Текст книги "Клубок Сварога. Олег Черниговский"

Автор книги: Виктор Поротников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 31 страниц)

– Некогда было приноравливаться, – огрызнулся Горегляд. – Радуйся, что жив остался.

– Вот я и радуюсь, – пробурчал Нерадец, осматривая свою раненую ногу.

Подошедший Спирк рявкнул на Горегляда:

– Чего стоишь столбом? Волоки сюда Эльжбету, покуда тихо. Нам главное – с ней расправиться.

Торчин подбежал к крытому возку и рванул дверцу на себя. В следующий миг из тёмного чрева возка выскочила женщина в длинном меховом шушуне и белом платке, поверх которого была надета парчовая шапочка с куньей опушкой. В руке у неё сверкнул небольшой нож. Это была Эльжбета. Она дважды ударила ножом в лицо Горегляда, не ожидавшего столь стремительного нападения. Первым ударом Эльжбета выбила ему глаз, вторым рассекла шею, так что кровь брызнула струёй.

На вопли торчина прибежали Спирк и Нерадец. Вдвоём они кое-как обезоружили Эльжбету и сбили её с ног.

– Снимай с неё все, – приказал Спирк Нерадцу.

Тот повиновался, при этом то и дело награждая женщину тумаками, поскольку она сопротивлялась изо всех сил. Спирку пришлось одной рукой помогать Нерадцу, ибо тот в одиночку явно не справлялся с Эльжбетой, которая норовила выцарапать глаза своему насильнику либо дотянуться до кинжала у него на поясе.

Наконец на польке не осталось ничего, кроме браслета на руке и золотой цепочки с крестиком на шее.

Нерадец протянул было руку к цепочке, но Эльжбета, изловчившись, укусила его за палец. Нерадец отпрянул. Эльжбета вырвалась и побежала к лошадям, понуро стоявшим над бездыханными телами дружинников. Она уже сунула босую ногу в стремя, когда её настиг Спирк и схватил за волосы. Он повалил Эльжбету наземь лицом в снег.

Обернувшись на Нерадца, он прохрипел:

– Займись этой стервой, а я покуда прикончу гадёныша.

В этот миг из возка раздался плач младенца. Это придало сил Эльжбете. Она выхватила кинжал из ножен на поясе у Спирка и ударила его в живот.

Все произошло так быстро, что Нерадец, заметивший опасное движение польки, крикнул слишком поздно. Спирк услышал предупреждение, когда лезвие кинжала уже вонзилось в него почти по самую рукоять.

Спирк взревел, как смертельно раненный зверь. Левой рукой он вырвал кинжал из кровоточащей раны и всадил его Эльжбете прямо в сердце.

Корчась от боли, Спирк сделал несколько шагов к возку, где плакал младенец, но рухнул на колени: силы быстро покидали его.

– Иди… убей… – промолвил он, кивая на возок.

Нерадец заскочил в карету, и младенец замолк.

Где-то невдалеке раздалось конское ржание. Выскочив из возка, Нерадец прислушался. Со стороны Дорогобужа приближался конный отряд.

– Надо уходить! – крикнул он Спирку.

Тот вяло махнул рукой:

– Уходи сам. Я уж не жилец.

Сидя в седле, Нерадец увидел, как Спирк перерезал себе горло и в предсмертных конвульсиях забился на окровавленном снегу всего в нескольких шагах от мёртвой Эльжбеты.

Глава седьмая. ЯЗЫЧНИК ХОДОТА.

Славянское племя вятичей издревле занимало земли в междуречье Оки и Волги, потеснив лесные племена мери, муромы и мещеры[102][102]
  Меря, мурома, мещера – финно-угорские племена, соседствующие с восточными славянами в бассейне Оки и Верхней Волги. Постепенно были совершенно ассимилированы славянами.


