Текст книги "Клубок Сварога. Олег Черниговский"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 31 страниц)

Когда Ланка попросила Оду посодействовать, чтобы Святослав предпочёл союзу с Гезой союз с Шаламоном, она услышала искренние сожаления.

– Я целиком на твоей стороне, моя милая, – вздохнула Ода, – но к моему мнению Святослав никогда не прислушивается. Даже советы Всеволода мой муж принимает далеко не всегда, полагая, что у него самого семь пядей во лбу.

Тогда Ланка завела речь о своих сыновьях. Ведомо ли Оде, какие княжеские столы намерен дать Святослав своим подросшим внучатым племянникам?

Ода лишь пожала плечами, всем своим видом говоря, что об этом ничего не знает.

– Я знаю, что Святослав собирается взять Рюрика и Володаря в поход на болгар, – задумчиво молвила она. – О княжеских столах же он никогда речь не заводил, во всяком случае при мне.

Ланка печально вздохнула.

– Отчаиваться рано, – подбодрила её Ода. – Сыновья твои ещё слишком юны, младшему Васильку всего– то шестнадцать лет. Пусть окрепнут, наберутся ума-разума. А я при случае намекну мужу, что Ростиславичи ему как чада родные. И кто, как не он, обязан их столами княжескими наделить.

– Может, мне самой перемолвиться со Святославом, попросить у него стол княжеский хотя бы для старшего Рюрика? – Ланка вопросительно посмотрела на Оду.

Ода в ответ лишь опять пожала плечами. Ей было попятно стремление подруги использовать все возможности, чтобы в будущем её сыновьям не пришлось скитаться по Руси, как скитался их покойный отец.

Ода поселила Ланку в своих покоях. Ей не составило особого труда сделать так, чтобы в один из вечеров Ланка осталась со Святославом наедине. Их беседу слышала Регелинда, выполняя повеление своей госпожи.

Как и следовало ожидать, Святослав сначала дотошно расспрашивал о житье-бытье Шаламона в Германии, о том, велико ли у него войско, готовы ли немецкие графы и бароны исполчиться на Гезу за Шаламона, хватает ли у германского короля забот и помимо венгерских распрей… Расспрашивал Святослав Ланку и о многом другом вплоть до того, хороша ли собой дочь Шаламона?

Ланка отвечала на все вопросы правдиво, так как Святослав сразу предупредил: от её честности будет зависеть его милость к ней. Он прекрасно знал, что Ланка печётся о своих сыновьях, поэтому беззастенчиво играл па её материнских чувствах.

Выспросив все, что ему было нужно, Святослав перевёл беседу в фривольное русло, довольно откровенно предложив Ланке лечь с ним, ибо «Ода надоела до икоты».

Ланка ответила горделивым отказом.

Тогда Святослав насмешливо заметил: это не может не послужить примером того, как следует беречь своё достояние» Ежели достоянием Ланки является её женское естество, то у киевского князя достояние русские земли и города, которые он не может раздавать направо и налево. Не сказав больше ни слова, Святослав удалился на мужскую половину дворца.

За вечерней трапезой Ланка была неразговорчива и слегка подавлена, словно сожалела о своём поспешном отказе.

Ода не знала, как разговорить подругу и чем утешить её. Она не призналась Ланке, что ей ведомо о бесстыдных домогательствах Святослава, дабы не огорчать ещё больше.

Однако Ланка сама завела речь об этом перед тем, как идти спать: её опочивальня находилась рядом с опочивальней Оды.

– Сожалею, что гнусность нрава моего мужа коснулась и тебя, моя милая, – сочувственно молвила Ода, приобняв Ланку за плечи.

– Я не посмела сказать «да» Святославу, поскольку он твой муж, – сказала та. – Но не будь Святослав твоим мужем… – Ланка не договорила, борясь с волнением. – Пусть это тяжкий грех, но ради своих сыновей я готова согрешить, – твёрдо выговорила она.

По глазам Ланки было видно, что ради своих сыновей она пойдёт даже на смерть.

Ода, расчувствовавшись, прижала Ланку к себе и запечатлела поцелуй у неё на лбу.

