Текст книги "Стоим на страже"

Автор книги: Виктор Астафьев

Соавторы: Юрий Бондарев,Олег Куваев,Владимир Карпов,Владимир Возовиков,Александр Кулешов,Борис Екимов,Николай Черкашин,Валерий Поволяев,Юрий Стрехнин,Владимир Крупин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 24 страниц)

В корпусе самолета отдался дробный грохот выстреливаемой штанги. Штанга сверкнула короткой хромированной молнией и легко вошла своим наконечником в жерло конуса.

Еще некоторое время Раскатов держался в строю заправки и только в конце прямой скомандовал:

– Расцеп! Полста-первый, следуйте самостоятельно. На сегодня – конец!

Над аэродромом клубились высокие облака. Пилотировал Зацепа. Он одной рукой флегматично двигал штурвал. Алексей обозревал землю и облака – отдыхал. «Надо бы показать все это Людмиле, – спокойно думал Алексей, – согласилась бы, что этим стоит жить. Стоит любить. Пусть съездит домой. Так надо, наверное. А из сложного положения семью придется выводить все-таки тебе – на то ты и летчик. Уходя в полет, нельзя оставлять на земле непонимание. Везде должна быть ясность – и на земле, и в воздухе».

Далеко на юге намечалась гроза, но на подходе к аэродрому облака еще не успели налиться опасной синевой. Стоило задержать на них взгляд, и снова чудились в них фигуры и лица. «Ишь, деды собрались, бороды в кулак!» – весело заметил про себя Алексей.

В разрывах облаков показалась посадочная полоса. После дождя она была похожа на спину спокойной реки.

Леонид Самофалов
НОВЫМ МАРШРУТОМ
Отрывок из повести «Предпосылка»

Задание – отработка парной слетанности на маршруте. Но сам маршрут! До сих пор новичков не допускали к границе, теперь Баталину предстояло приблизиться к ней и довольно долго идти вдоль на восток. Ему сказали, что он идет в паре с Логиновым, которому этот маршрут хорошо знаком.

У Алексея было чувство какого-то открытия, радостной неожиданности. Из всех новичков его первого посылают по этому маршруту.

Алексей рассчитал полет, Логинов пришел на СКП, проверил и сказал:

– Приемлемо, елки-палки, лес густой. Хорошо считаешь, где только учили.

Подшучивая, он по-своему создавал «мажор», проводил ту самую целевую психологическую подготовку, которая должна была настроить Баталина на полет, вселить в него уверенность, мобилизовать его, как говорится, духовные и физические возможности. Баталин заулыбался. Командир звена подписал полетный лист и велел идти осматривать машину.

Солнце уже заметно клонилось к западу, и Попов не задержал их с вылетом. Взлетев, описали над аэродромом круг, пошли к югу, затем начали постепенно доворачивать к востоку. При подходе к границе Логинов приказал Алексею перейти из правого пеленга в левый, то есть внутренний по отношению к изломанной пограничной линии. Алексей приподнял нос, чтобы ненароком, при случайном проседании истребителя, не попасть в спутную струю командирской машины – это всегда гибель! – и благополучно выполнил маневр. Теперь машина Логинова была справа и чуть ниже, в таком положении должен был видеть ее Баталин до самого подхода к аэродрому.

Справа и слева по борту тягуче двигались назад скалистые громады с глубокими бороздами, расходящимися от вершин, почти всегда заснеженных. С высоты казалось, будто вершины только слегка припорошены снегом, на самом деле он лежал многометровым слоем. В узких и глубоких разломах ущелий царила темнота, поэтому не проблескивали речки, лишь пороги и водопады выдавали себя пеной.

В целом, если не придавать значения деталям, горы были похожи на внезапно застывшее штормовое море. Сходство дополнялось тем, что снег лежал в основном на северных пологих склонах, тогда как южные обрывались круто, и вершины напоминали собой белые гребешки. Были тут свои четвертые и девятые валы, под ними – наиболее широкие долины, подернутые голубоватым туманом.