[Закрыть]. Вятичи последними из восточнославянских племён покорились власти киевских князей. Вятичей пытались обратить в христианскую веру Владимир Святой и Ярослав Мудрый, но все, что смогли сделать князья-просветители, – это обратить в веру Христову жителей городов по Оке и Волге. Глубинные же владения вятичей, заросшие дремучими лесами, так и остались недосягаемыми для князей и священников, несущих православие. В лесных вятских городищах и селениях, как и встарь, люди поклонялись деревянным идолам, приносили кровавые жертвы. У вятичей, что скрывались в лесах, были даже свои князья, независимые от Киева. Про этих лесных князей знали и в Ростове, и в Суздале, и в Муроме, и в Рязани… Князья, державшие столы в Муроме и Ростове, предпочитали особо не донимать вятичей поборами и не совались в глубинку, чтобы не злить язычников.

Но однажды случилось так, что среди вятичей прокатилась волна неповиновения. Крещёные и язычники повсеместно объединялись в отряды, жгли церкви, убивали священников и княжеских тиунов[103][103]
  Тиун – домоправитель при князе или боярине.


[Закрыть]. Во главе этого движения стоял языческий вятский князь Ходота.

Давыд Святославич, исполчивший дружину против Ходоты, не только был разбит в сражении, но и жены лишился. Сын Ходоты Яровит с отрядом воинов напал на княжескую усадьбу, что неподалёку от Ростова, пограбил её, челядь пленил. Увёл Яровит и княгиню Любомилу в чащобу лесную.

Ростовские послы, прибыв в Киев, слёзно умоляли послать войско против восставших вятичей. Всеволод Ярославич хоть и накричал на послов, виня их и Давыда Святославича в малодушии, но войско в Залесскую Русь все-таки послал, дабы не дать разгореться мятежу. Во главе объединённой киевско-черниговской рати встал Владимир Всеволодович.

Он привёл в Ростов две тысячи конных дружинников и шесть тысяч пеших ратников. Давыд, встретив Владимира в своём тереме, сразу начал сетовать, что войско слишком маленькое. К тому времени Давыд вторично был разбит восставшими вятичами, о чем свидетельствовала перевязанная правая рука и ссадина на лбу.

– Далеко Киев и Чернигов от здешних краёв, потому ни великий князь, ни ты, брат мой, не ведаете в полной мере наших бед, – жаловался Владимиру Давыд. – В городах тутошних люди ещё как-то признают мою власть, ибо народ в городах сплошь крещёный. Но в селениях вятских, кои в лесах затеряны, живут одни язычники. И язычников этих в лесах да болотах великое множество! Их там как комаров! У меня дружина не слабая и в пешем полку воев боле шести тыщ, но у безбожного Ходоты войска оказалось втрое больше. Обступили нас язычники со всех сторон, как волки медведя. Кабы не сила небесная, так не быть бы мне живу.

И Давыд принялся самозабвенно креститься левой рукой на большую икону Спасителя, стоявшую в красном углу просторной светлицы.

– Где случилась последняя битва с воинством Ходоты? – поинтересовался Владимир.

– В Шеренском лесу. – Давыд уселся в кресло, бережно поддерживая раненую руку.

– По ту сторону Волги иль по эту? – вновь спросил Владимир, хорошо изучивший здешние места ещё во время своего княжения в Ростове.

– По эту. Ходота за Волгу не суётся, ибо с мерей враждует. Злодей бесчинствует меж Ростовом и Суздалем. Смерды ему помогают повсеместно, городская беднота тоже на его стороне. Летом до городищ, где Ходота скрывает своё войско, никак не добраться: вокруг чаща да трясина непролазная. Вот и приходится зимой воевать.

– Ты знаешь хоть приблизительно, где главный град Ходоты? Где он сам укрывается?

– Есть у Ходоты несколько убежищ, где он отсиживается в зимнюю стужу. Одно где-то в Шеренском лесу. Хотел я разыскать это городище, но едва ноги унёс от стрел язычников. Другое городище Ходота выстроил, по слухам, близ озера Клещино, либо на реке Вексе, вытекающей из этого озера. Туда я тоже сунулся однажды с дружиной да без толку. Дорог там нету и спросить не у кого, ибо в тех краях токмо язычники обитают.

– Ладно, брат, – ободрил Владимир Давыда, – теперь я стану ловить Ходоту. От меня-то злыдень не уйдёт.