Не разнимая рук, подруги сели на скамью, не в силах расстаться после такого откровения. Ланка прижалась к Оде, положив голову к ней на плечо.

Растроганная Ода нежно гладила Ланку по плечам и спине, чувствуя горячие слезы на своих глазах.

«А ведь я была любовницей её мужа. И даже хотела отнять Ростислава», – сердце Оды заныло от стыда и презрения к самой себе.

– Скажи, чем я могу тебе помочь, ненаглядная моя? – ласково спросила она, смахивая слезы с глаз. – Хочешь, я потребую, чтобы Святослав дал уделы твоим сыновьям. Или хотя бы один удел на троих. Хочешь?

– Благодарю, – ответила Ланка, – но это излишне. Женское благородство бессильно перед мужским коварством.

– Зато мужское коварство порой бывает бессильно перед коварством женским, – вздохнула Ода.

Ланка подняла голову и заглянула подруге в глаза, не понимая, куда та клонит.

Глава седьмая. ДАВЫД ИГОРЕВИЧ.

Послы Шаламона покинули Киев в конце ноября, так ничего и не добившись от Святослава, который не хотел сближения с германским королём, приютившим у себя Изяслава. Святослав не верил в то, что Шаламон сможет утвердиться на венгерском троне, имея союзниками немцев и чехов. Он сделал выбор в пользу Гезы и не скрывал этого. Послы уехали, но Ланка осталась в Киеве, не желая так скоро расставаться со своими сыновьями. Святослав не только не противился присутствию Ланки у себя во дворце, но всячески выказывал ей знаки своего расположения.

Ланка, наученная Одой, с каждым днём делалась все более податливой к ухаживаниям Святослава, который совсем забросил государственные дела, одолеваемый похотью. По вечерам Святослав и Ланка часто сидели вдвоём при свечах в какой-нибудь небольшой светлице, пили вино, листали книги, вели задушевные беседы. Святослав был мастером проникновенных речей, он старался опутать Ланку сетями своего внимания и очаровать её тем многознанием, каким мог смело гордиться.

Ланка со своей стороны старалась «обаять» князя женственной грацией, кокетливыми улыбками, многообещающими взглядами. Она вела свою игру, действуя так по совету Оды, толкавшей её в постель к Святославу. В откровенной беседе Ода сказала: если подруга и добьётся каких-то выгод для своих сыновей, то только через постельные утехи с её мужем.

– Не бойся, я не стану тебя ревновать, – успокоила она Ланку, – мои чувства к Святославу давно умерли, а вместе с ними и ревность.

И вот однажды свершилось то, к чему Ланка долго себя готовила: она провела ночь в ложнице Святослава…

Вскоре после этого Святослав послал Рюрика, старшего из сыновей Ланки, на княжение в город Овруч, расположенный к северо-западу от Киева. Это была сильная крепость, закрывавшая подступы к Киеву со стороны Полоцкого княжества.

Ланка, вернувшаяся после осмотра владений Рюрика, была в приподнятом настроении. Она поделилась с Одой увиденным, не скрывая своих восторгов. Ей понравился и сам город, и сельская округа с богатыми деревнями. В Овруче сходились дороги из Полоцка, Турова и Чернигова. По этим дорогам постоянно шли торговые караваны. Ещё в Овруче располагались зернохранилища на случай неурожая в киевской земле.

– Ну, что, идёт Рюрику шапка княжеская? – с улыбкой спросила Ода.

Ланка просияла:

– Ещё как идёт!

После вокняжения Рюрика в Овруче ухаживания киевского князя за Ланкой утратили всякую пристойность, словно это событие отдало её тело в безраздельное владение Святославу. Иной раз Святослав позволял себе обнять Ланку при Оде, не стесняясь, тискал при слугах, утрачивая всякое чувство меры. Ода делала вид, что иного от мужа и не ожидала. Единственно, что её раздражало – это шушуканье служанок. Святослав даже как будто помолодел, посвящая все своё время утолению страсти с красивой венгеркой.

