Текст книги "Стоим на страже"
Автор книги: Виктор Астафьев
Соавторы: Юрий Бондарев,Олег Куваев,Владимир Карпов,Владимир Возовиков,Александр Кулешов,Борис Екимов,Николай Черкашин,Валерий Поволяев,Юрий Стрехнин,Владимир Крупин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 24 страниц)
Обледенение опасно не неудобствами, связанными с тем, что палуба превращается в каток и все палубное имущество покрывается льдом. Быстро нарастающий ледяной панцирь в свою очередь так же быстро увеличивает вес надводной части корабля. И нарушается остойчивость. Со всеми вытекающими последствиями. В сумрачных глубинах морей покоится не одно судно, экипаж которого не справился с обледенением.
…Красную «голову» торпеды они увидели неожиданно. Боцман оказался прав. Фонарь действительно не горел.
– Видал, куда оттащило? – в сердцах ругнулся Литвинов.
По всему видать, – треволнения минувшей ночи отразились на его настроении не лучшим образом. Боцман как будто даже и не обрадовался, что торпеда нашлась.
– Пожалуй, эту я тоже брать буду. Очень уж раскочегарило. А ты на подстраховке будь. Мало ли что… Может, и верно поможешь.
Наверное, с полчаса крутился катер около торпеды, пока старшине 1-й статьи удалось ее заарканить. И когда стальное бревно подтягивали к корме, едва не приключилась беда. В самый последний момент рвануло вверх корму и оголенный винт бешено закрутился над красной «головой». Еще доли секунды и… Реакция первого волейболиста института сработала безотказно. Вторым «рогачом» Виктор успел оттолкнуть торпеду раньше, чем плюхнулась корма. И эту секунду уже не упустил боцман, вдернув торпеду в полупортик.
– Ну вот и все, – умиротворенно засмеялся Григорий. – Сейчас глотнем кофе по кружечке – и домой. Между прочим, пару лет назад вот так и пустили торпеду на дно. Винтом секануло по корпусу… Набрала воды и только булькнула. А сейчас ничего, сработали.
И это все, что сказал он о спасении торпеды. Опять-таки не очень понятно. Как-то неопределенно. Дает понять, что дело, в общем, обычное и ни к чему трезвонить в колокола? Признает, что Виктор, как торпедист, уже кое-что начинает стоить? Как бы там ни было, а в этом молчании есть определенный педагогический подтекст. И не мешало бы его разгадать на досуге. Пригодится…
– Теперь подводникам и противолодочникам можно петь, – устало зевнул Семен Лебедев (на руль снова стал боцман Литвинов), когда они напились кофе и, окончательно разморенные теплом кубрика, укладывались досыпать. – Понимаешь, дело какое. При стрельбе хоть мухе в глаза попади, а посеяна торпеда – и вся стрельба насмарку. Все, кончаем разговоры… Баюшки.
Николай Черкашин
ТРАЕКТОРИЯ ШТОРМА
Рассказ
А вчера старший матрос Гуйдо отколол очередной номер. Вышел на вахту в бушлате, на рукаве которого желтели не три, а четыре годичных нашивки. Лейтенант Веденеев глазам не поверил, пересчитал взглядом – точно четыре, как в старое доброе время, когда на флоте служили на год больше, чем ныне.
– Гуйдо, что за маскарад?
– А чо? – губы рулевого сложились в осторожную усмешку. – Все по закону, товарищ лейтенант! Приказ министра об увольнении в запас неделю назад вышел… По четвертому году служим…
Старший лейтенант Макаров, штурман и непосредственный командир Гуйдо, оторвался от карты и с интересом воззрился на замполита. «Ну, что, – играло у него в глазах. – Каков гусь?! Я же вам говорил… Попробуйте сами ему доказать, что земля круглая, море соленое, а Гуйдо – не прав…»
Газеты с приказом министра обороны пришли на сторожевик, когда тот накручивал на лаг предпоследнюю сотню океанских миль. Через сколько-то ходовых суток старший матрос запаса навсегда выйдет за ворота вольным человеком… А пока стоять ему вахты и чтить Корабельный устав. Именно это хотел сказать Николай Веденеев, как можно короче и спокойнее. Не успел. Вмешался командир – капитан-лейтенант Ухналев.
