Текст книги "Клубок Сварога. Олег Черниговский"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 31 страниц)

Виктор Петрович Поротников
Клубок Сварога. Олег Черниговский

Из энциклопедического словаря.

Изд Брокгауза, Ефрона

Т. XXXXII, СПб., 1892

лег Святославич – князь черниговский, сын Святослава Ярославича. Впервые летопись упоминает о нем под 1075 г., во время борьбы между Изяславом и Святославом Ярославичами. Олег, с братом своим Владимиром, ходил помогать польскому королю Болеславу Храброму в борьбе его с чехами, союзниками германского императора Генриха IV, к которому обратился за помощью Изяслав, тогда как польский король держал сторону Святослава. Русские князья опустошили Чехию и взяли с неё 1000 гривен серебра. После смерти отца (1076) Олег получил в удел Владимир-Волынский, но был вытеснен оттуда и удалился в Тмутаракань. В 1078 г. Олег, вместе с Борисом Вячеславичем, привёл половцев на русскую землю и победил Всеволода Ярославича на р. Сожиц (Оржиц). Победители вошли в Чернигов, но окончательно им не удалось здесь утвердиться: Изяслав киевский соединился с Всеволодом и, в отсутствие Олега и Бориса, напал на Чернигов. В кровавой сече при Нежатине Ниве пал Борис Вячеславич; Олегу едва удалось убежать в Тмутаракань. Половцы и хозары, должно быть не без ведома византийского императора и великого князя Всеволода, севшего в Киеве после смерти Изяслава, схватили Олега и отвезли в Царьград, откуда он был отправлен в ссылку на остров Родос. Всеволод киевский посадил в Тмутаракани своего посадника Ратибора, но его выгнали князья-изгои Давыд Игоревич и Володарь Ростиславич, которые вскоре, в свою очередь, должны были уступить место возвратившемуся Олегу. В 1094 г. Олег, вместе с половцами, предпринял поход на Чернигов, с целью добыть для себя отцовский стол. Там княжил в то время Владимир Мономах. 8 дней продолжалась осада Чернигова; окрестности и монастыри были выжжены и разграблены. Мономах, видя, вероятно, невозможность дальнейшего сопротивления, передал, наконец, Чернигов Олегу, а сам ушёл в Переяславль. Олег сел в Чернигове, предоставив половцам полную свободу грабежа, так как ему иначе нечем было заплатить им за поход. «Это уже в третий раз – замечает летописец, относящийся вообще неблагоприятно к Олегу, – навёл он поганых на русскую землю; много христиан было погублено, а другие взяты в плен и расточены по разным землям» (Ипат. 158). В 1095 г. против половцев Олег ходил не вместе с другими князьями, а отдельно. Это рассердило Святополка и Владимира; сын последнего, Изяслав, захватил, с согласия граждан, принадлежавший Олегу Муром. В 1096 г. Святополк и Владимир послали звать Олега в Киев, чтобы «урядиться о земле русской пред епископами, игуменами, мужами отцов наших и людьми городскими», как на будущее время защищать русскую землю от поганых. Олег дал гордый ответ: «Не пойду на суд к епископам, игуменам да смердам». Ответ этот, судя по словам летописца, возбудил в Киеве большое негодование против Олега. Святополк и Владимир объявили ему войну; Олег убежал в Стародуб. Князья осадили город. 33 дня продолжалась осада; наконец, Олег просил мира. Противники его потребовали, чтобы он съездил в Смоленск за своим братом Давыдом и вместе с ним приехал на совещание в Киев. Олег поехал, но смольняне не приняли его, и в Киев ни он, ни Давыд не явились. Святополк и Владимир пошли было на Давыда, но помирились с ним, Олег же, с Давыдовыми полками, вновь добыл Муром, захватил Суздаль, Ростов и всю землю Муромскую и Ростовскую, посадил в городах посадников и стал собирать дани. В Новгороде сидел в это время второй сын Мономаха, Мстислав, который выступил против Олега и прогнал его не только из всех завоёванных им городов, но даже из Мурома и Рязани. Положение Олега было безвыходным, но Мстислав, в качестве крестного сына, обещал хлопотать за него пред отцом. Мономах согласился на мир и написал Олегу длинное письмо, в котором убеждал его покончить, наконец, все раздоры и междоусобия. В 1097 г. Святополк, Владимир, Давыд Игоревич, Василько Ростиславич, Давыд и Олег Святославичи съехались в Любече в Черниговской области, на устроенье мира. Князья постановили: пусть каждая линия княжеского рода владеет своей отчиной. За Святославичами – Олегом, Давыдом и Ярославом – осталась Черниговская область; Олег сел в Новгород-Северске. О деятельности Олега на новом княжении сохранилось мало сведений. Он участвовал в княжеских съездах 1098 и 1101 гг. Когда Мономах задумал свои походы на половцев вглубь степей, Олег, под разными предлогами, в большей их части не принимал участия. Только в 1107 г. он, вместе с другими князьями, двинулся в Лубнам против половецкого хана Шаруканя, и последний едва успел спастись, хан же Сугра был взят в плен. Когда половцы делали набег на русскую землю, северские князья всегда давали им отпор: когда в 1113г., например, половцы явились у Выря, Олег соединился с Владимиром, и половцы были прогнаны. Олег умер в 1115 г. За свой беспокойный нрав и все те междоусобия, которые породил он и которые принесли столько вреда русской земле, Олег Святославич был известен под именем Гориславича. Так он назван в «Слове о полку Игореве».

