределению столов княжеских.

И вот этот день наступил.

Провожая пасынков на торжественное княжеское собрание, Ода многозначительно намекнула, что с сего дня Всеволод Ярославич будет меняться на глазах. Что не дождутся они от него былого расположения и что все, сказанное ею в Чернигове той памятной ночью, обернётся печальной явью.

Пасынки отмолчались, не желая ссориться с Одой, 1С которой несмотря ни на что питали самые добрые чувства.

На княжеском собрании Всеволод Ярославич много говорил о единстве Руси, о законности своей власти над младшими князьями, помянул добрым словом покойного брата, заявив, что не станет отменять его последние решения. В подтверждение этого Всеволод Ярославич объявил, что он оставляет Давыда Игоревича в Каневе, а сыновей Ланки, Рюрика и Володаря, в тех городах, которые им дал Святослав Ярославич. Вышгород остался за Борисом Вячеславичем.

Но затем начались перестановки.

Олега Всеволод Ярославич пожелал вывести с ростовского княжения и отправить во Владимир на польское порубежье. Своего сына Владимира великий князь перевёл из Турова в Смоленск, придав ему ещё и Чернигов. Давыд к великому своему неудовольствию лишился новгородского стола и должен был ехать на княжение в Ростов. Глеб из Переяславля перебирался в Новгород. И только самый младший из Святославичей сохранил за собой своё прежнее княжение – Муром.

После торжественного приёма в покоях у великого князя Борис Вячеславич в тот же день уехал в Вышгород. Прощаясь с Одой, заговорщически подмигнул ей.

Вскоре Ода простилась и с Ланкой, которая отправилась обратно в Германию. Судя по тому, как нежно расцеловалась Ланка с Давыдом Игоревичем, пожелав ему удачи в делах, пребывание в Каневе сдружило красивую венгерку с будущим зятем.

– Присмотри за моим младшим, – попросила Ланка Оду, тихо добавив: – И не держи на меня зла.

– Присмотрю и за Васильком, и за Давыдом, – ответила Ода, целуя Ланку. – Выше голову, подруга. У меня нет на тебя ни зла, ни обиды. И никогда не будет.

Ланка уехала в добром расположении духа.

На другой день разъехались по своим уделам братья Ростиславичи и Давыд Игоревич.

Братья Святославичи в Киеве задержались, чему способствовал сам Всеволод Ярославич, чуть ли не ежедневно приглашавший всех четверых к себе на совет.

Оде было любопытно, о чем советуется с племянниками Всеволод. Она пыталась выспрашивать у пасынков, но толком ничего не узнала. Одно ей стало ясно: великий князь желает заручиться поддержкой племянников на случай войны с Изяславом.

Олег, Глеб и Ярослав безоговорочно соглашались стоять за Всеволода Ярославича против изгнанника. И только Давыд, тая обиду за то, что его сместили с почётного новгородского стола на более низкий ростовский, псе время выдвигал великому князю всевозможные условия.

И в беседах с Одой лишь Давыд позволял себе нелицеприятно отзываться о Всеволоде Ярославиче, который, по его словам, донельзя возвысил своего сына Владимира, а Святославичей рассовал по окраинам Руси как сторожевых псов.

В одной из таких бесед сразу после ужина, когда за столом оставались лишь Ода и Давыд с Олегом, хмель ударил в голову Давыду и он разошёлся не на шутку.

– Почто Всеволод Ярославич отдал Чернигов Владимиру! Разве это дело? – ворчал Давыд, раскрасневшись после выпитого. – Ладно бы в Чернигове посадить было некого, а то, слава Богу, есть кого. Чернигов наш заветный удел и не место там Владимиру! Уж коль достался Новгород Глебу, то по обычаю Чернигов мне принадлежать должен. Прав я иль нет?

Если Олег отмалчивался, то Ода поддакивала.

– Конечно, ты прав. Не по чести поступил с тобой Всеволод Ярославич.

– А братья мои не поддержали меня, когда я высказал своё недовольство великому князю, – продолжал возмущаться Давыд. – Им, вишь ли, хочется жить в дружбе с великим князем. Коль двинется Изяслав на Киев, то я скорее ему помогать стану.