Ланка несколько раз просила у Оды прощения, чтобы та не подумала, будто подруга всерьёз прельстилась её мужем.

– Я была бы рада прекратить все это, если бы знала как, – говорила она, – может, мне уехать обратно в Германию?

Ода была иного мнения.

– У тебя ещё двое сыновей без столов княжеских, поэтому не обращай внимания на приличия, дорогая моя. Считай, что я сдаю тебе мужа в аренду в знак нашей дружбы.

Ода тоже не бездействовала. Она принялась всячески хлопотать перед Святославом за своего крестника Давида Игоревича, которому недавно исполнилось восемнадцать лет, как и Рюрику.

Из всех братьев Святослава Игорь был самый незлобливый. Он всегда нравился Оде своим весёлым нравом, безобидными шутками и поразительным умением играть на самых разных музыкальных инструментах от фряжской лютни до скоморошьего бубна. Потому-то Ода и напросилась в крестницы первенцу Игоря.

В жены Игорю досталась дочь полоцкого князя Брячислава[56][56]
  Полоцкий князь Брячислав, внук Владимира Святого, умерший в 1044 году. Отец Всеслава Полоцкого.


[Закрыть], имевшая единственное достоинство: красивую внешность. Своим злонравием она пошла в отца, который недружно жил и с братьями, и с сыновьями. Но недаром существует присказка: злому человеку Бог не прибавит веку. Потому, наверно, и скончалась так рано дочь Брячислава, едва успев родить мужу единственного сына. Однако Игорь ненамного пережил нелюбимую супругу, так что его сын с малых лет находился на попечении у своих дядей.

Давыд Игоревич почитал Оду как мать, поскольку та заботилась о нем больше, чем кто бы то ни было.

Ода постоянно твердила Святославу: Рюрик не старше её крестника, а уже стол княжеский имеет. Святослав, устав от упрёков, послал Давыда на княжение в город Канев. Этот город прикрывал южные рубежи киевской земли от набегов степняков.

Накануне отъезда у Давыда произошла беседа с Одой.

Ода постаралась внушить своему крестнику, что никому кроме неё до него нет дела. И это было недалеко от истины. Ода говорила Давыду, что любит его как родного сына и желает видеть могущественным князем.

– Отец твой во Владимире княжил, а потом в Смоленске, – говорила Ода, взирая на юношу проникновенным взглядом. – Дядья не расщедрятся для тебя на высокий княжеский стол, поскольку приберегут честь и выгоду для сыновей своих. Но ежели ты, мой мальчик, заставишь дядей своих считаться с тобой, тогда они позволят тебе встать вровень со своими сыновьями. Ныне ты, благодаря мне, ступил на самую нижнюю ступеньку княжеской лестницы. Мужайся, Давыд, и впредь во всем повинуйся мне, коль не хочешь в безвестности сгинуть.

Слова Оды попали точно в цель! Она видела, как заволновался Давыд, словно молодой зверь, впервые вышедший на охоту. Конечно, он готов повиноваться своей крестной матери, ибо прозябание без славы и почестей было для честолюбивого Давыда самой худшей участью. Он в полной мере унаследовал нрав своей матери: нетерпеливой, жестокой и своенравной. Дай ему волю, он уже сейчас завладел бы если не Киевом, то Переяславлем. Не остановился бы и перед кровопролитием ради этого!

Ода достаточно хорошо изучила своего крестника и знала, каким образом задеть самые потаённые струны его души.

– Молодому князю опорой в жизни может стать не только дружина, но и выгодная женитьба, – продолжила Ода, осуществляя свой замысел, уже согласованный с Ланкой. – Родственники жены непременно будут желать, чтобы их зять обрёл больший вес, и для этого не поскупятся ни на гривны, ни на войско. Я давно подумываю над этим, Давыдушко. Полагаю, что самое лучшее для тебя – это взять в жены дочь Ланки. Сейчас она ещё мала, но лет через пять…