– Внимание, пятнадцатый! – неожиданно нарушил режим радиомолчания Логинов. – Справа «соседи»!

Алексей глянул вправо: на фоне грязновато-серой полосы, что громадным обручем висит на больших высотах чуть выше наблюдателя, двигались параллельным курсом две серебристые сигарки, за ними тянулись белые ниточки инверсии. Впрочем, сказать «двигались» – не совсем точно, ибо по отношению к Баталину они оставались неподвижными – скорость была одна и та же.

Здесь участок границы был наименее изломан. Вскоре Алексей усмотрел, как «сигарки» стали укорачиваться и при этом вспухать: пошли на сближение. Он напрягся, следя за ними и одновременно за Логиновым, затем включил радиолокационный прицел. Экран остался чистым, засветок на нем не было. Значит, «соседи» либо не имели на борту систему помех, чтобы забивать аппаратуру противника, либо не включали ее. Скорее всего, не имели: система помех громоздка для их типа истребителей, она – для бомбардировщиков и не уступающих им по размерам спецсамолетов.

Ну, долго, они еще будут сближаться?

Машины уже видны во всех деталях: носы как у акул, сильно скошенные назад стабилизаторы, похожие на ракеты подвесные баки, а ракеты по сравнению с ними кажутся малютками. Блеснули фонари. Солнечные блики сместились по ним назад – «соседи» перестали сближаться и пошли параллельным курсом. Зрение у Алексея было превосходное: с установившегося расстояния он различил желтоватое пятно лица пилота ближней машины. Почудилось, будто и выражение лица уловил: настороженность, недружелюбный интерес.

Чего ради они подошли так близко? Припугнуть захотели? Держите карман! Может, решили продемонстрировать машины: дескать, у нас они не хуже, не отстаем. Утешайтесь! Ведь мы всех возможностей своих машин вам не показываем.

Пришла в голову нелепая мысль: вдруг эти ринутся в атаку, как быть? Принимать бой или уходить, не скрывая преимуществ в скорости и маневренности машин? И штурман наведения молчит, хотя должен видеть не только нашу, но и чужую пару. Впрочем, горная же местность. На таком расстоянии он может не видеть даже своих. Молчит и Логинов, по-прежнему строго выдерживая курс.

– Пятнадцатый, сбавь обороты до семидесяти.

Алексей выполнил команду раньше, чем успел подумать: «Вот и Логинов».

«Соседи» проскочили вперед. Баталин сразу расслабился: они с командиром звена оказались в выгодном положении, могли следить за действиями чужой пары.

– Пятнадцатый, влево девяносто. Форсаж!

Алексей выполнил разворот, выровнял машину и с удовлетворением увидел самолет Логинова в том же положении впереди снизу. Дал форсаж, и через минуту обе машины легли курсом на аэродром. Алексей усмехнулся, представив, как мечется за пограничной чертой пара «соседей», пытаясь найти внезапно исчезнувшие советские самолеты.

Перед высоким хребтом попали в зону сильной турбулентности. Истребители неслись, глиссируя на невидимых волнах, и Баталин ощущал быстро изматывающую беспорядочную качку. Временами перегрузки были такими, что рябило в глазах. Болтанка кончилась так же неожиданно, как и началась, но Алексей, напряженный, сжатый, словно пружина, расслабился не сразу, ожидая встречи с новой вихревой зоной.

Наконец – ущелье, что выходит в долину, и сама долина, и узкая лента бетонки, и городок. Логинов прав: вернулись будто из командировки, дней вроде бы пять не были дома. Странное ощущение времени…

Командир звена начал заходить на посадку, Алексей пошел на новый круг. Видел, как машина Логинова с белым куполом тормозного парашюта мелькнула на полосе, и тогда послышалась команда Попова:

– Пятнадцатый, посадку разрешаю.

