Текст книги "Стоим на страже"
Автор книги: Виктор Астафьев
Соавторы: Юрий Бондарев,Олег Куваев,Владимир Карпов,Владимир Возовиков,Александр Кулешов,Борис Екимов,Николай Черкашин,Валерий Поволяев,Юрий Стрехнин,Владимир Крупин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 22 (всего у книги 24 страниц)
– Обожди. Придет время – поедем.
За полгода госпиталей он пришел к выводу, что в нем теперь помещаются два человека. Первый – центральный, это и есть старшина сверхсрочной службы Калиткин, с сознанием правильности предназначения жизни. Второй же как бы облекал снаружи главного Калиткина телесной оболочкой. В настоящее время эта телесная периферия была неисправна. На пенсионном удостоверении стоял из-за этого штамп «работать запрещено». Если вдуматься – чудовищного смысла слова.
Штатская жизнь началась плохо. Жена долбила о переезде. Соседи из-за своих ставен ждали жадным глазом событий. В городе жили потомки староверов, бежавших в свое время от Екатерины в поисках обетованной «страны Беловодья». Народ прижимистый, скрытный и недоверчивый. Вначале они обсуждали орден Калиткина, потом его пенсию – сто пятьдесят рублей, точно он космонавт какой. Теперь ждали: в доме бездельный тридцатитрехлетний мужик, не может быть, чтобы все обошлось.
Калиткин по привычке вставал рано. До обеда мотался в трусах по комнате, с угловатыми коленками и локтями – «армейское чучело», как однажды определила жена. Сама она была уютная от хлопот по огороду. Ночью жена прижималась к Калиткину – двадцать девять лет, самое время. Но Калиткин, как бы опозоренный поломкой телесной периферии, отодвигался. Утром жена злилась:
– Когда уедем?
– Придет время – уедем.
Жена вымещала зло на редиске и луке, рвала его с грядок с накопительским остервенением. Калиткин провожал ее на рынок презрительным взглядом, но торговлю не запрещал – совсем баба взбесится.
Раздражение Калиткина находило выход в фантастической мелочности. Если вечером он курил на веранде и клал коробок спичек на край стола, утром он должен был находиться именно на этом месте. Окурок в пепельнице доводил до бешенства. Раздражало пятно на стекле и общий разброд вещей. Но ведь внутри-то был прежний Калиткин, с сознанием непростой своей роли в мире. И потому он все надменнее вздергивал голову на сухой шее.
Однажды утром жена грохнула на пол стопку японских тарелок:
– Идол ты! Дефективный! Или уезжаем, или еду одна!
Меж тем Сякин Иван Григорьевич пошел на повышение. Узнав об этом, Калиткин одобрил решение высокого командования, погордился за любимого командира и пошел в отряд, чтобы пригласить Ивана Григорьевича на прощальный ужин. Он рассудил: если бы не подвиг Калиткина, то и не было бы повышения подполковника Ивана Григорьевича. Столица не одобряет безнаказанных переходов границы.
Но от приглашения подполковник Сякин уклонился. Вместо этого позвал Калиткина снова к себе, и они выпили по рюмке барбарисовой настойки, полезной для мужского здоровья. Закусывая салатом, Калиткин поперхнулся, ощутив страшное подозрение. Украинского сладкого лука в староверском поселке ни у кого не было, это он знал. Под каким-то предлогом он вышел на кухню, и его тренированный взгляд сразу обнаружил домашнюю знакомую корзинку и знакомую зелень. Чутье подсказало Калиткину, что ничего тут случайного нет: все эти годы жена не ходила на рынок, а продавала овощи товарищам офицерам, брала деньги с любимого командира.
– Ты, Калиткин, числи себя в рядах, – повторил по-доброму Иван Григорьевич. – Если что – звони прямо мне.
Подразумевалось, что Калиткин будет жить здесь, где дом, и всегда может прибегнуть к связи.
Дома Калиткин добил остатки японской посуды и вытоптал огород. Тогда же в огороде с ним случился первый припадок: автоматная очередь, взрыв бандитской гранаты, запрокинутый горизонт.
Жена уехала. Огород в считанные дни зарос, превратился в пыль и бурьян. Улица прилепила к Калиткину слово «припадошный» и успокоилась. Место ему в иерархии пыли, ставен и глиняных заборов было найдено.
Осенью на заставе частично сменился состав, а еще раньше некоторые товарищи офицеры сменили место службы, были направлены кто куда. Чужой стала застава.