Давыд знал, кто такая Ланка. Он даже встречался с ней во дворце, поскольку его связывала давняя дружба со средним сыном Ланки Володарем. Ланка нравилась Давыду как женщина и осознание того, что у него будет жена, во многом похожая на неё, пробуждало чувство, похожее на снизошедшую милость Господню. То, что Ланка и се супруг живут в изгнании при дворе германского короля, ни в коей мере не настораживало Давыда, поскольку ни был уверен, что Шаламон скоро вновь станет королём Венгрии. Воинственность Шаламона была общеизвестна. Породниться с таким мужественным человеком Давыд почитал за честь для себя и не скрывал этого…

Святослав дал отъезжающему всего семьдесят молодых дружинников, но опять вмешалась Ода и заставила мужа дать Давыду сотню конных гридней.

Попрощаться пришла и Ланка вместе с Володарем.

Прошло всего несколько дней, как Давыд Игоревич вокняжился в Каневе. И вот в дорогу собрался семнадцатилетний Володарь, которого Святослав решил послать на пограничную со Степью реку Рось в один из тамошних пограничных городков. Это был не княжеский стол: в городке жил в основном служилый люд, призванный оберегать киевскую землю от набегов поганых. Поначалу Святослав хотел посадить Володаря князем в городке Витичеве, что на Днепре. Однако не по годам ретивый Володарь пожелал быть поближе к Давыду и к опасностям, которые постоянно грозят русским рубежам из степей.

Ланка теперь все ночи проводила в ложнице Святослава, и даже днём он часто виделся с нею. Венгерка до такой степени очаровала князя, что тот всерьёз стал предлагать ей стать его законной женой. От Оды Святослав намеревался избавиться, сослав её в Германию или в монастырь. Когда Ланка поведала подруге об этом, та на несколько мгновений лишилась дара речи от растерянности. Ода никак не могла предположить, что страсть к Ланке до такой степени захлестнёт Святослава.

Становиться монахиней Оде совсем не хотелось, поэтому она довольно сурово сказала:

– Твои игры со Святославом зашли слишком далеко, милая моя. Пора этому положить конец. Я уступила тебе Святослава не за тем, чтобы самой лишиться почестей и власти. И уж совсем не для того, чтобы твои дети возвысились над моими.

Ода предложила Ланке незамедлительно отправляться в Германию.

– Главное своё намерение ты выполнила, добилась от Святослава княжеской власти для своих старших сыновей. Твоему младшему Святослав вряд ли даст княжеский стол при всем твоём старании в постели: Васильку всего шестнадцать лет.

Ланка не стала противиться желанию Оды, дорожа её дружбой.

Однако отъезду решительно воспротивился Святослав. Он чуть ли не силой спровадил супругу в Вышгород к своему племяннику Борису Вячеславичу.

Святослав напутствовал жену такими словами:

– Погостишь у Бориса до весны, голуба моя. А весной будет ясно, где тебе в дальнейшем быть: на троне княжеском иль в келье монастырской.

Разговор происходил на теремном дворе. Ода, собиравшаяся сесть в крытый возок, обожгла мужа неприязненным взглядом и, не удержавшись, спросила: ' – Ужель так желанна тебе Ланка? Ужель годы, прожитые со мной, для тебя ничего не значат?

Святослав ответил, не отводя глаз:

– Знаю, что грешок есть. Знаю, что не достоин твоего прощения, и не жду его. Не знаю, Господь иль Сатана послал мне Ланку, но прирос я к ней душой и телом. Уж не обессудь. Прощай!

По скрипучему первому снегу возок великой княгини, влекомый тройкой гривастых серых лошадей, покатил в рассветных сумерках по узким улицам спящего Киева в сторону Лядских ворот. Возок сопровождали два десятка конных дружинников. Возглавлял этот небольшой отряд Людек, бывший постельничий Изяслава, а ныне приближенный Святослава Ярославича.

Вместе с Одой в Вышгород поехала и Регелинда, которая была неразлучна со своей госпожой. Всю дорогу она молчала, закутавшись в шубу и делая вид, что дремлет. Ода же, не в силах справиться с душевной болью, беззвучно плакала, глотая слезы, привалившись плечом к тряской стенке кибитки.