Действуя крайне осмотрительно, Баталин начал заход по знакам, после третьего разворота выпустил шасси, почувствовал, как тряхнуло машину. Взглядом привычно скользнул по приборной панели: на ней горели только две зеленые лампочки, третья не зажглась. Поначалу не сообразил, что случилось, а когда сообразил, то между лопаток побежал холод: не вышла передняя стойка.

Прежде всего – доложить.

Что бы ни приключилось, сейчас же сообщить руководителю полетов, всем бортам, находящимся в воздухе, всем, кто может слышать: случилось то-то. Потому что в следующий миг может произойти наихудшее, и никто, возможно, не узнает, что же было на самом деле. Будут потом искать причину, ломать головы, не спать ночей. И это закономерно: ненайденная причина происшествия может привести к новой катастрофе.

– Двести пятый, я пятнадцатый, – торопливо, но стараясь не выдать волнения, сообщил Алексей. – Не вышла передняя стойка шасси.

– Идите на новый круг, – мгновенно отозвался Попов. – Спокойно! Сообщите остаток топлива.

Баталин сообщил. Топлива в баках оставалось немного, кружить он долго не мог.

Но почему так не везет, а?

Мысли скакали, делались все более отрывочными. Вспомнилась Марина. Тут же вспомнилось, что мама никогда не хотела, чтобы он был летчиком. А они с отцом уговаривали ее: «Ну что ты, мам! Сейчас техника знаешь какая надежная? Если что, так на восемьдесят процентов экипаж виноват». Все верно, но порой подводит даже надежная техника.

Покуда он набирал высоту, подполковник Кострицын, находившийся на командно-диспетчерском пункте, услышал переговоры и схватил микрофон.

– Пятнадцатый, я «Узбой», – передал он. – Слушайте внимательно! Займите эшелон две пятьсот. Над Бес-Ташем развернитесь сто шестьдесят. Вниз угол двадцать. Катапультируйтесь. Как поняли?

– Понял, «Узбой», – раздалось в аэродромных динамиках. – Две пятьсот, Бес-Таш, сто шестьдесят, угол двадцать, выброс.

Курс сто шестьдесят означал, что машина упадет в безлюдные горы. Однако ищи ее потом, собирай обломки, чтобы установить истинную причину происшествия… Да ведь всего не соберешь. Обязательно не найдут какого-нибудь винтика, а он, может, и есть причина всему. Это же мука!

– После приземления расстелите парашют: организуем поиск. Но сейчас не торопитесь, слушайте нас. Двести пятый, ваше решение?

– Убрать шасси. На разгоне выполнить несколько «бочек». Топливо еще есть, – отозвался Попов.

– Пятнадцатый, действуйте. Курс двести семьдесят.

То есть прямо на запад, где расходятся хребты. Если придется катапультироваться, то здесь затеряться трудно: вся долина заселена.

Убрал шасси, двинув вперед ручку управления двигателем – в обиходе – РУД, начал разгон. Внизу у излучины реки промелькнул Бес-Таш. Далеко справа у подножия хребта виднеется город, в стороне дымят розовые от закатного солнца трубы завода. Марина! Она сейчас там. Знала бы… Нет! Ей лучше ничего не знать! Если даже все хорошо кончится, она не должна узнать о случившемся. Чтобы никогда не думала о таких вещах, не волновалась бы, верила: вернется.

Есть скорость. Ручку управления набок.

Где низ, где верх? Где земля, где небо?

Сам он вращается или висит в какой-то гигантской трубе, а вращаются ее стенки? Голова чугунная. Хорошо, костюм снимает большую часть перегрузок.

Довольно. Вывод в горизонталь.

– «Узбой», слышите меня?

– Слышу вас, докладывайте.

– «Бочки» выполнил.

– Топливо?

– Есть еще.

– Стройте заход.

Развернулся, пошел назад. Излучина реки и Бес-Таш проплыли слева. Начал заход. Все идет нормально… Третий разворот… Шасси!

На панели – три зеленые лампочки!

– «Узбой», двести пятый, все стойки вышли!

– Понятно. Садитесь.