Зимой Калиткин совсем одичал, шатаясь без цели из угла в угол. К нему как-то заглянула Тряпошная Нога – то ли староверка, то ли тунеядка, короче, частнопрактикующий знахарь. Она расправила шелковое полосатое платье, плотно заняла стул и неодобрительно оглядела жилье Калиткина. Видно, она не угадала строгой системы порядка, который теперь с точностью до миллиметра он установил для всех вещей.
– Живешь как дикая чукча, – сказала Тряпошная Нога. – Табаком скоро весь переулок задушишь.
– Тебе чего надо? – сурово спросил Калиткин. – Зачем пришла?
– Для помощи. – Тряпошная Нога махнула рукой и извлекла из пространства бутылку с мутной, зеленоватого цвета жидкостью.
– На закате солнца пять капель в кружку холодной воды.
– Это что за яд? – полюбопытствовал Калиткин.
– Настой из змеи.
– Отравить хочешь? Зачем?
– Полностью растворенная змея со всеми солями и элементами жизни, – научно ответила Тряпошная Нога. – Для очистки крови от пузырей и комплектации жизненной силы.
Уходя, Тряпошная Нога оглянулась с порога, сменила чугунный взгляд на игривый бабий и произнесла:
– Жена твоя, видно, не скоро вернется. Прислать, что ли, девку стекла помыть?
– Я тебе пришлю! Обсудили уже за дувалами! – сердито отказался Калиткин.
Но странное дело: змеиная настойка и в самом деле ему помогла. Нога перестала подволакиваться, вещи в доме как-то сами собой разместились, шум в голове утих, и сны обрели четкость. Калиткин к весне побелил дом – проклятую собственность, вскопал огород для личного потребления витаминов, стал покупать в киоске на станции журналы «Здоровье» и «Техника – молодежи». А также прислушиваться к разговорам о медицине.
Как раз всенародная медицинская мода миновала эпоху петрушки и стала клониться к системе йогов. Калиткин написал письмо главному московскому йогу Кандыбину-Шкляровскому с изложением собственной непростой судьбы. Судьба Кандыбина-Шкляровского также была не проста: полная растрата сил в вихре страстей, клиническая и житейская гибель и возвращение молодости через несложную систему дыхания и поз, известных с глубокой древности.
Что-то в судьбе Калиткина тронуло йога, потому что из Москвы Калиткин получил отпечатанную на папиросной бумаге инструкцию о правильной пище, питье теплой воды, животворной силе дыхания и позах-асанах.
Жесткая самодисциплина, которую тысячи лет назад уже требовали от человечества индийские мудрецы, очень пришлась к военной душе Калиткина. Недавняя расхлябанность сменилась почти военным распорядком питья воды, дыхания. Через месяц Калиткин окреп настолько, что хоть иди на комиссию. Только припадки остались. Они шли с какой-то неизвестной, но своей системой, и всегда одно и то же: щебенка, косой горизонт и две фигуры, скошенные из верного автомата Калашникова.
Весной в поселке появились три цепких, высохших на ходьбе мужика: Кошурников, Гагель и Музафар. Змееловы. Следом за ними приехали и заняли здание школы хохочущие лаборантки в белых халатах – экспедиция института восточной медицины.
Калиткин окрестности знал лучше всех. Он показал змееловам каменные щели, развалы и норы, где обычно прятались гюрзы и простые гадюки, присмотрелся к работе, а потом и сам заключил договор. На договорной работе пенсионного удостоверения не спрашивали. За змей платили хорошие деньги, и в ноябре Калиткин выписал себе кипу журналов научно-популярного и медицинского направления.
Видно, в спокойное время народ крепко думал об улучшении жизни и здоровья, потому что медицинская мода вдруг круто свернула на мумие – тайную смолу из недоступных горных хребтов. Окончательный толчок Калиткину дала та же Тряпошная Нога. Она зашла заказать Калиткину двух змей для своей зеленой настойки, и тот спросил, размышляя:
– Ты, знахарка, что о мумие думаешь?
– А есть? – Глаза у Тряпошной Ноги полыхнули таким жаром, что Калиткин сразу же осознал: мумие – это вещь.
– Будет, – твердо ответил Калиткин.
– Ну чем хочешь заплачу, – побожилась Тряпошная Нога.
– Уже заплатила. Я добро помню твердо.
