Текст книги "Клубок Сварога. Олег Черниговский"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 31 страниц)

Глава десятая. ПОДЛОЖНОЕ ПИСЬМО.

В канун рождественского поста в Киев прибыл гонец от Рюрика Ростиславича с посланием к великому князю.

Долго читал то послание Всеволод Ярославич, всё больше мрачнея.

Рюрик упрекал великого князя в том, что тот ело ни не держит. Мол, обещал отдать ему в жены одну и› младших дочерей, а сам тем временем для одной подыскивает жениха в Германии, другую же собирается выдать замуж за Ярослава Святославича.

«Когда торки угрожали Киеву и дружина галицкая тебе позарез была нужна, тогда, великий княже, ты на обещания не скупился, – писал Рюрик. – А как угроза миновала, так ты на меня рукой махнул. Ныне тебе более люб племянник Ярослав. Ему ты дал Вышгород, его и зятем своим сделать собираешься. Диву я даюсь, глядя на такое!…»

Далее Рюрик распространялся о том, что не только слова, но и поступки великого князя происходят от злого умысла. Упомянув вскользь про несправедливо обделённых уделами Олега Святославича и Бориса Вячеславича, Рюрик упрекал Всеволода Ярославича в необоснованной жестокости по отношению к Эльжбете, посланной им на погибель.

«Ежели Эльжбета своим сумасбродством и вывела тебя из терпения, великий княже, то рождённый ею младенец ничем пред тобою повинен не был, – писал Рюрик. – Посему напрашивается мысль, любезный дядя, а не от тебя ли родила несчастная Эльжбета того младенца. Видать, справедливы были упрёки к тебе Святополка Изяславича. В грехах ты по уши, великий князь! Иль надеешься за величием своим как за стеной отсидеться?…»

После прочитанного Всеволода Ярославича сначала бросило в жар, потом в озноб. Он полагал, что навсегда похоронил Эльжбету и её ребёнка, а также и память о них в дорогобужских лесах. Однако злодейство каким-то образом стало известно Рюрику, который отныне имеет возможность не только потчевать великого князя своими нравоучениями, но и в любое время сможет опорочить его в глазах младших князей, не говоря уже о польских родственниках погубленной Эльжбеты.

В голове у Всеволода Ярославича роились мысли одна сумасброднее другой. Сначала он решил, что его предал Коснячко. Затем у него возникли опасения: люди Рюрика проникли в его ближайшее окружение. Наконец великий князь надумал, что самое лучшее – это подослать убийц к Рюрику, дабы окончательно покончить с кривотолками о ребёнке Эльжбеты и о ней самой. Но от кого Рюрик прознал про убийство?

Эта мысль немного отрезвила Всеволода Ярославича. Уж если распутывать этот клубок, то начать нужно непременно с этого вольного или невольного свидетеля.

Всеволоду Ярославичу вспомнилось, что люди Коснячко, побывавшие на месте убийства Эльжбеты и её спутников, нашли мёртвыми лишь троих наёмных убийц. Четвёртый не был найден ни мёртвым, ни раненым. Не досчитались дружинники и одного коня.

«Так и есть, – размышлял великий князь, – злодей, уцелевший в схватке, поспешил унести ноги и не куда-нибудь, а в Галич. Но почто именно туда, ведь Владимир и Луцк гораздо ближе? Почто злодей этот не вернулся в Киев за обещанным вознаграждением? Какого черта его понесло в Галич?»

Обуреваемый сильным желанием найти ответы на все эти вопросы, Всеволод Ярославич послал слугу за Коснячко.

Тот был в полном неведении о помыслах злодея, не вернувшегося в Киев за вознаграждением за проделанную кровавую работу. Коснячко лишь поведал великому князю, что зовут злодея Нерадцем, что в прошлом он успел послужить в дружине Изяслава Ярославича, а после его смерти какое-то время был дружинником у Рюрика Ростиславича.

– Вот почему этот негодяй ушёл в Галич, – понял Всеволод Ярославич. – Рассчитывает на покровительство Рюрика. В Киев он не вернулся, как видно из опасения, что им могут пожертвовать как ненужным свидетелем.

– Что ж, – Коснячко усмехнулся, – верны были его опасения.

– Не доглядел ты, воевода, – укорил Всеволод Ярославич. – Упустил этого Нерадца с его длинным языком. Что теперь делать? Рюрик знает то, чего ему и знать-то не полагается.