Что-то явственно скрипнуло в носовой части. Это новость! Никогда такого не было…

Опять желтая сетка ближнего привода поперек курса, за ней полоса. Надо начинать выравнивание. Хорошо, что все хорошо кон… И вдруг уговаривающий, почти ласковый голос Кострицына:

– Баталин, дайте газ. Газ, газ! Идите на новый круг.

РУД вперед. Ручку управления машиной на себя!

Да черт побери, что там еще не слава богу?

– Алеша, не убирай шасси! – это Попов. – Не убирай, слышишь?

– Вас понял. Шасси не убирать. Что…

– Баталин! – Это Кострицын. – Идите вверх! Занимайте эшелон, тот самый. Как топливо?

– На пределе.

– У вас переднее шасси развернуто на девяносто градусов. Поперек развернуто. Ваше решение?

И вспомнилось: класс тактики, вбегают Лапшин и Мохов. Тарас говорит, что не успел сходить в зону – техники провозились с передней стойкой. Это было «ау»… Теперь звучит эхо.

А все-таки есть на свете справедливость. Ведь это же большое счастье, что сейчас не Лапшин сидит в кабине своей «пятнашки». Тараса в училище не раз гоняли за посадки; пожалуй, робость перед посадкой у него и до сих пор окончательно не прошла.

– Буду садиться, – передал Алексей в эфир.

– Это риск, Баталин!

– Я сажусь.

Как строил новый заход, помнил довольно смутно.

Знаки… Дальний привод… Ближний…

Ну, вот она, бетонка! Задира-а-аем нос… Касание!

Выбрасываем парашют.

Машина проседает на амортизаторах.

Двигатель выключился сам – нет больше топлива. На всякий случай мы его выключим, как полагается. Но смотри! Смотри! Не дай переднему шасси чиркнуть по бетонке на такой скорости!

Еще задира-а-ем нос…

Скорость гаснет, машину все сильнее трясет на стыках плит, она ощутимо стремится упасть на переднюю стойку. Погоди!

Еще выше нос. Как не задеть хвостом полосу? Покуда есть скорость, машина идет ровно. Но через минуту без рулевого шасси может и съехать с полосы. Не дать! Удержать рулем поворота! Нет, заюлила, однако…

Не надо тормозить, иначе клюнет резко! Пусть сама…

Все. Больше не удержать. Нос медленно опускается…

Толчок! Нос опустился ниже обычного, машину разворачивает и тащит почти боком вперед. Но недолго. Стойки основного шасси выдержали, и самолет не валится на крыло.

Алексей Дмитриевич! Похоже на то, кочки-бочки, что все это – полный порядок.

Поднял фонарь и сразу будто бы в печи оказался – в кабину хлынул жар нагретой за день земли. Ну и жарит солнышко! А ведь по календарю осень, между прочим. На родине дожди идут, листья падают. Мама любит собирать в парке кленовые, самые большие и красивые, проглаживает их утюгом, и они потом всю зиму украшают квартиру. А ты-то ведь редко пишешь домой, друг Баталин. Знаешь, кто ты поэтому? То-то! Для матери не ленись.

Рев пожарной машины и завывание «скорой помощи» отвлекли от мыслей о доме. Ну как сейчас начнут поливать из шлангов?! Им что, им, поди, машину не жалко.

Быстро освободился от привязных ремней, встал на борт и спрыгнул на землю. Все-таки стащило машину с полосы, чуть-чуть. Не успел осмотреть переднюю стойку, как оказался в кольце людей. Подлетел «газик» командира полка, Сердюков выскочил из кабины, шагнул к Алексею, положил ему руки на плечи и притянул к себе.

– Ну! – произнес с выдохом. – Молодец! Благодарю!

– Служу Советскому Союзу!

И НА МОРЕ

Михаил Годенко
КРАЙ ЗЕМЛИ
Отрывок из романа «Потаенное судно»

1

По возвращении из отпуска Юрий Баляба получил у баталера новые погоны с двумя поперечными лычками: ему присвоили звание старшины второй статьи. Вскоре демобилизовался и уехал домой насовсем Калачев. И на его место старшиной команды торпедистов был назначен Баляба.