План у Калиткина имелся. Когда-то во время больших учений он пролетал с пакетом над жутким горным хребтом. Даже с самолета было видно, что жизнь здесь задавлена азиатским солнцем и высотой. Судя по описаниям, именно в таких местах и пряталось от людей мумие. Когда весной приехала змееловная экспедиция, Калиткин изложил проект начальнику – молодому таджику, кандидату медицинских наук. Начальник очень его поддержал, даже специально слетал в институт, чтобы привезти образцы мумие для показа. Калиткин пограничным, во все вникающим методом запомнил цвет, запах и прочие приметы нужной смолы. Но, главное, он снова поверил в важность собственного существования. До конца дня Калиткин ходил за окраинами староверского поселка. Среди рыжих пыльных кустов бродили верблюды.
Без злобы Калиткин думал о том, что девчонки-лаборантки из экспедиции и его окрестили Верблюдом за манеру гордо держать голову. Он пожалел сейчас, без злости на лаборанток, что не объяснил глупым: верблюд есть полезное животное для переноски тяжелых грузов в сложных условиях. Калиткину было легко, и он как бы нечаянно щупал в кармане командировочное удостоверение. Он представил бутылки с ценнейшими лекарствами, на которых, как у доноров, написано: «Добыто старшиной сверхсрочной службы Калиткиным С. П.» Жизнь его снова обрела смысл.
…Машина меж тем ползла вверх и вперед, вверх и вперед. Он сам водил грузовик (пограничник должен уметь все) и знал, что на этой дороге, среди развалов слепящих камней, и на этом мощном тягаче с очень тугим рулем человек устает быстро. Калиткин подумал о том, чтобы подменить солдата, но вспомнил свой штатский вид и решил, что солдат к рулю не допустит. Во всяком случае, сам Калиткин не доверил бы машину человеку в пиджаке и брезентовых сапогах.
Местность сменилась. Теперь она состояла из известняковых столбов, а между ними – плоское море щебенки. Насколько хватало глаз, к горизонту и наверх тянулись эти столбы и щебенка. Казалось, так и будет до самого неба. В ушах пощелкивало, точно он сидел в набирающем высоту самолете. В голове возник легкий гул. Но Калиткин не боялся припадка. Припадок всегда приходил ночью.
Он задремал, а когда проснулся, то увидел тот же лунный мертвый пейзаж, а сама луна уже прорезалась на светлом еще небе. «Успеть бы до темноты», – подумал Калиткин.
– Успеем, – сказал солдат, точно читал его мысли.
Калиткин посмотрел на него. Струйки пота уже высохли, оставив на лице грязные бороздки. В солдате чувствовалась вольная посадка, небрежность, какую может себе позволить в армии классный специалист.
Калиткин подумал, что он никогда не мог себе этого позволить. Старшина сверхсрочной службы должен являть солдату пример во всем – начиная от отношения к службе и складок на гимнастерке до манеры вести разговор. И вдруг Калиткин вспомнил, осознал забытый ранее факт: солдаты всех наборов тоже всегда звали его в гарнизоне Верблюдом. И снова Калиткин без злости и обиды осознал это и отнес за счет свойств собственной телесной периферии. Он покосился на солдата, пытаясь уловить насмешку в отношении к себе. Но солдат был просто усталым человеком за рулем, и Калиткин не стал затевать разговора: дорога потребует – заговорит сам. Сейчас их было как бы трое: солдат, Калиткин и тягач, упрямо ползущий в гору. В безлюдье каменистой дороги тягач стал как бы одушевленным существом, со своими заботами, усталостью и чувством долга.
Известняковые столбы по сторонам укрупнились, переросли в скалы, скалы стали сливаться в отвесные, изрезанные щелями хребты. Лишь каменистая долина, по которой они ехали, шла ровно, с легким уклоном вверх, где на горизонте горел красный от заката снег горных вершин. При виде снежного хребта с чужим, иностранным названием, заката, красного на быстро чернеющем небе, Калиткина кольнуло ощущение неотвратимого бега бытия. Он с выдохом сказал: «Итого!» В данном случае это означало: «Здесь место серьезное».
Застава появилась сразу, как хорошо подготовленный удар по врагу. Была долина в лунном свете, рваные скалы справа и слева – и вдруг в пятидесяти метрах дозорная вышка, каменный забор, за забором крыша казармы, металлические ворота, одним словом, застава. Неожиданное расположение ее Калиткину очень понравилось.
Начальник заставы – парень молодой, с налитой мышцами фигурой под свитером (не по форме, не по форме одет), с правильным, чеканным лицом атлета – Калиткина встретил сухо, но вежливо. Поздоровался за руку, сообщил место постоя – комната для приезжих, распорядок жизни и тут же отошел. Калиткин занес рюкзак в комнату со скрипучим полом и сел на койку, Сквозь дверь доносились знакомые звуки жизни заставы. Он вышел на крыльцо и ужаснулся еще раз – огромные, с тарелку величиной, звезды висели над горами. В груди пощипывало холодным разреженным воздухом. Была тишина.