– Гуйдо! Нашивку снять! Отставить разговоры на руле!
Последнее лейтенант Веденеев принял и на свой счет. Тоже, мол, нашел время формой одежды заниматься. Вахта на руле святое дело. Тем более что погода портится с каждым часом. Синоптики обещают нешуточный циклон.
Гуйдо с треском отодрал злополучную нашивку. Штурман разочарованно – сцены не вышло – взялся за измеритель. А Веденеев вышел на крыло мостика. В лицо ударил ветер с брызгами. «Канадка» вмиг обросла ледяным горохом…
После Киевского политического лейтенантская судьба – Веденеев ничуть не кривил душой – сложилась превосходно: распределился на Северный флот – самый лучший из флотов, попал на плавающее соединение, назначен сразу – не «комсомольцем», не замполитом в БЧ – заместителем командира корабля. Пусть не крейсера, не ВПК, большого противолодочного корабля, всего-навсего номерного сторожевика, но Николаю нравились эти крутоносые, цвета грозового неба кораблики, готовые драться и с самолетами, и с подводными лодками, и с себе подобными. Недаром Ухналев не без гордости называл их «крейсерами в миниатюре». С командиром тоже сошлись характерами. Василий Ухналев немолодой уже капитан-лейтенант (тридцать один, разве молодой? – искренне полагал Николай) пришел на корабль из береговой артиллерии. Переход, переаттестация, оморячивание, классы достались ему нелегко, и Ухналев страшно дорожил «командирским телеграфом». Как бы стыдясь «сухопутного прошлого», блюл на корабле морскую культуру с тщанием ярого боцмана. Нигде не было таких роскошных обвесов на сходнях, как на «двадцатьчетверке», такого хитроплетеного рындабулиня, такой чистой, всегда свежеподкрашенной палубы. Никто на СКР № 24 не смел присесть на кнехт или облокотиться на леер. И начальник штаба, старый морской волк, ничуть не подозревая об убийственности для Ухналева своей похвалы, поставил его в пример На совещании офицеров: «Вот капитан-лейтенант Ухналев, береговой человек, а навел на своем корабле первостатейный морской порядок».
Веденеев знал об этом командирском «комплексе морской неполноценности», посмеивался в душе, но вслух никаких шуток себе не позволял. Дай бог каждому «заму» такого командира: толковый, въедливый, вечно в корабельных делах и заботах.
«Это ограниченность», – судили об Ухналеве веденеевские коллеги. «Это органичность!» – спорил Николай. Кто-кто, а он хорошо знал, как остр бывает на язык командир «двадцатьчетверки», какие великолепные книги подобраны у него в каюте… Кроме всего прочего, Веденеев был несказанно благодарен ему за то, что тот принял его, зеленого лейтенанта, без начальницкого превосходства, «не давя погоном», легко и просто – на равных. И если давал на первых порах «предметные уроки», то делал это весьма деликатно, как бы походя, и не упрека ради, а чтобы ввести в курс дела. Разве забудешь историю с тем же Гуйдо?!
Корабль стоял тогда в доке, и команда жила на плавказарме. Веденеев на второй месяц службы остался обеспечивающим в воскресный день. Осмотрев куцый строй увольняемых в город, он порадовался за своих орлов: черношинельная шеренга сияла золотом блях, пуговиц, «крабов»; бравые лица, аршинные плечи. Рота почетного караула, да и только.
«Рота» ушла за шлагбаум, а минут через десять в каюту «зама» постучали. Вошел старший матрос Гуйдо, а за ним капитан-лейтенант Ухналев.
– Вот, Николай Петрович, полюбуйтесь на молодца. Наглядное пособие для комендантской службы. Одиннадцать нарушений в форме одежды!.. Гуйдо, назовите сами!
– Есть назвать! – вскинул дерзкие очи рулевой. – Нарушение первое – каблуки скошены, второе – рант обрезан, третье – бляха на ремне обпилена, четвертое – литеры на погонах пластмассовые. Из мыльницы…
– Дай-ка «беску»!