Первым поздравил Юрия Владлен Курчавин. Он подал руку:

– Держи, начальник! Только чур-чура не задаваться и хвост торчмя не ставить!

– Сочиняй, сочиняй…

– А что, я вашего брата, мелкого начальника, знаю. Чуть выбьется – и ну подчиненным салазки заламывать.

В разговор вмешался Назар Пазуха:

– Хочешь сказать: не так паны, як паненята?

– А что?

– Юрко не такой.

– Зажмет вязы промеж колен, узнаешь.

– Будешь нерадивым, зажму, – прищуркой улыбнулся Баляба.

– Во, слыхал! Так мы теряем лучших друзей, – то ли смеялся, то ли говорил всерьез. Поймешь ли Курчавина?

В атлантический поход Юрий Баляба уходил уже старшиной команды. Там впервые он и ощутил явную возможность военной провокации. Американские самолеты пролетали над плавбазой «Лу́га» на бреющем, обдавали лицо горячими тугими ударами воздуха, оглушали ревом двигателей.

Из похода вернулся, завидуя ребятам, которые пошли на лодках с задачей опоясать земную окружность. Он мысленно прикидывал курс, сожалея, что не пересечет пролив Дрейка, не пройдет мимо мыса Горн у самой оконечности Южной Америки. Правда, наверняка тех диковинных земель никто не увидит: лодки весь путь покроют в подводном состоянии, но все же. Одно сознание, что ты находишься так невероятно далеко, в тех местах, о которых знал только из учебника географии, большим теплом греет. И это же на всю жизнь останется такое завидное чувство: «Я там был!» Утешал себя тем, что поход не последний и что, может быть, еще придется увидеть многое за годы службы.

Юрий все время ловил себя на том, что переполнен радостью. Глаза жадно светились, губы то и дело тончились в улыбке. Спохватываясь, пытался хмуриться, ходить со сдвинутыми бровями. Но из этого ничего не получалось. Стоило на время забыться, как брови сами пружинисто раздвигались, зубы оскаливались синеватой ясностью. «Словно копейку нашел!» – укорял себя, испытывая стыдливую неловкость. И еще ловил себя на том, что глядит на мир не только своими глазами. Рядом теперь находилась Нина. Он как бы мыслил за двоих, ощущал за двоих. Думал о том, чтобы его радость была их общей радостью. Он чувствовал Нинину руку у своего локтя. Ощущал сладковато-терпкий запах любистка, слышал суховатый шелест шелкового полотна, из которого сшито ее белое платье. Она так и стояла перед ним в белом, словно бы и не переодевалась после свадьбы. На самом деле он уже на второе утро видел ее в домашней кремовой кофтенке и в будней серой юбке. Нина схватилась рано, кинулась было в сарай задать корму корове, в саж накормить кабана. Но, не обнаружив скота, растерянно развела руками, спрашивая свекруху Паню:

– Як же вы живете?

– Так и живем. К скоту бегаем на ферму, за мясом – в ларек.

– В ларьке не всегда случается.

– Курицу режем.

– Ой-ой!.. – Нине такое не в привычку. У Терновых дома своя ферма. Бегать до ларька не приходится.

Словно бы и не расставался с Ниной. Хотя пришлось расстаться еще до своего отъезда. Перед началом занятий в институте подался с ней на автобусе в Бердянск. Носил ее широкий чемодан из фибры, набитый всяким добром. Сперва зашли в институт. Затем побывали в общежитии – окно ее комнаты как раз напротив центрального входа в парк имени Шмидта. Подумал тогда: «Может, перевестись Нине в Ленинград? Все-таки ближе будет!..»