И вдруг со всей силой самовнушения, на которую был способен, Калиткин стал убеждать себя, что никаких припадков здесь быть не может.
Утром начальник заставы сообщил, что согласно распоряжению полковника Сякина Калиткин имеет право свободного перемещения. Ему дается лошадь. Ношение оружия запрещено. Тут начальник заставы вскинул глаза на Калиткина и в упор спросил:
– Верхом можете?
– Могу, – ответил Калиткин.
– Тогда объедем ориентиры, чтобы в случае чего не заблудились.
В глазах у начальника была хитрость, и Калиткин понял, что он все знает о его прошлом, знает знаменитую калиткинскую придирчивость и предлагает объехать участок, чтобы Калиткин не делал этого втихую. Это Калиткину очень понравилось. Они объехали долину.
– Вправо – место непроходное, – сказал начальник. – Там ни днем ни ночью козел не проберется. Влево так же. Охраняем вот эту полосу.
Калиткин молчал. Система охраны вырабатывается годами. Тут с одного осмотра ничего сказать не сможет ни один серьезный пограничник. Только балаболка полезет с советами. Видно, и начальник оценил молчание Калиткина, и между ними установилось должное доверие и симпатия.
…Представления Калиткина о том, как искать мумие, были самыми смутными. Он предполагал, что смола эта должна прятаться от человека в щелях или пещерах. Обнаружить ее можно по виду или по характерному острому запаху. Поэтому Калиткин сразу вычеркнул из своего района долину и стал искать проход в обрамляющие ее хребты. Они казались неприступными совершенно. Высохшие давно потоки прорезали в известняковой стене расщелины, кое-где она распадалась, но в просвет виднелась такая же другая стена. На умной и осторожной пограничной лошади Калиткин объезжал эти расщелины одну за другой. И нашел то, что требовалось, в трех километрах от заставы. Глубокая щель уходила в хребет, поворачивала, расширялась в котловину, а из котловины несколько распадков вели наверх, на спаленную солнцем известняковую плоскость.
Калиткин оставил лошадь внизу и стал карабкаться по одной из щелей. Дыхание было коротким, точно он вынырнул из глубин омута, но Калиткин не торопился. Он выбрался наверх, вытер пот, и ему стало страшно. Черное от пустынного загара плато тянулось к границе. В нем виднелось множество трещин, дыбились возвышения, и с первого взгляда было ясно, что пройти по нему нельзя. Но Калиткин, привыкнув сомневаться в таких вещах, подумал, что, может быть, существует связанная между собой система трещин, распадков, которая выведет мимо заставы прямо к границе.
Сидя на блестящем коричневом камне, Калиткин смотрел на снежный хребет, расположенный уже за границей. «Телесная периферия…» – грустно подумал Калиткин. Он чувствовал, как от недавнего напряжения левая нога становится чужой. Не дай бог заметят на заставе. Сознание Калиткина четко двоилось, и сейчас, как никогда, их было двое: главный – внутренний – старшина погранвойск и неисправный – внешний. Калиткин встал и, стараясь не подволакивать ногу, прошелся по плато. Внутренний человек требовал точно проверить подозрение о системе трещин. Сделать точную проверку он, конечно, не мог, но он обязан был составить хотя бы свое представление о возможности прохода здесь.
Старшина спустился вниз к лошади и проехал по ложбине дальше. Когда-то здесь бушевал водный поток, но остались лишь слегка обкатанные камни да отвесные стены. Ложбина незаметно поворачивала к границе, значит, Калиткин был ближе к ней, чем застава. Известняки сменились на более рыхлые, и вместо отвесных стенок начались осыпи. Поперек осыпей шли четко видимые горизонтальные тропки. Архары или горные козлы – теке. Они не боятся пересекать осыпи, потому что имеют чутье. Ложбина все подворачивала и подворачивала на юг, к границе, и Калиткин неизвестно зачем стал поторапливать лошадь. У него появилось предчувствие. Одновременно он думал о том, что если бы здесь было мумие, то местные жители наверняка о нем знали бы, и еще думал об архарах и горных козлах: наверное, они приходят на это выжженное высокогорное плато весной.
Ложбина внезапно кончилась цирком из осыпей. И тут Калиткин безошибочно увидел ясный и четкий след на одной из них. След шел зигзагом, по краю, и Калиткин неопровержимо понял, что так может подниматься лишь человек. Здесь проходили не один раз либо проходила группа.