И Всеволод Ярославич показал письмо от галицкого князя.

Ознакомившись с содержанием письма, Коснячко озабоченно почесал в затылке.

– Надо умаслить Рюрика, княже, – дал он совет. – Отдай ему в жены какую-нибудь из своих дочерей, иначе хлопот с ним не оберёшься.

– Легко сказать «отдай», – огрызнулся Всеволод Ярославич. – Какую отдать-то? Из младших дочерей Евпраксия уже за племянника Оды сосватана, а Екатерина обещана Ярославу, сам ведь улаживал это дело. Из старших Янка в монастыре заперлась, а Мария и вовсе в Царьграде – не достанешь.

– По возрасту Янка вряд ли подойдёт Рюрику, ему ведь всего-то двадцать три года, – в раздумье промолвил Коснячко, – да и с норовом старшенькая твоя, княже. Вот Мария ему подошла бы! Она не такая разумница, как Янка.

– Мария тоже старше Рюрика, – заметил Всеволод Ярославич, – на четыре года.

– Это не помеха, – отмахнулся Коснячко. – Мария раскрасавица! Рюрик покоя лишится, когда её увидит. Эх, жаль, что она в Царьграде! Неужто её выманить оттуда нельзя?

– Пытался я через Янку вернуть Марию из Царьграда, да без толку, – вздохнул великий князь. – То ли она прижилась среди ромеев, то ли Янка даже не пробовала уговаривать её вернуться на отчую землю.

– Тут надо покумекать, княже. – Коснячко опять почесал в затылке. – Я слышал, Мария недавно овдовела. Тем более нечего ей на чужой стороне мыкаться. Держава ромейская трещит по всем швам! Сельджуки, болгары и норманны скоро поделят её меж собой. Надо бы позаботиться о нашей красавице, княже. Ей, поди, и невдомёк, что у неё над головой уже крыша горит…

Между тем за окном сгустился вечерний мрак. Челядинец принёс бронзовый светильник и осторожно поставил его на стол рядом со стопкой толстых книг в кожаном переплёте. Пламя светильника озарило светлицу с закруглёнными каменными сводами, с закруглённым дверным проёмом и такими же по форме окнами, утонувшими в толще каменной стены. Византийский архитектурный стиль господствовал во дворце великих киевских князей, хотя строили дворец русские каменных дел мастера во времена Ярослава Мудрого. В своё время переняв у ромеев православную веру, русичи невольно переняли у них и навыки каменного зодчества, лишь кое в чем придерживаясь собственных канонов в строительстве.

Великая ромейская Империя, раскинувшаяся за тёплым морем и по берегам Дуная, доживала последние годы. За прошедшие века державу много раз сотрясали восстания и войны, вражеские полчища бывало, докатывались до самого Царьграда, но ромеи всякий раз побеждали своих врагов, поскольку имели мощный флот и сильное сухопутное войско. Ныне у Византии не было ни флота, ни войска, ни денег на вербовку наёмником. Во главе Империи ромеев стоял молодой император Алексей Комнин, который при своей храбрости и воинском умении вряд ли сможет отразить многочисленны врагов одновременно на севере, востоке и западе.

О том и вели неторопливую беседу Коснячко и Всеволод Ярославич, незаметно переключившись со своих насущных забот на те потрясения, которые вот уже который год происходят в азиатских и европейских владениях ромеев. Русские купцы, вернувшиеся этой осенью из Царьграда, рассказывали о мощи сельджуков и норманнов, о том, с каким трудом ромейские полководцысобирают новобранцев под свои знамёна, о том, что всякий православный русич невольно скорбит о печальной участи патриарха и тамошних православных собратьев, обречённых в скором будущем на позор и погибель.

Напасти и тревоги, неотступно преследовавшие его, показались Всеволоду Ярославичу сущим пустяком в сравнении с поражениями и бедствиями, выпавшими на долю Алексея Комнина. Обсуждая с Коснячко действия молодого василевса по спасению своей разваливающейся державы, Всеволод Ярославич испытывал какое-то душевное успокоение от осознания того, что один правитель, может, и сильно грешен, но трон под ним не шатается. Иному же властителю даже весь безгрешный жизненный путь не даёт и слабой надежды на избавление от вражеских вторжений, голода, предательств и прочих несчастий.

«Только Господь в силах спасти ромеев в нынешнем их положении, – думал Всеволод Ярославич, – но и Господь, похоже, от них отвернулся».