Нина с ним всегда. Только до свадьбы ему казалось, что она все время от него убегает, хоронится. Теперь же – тулится к нему. Хотя они и не вместе, но все равно она при нем. Он чувствует ее тепло, видит широко раскрытые темные глаза, замечает подрагивание розовых тонких крыльев носа, густой устойчивый румянец на смуглых щеках. Нина все время как бы торопится куда-то, жадно ловит каждый взгляд, каждое движение Юрия.

– Тебе хорошо? – то и дело спрашивает он ее.

– Да! – обеспокоенно соглашается она. И все чего-то ждет, о чем-то думает, в чем-то сомневается.

– Что с тобой?

– Боязно как-то!

– Отчего?

– Не знаю.

– Мы вместе. Что же еще?

– Не верится… Не могу прийти в себя.

– Чего боишься?

– Ты уедешь.

– Снова приеду.

– Дождусь ли?.. Все кажется так непрочно, не насовсем. Лучше бы нам было пожениться после твоей службы.

Нинины опасения, Нинина тревога не передались Юрию. Так славно у него на душе, так ровно. И все время приподнятость, переполненность. Такое ощущение, будто находишься на могучем поплавке и он тебя держит на самой поверхности, у всех на виду.

2

Письмо из дома пришло три месяца назад, еще в июне. Сильно изменившимся, неровным почерком Нина сообщала о событии радостном и значительном: у Юрия родился сын, назвали его Андреем. Так решено было заранее по обоюдному согласию молодоженов: если дочка – Нюра, если сын – Андрейка. Нина писала из больницы, еще не оправившись. Получилось не письмо, а коротенькая, косо оторванная записка, стоящая, впрочем, многих дорогих писем.

Что-то новое появилось и в характере, и в облике Юрия за последний год. Вместо суматошной поспешности пришла к нему расчетливая уверенность. Стал он строже и спокойней. Лицо возмужало, потемнело, черты огрубели. Корабль с его бытом, с его интересами занял сознание Юрия целиком. Юрий словно бы слился с кораблем в единое целое, не мыслил себя вне корабля. Ему казалось, он и родился только затем, чтобы попасть на подводный атомоход, найти на нем свое место. Вернее сказать, он об этом так прямо не задумывался и специально себя не настраивал. Вышло все само собою. Процесс был длительным и трудным. Вначале сознание противилось, воля не подчинялась рассудку. Но пришло время – три года срок не малый, – и все образовалось, нашло свои места. Правду говорят: поживется – слюбится. Но и то правда, что противное душе не станет близким, не прирастет к ней, будет отторгнуто как инородное тело.

Корабль и флотская служба с самого начала не были ему чуждыми. Он ведь еще с детства думал о море, настраивался, как говорил отец, «огребать тяжелую, долгую флотскую полундру». И снова видна справедливость другой народной погудки: с кем поведешься, от того и наберешься. Конечно, не по воле отца Юрия зачислили в подводный флот. Не отец выбирал ему службу на новейших атомных лодках. Но не будь именно такого отца, не будь его опыта, кто знает, как бы сложилось у сына вхождение в нелегкий, необычный мир.

Поход отличался от всех прочих. Хотя и то сказать, двух одинаковых походов еще никогда не встречалось. Самое простое плавание все равно чем-то разнится от такого же простого предыдущего. Но тут получено задание уйти под паковые льды, находиться там длительное время, проверяя механизмы, аппаратуру. К походу готовились старательно под наблюдением офицеров различных служб.

Кедрачев-Митрофанов долго не шел на погружение. На недоуменные вопросы замполита Находкина отвечал неохотно и коротко:

– Успеется…

В кильватер лодки шла такая же атомная субмарина под бортовым номером «33». Она была едва различима за белыми высокими бурунами. Вдали, слева по курсу, в сизых сумерках проглядывался силуэт спасателя «Переславля». Шли, соблюдая радиомолчание. Лишь изредка передавали друг другу необходимую информацию светосигнальным фонарем.