Глава восьмая. БОРИС ВЯЧЕСЛАВИЧ.

В Вышгород Ода въехала с твёрдым намерением не дать Святославу заточить её в монастырских стенах. Ланку она теперь считала своим заклятым врагом и призывала на голову бывшей подруги, как и на голову мужа, самую суровую кару Господню.

Перед тем как распрощаться с Людеком, собравшимся в обратный путь, Ода отвела его в сторонку, чтобы перемолвиться с глазу на глаз. Людек и прежде пользовался особой милостью Оды: она частенько одаривала его украдкой гривнами, чтобы через него выведывать о замыслах Святослава.

Людек был огорчён тем, что Ода оказалась в опале. Из-за этого он лишился щедрых подачек. Поэтому когда княгиня предложила Людеку за хорошие деньги извещать её о том, что будет твориться в великокняжеском дворце, он согласился мигом, назвав Оде человека, через которого она будет узнавать новости.

Благодарная Ода даже поцеловала оторопевшего от неожиданности Людека. Хвала Господу, она не будет пребывать в томительном неведении о событиях, происходящих в окружении Святослава. Это поможет ей подготовиться к грядущим ударам Судьбы!

Борис Вячеславич при встрече заключил Оду в столь крепкие объятия, что та едва не задохнулась.

Сей князь обладал неимоверной силой и в свои двадцать три года мог одолеть в рукопашной схватке любого. На святочных гуляниях Борис хаживал один на стенку и ни разу не был повержен наземь. Потехи ради он на многолюдных праздниках взваливал на плечи быка-трёхлетка и расхаживал с ним по площади, а то принимался разгибать подковы или завязывал в узел железные прутья.

Из всех племянников Борис был у Святослава самый любимый. Потому-то он и сидел князем в большом и богатом граде Вышгороде.

Ода знала, что благодаря стараниям Святослава Борис имеет сильную дружину, которая уже показала себя в деле во время недавнего похода на ятвягов[57][57]
  Ятвяги – балтийский народ, издревле живший в верховьях Немана.


[Закрыть]. Большой полон привели из того похода.

Беседуя с Борисом наедине, Ода намеренно сгустила краски, дабы выставить своего супруга в самом неприглядном свете. При этом она не пожалела и Ланку, изобразив её как хищницу, вознамерившуюся отнять у неё мужа.

Слушая Оду, Борис все больше мрачнел. Он глубоко уважал Святослава как храброго воителя и почитал его как отца, ведь именно Святослав приютил Бориса у себя в Чернигове в страшный год киевского восстания. Не забыл Святослав про Бориса и став великим киевским князем. Но Оду Борис уважал и любил не меньше. Ещё со времён жизни в Чернигове между ними сложились дружески доверительные отношения. Тому способствовало то, что матерью Бориса была немка и от неё он узнал немецкий язык. Ода, скучавшая по родной речи, часто разговаривала с Борисом по-немецки. Борис знал и греческий. Он иногда называл Оду греческим именем Филотея: «прекрасная богиня».

Разлад в Киеве был воспринят Борисом с большим огорчением ещё и потому, что любовь к Святославу в его душе не перевешивала любви к Оде. Два эти человека были ему одинаково дороги.

Поэтому, дослушав Оду, Борис принялся ругать Ланку и всю её венгерскую родню, которая «вечно лезет на Русь со своими дрязгами».

– Будь моя воля, не пускал бы дальше Буга ни венгров, ни поляков! – горячился он. – С ними не токмо ересь латинская на Русь проникает, но и возникают распри среди русских князей по вине польских и венгерских государей. Ну, чем прельстила Ланка Святослава?

– Она красива, – задумчиво проговорила Ода. – К тому же моложе меня лет на пять.

– Ничего, Бог даст, пресытится Святослав прелестями Ланки и спровадит её в Германию с глаз долой, – попытался успокоить Борис.

– А коль не пресытится? – вскинула голову Ода. – Коль поведет под венец, что тогда?

– Значит, Ланку надо убрать. – Борис сделал жест, будто пронзал кого-то ножом. – Это самое верное дело!