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ.

Глава первая. ГОРДИЕВ УЗЕЛ.

олнце палило нещадно. В воздухе не ощущалось ни малейшего дуновения ветерка.

Несмотря на жару, около тридцати обнажённых по пояс землекопов вгрызались заступами в землю, углубляя траншею под фундамент для будущего храма.

В группе усердных работников выделялись двое, но отнюдь не своим усердием, а одеянием. На обоих были дорогие атласные порты[1][1]
  Порты – штаны


[Закрыть], длинные белые рубахи без поясов с красным узором по нижнему краю и такого же цвета оплечьем. Это были великий князь киевский Святослав Ярославич и его старший сын Глеб, князь переяславский. Вместе с князьями работали не смерды[2][2]
  Смерд – крестьянин-общинник в Древней Руси.


[Закрыть] и не холопы[3][3]
  Холоп – раб.


[Закрыть], но младшие дружинники, для того и приехавшие в Печерскую обитель в этот знойный майский день.

Печерские монахи давно вели разговоры о том, что древнейшему из русских монастырей нужен добротный каменный храм взамен обветшавшего деревянного, который того и гляди развалится.

Покуда на столе киевском сидел Изяслав Ярославич, просьбы Печерских схимников[4][4]
  Схимник – послушник, принявший монашеский постриг и давший необходимые при этом обеты: послушания, безбрачия, целомудрия.


[Закрыть] оставались без ответа, поскольку недолюбливал Изяслав Печерскую братию. Святослав же, который не единожды укрывал от Изяславова гнева наиболее строптивых Печерских иноков-правдолюбцев, став во главе Руси, занялся богоугодными делами. Им был выстроен каменный храм русским великомученикам Борису и Глебу в самом людном месте Киева наперекор митрополиту-греку. А для возведения храма Успения Пресвятой Богородицы в Печерской обители князь Святослав не только вызвал из Царьграда каменщиков и мастеров-иконописцев, но и самолично вместе с дружинниками своими несколько дней кряду рыл шурфы под закладные камни и прокладывал сточные канавы.

Монахи и прихожане дивились такому благочестию Святослава, многие открыто восхищались князем. Мол, в отличие от брата своего Изяслава, князь Святослав не только о казне своей печётся, но желает также очистить душу свою, творя дела праведные. И лишь некоторые из монахов, осведомлённые о неприязни, возникшей между игуменом[5][5]
  Игумен – настоятель православного монастыря.