На лодке находился Алышев. И это придавало походу особое значение. Каждому было понятно: раз командир соединения с ними, значит, задание получено весьма серьезное. Капитан первого ранга подолгу не задерживался на мостике, не сковывал своим присутствием волю командира. Посмотрев выход из губы, оценив обстановку в открытом океане, тут же спускался вниз, в отведенную ему каюту. Когда лодка находилась в погруженном состоянии и командир ее сидел в центральном отсеке, Алышев также старался меньше показываться ему на глаза. Он если и появлялся в центральном, то ни словом, ни жестом не вмешивался в распоряжения. Сохранял себя, что называется, для выполнения генеральной задачи похода. Иногда только просил:

– Иван Евгеньевич, загляни.

Когда оба заходили в каюту, оставались с глазу на глаз, Алышев, как бы совещаясь, спрашивал:

– Не лучше ли было бы проделать маневр следующим образом? – И спокойно посвящал командира в свои соображения.

Но на лодке, как и вообще на соединении, никто не заблуждался насчет характера «деда». Все знали, что тактичность его держится до поры до времени. А вот слетят стопора – тогда беда. И то еще надо заметить, что «дед» знал, с кем и как себя поставить. С Кедрачем не расшумишься. Кедрач сам любит пошуметь. А есть командиры, которые охотно становятся за спину начальника, ждут указаний по любому поводу, ловят каждый жест. С ними проще, вроде бы хлопот поменьше. Но почему-то нет-нет да и потянет «деда» на лодку к Кедрачу. Иногда он ловит себя на мысли, что успевает у Кедрача кое-чему поучиться, признает за ним талант. Действительно, помнит, бывали случаи, когда думалось: ну, все! Но Кедрачев-Митрофанов в короткие минуты успевал управиться с кораблем, вывести его из опасного положения.

Бо́льшую часть времени, не в течение самой операции, ясно, а на переходах, Алышев проводил за чтением. На этот раз он тоже захватил с собой целую связку книг. И не забыл приказать, чтобы получили побольше кинофильмов. Находкин перед выходом доложил ему:

– Двадцать три киноленты раздобыл, товарищ каперанг.

– Хвалю! Трясти их надо покрепче, береговиков. Они того не понимают, что на глубине без духовной пищи свихнуться можно. Ты как считаешь?

– И то стараюсь. В длительных походах отмечаем дни рождений с именинным пирогом, конкурсы устраиваем, концерты самодеятельности. Некоторые фильмы по многу раз прокручиваем, каждая реплика на память заучена. Случается, зайдешь в отсек, а ребята словами из кино объясняются. Потешно слышать, как об обыденных делах языком Александра Невского или Богдана Хмельницкого говорят.

Корабли обеспечения рассредоточились следующим образом. Отстав далеко от лодки Кедрачева-Митрофанова, «Переславль» приблизился к берегам конечного острова, лег в дрейф. «Тридцать третья» уклонилась от курса ведущей лодки, пошла в заданный квадрат.

Прежде чем подойти и зависнуть под станцией «СП», лодка Кедрачева-Митрофанова должна побывать в точке физического полюса. После многочасового пути подо льдами с определенной широты перешли на исчисление по квазикоординатам, так как обычные координаты у полюса не действительны.

В отсеках щелкнул динамик транслятора, его ждали давно, но он все-таки прозвучал неожиданно и резко, заставил всех вздрогнуть. Наступила долгая, как показалось, и томительная тишина. Затем послышался шорох и тонкий зуд. Кедрачев-Митрофанов начал речь. Он говорил тихо, спокойно. В густом тембре голоса, усиленного микрофоном, улавливалось металлическое звучание. Слова были необыкновенно приподнятые:

– Товарищи матросы, старшины и офицеры! Мы находимся на самой высокой точке Земли – на полюсе. Поздравляю всех со знаменательным событием!..

Он объявил, что будет говорить командир соединения подводных лодок капитан первого ранга Алышев Виктор Устинович.