– Ты же обещал стоять за Всеволода Ярославича, – упрекнул брата Олег.

– Плевал я на своё обещание! – сердито воскликнул Давыд. – Он свою выгоду блюдёт, а почему я не должен?

– Верно молвишь, Давыд, – вставила Ода.

Олег осуждающе посмотрел на мачеху.

Челядинцы, повинуясь приказу, взяли пьяного Давыда под руки и увели из трапезной.

У Олега и Оды, оставшихся вдвоём, разговор не клеился. Ода была недовольна уступчивостью Олега, не потребовавшего Чернигов себе и безропотно согласившегося ехать на Волынь. Олег же не мог понять, откуда у Оды такая неприязнь ко Всеволоду Ярославичу и почему ей непременно хочется вбить клин между великим князем и его племянниками.

Наконец Олег решительно встал из-за стола. Встала и Ода, показывая всем своим видом, что она возмущена таким непониманием очевидного.

В полутёмном коридоре Олег и Ода прекратили свой спор и в молчании дошли до лестницы, ведущей на второй ярус. Руки, нечаянно соприкоснувшись, внезапно пробудили в них былые чувства…

Спускавшаяся сверху по ступеням Регелинда застала Олега и Оду целующимися.

– Лучше места для этого вы не нашли? – проворчала служанка, чуть ли не силой растащив их в стороны. – То ругаются до хрипоты, то обнимаются. Не поймёшь вас, ей-богу!

Еле удержавшись от смеха, Ода схватила Олега за руку и потащила за собой вверх по лестнице.

– Дверь покрепче заприте, перед тем как бесстыдством заниматься! – бросила вслед Регелинда.

* * *

Сидя в кресле, Всеволод Ярославич с мрачным видом слушал покаянные оправдания хранителя великокняжеской казны Мирослава Олексича.

– Говорю все как на духу, пресветлый князь, – рассказывал Мирослав, стоя перед великим князем со смиренным видом. – Приехав из Чернигова в начале января, Ода потребовала у меня ключи от сокровищницы. Я хотел было возразить, но вместе с Одой был её племянник Борис Вячеславич со своими дружинниками. Он пригрозил мне, что в случае неповиновения меч живо укоротит меня на голову. Что мне оставалось делать?

– Сколько же саней Борисовы гридни загрузили златом-серебром? – спросил Всеволод Ярославич, хмуря густые брови.

– Девять, а может десять, – пролепетал Мирослав. – Не могу сказать точно. Темень была на дворе.

– Чем объяснила Ода своё намерение вывезти злато из казны?

– Княгиня молвила, что в её тайнике сокровища её мужа будут сохраннее. А уж где этот тайник, про то Ода ничего не говорила. Я-то поначалу решил, что она в Чернигов подалась, но потом понял, что ошибся. Теперь не знаю, что и думать.

– Чего тут думать, – пробурчал Всеволод Ярославич. – Ежели Борис помогал Оде в этом деле, значит, сокровища у него в Вышгороде хранятся.

– Может статься, и так. – Мирослав вздохнул.

– Произвёл ли ты подсчёт убытков в казне? – Всеволод Ярославич грозно взглянул на Мирослава.

Тот закивал головой:

– Все учтено, государь. Все подсчитано и записано. Злата почти не осталось. Зато каменьев дорогих осталось великое множество. Серебряной монеты убыло наполовину. Зато медной монеты не убыло нисколько. Много расхищено дорогого оружия и изделий из серебра, но много и осталось.

– Ладно, Мирослав. – Всеволод Ярославич вяло махнул рукой. – Ступай покуда.

Казначей поклонился и, пятясь задом, исчез за дверью.

Великий князь обвёл задумчивым взглядом просторный покой с закруглёнными каменными сводами и побеленными стенами. В узкие окна, похожие на бойницы, сквозь разноцветные стекла пробивались яркие лучи полуденного солнца. Пол, застеленный коврами из Ширвана и Бухары, радовал глаз красотой узоров и сочностью красок.