Донышко бескозырки было выстлано картинкой из «Огонька». Глаза красавицы Лопухиной с портрета Боровиковского печально смотрели из недр обмятого головного убора.
– Небось и гюйс белый нацепил?
Под шинелью и в самом деле оказался синий воротник с белым исподом – от летней форменки.
– Ну, что ты на меня так смотришь, Гуйдо?
– Глаз у вас, товарищ командир, рентгеновский!
– Ах ты зелень подкильная! – деланно рассердился Ухналев. – Молод еще мне комплименты говорить… Ты вот лучше объясни нам с товарищем лейтенантом, зачем тебе понадобилось уродовать благородную морскую форму?!
– А чтоб красивше была!
– И это говорит человек, обремененный килограммом золота на погонах?! Возьмешь у заместителя учебник по эстетике – к концу докования сдашь мне зачет. А пока две недели без берега!
– Есть две недели…
От дерзкой веселости рулевого не осталось и следа. На скулах заиграли желваки.
– Р-ршите идти?
– Погоди… Это ты к Татьяне так настропалился?
– Так точно.
– Значит, так. Час на устранение замечаний. Затем к товарищу лейтенанту за увольнительной запиской. Объяснишь Татьяне, за что тебе прервали связь с берегом.
– Есть!
Гуйдо вылетел за дверь, не теряя драгоценных секунд.
– Хороший парень… – заметил вдруг командир ему вслед.
«Такой должности на флоте нет», – чуть не сорвалось у Веденеева с языка.
– Отличный рулевой, – поправился Ухналев. – Но… с мотыльком в голове. Правда с Татьяной – есть тут учетчица с девочкой – у них серьезно.
– Что, на свадьбу пригласил? – не выдержал, а съязвил Николай.
– На свадьбу не на свадьбу, а вот стиральную машину ей купил. Это уже кое-что… Ну, счастливого дежурства, Николай Петрович!
Перед выходом кораблей в океан приезжал в заполярный городок вице-адмирал из Москвы.
– Не молод для такого похода? – кивнул он на розовощекого лейтенанта.
– А вот мы у его командира спросим! – сказал начальник политотдела, поднимая взглядом капитан-лейтенанта Ухналева. Конференц-зал – командиры кораблей, помощники, заместители – притих.
– На лейтенанта Веденеева, товарищ капитан первого ранга, как на самого себя… – отрубил Ухналев.
А когда сел, Веденеев незаметно за спинкой стула пожал ему пальцы, тощие и длинные, как пучок спиц.
Сработались они с Ухналевым крепко. Их неразлучную пару так и прозвали – «капитан с лейтенантом». И никто не удивился, когда к концу года на крыле мостика «двадцатьчетверки» заалела большая звезда с литерой «А» в середке – знак первенства в артиллерийской стрельбе.
Словом, все складывалось как нельзя лучше, если бы не «дурное наследство» от прежнего «зама» в виде старшего матроса Гуйдо. Еще в первую встречу, Веденеев только-только знакомился с командой, Гуйдо смерил лейтенанта в новехоньком кителе непочтительным взглядом и криво усмехнулся. В усмешке этой явственно читалось: «Ну что, литер? Думаешь, лыко на рукав повесил и уже мореман?» Николай выдержал поединок глазами. Только стоячий воротничок кителя больно врезался в скулы…
Гуйдо оказался намного старше остальных матросов и на целый год – замполита. На флот его призвали после нескольких отсрочек: батя Гуйдо утонул на лесосплаве, когда Тимоха кончал десятый. Так он и стал, как определили в военкомате, «единственным кормильцем» большой семьи из хворой матери, двух сестренок и младшего брательника. Работал на Онеге рулевым буксира, пока не подрос младший… Знал парень, почем фунт лиха, потому и смотрел на «учителя жизни» в лейтенантских погонах свысока… Однако и Веденеев не считал себя хлюпиком. Правда, «единственным кормильцем» семьи он не был: папа – профессор философии, а мама преподавала в Киевском университете зарубежную литературу. Но в выпускном году золотой медалист поразил всех – уехал на шахту бойцом горноспасательного отряда. После тушения одного подземного пожара выскочил у Николая клок седых волос. Жаль, что за ухом – в самом невидном месте… Север его не страшил. А тут появилось и личное важное обстоятельство считать жизнь в Заполярье вполне удавшейся: Леночка – стройная библиотекарша из Дома офицеров флота. Веденеев, пожалуй, был единственным читателем, которого строгая хозяйка книжных сокровищ впускала в лабиринт стеллажей.