Вскоре Владимир ушёл с войском в занесённый снегами Шеренский лес. Оставшийся в Ростове Давыд ежедневно молился о благополучном исходе похода против восставших вятичей. К счастью, княгиня Любомила не взяла с собой детей, отправляясь в загородное сельцо. Поэтому челядь в тереме часто видела, как десятилетний княжич Изяслав и его восьмилетняя сестра Варвара вместе с отцом, стоя на коленях под иконой Спасителя, просят Небесного Отца сберечь их мать и супругу от гнева безбожных язычников. Давыд пуще всего был обеспокоен тем, что пленённая жена на сносях и по всем срокам уже должна была родить. Вот только как и где это случилось? Может, бросили её язычники в зимнем лесу одну-одинёшеньку на погибель, не желая возиться с роженицей.

Почти месяц рыскало по лесам войско Владимир а Всеволодовича. Несколько раз удавалось выйти на след Ходоты и даже разбить большой отряд восставших. Упорный Владимир разыскал-таки в дремучих лесах укреплённый валом и частоколом град язычников: там, на главной площади, стояли деревянные статуи дрен них славянских богов. А неподалёку на большой поляне теснились могильные курганы знати.

В том граде, затерянном в еловых и сосновых дебрях, и отыскал Владимир княгиню Любомилу с новорождённым младенцем. Давыд не мог нарадоваться возвращению жены. Своего второго сына он назвал в честь отца Святославом, а крестным отцом стал Владимир Всеволодович.

Владимир пробыл в ростово-суздальской земле до середины марта, то и дело совершая стремительные выходы из Ростова к дальним лесным урочищам и озёрам. Было немало сожжено и разрушено языческих городищ и капищ, истреблено и пленено много восставших. Однако ни Ходота, ни его сын так и не попались в руки князю.

Покидая Ростов, Владимир напутствовал Давыда, как тому надлежит воевать с Ходотой и где лучше всего пытаться изловить мятежного князя вятичей. Давыд не скрывал, как опостылела ему эта изматывающая война с язычниками, что ему без помощи Владимира вряд ли одолеть Ходоту, который чувствует себя в лесах как рыба в воде. Давыд просил Владимира задержаться у него в Ростове до лета, но тот больше не мог оставаться в Залесской Руси. Всеволод Ярославич звал сына к себе: до него дошёл слух, что полоцкий князь опять в поход изготовляется.

«Надо упредить Всеслава, ударить на него сразу после весенней ростепели», – писал в послании к сыну великий князь.

Глава восьмая. ЯНКА.

Архипресвитер[104][104]
  Архипресвитер – в православии священнослужитель средней степени церковной иерархии. Обычно находился в свите патриарха или митрополита.


[Закрыть] Хрисанф внимательно приглядывался к вдовствующей дочери великого киевского князя, которая пожаловала в Константинополь с намерением добиться от патриарха разрешения основать на Руси первый женский монастырь. По своему духовному сану Хрисанф являлся правой рукой престарелого патриарха, поэтому почти все просители независимо от их знатности неизменно проходили через него. Хрисанф самолично решал, достоин ли встречи с первосвященником православных христиан тот или иной проситель. При этом алчный архипресвитер не забывал и о своей выгоде, под разными предлогами выманивая деньги и дорогие подарки.

Беседа Хрисанфа и Янки проходила на подворье монастыря святого Мамонта, близ которого находился постоялый двор для купцов, приезжавших с Руси. Немало русичей жило и на подворье. Это были монахи, нищие, ремесленники, трудившиеся в обширном монастырском хозяйстве.

В беседе с Хрисанфом Янка призналась, что ею движет желание постричься в монахини, но на Руси нет ни одного женского монастыря. Новый киевский митрополит Иоанн Продром не осмеливается основывать в Киеве женскую святую обитель без благословения на то самого патриарха.

– От Иоанна Продрома этого и следовало ожидать, – усмехнулся Хрисанф. – Этот святой муж живёт по Слову Божию, а поступает по велению патриарха.

– Преподобный отец Георгий многие решения сам принимал, а коль в чем-то сомневался, то в Царьград ездил ко двору патриарха, – заметила Янка про предшественника Продрома, год назад скончавшегося от болезни.

– Преподобный Георгий, будучи митрополитом ни Руси, помимо этого входил в синклит[105][105]
  Синклит – собрание византийской знати, сенат.