На столе рядом с пергаментными свитками стояли тарелки с остатками завтрака. С той поры как Всеволоду Ярославичу достался киевский стол, он предпочитал завтракать и обедать в одиночестве, только ужинал в кругу семьи.

Невесёлые думы одолевали великого князя. Митрополит Георгий и греческие послы стараются убедить Всеволода Ярославича продолжить начинания брата и готовить полки к походу на Дунай. Положение Империи ромеев и впрямь требует вмешательства Руси, дабы устоял оплот православия в Европе под ударами норманнов и болгар.

Только вот у Всеволода Ярославича у самого нет уверенности в завтрашнем дне. Кто знает, как поведет себя полоцкий князь, когда узнает, что князь киевский ушёл с полками в далёкую Болгарию. И ещё нельзя забывать про изгнанника Изяслава, который уже прознал, что брат его Святослав почил в бозе. А тут ещё Ода и Борис что-то замышляют! Выгребли золото из казны великокняжеской и делают вид, будто ничего не случилось!

Борис Вячеславич увеличил жалованье своим дружинникам, так к нему отовсюду ратные люди идут. Идут в Вышгород й из Киева, и из Чернигова. Ещё бы! Борис – любимец покойного Святослава, всегда был у него в чести. Да и воитель он отменный! Хоть и молод, но уже покрыл себя славой побед бранных. Такой в подручных ходить не станет, это Всеволод Ярославич уже понял.

Давыд тоже зуб точит на великого князя. Вишь ли, недоволен он столом ростовским! Хотя об Давыде у Всеволода Ярославича голова не болит, ибо полководец из него никудышный. Но вот Роман рубака похлеще Бориса Вячеславича! Роман вряд ли простит Всеволоду Ярославичу то, что обручённая с ним Мария Всеволодовна была выдана замуж за брата императора ромеев. Коль вздумает Роман воевать с великим князем, одолеть его будет непросто. По слухам, у Романа в войске ясов и касогов[60][60]
  Ясы и касоги – предки осетин и адыгов.


[Закрыть] видимо-невидимо. И как ещё поведут себя братья Романа, вряд поднимут на него меч. Значит, в стороне останутся или примкнут к Роману?

«Куда ни поверни, всюду клин, – мрачно размышлял Всеволод Ярославич, барабаня пальцами по подлокотнику кресла. – Одна у меня опора – сын Владимир. И дружина у него сильная, и сам не промах! А от Святославичей как-то надо избавляться…»

В следующее мгновение великий князь сам поразился посетившей его мысли. Получается, что он подспудно желает смерти всем сыновьям Святослава.

«Да не всем, не всем! – начал оправдываться Всеволод Ярославич перед самим собой. – Как я могу желать смерти Глебу, моему зятю. И против Олега я ничего не имею, ведь он крестник внуку моему. Не желаю зла и Ярославу, с ним всегда можно столковаться. Но вот Давыд с Романом… С этими договариваться бесполезно. От этих проще избавиться!»

Всеволод Ярославич стиснул пальцы в кулак и слегка пристукнул кулаком по подлокотнику.

«И от Бориса тоже надо избавиться, чем скорее, тем лучше, – мстительно думал великий князь. – Засел в Вышгороде у меня под боком, того и гляди всех моих гридней к себе переманит! И Оду неплохо бы куда-нибудь спровадить. Может, в Муром к Ярославу? Иль в Саксонию?

* * *

В начале февраля Всеслав Полоцкий со всей своею силой двинулся на Новгород.

От Глеба в Киев прибыл гонец с просьбой о помощи. Всеволод Ярославич, не долго думая, послал в Новгород сына Владимира с его смоленской дружиной.

До конца марта Глеб и Владимир гонялись за войском Всеслава по приильменским лесам, пограбили обозы, весь полон отняли, но рать полоцкого князя разбить так и не смогли. Немало сел новгородских и боярских усадеб сжёг кудесник Всеслав, прежде чем ушёл за реку Великую в свои пределы.