Кроме этого закутка, встречаться им было негде. Леночка жила в общежитии, а Николай – на корабле. Как холостяку, квартира ему не полагалась. Городок мал: лишний раз вместе не покажешься. Правда, в отпуск они решили ехать вместе. Вначале в Ленинград, к Лениной маме, потом вниз по Волге на пароходе, как Даша и Телегин из «Хождения по мукам». Но в тот день, когда были куплены билеты, пришел приказ: «двадцатьчетверке» – в поход!
Жестокое слово – боеготовность. Готовность по первому звонку, по первой сирене, по первому «петушиному слову», в какую бы сокровенную минуту оно тебя не застало, все отстранить – надолго, на ощутимую часть жизни, а быть может, и навсегда; готовность выйти в море, готовность принять бой, готовность победить…
И что бы Веденеев ни делал – выступал ли на комсомольском собрании или проверял обустройство кубриков, проводил ли ленинский урок или организовывал соревнование комендоров, писал ли письма родителям нерадивого матроса или торжественно вручал своим морякам знаки классности – все это в конце концов сводилось к одному: чтобы «двадцатьчетверка» была готова к бою и походу в любое время суток и в любую непогоду, стояла ли она в ремонте или на параде, в отсутствие командира или с неполным экипажем… Боеготовность – главная доблесть корабля в мирное время.
Из всех своих многочисленных обязанностей, помеченных в Корабельном уставе, Веденееву больше всего нравилась одна:
«В боевых условиях заместитель командира корабля по политической части обязан решительно пресекать проявления трусости, не допускать панических настроений…»
Веденеев не знал еще, как именно он будет пресекать «проявления трусости», но был уверен – обстановка подскажет, а уж он, как-никак по-старому комиссар, не спасует.
Море зыбилось, и волны завивались в папирусные свитки. Сторожевик по клюзы зарывался во взбеленную воду. А в ходовой рубке благоухало «Золотым руном», лимоном и черным кофе. Ухналев, упершись в подножку командирского кресла, курил ароматизированную сигарету, прихлебывая из фарфоровой чашечки. Веденеев усмехнулся: «Шикует командир. Линкоровские порядки заводит». Благородные запахи в главном командном посту Ухналев считал старой флотской традицией. А от граненого чайного стакана отказался после того, как увидел в севастопольском музее хрупкую кофейную чашечку адмирала Нахимова.
Опять же, по-морскому обычаю, у каждого командира должно быть маленькое чудачество. Ухналев выбрал себе самое безобидное – голубую чашечку…
– На румбе?
– На румбе – семьдесят пять! – четко отвечал Гуйдо. Просторная роба не скрывала ладного хищного его тела, и Веденеев с неприязнью подумал, что у девушек Гуйдо наверняка пользуется особым успехом.
– Есть семьдесят пять. Вправо не ходи!
Да что у девушек, сам командир души в нем не чает. И чего нашел в этом охламоне? Ну, хороший рулевой, так ведь это же не все… И замполит вспомнил некстати, что вчера обнаружил диафильмы без баночек. В баночках Гуйдо догадался хранить новенькие матросские ленты.
– Штурман, график давления и ветра ведется?
– Давление падает, товарищ командир. Ветер до тридцати метров в секунду.
– Есть.
Ухналев вынул микрофон из переговорной трубы.
– Вниманию экипажа! Выход наверх категорически запрещен!
Сторожевик с полупустыми топливными цистернами изрядно пошвыривало. Гуйдо едва успевал перекладывать руль.