[Закрыть], – сказал Хрисанф. – Если в Киеве Георгий был главой власти духом ной, то у себя на родине он стоял у кормила власти светской, поэтому с ним считался даже патриарх. Нынешний же киевский митрополит насквозь пропах ладаном, ибо возрос в келье и привык жить по священническому уставу. Мыслить самостоятельно он не умеет.

Янке не понравился небрежный тон её собеседника. Чувствовалось, что где-то в глубине души самонадеянный архипресвитер презирает киевского митрополита.

– Что же мне делать? – спросила Янка. – Соблаговолит ли патриарх встретиться со мной? Проделала я не близкий путь…

– Я передам твою просьбу Его Святейшеству, дочь моя, – покачивая головой, промолвил Хрисанф. – Однако… – Он печально вздохнул. – Не берусь обещать, что патриарх в ближайшее время примет тебя, княгиня. Его Святейшество очень занятой человек, к тому же слаб здоровьем.

Хрисанф поднялся со стула, показывая тем самым, что разговор окончен. Прощаясь, он назначил встречу назавтра уже в своём доме, попутно восхитившись тем, насколько легко и свободно Янка изъясняется на греческом.

– После полудня я пришлю за тобой лектику, дочь моя, – добавил Хрисанф перед тем, как осенить Янку крестным знамением.

Янка знала, что лектикой ромеи называют крытые женские носилки, в которых знатные матроны путешествуют по городу в дождь или жару, либо не желая быть узнанными. Обычно лектику несут на плечах восемь рабов. В далёкой юности Янка видела такие носилки в Переяславле, когда к её матери приезжали из Царьграда родственницы или подруги-гречанки.

Идя к двери, Янка чувствовала спиной излишне пристальный взгляд Хрисанфа. Это был взгляд не священника, а скорее распущенного вельможи, падкого на плотские утехи. Ещё во время беседы Янка обратила внимание, что архипресвитер оценивающим мужским оком разглядывает её лицо и фигуру. Хрисанф явно остался доволен внешностью русской гостьи, но Янку подобное внимание священника отнюдь не обрадовало.

Все ромеи, с которыми успела пообщаться Янка по прибытии в Царьград, производили впечатление людей умных и благородных. Особенно её восхитил эпарх[106][106]
  Эпарх – градоначальник.


[Закрыть] Зенон, который знал не только русский язык, но и немецкий с французским. При Янке Зенон разговаривал без толмача с немецкими и французскими купцами. Именно он устроил Янке встречу с помощником патриарха.

«Чего ты хочешь? И у нас на Руси немало заносчивых и даже распутных священников», – разговаривала Янка сама с собой.

И все-таки она была немного разочарована. Ей казалось, что в таком великолепном городе, где на каждом шагу возвышаются роскошные дворцы, храмы и монастыри, где держит свой престол величайший в Европе властитель и живёт глава всех православных христиан, не должно быть людей подлых, как и людей, обуянных низменными страстями.

Проведя остаток дня в размышлениях, Янка убедила себя в том, что явно поторопилась обвинять в чем-то предосудительном архипресвитера Хрисанфа. Мало ли как посмотрел, это ещё ничего не значит.

Янка тщательно подготовилась ко второй встрече с Хрисанфом. Она надела длинное просторное платье, напоминающее русский сарафан, дабы широкие складки скрывали контуры её тела. Правда, Янке не нравился темно-вишнёвый цвет платья, слишком броский по её мнению. Свои длинные русые косы она уложила венцом, а голову покрыла белым, плотно облегающим повоем. Поверх платья Янка хотела было набросить плащ, но знойный день заставил отказаться от него.

Здешняя жара по сравнению с летней порой на Руси казалась Янке невыносимым пеклом. Приятно было ощущать даже слабое дуновение ветерка на душных улицах ромейской столицы.

Янка ехала в носилках, покачиваясь на могучих плечах восьмерых мускулистых рабов, и, слегка отдёрнув пурпурную занавеску, с любопытством разглядывали снующих по улице людей. Такого многолюдства она не видела ни в Киеве, ни в Чернигове, ни в Новгороде, хотя это были самые большие города на Руси. Янку поражали многоэтажные каменные дома, украшенные изящными полосатыми колоннами, барельефами и узкими окнами с закруглённым верхом. Все центральные улицы и площади Константинополя были вымощены каменными плитами.