[Закрыть] Феодосием и Святославом, украдкой переговаривались между собой, что Феодосий нужен Святославу как опора в его противостоянии с митрополитом[6][6]
  Митрополит – священнослужитель высшей степени церковной иерархии. Духовная власть митрополита распространяется на церковный округ – митрополию.


[Закрыть]Георгием. Ради этого и ещё для того, чтобы Феодосий не поминал на литургиях[7][7]
  Литургия – богослужение, совершаемое в утренние часы.


[Закрыть] изгнанного Изяслава, новый князь киевский готов не только рвы копать, но и камни тесать своими руками, ибо Святослав, в отличие от Изяслава, зрит дальше и в людях разбирается лучше.

Феодосий всегда недолюбливал Изяслава за грубость и недалёкость, за то, что тот латинян[8][8]
  Латиняне – так в Древней Руси называли католиков, так как у них церковная служба совершалась на латыни.


[Закрыть] привечал, словно родню свою. Однако, справедливости ради, Феодосий не одобрял дерзкий поступок Святослава и Всеволода, согнавших старшего брата с киевского стола и тем самым нарушивших закон о престолонаследии, установленный Ярославом Мудрым. Именно по этой причине Феодосий упрямо продолжал поминать на литургиях Изяслава великим князем, хотя в Киеве вот уже третий год полновластным владыкой был Святослав Ярославич.

Устав копать, Святослав объявил своим дружинникам передышку.

Молодые гридни[9][9]
  Гридень – дружинник.


[Закрыть] дружной гурьбой, побросав заступы, разбежались кто куда. Одни развалились на мягкой траве под столетним дубом, другие пошли пить холодного квасу, которым щедро снабжали княжеских работников Печерские монахи, третьи принялись обливаться водой из большой бочки, стоявшей в тени под навесом.

Святослав и Глеб расположились под тем же навесом. Отец и сын уселись на деревянную колоду и завели неспешный разговор о грядущих событиях, которые надвигались с угрожающей неотвратимостью. Больше говорил Святослав, объясняя сыну, по каким причинам он решил ввязаться в войну с чешским князем Вратиславом[10][10]
  Чешский князь Вратислав, сын Бржетислава Первого, правил с 1061 по 1092 г.


[Закрыть] на стороне польского князя Болеслава Смелого[11][11]
  Польский князь Болеслав Смелый, сын Казимира Восстановителя, правил с 1058 по 1079 г.


[Закрыть].

– Болеслав мне зять и союзник против Изяслава, – начал Святослав, утирая пот со лба. – Чешский князь враждебен Болеславу и дружен с германским королём Генрихом[12][12]
  Здесь имеется в виду Генрих IV, сын Генриха III, правивший в Германии с 1056 по 1105 г.


[Закрыть], у коего ныне обретается Изяслав. Вполне может быть, что именно Генрих подталкивает чешского князя к войне с поляками, которые не желают уступать немцам земли в Поморье и по реке Одре. Ежели Генриху удастся примучить поляков мечами чехов, он укрепит свои рубежи на Одре. Заодно Генрих может заставить польского князя силой вернуть Изяслава на Русь. Не зря же брат мой пороги обивает в замке германского короля и мошной перед ним трясёт.

– Коль все это так, как ты говоришь, батюшка, значит король Генрих хоть и молод, но хитёр не по годам, – задумчиво вставил Глеб.

– На всякую немецкую хитрость у нас своя хитрость найдётся, – небрежно усмехнулся Святослав. И сурово добавил: – Токмо на сей раз я хитрить да изворачиваться не стану. Соберу полки да и двину прямиком во владения чешского князя. Поглядим, что тогда запоёт Генрих, когда топот копыт конных русских дружин до Германии докатится. Ведь от Богемии[13][13]
  Богемия – древнее название Чехии.


[Закрыть] до Майнца[14][14]
  Майнц был одним из любимых городов германского короля Генриха Четвертого.


[Закрыть] рукой подать!

Глеб с опасливым изумлением глянул на отца.

– Ты чего это задумал? Не на владения ли короля Генриха нацеливаешься?