* * *

Улаживать недоразумение с Рюриком Ростиславичем отправился тот же Коснячко. Ему предстояло заверить галицкого князя в том, что Всеволод Ярославич дорожит дружбой с ним и в доказательство сего намерен выдать замуж за Рюрика свою самую красивую дочь – Марию. Перед отъездом в Галич Коснячко и Всеволод Ярославич придумали, каким образом выманить её из Царьграда.

С этой целью Всеволод Ярославич повелел самому искусному из своих писарей написать Марии письмо, подделав почерк Янки. В этом письме, написанном под диктовку великого князя, сообщалось, якобы от лица Янки, что она сильно занедужила и уже не надеется выжить, поэтому просит сестру приехать в Киев повидаться с нею напоследок. Ещё в письме стояла мнимая просьба Янки к Марии проследить, чтобы тело её погребли в Переяславле рядом с могилой матери. Поскольку речной путь был скован льдом, то гонец с письмом был отправлен в Царьград сухим путём через Венгрию и Болгарию. Всеволод Ярославич спешил, опасаясь, как бы Мария вторично не вышла замуж за какого-нибудь ромея.

Янка, занимавшаяся обустройством женского монастыря, который так и назывался Янчин монастырь, решила: наконец-то её оставили в покое. Однако не тут-то было.

Однажды в конце ноября в гости к ней пожаловал великодержавный родитель. Всеволод Ярославич делал вид, будто желает самолично посмотреть, как живут в монастырских стенах первые русские монахини, тем более что в монастырь захотела на днях уйти одна из наложниц великого князя. Но проницательная Янка сразу догадалась, что как раз жизнь монахинь-то интересует отца меньше всего.

Когда они остались с глазу на глаз в монастырской трапезной, Янка спросила напрямик:

– Ну, будет воду-то в ступе толочь, батюшка. Молви прямо, зачем пожаловал. Новые виды на меня у тебя появились. Не так ли?

Всеволод Ярославич невозмутимо отпил яблочной сыты[113][113]
  Яблочная сыта – разварные в воде яблоки, что-то вроде жидкого киселя.


[Закрыть], отёр не спеша густые усы и глянул на дочь из-под косматых бровей.

– Ты думаешь, мне безразлична твоя судьба? – ворчливо начал он. – Думаешь, отрадно сознавать, что моя дочь-красавица сама себя в монастырь упекла. Мне от бояр своих стыд и срам!

– Ой ли? – Янка недоверчиво прищурилась.

Она сидела за столом напротив отца, откинувшись ни спинку стула, прямая и строгая в сером монашеском облачении. Голова была покрыта белым повоем. Розовые щеки Янки, сочные алые губы, белый лоб и чистые голубые очи выглядели столь ярко, что унылое монашеское одеяние казалось неподходящим обрамлением её красоте.

– Ишь, вырядилась! – Всеволод Ярославич стал похож на сварливого бородатого старца. – Я же запретил игумену посвящать тебя в монашеский сан. Неужто подлый гречин запрет мой нарушил?

– Ничего он не нарушал, – нахмурилась Янка. – Я сама пожелала носить такую одежду. Инокини здесь в таких же рясах ходят, потому не пристало мне в цветастые сарафаны рядиться, живя с ними под одной крышей.

– Ну вот что, дочь, – решительно проговорил Всеволод Ярославич. – Довольно тебе монахиню из себя строить и при внешней лепости своей заживо себя хоронить. Надумал я выдать тебя замуж за Святополка Изяславича. Святополк старше тебя на пять лет. К тому же он в Новгороде княжит, а тебе Новгород всегда нравился.

– Мне Новгород был по сердцу, поскольку там Глеб был, – промолвила Янка. – Без Глеба мне и Новгород не мил.

– Хватит об этом! – Всеволод Ярославич слегка пристукнул ладонью по столу. – Глеба больше нет, а ты есть. Тебе на роду написано князей рожать, а не поклоны бить в келье монастырской. Пойдёшь замуж за Святополка Изяславича. И весь сказ!

– Не пойду, – тихо, но твёрдо произнесла Янка.

– Лучше не перечь мне, дочь, – рассердился Всеволод Ярославич. – Слишком много воли ты себе взяла, как я погляжу. Святополк, может, и не вышел умом, зато после меня второй князь на Руси.