Ода с сомнением покачала головой.

– Я думаю, о безопасности своей возлюбленной Святослав позаботится. Его не надо учить осторожности.

– Тогда… – Борис запнулся.

– Мне уготована участь монашки, – скорбно договорила Ода.

– Ну что ты, Филотея? – вырвалось у Бориса. – Не поверю я, чтобы твой супруг отважился на такое. Ты же прожила с ним столько лет!

– Кто знает, может, Святослав решил заново перекроить свою жизнь и прожить с Ланкой ещё больше, – мрачно проговорила Ода. – Он в отличие от меня властитель своей судьбы.

– Не иначе, мерзавка опоила Святослава приворотным зельем. – Борис выругался.

– Может быть, и так, – вздохнула печально Ода, – токмо мне от этого не легче.

Борис ласково взял её за руку.

– Не будем отчаиваться прежде времени, Сатана и святых искушает, а супругу твоему до святого далеко. Время пока терпит, будем ждать вестей из Киева. По весне Святослав поведет полки в Болгарию, ему тогда будет не до Ланки.

Оде не понравился выжидательный настрой Бориса, ибо она знала, как порой скор на решения её муж. Святослав может запросто растоптать все приличия и сделать Ланку своей законной женой, не дожидаясь весны и не глядя на то, что у Ланки уже есть муж, который дожидается её в Германии.

Постепенно в голове у Оды созрел замысел сколь дерзкий, столь и безрассудный. Она задумала соблазнить Бориса, чтобы покрепче привязать его к себе и вызвать в сердце племянника пылкие чувства, которые в будущем смогут подтолкнуть Бориса к неповиновению. Ода знала, что Вышгород укреплён не хуже Киева. При случае здесь можно было пересидеть любую осаду. К тому же Вышгород находился всего в тридцати верстах от Киева. При благоприятном стечении обстоятельств Борис запросто мог бы захватить киевский стол, если Святослав отправится на Дунай.

К осуществлению своего замысла Ода приступила с присущей ей осторожностью, лелея в душе месть как любимое дитя. Она не вешалась на шею Борису, когда они были одни, не одаривала его кокетливыми взглядами. Она действовала как опытный охотник, хорошо знающий повадки зверя и умело расставляющий капканы.

В один из декабрьских вечеров Ода взяла в руки лют– то, чтобы спеть Борису его любимую саксонскую балладу.

Они сидели в светлице, отдалённо напоминавшей сказочный чертог стенами из толстых брёвен, мощными колоннами из цельных дубов и огромными потолочными балками. На первый взгляд создавалось впечатление, что этот терем творение не человеческих рук, но неких сказочных великанов. И только низкие дверные проёмы и удобные для ходьбы ступени внутренних лестниц говорили о том, что двухъярусный княжеский дом строился людьми и для людей.

Ода нарочно распустила по плечам свои длинные светлые волосы, сказав Борису, что желает быть похожей на героиню баллады, превратившуюся в русалку от разлуки с любимым. На самом же деле Одой двигало иное желание. Она надела своё любимое синее платье, расшитое цветами из серебряных ниток, прямо на голое тело, дабы в нужный момент обнажиться без особых промедлений. В том, что этот момент придёт, Ода была уверена.

Ни о чем не догадывавшийся Борис сидел на низенькой скамеечке и, затаив дыхание, взирал на Оду снизу вверх. Пламя свечей окутывало её неким светящимся ореолом, отчего распущенные волосы казались ещё более пышными. Борис пожирал тётку восхищённым взглядом, находясь под впечатлением от её дивного пения и ещё более дивного вида.

За дверью светлицы притаилась Регелинда, которая принесла поднос с кушаньями, но не смела войти, дабы не прервать пение своей обожаемой госпожи. Регелинда знала, для кого Ода исполняет балладу. Помешать в такой момент значило вызвать сильнейший гнев. В последнее время Ода была очень раздражительна.

Убаюканная печальной песней, а точнее звучанием родного языка, Регелинда вошла в светлицу не сразу, когда песня смолкла, а несколько мгновений спустя. Служанка проделала это так тихо, что не потревожила Бориса и Оду, которые, обнявшись, стояли и самозабвенно целовались, похожие на подростков, дорвавшихся до запретного плода.