«Качка – это не обстоятельство. Качка – это состояние», – с тоской подумал Веденеев, прислушиваясь, как противно легчает в низу живота. Все запахи в качку искажаются: потухшая сигарета смердила отвратным дымком, в рубке воняло кофейной жижей.
– Пройду по боевым постам, – предупредил Веденеев командира.
– Добро, – согласился Ухналев.
Прихватываясь за горячие поручни, Николай спустился в машинное отделение. Свирепый грохот дизелей заложил уши больно и колко, словно стекловатой. Мотористам в шторм хуже всех. Лица побледнели, и следы мазута в желтом свете плафонов казались вдвойне чернее.
– Как жизнь, орлы?! – прокричал Веденеев старшине 2-й статьи Постельному, комсоргу смены и совсем позеленевшему ученику-мотористу Серебрякову.
– Жизнь известно какая… – невесело отшутился Постельный. – Завтрак съешь сам, обед отдай морю, а ужин – врагу.
Он не договорил – в отсеке раздался металлизированный динамиком голос командира.
– Вниманию экипажа! Ветер продолжает усиливаться. Мы входим в полосу сильного шторма. У кого на качелях кружится голова – разрешаю… сойти на берег. Остальные должны напрячь все силы.
Матросы заулыбались. Позеленевший Серебряков расплылся до ушей. Не сдержал улыбки и Веденеев. Он всегда завидовал умению Ухналева общаться с командой просто и весело.
– …Проверить крепление имущества по-штормовому, – продолжал командир. – Проверить готовность аварийно-спасательных средств. Усилить наблюдение за герметичностью корпуса!
Побывав у комендоров и радиотелеграфистов, Николай заглянул к себе. Оба иллюминатора то и дело уходили в воду, наполняя каюту зеленовато-тусклым подводным светом. Из-под неплотных задраек сбегали водяные струйки и расползались по палубе как змеи или гады. Веденеев поджал гайки-«барашки», вставил железный диск – «броняшку», но прижать крышкой не успел. Переборка вдруг стала дыбом, руки схватили воздух – лейтенант кубарем влетел в койку, треснул деревянный фальшбортик, увесистая «броняшка» плясала в ногах, сыпались с полок книги, пузырьки с тушью, бахнула лопнувшая кинолампа…
«Самое страшное, – мелькнула мысль, – застать гибель корабля в одиночестве». Крен не отходил. Сторожевик валился на борт все круче и круче. «Градусов сорок пять, а то и все полста…» – считал Николай обескровленными губами. В следующую секунду вещи ринулись в обратную сторону, а вместе с ними всевластная сила швырнула и Веденеева, но удалось зацепиться за рундук.
«Что стряслось? Пробоина? Столкновение?..»
Наверху, по коридору, тяжело пробухали чьи-то ботинки. Не дожидаясь очередного навала, Николай выбрался из каюты-ловушки: прямо на него мчался Гуйдо.
– Что случилось?
– Рулевое заклинило, – бросил на бегу матрос. – Приказано перейти на ручное!
Он рванул дверь с красной надписью «В шторм не выходить!» и исчез в белом кусте водяного взрыва. Дверь захлопнулась – заплеснувшая вода лизнула веденеевские ботинки.
Пост ручного управления рулями находился в самой корме – в румпельном отделений. Чтобы туда попасть, надо было пробежать по открытой палубе метров двадцать, обогнуть орудийную башню, отдраить горловину люка и нырнуть прежде, чем семишквальная волна смоет тебя за борт. Поразмыслив с минуту, Веденеев решил, что его комиссарский долг быть сейчас там, где труднее: опустил с тыльной стороны околыша ветровой ремешок, запахнул поплотнее «канадку» и двинулся к двери, за которой скрылся Гуйдо. Море ярилось и пенилось.
Ему удалось довольно легко пробежать на ют, если не считать полупадения возле башни, когда каблуки предательски скользнули по мокрой перекошенной палубе. Веденеев задраил за собой квадратную горловину люка, набрав полные рукава воды. Гуйдо и матрос Джафаров стояли по разные стороны большого рулевого колеса и дружно налегали то вправо, то влево, стараясь держать стрелку указателя на курсе, форштевнем против волны.