– Помнится, ты же сам не пожелал выдавать Марию за Романа Святославича, поскольку они были двоюродными братом и сестрой, – продолжала упорствовать Янка. – И я со Святополком в таком же родстве состою. Митрополит осудит тебя за это, батюшка.

– То не твоя забота, краса моя, – Всеволод Ярославич вновь приложился к кувшину с яблочной сытой. – С митрополитом я как-нибудь столкуюсь. Ему особо витийствовать смысла нету, ибо патриархия в Царьграде сегодня есть, а завтра её там может и не быть. Времена– то ныне сама знаешь какие. Стало быть для Иоанна Русская земля и убежище и вторая родина. Ссориться с киевским князем из-за сущей ерунды митрополит не станет.

Янка, видя, что отец все предусмотрел и настроен решительно, пустилась на хитрость. Она сказала, что готова покинуть монастырь, но в Киеве не останется, а поедет к брату в Чернигов.

– Езжай! – махнул рукой Всеволод Ярославич. – Может, Гита наставит тебя на путь истинный.

Опасаясь, как бы отец не передумал, Янка на другой же день спозаранку по зимнему первопутку отправилась в Чернигов. Свою дочь она взяла с собой. Сани с княгиней и её маленькой дочкой сопровождали два десятка конных дружинников. Приглядывать за своенравной дочерью Всеволод Ярославич поручил своему стремянному Григорию, к которому Янка благоволила, так как тот был сыном священника.

Прибыв в Чернигов, Янка не застала там ни Владимира, ни его жену. Выяснилось, что князь выстроил для себя замок у городка Любеча. Туда огнищанин и отправил Янку, дав ей провожатых.

Но и в любечском замке Владимира не оказалось. Как поведала Гита, супруг её пропадает в вятских лесах, гоняясь за неуловимым языческим князем Ходотой.

Любечский замок поразил Янку своей неприступностью. Он возвышался на горе с отвесными склонами, единственный пологий спуск был со стороны Любеча.

Городские кварталы, тесно застроенные, подступи ли почти вплотную к Замковой горе. Перед въездными по ротами замка был выкопан широкий ров с подъёмным мостом. За воротами большой въездной башни шёл узкий проезд вверх по склону холма, огороженный с обоих сторон поднимающимися уступами бревенчатыми стенами. Дальше шли главные ворота крепости и начиналась основная стена из дубовых брёвен. По краям от главных ворот возвышались массивные четырёхугольные башни с узкими бойницами наверху и с тесовой четырёхскатной крышей.

Проход через главные ворота кончался небольшим двориком, где размещалась стража. Отсюда был ход на стены. На этом дворе были расположены каморки с очагами для обогрева воинов в студёное время года. В стенах, огораживающих дворик, было прорезано множество клетей, в которых хранилась разные продукты – вяленая и сушёная рыба, мёд, сало, зерно.

В глубине дворика стояла самая высокая башня замка – вежа. Только через вежу можно было попасть внутрь детинца, где находился парадный двор и княжеские хоромы. Терем тоже был выстроен как крепость с единственным входом со стороны главных ворот, с толстыми стенами и башенками наверху. Он был трёхъярусный и мог вместить кроме княжеской семьи ещё полсотни слуг и столько же гридней. Напротив терема стояла небольшая деревянная церковь с кровлей, крытой свинцовыми листами. С теремной крыши по бревенчатым скатам можно было легко спуститься на подходящую вплотную крепостную стену.

Янка в сопровождении Гиты обошла весь замок, не уставая удивляться и восхищаться тем, как её брат обезопасил свою семью и казну на случай непредвиденной войны.

Стало быть, не доверяет черниговцам Владимир, коль предпочитает коротать зиму в любечском замке, – сказала она, отогревая озябшие руки у печки-каменки. За стенами терема гулял ледяной ветер, его дыхание было особенно чувствительно на стенах замка и на вершине главной башни, откуда только что спустились Янка и Гита.

Что верно, то верно, – промолвила Гита, кутаясь в шерстяную накидку. – Черниговцы хоть и покорны, но покорность их подобна тонкому льду в мартовскую оттепель. Бояре приняли к себе многих Олеговых дружинников, пришедших из Тмутаракани. Знать черниговская и не скрывала скорби по злодейски загубленному Олегу Святославичу.

По лицу и тону Гиты Янка догадалась, что та разделяет чувства черниговских бояр. Янка тут же вспомнила, что Олег является крестным отцом первенцу Гиты и Владимира.