Впереди носилок шествовал глашатай с жезлом в руке и громким властным голосом требовал, чтобы ему уступали дорогу. Многоликая уличная толпа при виде этого жезла расступалась в стороны подобно испуганному стаду овец.

Дом Хрисанфа находился неподалёку от величественного храма Святой Софии. Выбравшись из носилок, Янка невольно задрала голову, залюбовавшись громадой главного купола, сверкающего позолотой на фоне бледно-голубых небес. Сердце у неё учащённо-забилось, а рука сама собой совершила крестное знамение.

Встретивший Янку слуга-привратник в коротком хитоне и сандалиях склонил перед ней свою кудрявую голову. Другой слуга постарше и в более длинном одеянии повёл гостью по просторным комнатам и прохладным коридорам туда, где ожидал хозяин дома. У Янки разбегались глаза при виде мраморных статуй, огромных сосудов с богатой росписью, стоящих на подставках, при виде мозаичных мраморных полов и роскошных ковров на стенах. Потолки в покоях были столь высоки, что от звука шагов в закруглённых сводах рождалось слабое гулкое эхо. Двери, которые распахивал перед Янкой слуга, были украшены позолотой, как и дверные ручки в виде львиных лап.

Хрисанф, желавший произвести впечатление на дочь киевского князя, догадался по её глазам, что ему это удалось.

На этот раз Хрисанф был облачен не в священническую одежду, а в длинную, сравнительно узкую тунику с широкими рукавами. Цвет туники напоминал цвет закатного неба, нечто среднее между бледно-красным и ярко-жёлтым. Тщательно завитые длинные волосы были уложены в довольно вычурную причёску, которая явно была бы более к лицу юноше лет двадцати, но никак не мужу, перешагнувшему пятидесятилетний рубеж.

Присмотревшись повнимательнее, Янка с удивлением обнаружила, что безбородое лицо архипресвитера смазано какой-то мазью и потому слегка блестит, как покрытое лаком. Благодаря всем этим ухищрениям Хрисанф выглядел значительно моложе и стройнее. Он даже как будто стал выше ростом.

Беседу с Янкой Хрисанф начал с того, что сообщил ей об отъезде патриарха в Афонский монастырь для освещения новой часовни, возведённой на месте смерти нескольких монахов, погибших от рук грабителей.

Янка смущённо перебирала пальцами складки своего платья, не зная, что сказать на это.

– Не беспокойся, дочь моя, – с улыбкой продолжил Хрисанф. – Патриарх не задержится надолго в Афонской обители. Как только Его Святейшество вернётся в Константинополь, я тотчас попрошу его дать тебе аудиенцию.

– Да хранит тебя Господь, отче, за доброту, – промолвила Янка, полагая, что разговор на этом закончится и архипресвитер позволит ей удалиться.

Однако Хрисанф не спешил расставаться со своей гостьей.

Он завёл речь о том, что неплохо было бы княгине, покуда патриарх отсутствует в столице, самой ознакомиться с бытом женских монастырей, дабы увереннее чувствовать себя перед лицом Его Святейшества.

– Я время от времени посещаю один такой монастырь, поскольку его игуменья доводится мне дальнем! родственницей, – пояснил Хрисанф. – Собственно, благодаря мне, эта женщина и стала игуменьей.

При последних словах на лице его возникло и тут же пропало лукавое выражение сластолюбца, знающего толк в грешных делишках.

Янке показалось, что Хрисанф читает её мысли: ей очень хотелось своими глазами взглянуть на то, как живут здешние монахини за монастырскими стенами. Она согласилась сегодня же отправиться в один из женских монастырей.

«С таким попутчиком меня, пожалуй, всюду пропустят», – с горделивым самодовольством подумала Янка.