Здесь, в кормовой оконечности, не качало, а подбрасывало, так что приходилось цепляться за трубопроводы, за кабельные трассы, за контакторные коробки. Винты обнажались и, бешено вращаясь, сотрясали корму с кузнечным грохотом.
– Дай-ка я, – сказал Веденеев Джафарову, и матрос охотно уступил место.
– Осторожнее, товарищ лейтенант, – ухмыльнулся Гуйдо, – зашибить может!
Веденеев пропустил насмешку мимо ушей. Но тут штурвал действительно рвануло из рук так, что чуть не вывихнуло плечи. Это Гуйдо, доказывая справедливость предупреждения, приослабил малость напор, а в перо руля поддало волной. А все-таки приятно было сознавать, что ты перемогаешь океан один на один, как древние кормчие: веслом и мускулом. Рулевое дело Веденеев немного знал – училище давало диплом штурмана-политработника; на учебном судне Николай отстоял не одну вахту. Но разве могли они идти в сравнение с этой?!
– Ну все, Джафар! – кричал Гуйдо сквозь грохот винтов. – Заместитель за тебя вахту стоит. Мешком урюка не отделаешься!
– Урюк нет! – скалил белые зубы Джафаров. – Миндаль есть!
– Годится! – улыбался в ответ Веденеев. В промозглом железе румпельной стало жарко – сбросил «канадку».
Вот уж недаром говорится: одна беда не приходит. Веденеев ощутил вдруг, что топчется в воде, что черпнул в ботинок жидкого льда.
– Джафаров! – крикнул он. – Посмотри, откуда топит!
От таранных ударов волн разошлись листы кормовой обшивки. В щель сварного шва прорывалась вода, и довольно быстро. Пока доложили на главный командный пункт, пока подоспела аварийная партия, рулевые уже стояли по пояс. Румпельное немедленно обесточили. Стало темно, как в шахте. Аварийщики включили аккумуляторные фонари, и впрямь стало казаться, будто они на дне затопленной шахты.
Ног Веденеев не чувствовал – одеревенели, и он переставлял их, упирался ими, как ходулями. Перед глазами близко-близко мелькало лицо напарника, перекошенное от напряжения.
Вода в румпельном ходила врасхлест, и четверо аварийщиков, мешая друг другу, чертыхаясь, на ощупь конопатили щель куделью. Затычку вышибало. А тут еще водоотливную помпу забило старой ветошью. Корма просела, винты теперь почти не выбрасывало. Но вода подступала под грудь. Хорошо, что документы остались в каюте. Мысль о бумагах, при всей своей сиюминутной нелепости, приободрила: все будет хорошо и документы нам еще пригодятся! Вспомнился командир горноспасательного отряда – сивоусый Горпищенко. Тот в крутых ситуациях приговаривал: «Будь что будет, только пусть нам повезет!» И везло.
Волны перекатывались по палубе и в румпельном, как в железной бочке, гулко отдавались и водопадные ревы, и грохот какого-то сорванного железа.
Гуйдо, растягивая от напряжения слова, вдруг сказал:
– Батя говорил… кто в море не бывал… тот богу не маливался…
Веденеев хотел поддеть его насчет бога, но раздумал. В голосе Гуйдо впервые не прозвучало насмешки.
– Петрович! – рявкнул динамик. – Как вы там?
Замполит с трудом дотянулся до переключателя.
– Щель забили. Но держит плохо. Помпа работает вполсилы. Выживем!
– Наверх не выходить! – приказал динамик. – На корме леера пообрывало! Поутихнет, подбросим вам химкомплекты и горячий чай в термосах. Из собственных запасов. Как поняли?
– Понял, чай с лимоном!
– Нормально поняли. Курс прежний – семьдесят пять!