Она не замедлила сказать, что Олег жив, но пребывает в плену у ромеев. Гита, не сдерживая радости, принялась расспрашивать Янку.

Беседа молодых женщин постепенно переключилась на великого князя, который, по мнению Янки, окончательно утратил добрые качества христианина. Гита была недовольна свёкром прежде всего за то, что тот все кровавые распри поручает разрешать Владимиру.

– Кто непрестанно воюет с полоцким князем? – возмущённо вопрошала Гита и сама же отвечала: – Мой муж. Кто вот уже вторую зиму сражается с вятскими язычниками? Снова мой муж. Как по весне выйдут половцы из степей, опять же Владимир ведёт полки к границе. Иль у Всеволода Ярославича нет дельных воевод? Иль он сам уже ни на что не годен?

Янка улыбнулась: смелые речи ведёт Гита! И если ведёт такие речи при ней, значит, доверяет и уверена, что Янка не станет доносить отцу. Янке было приятно такое доверие.

До сего случая у неё не было возможности как следует присмотреться к Гите: они встречались всего раза три да и то мельком. Ныне случилась первая возможность поговорить по душам.

Когда Янка призналась, что отец вознамерился выдать её замуж за Святополка Изяславича и она приехала в Любеч с единственной надеждой, что брат Владимир поможет ей избежать этого брака, Гита с непониманием посмотрела на свою гостью.

– Мне кажется, твой отец желает тебе блага, милая моя, – серьёзно сказала Гита. – Я тоже не понимаю твоё желание уйти в монастырь. Ты потеряла одного Глеба, но имеешь возможность произвести на свет другого, чтобы растворить в любви к сыну горечь нерастраченной любви к усопшему. Ты знатного рода и должна быть выше страданий, о которых так любят писать в книгах слабохарактерные мужчины, дружные с пером.

Янка окинула Гиту оценивающим взглядом: так вот ты какая англосаксонская принцесса! Кто бы мог подумать, что в стройной и хрупкой на вид женщине с поистине ангельским лицом таится столь мужественный нрав.

– И потом, дорогая моя, каким образом Владимир сможет помочь тебе? – продолжала Гита. – Не может же он запретить великому князю и отцу.

– Владимир имеет влияние на Святополка, – пояснила Янка, – он сможет убедить его отказаться от меня.

– Ты ещё не стара, Янка, и можешь родить сына, – молвила Гита. – Не отказывайся от блага, какое хочет даровать тебе твой отец.

– Мой отец преследует единственно свою выгоду этим браком, но никак не моё благо, – Янка вздохнула. – Он хочет покрепче привязать к себе Святополка, только и всего. Быть игрушкой в его руках я не хочу. И наконец, самое главное – я не люблю Святополка. И знаю, что никогда не смогу полюбить его.

Последние слова отняли у Гиты желание возражать: она почувствовала, с какой ответственностью подходит Янка к таинству брака.

Теперь уже Гита незаметно приглядывалась к Янке: да, высоко ценит свои чувства её старшая золовка! Возвышен её жизненный принцип – дарить себя только любимому. Нелегко жить с таким принципом среди коварных и похотливых мужчин! Владимир-то, может, и поймёт Янку, но родной отец никогда.

* * *

Владимир вернулся в свой любечский замок в конце зимы. Результатом похода в вятские леса он был доволен, несмотря на рану, полученную в сече, и на потери в дружине.

– Не будет больше Ходота вятичей мутить, – сообщил он жене и сестре. – Спровадил я его таки к праотцам и сына его тоже. Хитёр был Ходота, как лис, и силен как медведь. Но на его хитрости у меня своя сноровка нашлась, а на силу – умение ратное. Теперь-то вятичи поутихнут.

– Себя ты не бережёшь совсем, – выговаривала мужу Гита, помогая лекарю менять повязку на ране. – Коль обо мне с детьми не думаешь, так хотя бы об отце своём подумай. Куда он без тебя? Кто оборонит его от половцев и от полочан?…

Ухаживала за раненым и Янка, которая надолго задержалась в гостях. В один из февральских вечеров у брата с сестрой произошла обстоятельная беседа относительно брака со Святополком, замышляемого их отцом. Янка просила брата отговорить Святополка от сватовства к ней. Владимир обещал помочь.