«Может быть, тренировка пограничников», – подумал Калиткин. Он слез с лошади и сразу почувствовал чужую левую ногу. Ему надо как можно меньше ходить, чтобы не запретили выезды. Тем не менее он упрямо полез по осыпи.
Наверху он увидел, что с плато сразу же есть спуск в другую долину, идущую к границе. Отсюда до границы, по его предположениям, было километра три. Калиткин прошел вперед и увидел, что люди спускались в эту долину.
«Вперед!» – приказал главный Калиткин, и телесная оболочка подчинилась беспрекословно. Уже шагом погони, уже быстро и ловко он спустился по осыпи, не стукнув ни единым камнем, пробежал вперед. И вдруг точно запнулся: прислоненные к камню лежали два тюка. Они были хорошо упакованы, с налобными ремнями – так в горах переносят грузы контрабандисты. Калиткин чувствовал, что сейчас они не видят его. Либо ушли наблюдать за границей, либо просто отсыпаются в безопасном месте, допустим, в пещере.
Калиткин увидел большую, метра в два, глыбу и быстро, но не торопясь залег за ней. Вероятно, контрабандисты, или кто там они есть, пришли сюда на рассвете. К грузу они вернутся на закате, часа через полтора-два. В сумерках подойдут к границе и будут выжидать интервал для броска.
…Вернуться и предупредить он не успеет. Если контрабандисты идут без оружия, он их возьмет на испуг. Если они с оружием…
Калиткин сидел за камнем терпеливо и спокойно, как терпеливо и спокойно он провел многие часы, дни и недели своей жизни на границе. Два года болезни были ничтожным мигом, кратковременным отпуском, и сейчас он снова находился в строю, при выполнении задачи, к которой был подготовлен.
…Как он и знал, нарушители пришли перед закатом. Их было трое, все похожие на колхозников, в ватных халатах, белых бумажных штанах и кожаных сапогах с резиновыми калошами – обувь чрезвычайно удобная для ходьбы по камням. На груди у двух «колхозников» болтались короткие иностранные автоматы. Калиткин с удовлетворением отметил, что автоматы без шпионских штучек – глушителей. Крик в погранзоне – это одно, выстрел – уже совершенно другое. В вечернем воздухе выстрел разносится далеко. Калиткин уже знал, что ему предстоит сделать, и в предсмертной тоске вдруг с горечью сформулировал привычную мысль: «Верблюд есть полезное животное для переноски тяжелых грузов в сложных условиях…» Он так и не узнает, успели ли на заставе окрестить его, в который уже раз, Верблюдом.
Двое взвалили на спину тюки, третий, видимо хозяин груза, принял у одного автомат и пристроился сзади. Калиткин знал, что главное для него – выиграть единый психологический миг, когда у нарушителей не выдержат нервы. И еще он внушал на расстоянии, чтобы кто-либо на заставе – в наряде, на кухне, во дворе, за книгой, в туалете или просто с папиросой на лавочке – оказался в сей момент бдительным. Калиткин и на минуту не допускал сомнения, но ему хотелось, чтобы в этот последний раз все вышло наилучшим образом: тревога на границе, сигнал высшей бдительности, который разнесется по сотням километров среди сотен людей. Он лучше многих знал, что, когда на границе тревога, ни перейти ее, ни удалиться незамеченным вглубь невозможно.
Калиткин ждал, когда все трое приблизятся к стене осыпи для подъема. Так требовал расчет. Они подошли, на минуту остановились, и Калиткин мысленно послал в московский кабинет полковника Сякина последнее донесение: «Иду на бросок, товарищ полковник. Вызываю демаскировку противника». Он резко скомандовал:
– Стой! Руки вверх!
Все трое с мгновенной реакцией бросились за камни, освободившись от груза. Калиткин тотчас увидел два автоматных ствола, неуверенно ищущих цель. Он и не рассчитывал, что они поднимут руки. Он оставил эту мысль с той минуты, как увидел оружие… Не те люди. Но теперь позади них была стена, впереди на тропе он, Калиткин. Так и требовалось. Выполняя намеченное, Калиткин выбросился из-за камня и стремительно кинулся навстречу автоматным стволам. На бегу Калиткин сунул руку за отворот куртки, как бы за гранатой или пистолетом, и с острой мгновенной радостью еще успел увидеть дрожащие вспышки очереди. Грохота, разнесшегося над вечной тишиной погранзоны, он не услышал, потому что второй раз в своей жизни лег на камни умирать, выполнив жизненное предназначение. Теперь окончательно.