«Эк вас, милые, разобрало!» – усмехнулась про себя Регелинда, водрузив поднос на стол и бесшумно пятясь к двери.

Уже в дверях Регелинда обратила внимание, что пальцы Бориса бесстыдно гладят Оду сзади, а та поощряет его, сладко постанывая и сильнее прижимаясь к племяннику.

«Не дошло бы у них до греховного, – озабоченно подумала Регелинда, направляясь в погреб за вином, – они хоть и не кровные родственники, но все же родня. Довольно с Оды и греха с Олегом!»

Но до греховного дошло. Вновь вернувшись в светлицу, Регелинда чуть не выронила из рук глиняный кувшин с греческим вином, так поразил и возмутил её вид двух обнажённых тел, расположившихся прямо на полу на медвежьей шкуре. Борис, красивый и статный как эллинский бог, ритмично делал своё дело, навалившись на Оду сверху. Лицо её было наполовину скрыто растрёпанными волосами, глаза зажмурены, из полуоткрытого рта вырывались сладостные стоны.

Регелинда невольно задержалась на месте, любуясь красиво сложенным телом Бориса, и своей госпожой, гибкой и белокожей.

«Как же молодеет женщина, стоит ей снять все одежды, распустить волосы и допустить к себе мужчину», – подумала Регелинда, сама удивлённая своим открытием.

Выбравшись из светлицы в тёмный коридор, Регелинда присела на верхнюю ступеньку лестницы, ведущей вниз в мужские покои. Она не хотела, чтобы кто-то из слуг, случайно заглянув в комнату, узрел её госпожу в столь непотребном виде…

На другой день с самого утра Регелинда, не таясь, стала укорять Оду в разврате.

– Я понимаю, что со столь крепким да ладным молодцем любая будет рада возлечь, – сердито говорила служанка. – Однако ж и о чести своей подумать не мешает. Ведь ты, милая моя, не только намного старше Бориса, но и доводишься ему тёткой. Гляди, утонешь в грехах. Омут затянет, и не выберешься.

– Опять подглядывала! – недовольно ворчала Ода, впрочем, без всякого смущения. – И всюду-то ты успеваешь!

Регелинда возмущённо фыркнула:

– Сама же велела вчера принести вам вина и закуски. Запамятовала, что ли?

Ода пропустила вопрос Регелинды мимо ушей.

– На кого, по-твоему, я могу опереться, дабы противостоять Святославу? – сказала она, глядя своей верной служанке прямо в глаза. – Олег далеко. Сын Ярослав ещё дальше. Глеб недалече, но он не отважится выступить против отца ни в большом, ни в малом. Остаётся только Борис.

– Так ты задумала стравить Бориса со Святославом? – испуганно произнесла Регелинда. – Страшное дело затеваешь, душа моя. Не сносить Борису головы и тебе тоже, коль встанете вы на пути у Святослава. Не спасут вас ни стены вышгородские, ни Борисова дружина. У Святослава ныне великая сила: он прольёт море крови, но до вас доберётся. Иль не знаешь ты норов супруга своего!

– Знаю, – гордо ответила Ода. – Потому и собираюсь защищаться. Умру, а в монастырь не пойду!

Регелинда зашептала молитву Деве Марии, прося образумить Святослава либо избавить Оду от ужасных замыслов, которые грозят ей неизбежной смертью.

Ода прогнала служанку, поскольку больше не верила в заступничество высших сил, коим сама молилась до поры до времени. Ныне она уповала на заступничество Бориса, который после вчерашнего казался ей живым воплощением Силы и Красоты.