Весной из Киева в Новгород прибыл доверенный посол от Всеволода Ярославича с намерением убедить Святополка сочетаться законным браком со старшей дочерью великого князя. Но посол вернулся ни с чем: Святополк наотрез отказался взять Янку в жены, ссылаясь на запрет архиепископа, считавшего супружество двоюродных брата и сестры большим грехом.

Всеволод Ярославич хоть и не подал вида, что огорчён отказом Святополка, но в душе вознегодовал на него, поскольку питал большие надежды вытащить Янку из монастыря благодаря этому супружеству. Тем большее рвение стал проявлять он, желая сделать Марию женой Рюрика Ростиславича. Коснячко прекрасно справился с порученным ему делом: Рюрик изъявил готовность взять Марию в жены. Оказывается, он был наслышан о её красоте и нынешнее вдовство почитал большой удачей для себя.

Уловка с письмом с блеском удалась. Едва в конце апреля установился водный путь по Днепру, Мария прибыла в Киев и не одна, а с детьми. Ей хотелось, чтобы отец полюбовался на своих внуков.

Скандал разразился, едва Мария ступила под своды великокняжеского дворца. Всеволод Ярославич признался дочери, что, сострадая к её вдовьей участи и мытарствам среди чужих людей, он с помощью подложного письма вызвал её, дабы сделать супругой славного князя Рюрика Ростиславича.

Мария, поначалу лишившаяся дара речи от подобного коварства, придя в себя, разразилась гневной тирадой:

– Я вижу, великий князь киевский перещеголял ромеев, падких на обман. После случившегося, отец, ты теряешь своё доброе имя в моих глазах. Господь ещё накажет тебя за обман и лживое сострадание ко мне. Я не чувствовала себя чужой, живя среди ромеев. Скорее я буду чужой здесь, ибо не могу доверять даже родному отцу. Сначала ты лишил меня возможности стать женой Романа Святославича, которого я сильно любила. Ныне обрекаешь меня на очередное замужество, которое мне изначально постыло.

Всеволод Ярославич как мог, успокаивал Марию, расхваливая Рюрика и ругая себя. Он говорил, что держава ромеев вот-вот рухнет, и ему было важно вызволить свою дочь из обречённого на разорение Царьграда.

– Ты не знаешь Алексея Комнина, – раздражённо возразила Мария. – Он не допустит падения Царьграда.

– Я бы согласился с тобой, доченька, будь Алексей хотя бы наполовину Богом, – сказал Всеволод Ярославич, – но он, к сожалению, смертный человек, как и все мы.

– А разве ты не поможешь ему отстоять от врагов своё царство? – Мария глянула отцу прямо в глаза. – Помнится, на Руси тебя всегда называли другом ромеев. Иль ты предпочитаешь дружить только с сильными ромеями?

– Я предпочитаю блюсти интересы Руси, – по лицу и голосу Всеволода Ярославича было ясно, что ему совсем не по душе подобная дерзость.

Он видел, что это уже не покорная отцовской воле девушка, но молодая женщина, кое-что повидавшая в жизни. И Всеволод Ярославич прекратил этот разговор, устав от собственных оправданий и не желая более терпеть вызывающую смелость Марии.

Немногочисленная свита Марии была удивлена, когда от великого князя пришли бояре и поставили ромеев в известность: Мария Всеволодовна остаётся на Руси, а греческое судно, на котором она прибыла в Киев, может отправляться в обратный путь.

В Галич был немедленно отправлен гонец, известивший Рюрика, чтобы тот готовился встречать невесту.

Во избежание кривотолков и дабы исключить вся кую возможность для бегства – в Киеве проживало не мало греков, готовых оказать Марии любую услугу, свадьбу было решено играть в Галиче.

Мария, садясь в крытый возок, окружённый плотным кольцом конных дружинников её отца, с недобром усмешкой заметила киевским боярыням, пришедшим поглазеть на неё:

– С каким почётом провожают меня к будущему мужу. Наверно, и за свадебным столом позади меня буде т стоять вооружённый мечник.

Всеволод Ярославич, направлявшийся к своему коню, раздражённо обронил:

– Надо будет, я тебя цепью прикую к ложу Рюрик и Мария обожгла отца взглядом, полным ненависти, и скрылась в карете, сердито хлопнув дверцей.

– А вы чего тут столпились, сороки! – уже сидя верхом на коне, набросился Всеволод Ярославич на боярских жён. – Ступайте отсель!

Челядинцы, повинуясь властному жесту великого князя, принялись бесцеремонно выталкивать киевлянок с красного двора.