– Думаешь, не по силам мне тягаться с ним? – прищурился на сына Святослав. – А может, думаешь, что и чешский князь мне не по зубам? Молви напрямик.

– Нам от половцев и от Всеслава бед хватает, – хмуро проговорил Глеб, – чтобы ещё влезать в дрязги польского и чешского князей. Они ведь, между прочим, родственники. Князь Вратислав женат на сестре Болеслава. И как родственники всегда смогут договориться полюбовно.

– Стало быть, не одобряешь ты мой замысел похода в Богемию, – печально вздохнул Святослав. – Эх, сыне! И я понимаю, что было бы лучше примирить Братислава и Болеслава без войны к великой досаде германского короля. Кабы не гостевал у Генриха брат мой Изяслав, я так бы и сделал, уж поверь мне. Но Изяслав рвётся вновь занять стол киевский и повсюду ищет ту силу, которая поможет ему вернуть утраченную власть. Болеслав отказал Изяславу в помощи, поскольку сам увяз в распре с чешским князем, за спиной у которого стоит германский король. Я обязался помогать Болеславу в его войне с чехами отнюдь не из родственных к нему чувств, а чтобы показать Генриху и Изяславу, что на всякую вражью силу у меня своя сила найдётся. И коль пособит мне Господь, я не устрашусь пройтись разором по землям германского короля.

Святослав помолчал и добавил:

– Что мне чехи и моравы, ежели я вознамерился дотянуться копьём до стольного града короля Генриха. Не желаю я вникать в козни и тайные замыслы Генриха и Изяслава, ибо у меня других дел по горло. Потому и хочу не распутывать этот гордиев узел[15][15]
  Гордиев узел – в античные времена в малоазийском городе Гордионе находилась боевая колесница легендарного царя Гордия, на которой ярмо и дышло были соединены ремнем, завязанным очень сложным узлом. Легенда обещала владение Азией тому, кто сумеет развязать этот узел. В 333 году до н. э. Александр Македонский разрубил гордиев узел ударом меча. Отсюда пошла поговорка: «Разрубить гордиев узел».


[Закрыть], но разрубить его мечом по примеру македонского царя Александра…

В июне в Киеве собралось большое войско.

Привёл ростово-суздальскую дружину Олег Святославович. Пришла конная дружина из Чернигова. Киевляне собрали большой пеший полк, во главе которого встал тысяцкий Перенег. Прибыли ратники из Переяславля.

Все это воинство выступило к Западному Бугу, чтобы у Владимира-Волынского соединиться с дружиной тамошнего князя Владимира, сына Всеволода Ярославича.

Святослав хоть и горел желанием возглавить рать, уходившую на Запад, но был вынужден остаться в Киеве, поскольку до него дошёл слух, будто князь полоцкий тоже в поход собирается.

«Выгадал времечко, змей подколодный! – злился Святослав. – Не иначе, в Киеве у Всеслава всюду свои люди имеются. Ну ничего, вот разделаюсь с чехами, доберусь и до тебя, кудесник Всеслав. Ужо припомню я и сожжённый тобой Новгород, и твой тайный сговор с Изяславом!»

* * *

Во Владимире-Волынском русские рати поджидал польский посол, проявляя нетерпение, поскольку польское войско уже в полной готовности стояло под Сандомиром. Князь Болеслав в свойственной ему манере уже объявил чешскому князю «войну до последней головы» и теперь снедаемый ратным духом рвался в битву.

На военном совете в гриднице[16][16]
  Гридница – помещение в тереме, где князь пировал с дружиной.


[Закрыть] владимирского князя польский посол Дыглош изложил своим русским союзникам, где именно Болеслав намеревается вторгнуться в пределы Богемии. При этом посол показывал по карте, нарисованной на широком листе пергамента, через какие города и веси предстоит пройти союзным ратям, какие реки и горные перевалы придётся преодолеть.