Хрисанф вызвал слугу и велел запрягать лошадей в свою карету. После мягких бесшумных носилок поездка в грохочущей по камням крытой карете показалась Янке не очень приятной. Ещё ей не понравилось, что Хрисанф то и дело прижимался к ней боком, а его рука все время как бы невзначай касалась её бедра или колена. Всю дорогу он донимал Янку расспросами про её отца, родных и двоюродных братьев, порой удивляя осведомлённостью, но больше раздражая дотошностью.

Янка перевела разговор на свою сестру Марию, которая была замужем за братом низложенного василевса Михаила Дуки. Янка не знала, где живёт Мария и в городе ли она вообще. Эпарх обещал разыскать её, но пока не сделал этого.

– Как же, я очень хорошо знаю Марию Всеволодовну. Она такая красавица! – Хрисанф оживился. – И дети у неё тоже необыкновенно красивые, мальчик и девочка. Ну просто ангелочки!

В следующий миг он промолвил с печальным вздохом:

– К несчастью, дочь моя, твоя сестра недавно овдовела. Храбрый супруг её погиб, сражаясь в Сицилии с безбожными норманнами. Константин Дука был отважнейшим человеком! Да упокоится его душа в райских кущах.

Хрисанф осенил себя крестным знамением. После услышанного Янка весь остаток пути хранила скорбное молчание.

Монастырь находился близ Харисийских ворот, отчего и назывался Харисийским или Святой Великомученицы Марии-Магдалины.

За высокой каменной стеной возвышался построенный в строгом стиле храм-базилика, к которому примыкало двухэтажное здание с арками и колоннадами. В центре обширного дворика бил фонтан из двух мраморных чаш. Журчащие струи изливались из верхней чаши в нижнюю более крупную, а из нижней чаши красивым водопадом выливались в круглый бассейн с высоким бордюром из белого известняка. Рядом с фонтаном были разбиты клумбы, где во множестве росли самые разные цветы, напоминая благоухающий разноцветный ковёр. В густой тени платанов была выложена дорожка из узорных плиток, которая уводила вглубь небольшого парка; там в сочной зелёной листве щебетали птицы.

Привратник, впустивший гостей через небольшую дубовую дверцу в стене, был переполнен непоказным почтением к спутнику Янки, видимо будучи осведомлённым о могуществе этого человека.

Внешне же привратник походил на мясника или воина. Он был широкоплеч, но не грузен. В движениях, чувствовались уверенность и сила, а на скуле красовался багровый шрам. На привратнике была короткая туника и широкий кожаный пояс, на котором висел кинжал.

Обменявшись со стражей парой ничего не значащих фраз, Хрисанф назвал его по имени как давнего знакомого. Янку слегка насторожило, что на вопрос Хрисанфа: «Нет ли чужих в монастыре?», – привратник ответил: «Сегодня здесь только свои».

Короткий разговор Янка услышала краем уха, так как шла по дорожке к фонтану и клумбам. Безупречная чистота, зелень, пение птиц, изумительной красоты клумбы и фонтан – все это восхищало и умиляло чувствительную Янку: именно так и представляла она себе уединённую жизнь женщин, ушедших от мирской суеты. Открывшийся вид пробудил осознание значимости и нужности задуманного. Сколько женщин на Руси обретут душевный покой после жизненных утрат и разочарований, если в Киеве будет основан такой же уютный монастырь.

– А теперь, дочь моя, я познакомлю тебя с матушкой игуменьей, – догнав Янку, проговорил Хрисанф.

При этом его рука мягко легла ей на талию. Янка деликатно освободилась от объятия.

Миновав крытую колоннаду, Хрисанф и его спутница вошли в храмовую пристройку и поднялись по лестнице на второй этаж. Там прошли по полутёмному коридору мимо нескольких одинаковых дверей с закруглённым верхом и очутились в просторной комнате с небольшими окнами. Все окна были забраны толстыми железными прутьями. На побеленных стенах не было ни ковров, ни гобеленов, лишь икона Богородицы в углу и горящая кадильница под ней. У одной стены стояла скамья, у другой большой сундук. Посреди комнаты – стол с раскрытым Евангелием. Часть комнаты была отгорожена ширмой из натянутых на деревянные рамы цветных циновок в человеческий рост.

Комната была пуста. Никого не оказалось и за ширмой, куда заглянул Хрисанф, перед этим окликнув игуменью по имени.