Есть у синоптиков такое понятие – «траектория шторма», то есть путь циклона по морю. Каким бы жирным фломастером ни наносился этот путь на метеокарты, он не в силах прервать волосяной карандашной линии генерального курса корабля. Если подвиг имеет графическое выражение, то оно в этих линиях…
Вода, хоть ее и поубавилось, все же колыхалась по пояс. Веденеев с тоской прикидывал, во что ему обойдется ледяная ванна: ревматизм, хронический радикулит? Хорошо бы отделаться воспалением легких… Белая постель, шерстяное одеяло и чай с малиной… Огненный красный чай, вобравший в себя сладкую кровь лета – малину. Много-много горячего чая…
Штурвал рвался из окостеневших пальцев. Веденеев уже не вращал деревянное коло, а висел на нем, и если бы не Гуйдо, наверное, свалился бы в воду.
«Колесован штормом на штурвале…» – билась дурацкая мысль.
Джафаров несколько раз пытался сменить лейтенанта, но Веденеев прогонял его на вертикальный трап, где хоть как-то можно было укрыться от воды. Арктическая купель не для южного человека. Так скрывал он от себя главную причину упрямства…
Сколько уже длилась эта дьявольская вахта и что там наверху – день, ночь, а может, утро? Часы, залитые водой, стояли. Мокрый китель заледенел и теперь хрустел при каждом движении. Аккумуляторы подсели и фонари не светили, а тлели. Грохотало на все лады – винты, помпа, шторм… Губы Гуйдо шевелились почти беззвучно. Прислушавшись, Веденеев разобрал: «Будет буря; мы поспорим и помужествуем с ней».
Видимо, остальных слов Гуйдо не знал, и твердил эти строки как заклинание.
Крышка люка распахнулась, и в глаза ударил ослепительный квадратный прожектор. Вниз ссыпалась промокшая до нитки смена – шесть человек.
Ухналев не обманул. Чай и в самом деле оказался божественным. Шторм уснул, проснулся голод. Гуйдо вгрызся в запекшийся горб буханки, как волк в загривок овцы. Наперебой стучали три переносных аварийных насоса…
…Разбойно-удалой посвист сирены. Сторожевик с изломанными леерными стойками, с промятыми крыльями входил в гавань. На ободранных бортах свежо и остро алели звезды.
В ходовой рубке тоненько нудил локатор. Капитан-лейтенант Ухналев, досадливо хмурясь, ругался по радиотелефону с оперативным дежурным. Дежурный настырно предлагал выслать буксир. А командир столь же упорно отказывался от позорища.
– Моторы в строю! Управляюсь нормально. Встанем сами… Прием.
Веденеев стоял за его спиной и щурился: море, залитое солнцем, резало глаза до слез. Он то и дело подтягивал рукава – китель после купания в румпельном здорово сел. И что поразительно – никаких простуд. Хоть бы раз чихнул!
Дня через три после возвращения в базу провожали увольняемых в запас. Команда, переодетая в первый срок, при белых ремнях, стояла в двухшереножном строю, а вдоль фронта в новеньких бушлатах, клешах и бескозырках, несмотря на морозец, шагали с «дембельными» портфелями Гуйдо и еще трое старшин. Только раз в жизни выпадает матросу пройти вдоль строя вот так вот: по-адмиральски – пожимая руки и заглядывая в глаза каждому.
Бесновался в репродукторах марш «Прощание славянки». Завывали баритоны и постанывали басы. У Веденеева вдруг запершило в горле.
Гуйдо прощался с «корешами» и, не довольствуясь рукопожатиями, хлопал по плечам так, что шинельное сукно курилось соленой пыльцой.
Офицер с сине-белой повязкой на рукаве прокричал в мегафон:
– Увольняемым в запас – в автобус!
И со всех причалов, где также стояли экипажные шеренги, побежали к зеленому «пазику» щеголеватые матросы, старшины с широкими «лыками» на погонах.
Строй у борта «двадцатьчетверки» уже распустили. Веденеев зашагал к рубленому домику политотдела, но визг снега под торопливыми башмаками заставил оглянуться. Придерживая бескозырку на лбу, к нему бежал Гуйдо.
– Товарищ лейтенант!.. Товарищ лейтена… Вот тут адресок, – сунул он в руку бумажку. И заулыбался: – Я на Онеге живу. Если занесет… У меня лодка есть. Порыбачим! Погостюете у нас с Татьяной…
Неловко козырнул и побежал обратно. Шофер «пазика» нетерпеливо сигналил.