Вопросы послу задавал Перенег, поскольку именно его Святослав поставил во главе всего русского войска. Молодые князья Олег и Владимир должны были во всем повиноваться тысяцкому. Особенно это уязвляло воинственного Владимира, который за полтора года до этого заключал мирный договор с поляками в приграничном городке Сутейске. Тогда Святослав Ярославич, видя ратные успехи Всеволодова сына, доверил ему главенство на тех переговорах, надеясь на его неуступчивость. Вдобавок Святослав хотел посильнее уязвить поляков, которые не смогли одолеть в битве совсем юного владимирского князя и в результате были вынуждены принять его условия мира.

Дыглош, присутствовавший на переговорах в Сутейске, ныне не скрывал своего уважения к Владимиру Всеволодовичу, хотя тот был самым молодым из предводителей русского войска. Сыну Всеволода лишь недавно исполнилось двадцать три года.

Двадцативосьмилетний Олег внешне напоминал былинного витязя, благодаря широким плечам и гордой посадке головы. К тому же его очень красили усы и небольшая светло-русая бородка. Тяжёлый, пристальный взгляд Святославова сына несколько настораживал польского посла, ему чудились во взгляде Олега то неприязнь к польскому князю, то недоверие к нему, то желание задать какой-нибудь каверзный вопрос…

«Воистину, сын пошёл в отца», – думал Дыглош.

Он неплохо знал Святослава Ярославича, который при всей своей начитанности и обходительности в речах тем не менее втайне питал глубокое недоверие ко всякому мирянину иль духовному лицу, словно исподволь ожидал подвоха или подлости от любого человека. И взгляд у Святослава Ярославича был столь же пронизывающий: взгляд скептика, давно разуверившегося в людских добродетелях.

Перенег дал на передышку войску всего один день.

Этот день Олег провёл в покоях своего двоюродного брата Владимира, с которым успел подружиться ещё в отроческие годы.

Гита, супруга Владимира, спустилась из своей светёлки в мужнины просторные палаты, едва узнала, что ныне у них гостит Олег Святославич. Юная княгиня владимирская вышла к гостю, не стесняясь своего большого живота: она была на шестом месяце беременности.

Увидев Гиту, Олег вскочил с лавки.

Гита приблизилась к Олегу с радостными сияющими глазами. Они не виделись со дня свадьбы: волею Святослава Ярославича молодожёны сразу после свадебного торжества уехали на Волынь, а Олег отправился за леса и долы в далёкий Ростов, где держал свой княжеский стол.

Да поцелуйтесь же! Стоите, как неживые, – подбодрил жену и двоюродного брата Владимир, с хозяйским видом развалившийся в кресле. – Олег, ты же был моим дружкой на свадьбе, так что теперь ты нам с Гитой самый ближний родственник.

Рассмеявшись над собственной неловкостью, Олег и Гита троекратно расцеловались. Потом Олег бережно усадил Гиту на широкую скамью, сам сел рядом.

– Будешь крестным отцом моему сыну? – обратился Владимир к Олегу.

Тот молча кивнул.

За прошедший год Гита неплохо освоила русский язык и могла уже обходиться без толмача, хотя в её речи то и дело проскальзывали слова родного англосаксонского наречия. Владимир, видимо поднаторев в родном языке супруги, пояснял Олегу, что именно имеет в виду Гита, заменяя невзначай какое-то русское слово английским.

– Я вижу, вы оба неплохо кумекаете и по-русски, и по-английски, – невольно восхитился Олег.

– Гите здорово помогают осваивать наш язык её служанки и подруги-боярышни. А я ещё в детстве от отца многого нахватался в иноземных языках, – сказал Владимир без всякого зазнайства. – Он ведь у меня владеет и английским, и немецким, и французским, и греческим. Вот и пригодилась отцова наука!

После обеда, когда Владимир показывал Олегу свой княжеский терем, Гита все время была рядом, расспрашивая про Глеба, который запомнился ей своими мудрыми изречениями, про Янку, его жену и сестру Владимира, которая недавно родила дочь.

Не отставал от жены и Владимир, но его расспросы касались иного.

– Почто Глеб не отправился в поход, а прислал вместо себя воеводу Никифора?