Назвав отсутствующую настоятельницу «блудливой кошкой», Хрисанф с вежливой улыбкой попросил Янку обождать здесь, покуда он разыщет игуменью.

– Это не займёт много времени, дочь моя, – добавил Хрисанф и скрылся за дверью.

Оставшись одна, Янка некоторое время разглядывала скромное убранство помещения. Потом, не удержавшись, заглянула за ширму и увидела кровать со смятой подушкой и простыней. Рядом на полу валялось шерстяное одеяло и нижняя женская рубашка. Повинуясь смутному побуждению, Янка приблизилась к постели, вид которой никак не соответствовал тому, что здесь проводит ночи настоятельница монастыря. Янке сразу бросились в глаза желтоватые пятна на грязной простыне, нечто подобное ей однажды приходилось видеть в великокняжеском дворце в покоях, где развлекалась с рабынями дворцовая стража.

Янке стало противно. Неужели настоятельница позволяет себе растрачивать своё целомудрие, тайно приводя сюда мужчин?

Затем Янка вышла в коридор: ей показалось, что оттуда донёсся приглушенный женский не то вскрик, не то стон.

Коридор был пуст. Однако звук повторился на этот раз более явственно, что-то происходило за ближайшей дверью, таких дверей выходило в коридор пять или шесть. Проходя мимо них вместе с Хрисанфом, Янка не обратила внимания на небольшие деревянные таблички с номерами. Осмотрев ближнюю табличку, Янка обнаружила: табличка легко отодвигается в сторону, двигаясь в желобках между двух тонких реек. За табличкой в двери находилось маленькое круглое отверстие.

Движимая любопытством, Янка заглянула в глазок и обомлела. За дверью было маленькое узкое помещение, куда свет проникал через небольшое зарешеченное оконце. Добрую половину помещения с голыми стенами занимала широкая кровать. На кровати, раскинувшись на спине, лежала совсем юная нагая девушка с разметавшимися густыми каштановыми волосами. Над девушкой нависал тоже голый мускулистый мужчина, на шее которого болтался крестик на тоненькой цепочке. Судя по причёске, это был грек и явно знатный: о том свидетельствовали мужские одежды, небрежно брошенные на стул. Женская одежда лежала прямо на полу, причём эта одежда была монашеской.

Солнечный свет, падая сверху, освещал бесстыдную сцену, от которой поражённая Янка не могла оторвать взгляд. Она отчётливо видела миловидное лицо девушки, глаза которой были закрыты, а из полуоткрытого рта время от времени вырывались громкие блаженные стоны. Именно эти звуки и насторожили Янку. Запрокинутое девичье лицо выражало сильнейшее наслаждение, было очевидно, что для неё весь окружающий мир не существует, утонув в пучине сладострастья.

Наконец Янка нашла в себе силы отойти от двери, вернув деревянную задвижку на прежнее место. Буря самых противоречивых чувств бушевала в её душе. Янка направилась к следующей двери и вновь заглянула в глазок, скрытый под табличкой с номером.

Убранство увиденного Янкой помещения было точно такое же, как и в предыдущей комнате, только на постели оказались две обнажённые девушки, занятые лесбийской любовью. Одна из девушек была черноволосая, её длинные волосы блестели будто смазанные жиром, другая светлая с пышными кудрями. Гибкие девичьи тела, переплетённые в своеобразный клубок, были не лишены грации и женственной красоты. Янка засмотрелась на происходящее с большим интересом. Она слышала про лесбийскую любовь от матери, но воочию не видела ни разу. Более того, Янка полагала, что только мужчина способен довести женщину до наивысшего наслаждения. Супружеский опыт и любовь к Глебу Святославичу служили тому красноречивым подтверждением. Память о счастливом времени, когда Янка была любимой женой её единственного мужчины, и поныне жила в сокровенных тайниках души. И вот Янка увидела двух девушек, объятых страстью друг к другу и занятых тем, чем Церковь строго-настрого запрещает заниматься добропорядочным христианкам.

В совершенном смятении Янка приблизилась к третьей двери и увидела на постели спящую молодую женщину. Та лежала на боку, слегка поджав ноги и засунув руки под подушку. Под одеялом хорошо просматривались контуры стройного тела, растрёпанные волосы закрывали лицо. Рядом на стуле лежала аккуратно свёрнутая женская одежда, сверху лежал серый подрясник.