Злой Владимир вернулся в Киев и сразу выложил отцу свою задумку, как вернее всего покончить со Всеславом.

– Надо прямиком на Полоцк идти, – Владимир грозно сверкал очами. – Все эти попытки изловить Всеслава в лесах ни к чему не приведут. Зверя лучше всего бить в его же берлоге?

– Предлагаешь идти на Полоцк этим летом? – спросил Всеволод Ярославич.

– Не летом, а нынешней весной.

– В самую ростепель? Завязнем ведь в Подвинье в талых-то снегах. Места там сам знаешь какие!

– Именно в ростепель и надо на Полоцк двигать, – уверенно сказал Владимир, – распутица не даст полочанам действовать быстро. Всеслав не сможет собрать все свои силы в кулак и будет вынужден полагаться лишь на дружину. Для него наше вторжение во время таяния снегов станет полной неожиданностью, а неожиданность – половина победы.

Всеволод Ярославич задумчиво погладил густую русую бороду.

Окончательно разделаться со Всеславом значило избавить свои владения от постоянной угрозы вторжения из подвинских чащоб. Также это развязывало Всеволоду Ярославичу руки для неизбежной войны с Изяславом и облегчало ему возможное противостояние с воинственными племянниками.

– Хорошо, будь по-твоему, – согласился великий князь. – Попробуем до лета управиться со Всеславом.

В поход на Полоцк Всеволод Ярославич позвал также Бориса Вячеславича и Рюрика Ростиславича, желая на деле испытать их готовность повиноваться великому князю. Рюрик и Борис сразу откликнулись на призыв дяди. Оба были охочи до рати и считали Всеслава общим врагом всего потомства Ярослава Мудрого.

В середине апреля, когда реки вскрылись ото льда, войско Всеволода Ярославича и его племянников на ладьях поднялось по Днепру до Смоленска. В Смоленске их поджидал Владимир со своими полками. Дальше воинство великого князя двинулось посуху глухими дорогами, обходя стороной города и селения.

И все же застигнуть врасплох полоцкого князя не удалось. Наспех собранная его рать встретила незваных гостей у переправы через разлившуюся Западную Двину. Всеслав понимал, что киевский князь имеет намерение разорить Полоцк, поэтому всячески противодействовал продвижению врагов в глубь своих земель. Переправившись через реку, ратники Всеволода Ярославича то и дело натыкались на засеки и всевозможные ловушки на дорогах, ведущих к Полоцку.

У городка Россошаны Всеслав решился на большую битву, поскольку до его стольного града было уже рукой подать.

Весь день киевляне, смоляне, дружины Рюрика и Бориса рубились с полками Всеслава посреди болотистой низменности, залитой водами реки Россоши. Лишь под вечер Борису и Владимиру удалось разбить и обратить в бегство фланговые полки полочан. Центральный полк во главе со своим князем в полном порядке отступил в лес.

Ночью Всеслав ушёл в Полоцк, признав своё поражение.

Утром следующего дня на военном совете было решено скорым маршем двигаться на город, чтобы не дать времени как следует подготовиться к осаде.

Особенно торопил с выступлением горячий Владимир.

Когда шатры были свёрнуты и погружены на повозки раненые, неожиданно появился гонец на взмыленном коне.

– Ты из Киева от Ратибора? – нетерпеливо воскликнул Всеволод Ярославич, узнав в гонце племянника своего верного воеводы. – Что передаёт Ратибор?

– Ратибор спешит упредить тебя, княже, – тяжело дыша, промолвил гонец, – Изяслав с польским войском идёт на Русь.

– Дождались-таки, – процедил сквозь зубы Всеволод Ярославич и негромко выругался.

Находившийся рядом Владимир подступил к отцу:

– Я с Борисом к Полоцку двинусь, а ты с Рюриком к Киеву поспешай. Так вернее будет.

– Нет, сын, – великий князь отрицательно покачал головой. – Полоцк ты с наскоку не возьмёшь. И войско дробить нам не следует. Вместе пойдём на Изяслава.

Владимир нахмурился, но промолчал. Он привык повиноваться отцу.