– На то была воля батюшки нашего, – ответил Олег. – В степях под Переяславлем орда половецкая объявилась, ждёт чего-то. Вот Глебу и было велено держать войско наготове, чтобы в случае опасности преградить путь степнякам. Никифор ведь только половину переяславской дружины в поход повёл.

– Брат твой младший Ярослав тоже в поход не выступил почему-то? – недоумевал Владимир. – Мурому-то какой враг угрожает? Мордва, что ли?

– Ярослав и рад бы идти в Богемию с дружиной, но не было ему на то отцовского повеления, – сказал Олег. – И Давыду тоже было велено стеречь Новгород от происков полоцкого князя, а о походе на чехов и не помышлять. Виделся я с Давыдом перед выступлением к Киеву.

– По-моему, не годится Давыд для стола новгородского, – откровенно заявил Владимир. – Новгороду нужен князь-воитель, ибо соседи там воинственные, а Давыд не таковский. С неохотой он за меч берётся. Вот Глеб в Новгороде был на своём месте, как он лихо разгромил Всеслава на речке Коземли!

И Владимир с увлечением принялся описывать подробности семилетней давности битвы, участником которой он не был, но был наслышан о ней от Глебовых дружинников, перебравшихся вместе со своим князем па Новгорода в Переяславль.

Олег кивал головой, внимая Владимиру, который не скрывал того, как он завидует Глебу, победившему в тяжелейшей сече самого Всеслава Полоцкого! Владимир был весь в этом, горячий стремительный, не мысливший себе жизни без войны и оружия!

Олег вдруг поймал на себе внимательный взгляд Гиты, которая сидела на стуле чуть позади Владимира. Тот не мог видеть выражение её красивых карих глаз, увлечённый собственным рассказом. Олег же прочёл во взгляде Гиты: тяготит её присутствие мужа, не позволявшего ей вдоволь наговориться с Олегом. И ещё, по глазам Гиты было видно, что она хочет сказать нечто важное, но не может это сделать при супруге.

Олег, научившийся у мачехи языку мимики, постарался незаметно взглядом сказать Гите, что хоть он и беседует с Владимиром, но видит только её и думает только о ней. А когда Владимир повёл Олега в оружейную комнату, Гита, уловив момент, крепко пожала руку Олега своей маленькой ручкой. На этот жест искренней симпатии Олег ответил таким пылким взглядом, что у Гиты щеки зарделись румянцем. Уходя к себе на женскую половину, она тоже взглядом дала понять Олегу, что ей приятно его молчаливое признание и взаимность, коей она от него ждала и дождалась.

«Дивная! Прелестная! – думал о Гите Олег, поглядывая на Владимира с лёгким сожалением. – А этот дурень, похоже, даже не распознал в своей супруге её необыкновенность! Он, небось, о конях больше заботится, чем о жене своей».

Владимир же, не замечая отрешённого взгляда Олега, с увлечением показывал ему варяжские и фряжские мечи, изогнутые половецкие сабли, топоры и палицы на длинных рукоятках. В оружейной комнате было на что посмотреть!

На ужин Владимир пригласил всех воевод и владимирских бояр[17][17]
  Бояре – крупные землевладельцы в Древней Руси.


[Закрыть]. Приглашён был и польский посол.

Застолье после нескольких заздравных чаш превратилось в шумное сборище орущих, спорящих и распевающих песни мужей.

Владимир, видя, что Олег с явно скучающим видом взирает на все происходящее в пиршественном зале, наклонился к его плечу и тихо сообщил, что, мол, Гита желает показать греческие и латинские книги, привезённые ею из Англии.

Молодая челядинка[18][18]
  Челядь – домочадцы, слуги, дворовые люди.


[Закрыть] провела Олега полутёмными переходами, где скрипели половицы под ногами и пахло мышами, к лестнице, ведущей на второй ярус терема. Подобрав подол длинного платья, служанка стала осторожно подниматься наверх, освещая себе путь горящей свечой. Олег, топая сапогами, шёл следом.