«Так это все-таки монастырь?! – подумала Янка, направляясь к следующей двери. – И все эти женщины монашки?!»

Больше всего Янку поразило зрелище в четвертой комнате. Заглянув в глазок, она узрела голого мужчину довольно отталкивающей наружности. Мужчина развалился на постели, прислонившись спиной к стене, и наблюдал за тем, как стоящая перед ним на коленях девушка ласкала его огромный вздёрнутый фаллос. Девушка была в исподней белой рубашке с распущенными по плечам светлыми волосами.

Янка так разволновалась от увиденного, что не расслышала приближающиеся сзади шаги и вздрогнула, когда чья-то рука коснулась её плеча.

Она испуганно обернулась и увидела перед собой молодую особу в длинной белой рясе, подпоясанной грубой верёвкой. Золотистые волосы незнакомки были убраны в небрежную причёску, что, впрочем, нисколько не умаляло привлекательности её лица. Глядя на сочные алые уста, прямой нос, округлый подбородок, длинные тёмные брови с лёгким надломом, нельзя было не восхищаться её внешностью. Темно-синие глаза незнакомки с лукавым любопытством взирали на Янку.

– Новенькая? – незнакомка нахально оглядела Янку с ног до головы. – Сложена неплохо. Сколько тебе лет? Ты была замужем? Как тебя зовут?

Янка, растерявшаяся от такого обилия вопросов и от прямого взгляда синих глаз, назвала своё имя, сказав, что ей недавно исполнилось тридцать.

– Ты гречанка?

– Нет, – Янка мотнула головой. – Я родом с Руси.

– С Руси?! – незнакомка изумилась. – Где же ты научилась так хорошо говорить по-гречески?

– На Руси и научилась. Моя мать была гречанка.

Незнакомка понимающе кивнула головой и глянула в глазок, услышав за дверью мужские блаженные стоны.

– Опять здесь этот армянин! – усмехнулась она. – Видать, Клелия пришлась ему по сердцу. – Она закрыла глазок табличкой и спросила: – А ты так умеешь?

Янка совершенно опешила от откровенности вопроса и ничего не ответила.

– Здесь это должны уметь все монашки, – пояснила синеглазая и тут же представилась: – Меня зовут Агапия. Я тут уже второй год, поэтому хорошо знаю местные порядки. Ты можешь иметь неброскую внешность, но если ты хорошо умеешь делать то, что попросят, попой двигать и ножки раздвигать, с радостью оставят здесь, ибо многие наши посетители достаточно пресыщены и хотят чего-нибудь такого. Понимаешь?

– Не понимаю, – сказала Янка, покраснев до корней волос. – Это монастырь или притон?

– Конечно, монастырь, – без колебаний ответила Агапия. – Все городские притоны находятся близ порта и в Космидии. Я и не пошла бы в притон. Я монашка, а не потаскуха.

Янка на мгновение лишилась дара речи. Она кивнула на дверь:

– Может, скажешь, что и Клелия монашка?

Уловив язвительную иронию в голосе Янки, Агапия слегка приподняла свой точёный подбородок.

– Милая моя, все мы во грехе рождены и грешим всю свою жизнь от первого до последнего дня. Только одни грешат и не каются, а другие грехи замаливают каждодневными молитвами. Сегодня я согрешила с мужчиной, сегодня же и покаялась. В притонах же о покаянии не помышляют и чистоту телесную не блюдут, отчего болезни заразные там гуляют. А тут красота!

На лице у Агапии появилась восторженная улыбка.

Подобные утверждения показались Янке крайне безнравственными. Она уже хотела заговорить об этом с Агапией, но тут в конце коридора появился Хрисанф.

Агапия при виде Хрисанфа враз оробела.

– Как ты тут оказалась? – набросился на неё Хрисанф.

Агапия в ответ пролепетала что-то невразумительное, от её самонадеянности не осталось и следа.

– Ступай, разыщи игуменью,– строгим голосом приказал Хрисанф. – Приведи ко мне, даже если она пьяна.