Теперь Ода уже безо всяких ухищрений предлагала Борису своё тело в любое время и в любом месте. Язык взглядов и жестов, которому Ода в своё время обучила Олега, ныне с лёгкостью перенял Борис. Частые соития с мужчиной, который был не только силен, но и неутомим, закружили Оду в блаженном круговороте. Ей казалось, что она до этого не жила, а прозябала, то подстраиваясь под прихоти мужа, то стараясь удержать подле себя Олега, то изнывая от одиночества и зова плоти, требующей мужских ласк. Ода погружалась в такую пучину сладострастья, что все пережитое ею с супругом и с Олегом казалось теперь слабым подобием истинных наслаждений. Она порой не узнавала саму себя, позволяя Борису любые вольности в постели с нею, даже откровенную грубость, лишь бы испытать новую остроту ощущений. Их отношения зашли так далеко, что уже вся челядь в тереме знала о греховной связи изгнанной из Киева великой княгини с её племянником.

Но внезапно все закончилось. Из Киева прибыл гонец от Людека, который известил Оду, что Святослав находится при смерти.

Услышав об этом, Ода тут же вскочила с постели: было раннее утро. Гонец, парень лет двадцати, покраснев, мял в руках соболью шапку, не смея поднять глаза на княгиню, которая металась, не в силах сдержать торжествующую радость. Ода требовала вновь и вновь повторить сказанное.

Гонец, запинаясь, повторял, как лекарь Арефа, повинуясь воле Святослава, срезал желвак с дурной кровью с шеи князя. Утро и день Святослав чувствовал себя неплохо, хотя и не вставал с ложа, но под вечер ему стало хуже. Лекари не отходили от больного со своими снадобьями, но около полуночи великий князь ушёл в глубокое забытьё и жизнь стала быстро покидать его сильное тело.

– Под утро Арефа объявил, что… – Гонец замолк, поскольку Ода вдруг остановилась перед ним раскрасневшаяся, со вздымающейся грудью.

– Ну? Что объявил Арефа?

– Арефа объявил, что князь Святослав Ярославич не ясилец на этом свете, – еле слышно вымолвил гонец, часто моргая белёсыми ресницами.

– Ах! – Ода с улыбкой положила руки на плечи гонцу. – Какую радостную весть ты привёз мне, друже. Как тебя зовут?

– Баженом, – пробормотал юноша, смутившись ещё больше.

– Ты боярич? – Ода коснулась локонов на его лбу.

– Тятя в боярской думе состоит, а я в молодшей дружине.

– Кто отец твой?

– Боярин Богуслав, – ответил Бажен, чувствуя игривые пальцы Оды на своей щеке.

– Я знаю боярина Богуслава, славный муж, – улыбнулась Ода. – Да и ты, дружок, младень хоть куда. За добрую весть проси у меня что хочешь. – Ода придвинулась к Бажену. – Проси же, не стесняйся! Я дам тебе все, что пожелаешь!

Бажен молчал, сам не свой от такой близости. Ода взяла его голову руками и впилась в юношеские несмелые уста. Долгий поцелуй разбудил Бажена, который наконец осознал, на какую именно награду намекает великая княгиня. Он взялся за округлые женские ягодицы и прижал Оду к себе, при этом поцелуй не прервался.

Внезапно возникшая на пороге спальни Регелинда разразилась яростными ругательствами на немецком языке. Бажен вздрогнул и отскочил от Оды как ошпаренный. Он с изумлением взирал на то, как княгиня и её служанка бурно объясняются по-немецки, наступая одна на другую.

Затем Регелинда принялась выталкивать Бажена из спальни, стыдя его при этом, что он мало таращит глаза, так ещё осмеливается лапать саму великую княгиню.

Ода торопливо сунула сконфуженному Бажену что-то из своих золотых украшений, успев шепнуть, чтобы впредь не терялся.

Регелинда, выставив гонца из спальни, заставила его без промедления отправиться обратно в Киев.

В тот же день, сразу после утренней трапезы поспешили в Киев и Ода с Борисом. Перед отъездом из Вышгорода Борис по просьбе Оды послал гонцов к Олегу в Ростов, к Давыду в Новгород и к Ярославу в Муром.

«Скачите, быстрые кони, чтобы братья Святославичи успели собраться в Киеве до того, как весть о кончине их отца достигнет изгнанника Изяслава», – думала Ода, трясясь в крытом возке на заснеженной ухабистой дороге.