Жилище владимирского князя очень напоминало Олегу его ростовский терем, такой же тесный и мрачноватый. Вот только в его тереме сверчки были не столь голосисты, как здесь.

С тягучим скрипом отворилась тяжёлая дверь в покой княгини. Челядинка посторонилась, пропуская Олега вперёд.

Олег ступил через порог, склонив голову в низком дверном проёме.

Служанка не последовала за Олегом. Видимо, исполняя повеление своей госпожи, она молча затворила дверь и бесшумно удалилась.

Гита сидела в кресле столь изящном, что всякая мелочь в сочленениях спинки, ножек и подлокотников радовала глаз той скрупулёзной соразмерностью, какая присуща творениям знаменитых мастеров. На княгине был сиреневый просторный сарафан и белая накидка на голове, скреплённая на лбу золотым обручем. Из-под сарафана выглядывали носки кожаных башмачков, слегка повёрнутые набок и плотно прижатые друг к другу: княгиня восседала в кресле не прямо, а немного склонившись вправо, опираясь локтём на маленькую подушку.

Гита читала: рядом на столе среди прочих книг, обтянутых потемневшей от времени телячьей кожей, лежала книга, раскрытая как раз посередине.

Греческий светильник в виде сосуда с одной ручкой тускло горел, распространяя запах конопляного масла. Его света едва хватало, чтобы осветить половину светлицы от одного столба, поддерживавшего потолочные балки, до другого.

Гита предложила Олегу сесть там, где ему удобно, стала рассказывать про книги, которые служат ей грустным напоминанием об утраченной родине, делилась впечатлениями обо всем увиденном на Руси… Ей все-таки одиноко здесь, несмотря на то что русские люди необычайно приветливы. Она очень скучает по морю и по вересковым пустошам, скучает по братьям и сёстрам, оставшимся в Дании у короля Свена. И ещё она постоянно думает об Олеге после той самой первой их встречи в Новгороде.

Последние слова Гита произнесла очень тихо и сразу же смолкла, смутившись.

У Олега от волнения перехватило дыхание и сердцу вдруг стало тесно в груди. Он тоже часто вспоминал кареглазую дочь короля Гарольда[19][19]
  Гарольд (ок. 1022-1066) – последний англосаксонский король, погибший в битве при Гастингсе.


[Закрыть], не по годам серьёзную, преисполненную душевной стойкости при кажущейся телесной хрупкости. Этим Гита сильно отличалась от русских княжон и боярышень. Ещё в ней было нечто такое, что поразило Олега с самой первой встречи. Взгляд Гиты завораживал, улыбка обезоруживала, а интонация голоса пробуждала в душе Олега какое-то сладкое томление. Он был готов внимать ей бесконечно и бесконечно был готов её созерцать!

Видимо, все эти чувства отразились у Олега на лице, поскольку Гита, уже не пряча глаз, спросила:

– А ты вспоминал обо мне хоть иногда?

– Ответить «нет» значило бы солгать, ответить «да» значило бы не сказать всей правды, – ответил Олег, пожирая Гиту взглядом. – Я думаю о тебе постоянно. Ты даже снилась мне несколько раз.

В следующий миг Олег устремился к Гите и упал перед ней на колени, стиснув её нежные ручки в своих ладонях. Им вдруг овладел такой душевный трепет, словно перед ним сидела не обычная смертная женщина, а сказочная фея из саксонских баллад, которые часто пела Олегу мачеха.

Было трудно говорить и ещё труднее молчать.

– Почему меня отдали в жены Владимиру, а не тебе? – печально прошептала Гита и что-то добавила по-английски, проведя рукой по волосам Олега.

В этот момент в дверь три раза тихонько стукнули.

Видимо, это была служанка Гиты, так как Гита поднялась с кресла, прошептав Олегу:

– Тебе пора.

Но сама продолжала держать его за руку.

Олег притянул Гиту к себе, обняв за плечи. Женщина запрокинула голову, подставляя ему губы. Долгий пламенный поцелуй растворил их друг в друге. Вновь раздался тихий стук в дверь, но они уже не обратили на это внимания.