Алышев сухо прокашлялся, напряженно гмыкнул, прогоняя стесненность в горле, заговорил о стремлении людей побывать именно здесь, в этом месте планеты. Говорил о трудностях, которые стояли на пути смельчаков, о трагических исходах некоторых начинаний. Вспомнил Леваневского, самолет которого, быть может, до сих пор затерянно дрейфует на одной из льдин в безбрежном пространстве. Назвал Валерия Чкалова и членов его экипажа, они пролетели над этой точкой еще в тридцать четвертом году. Не забыл о Папанине и папанинцах. Сказал о том, что атомоход сравнительно легко достиг полюса и что достижение его становится обычным делом. Подчеркнул, что эта видимая легкость опирается на огромный опыт прошлого и, самое главное, на высокий уровень сегодняшнего развития.

Юрий Баляба, словно сорвавшись с найтовых, задурачился шумно, стукнул Пазуху головой в живот, толкнул Курчавина в спину с такой силой, что тот влип в переборку, едва не расквасив нос. Юрий, сделав стойку, пошел на руках по палубе до стеллажей, там, развернувшись, направился к выходу. И что удивительнее всего, командир группы торпедистов Окунев не шумнул на Балябу, не усмирил его, напротив, присел, сам пропел на высокой ноте:

– Здо́рово же, черти, а?! Как здо́рово!

Пазуха и Курчавин, будто подстегнутые лейтенантом, кинулись к Юрию, сбили его со стойки. Стукнувшись головой о палубу, он растянулся во весь рост и даже ноги раскинул. Назар и Владлен перевернули его на живот, сели на него верхом, месили его плечи и спину тяжелыми, но не злыми кулаками. Окунев снял пилотку, тряся темной густой чуприной, бил себя пилоткой по коленям, приговаривал:

– Надрайте салагу как следует, чтоб видно было, что побывал на полюсе!

Лежа на животе, Юрий и не пытался освободиться от насевших на него торпедистов. Широко открыв рот в улыбке, он бил по палубе кулаками, приговаривая:

– Пуп земли, пуп земли!..

– Мы тебе пупок наломаем! – похвалялся Пазуха.

– Старатель, ты костистый, наподобие клячи, сидеть на тебе неспособно!

– Тогда слазь!

– Еще потолкаюсь!

Окунев пятерней сгреб свою чуприну, придавил ее пилоткой.

– Дробь, дробь! – скомандовал. – Делу время, потехе час. Неравно Кедрач вломится – схлопочем полундры!

Но Юрий, будто не слыша его, продолжал лежать на холодном железном листе палубы. Он уже не видел ни Окунева, ни своих ребят-дружков, ни торпед, ни стеллажей для них, ни стальных стенок-переборок. Все как бы истаяло, улетучилось, и ему открылся мир огромный, манящий и в то же время пугающий необъятностью и необъяснимостью. Он не мог понять: как это он, именно он, Юрко Баляба, – вот его руки с разлапистыми ладонями, вот его длинные мослаковатые ноги, вот все его тело, еще угловатое – как это он, новоспасовский парень, недавно гонявший с лихой беззаботностью отцовский мотоцикл, знавший плесы речки Берды, знавший щуриные гнезда в норах Голубиной балки, видевший только степь да горячий песок азовского берега, – как оказался здесь, на полюсе Земли?! Сколько должно быть сцеплений случайностей (а может, закономерностей!), чтобы прийти на службу именно в такое время, попасть именно на данную лодку, подружиться не с какими-то там, а именно с этими людьми. Как все получилось? Кто всем управлял? Неужели только слепой случай?.. Ему не верилось, ему казалось, что давно все было запрограммировано – еще тогда, когда он качался в коляске и над ним склонялись дорогие лица матери и прабабушки Оляны, когда щекотала его белая апостольская борода дедушки Охрима, – все уже тогда было предопределено. Словно кто-то могущественный управлял миром, судьбами; словно уже когда-то давно было происходящее и теперь заново повторяется. А в который раз? В десятый или в бесконечно чередующийся?

Его занимал вопрос, что будет дальше, как пойдет его собственная жизнь в будущем: так, как он сам думает распорядиться – военно-морское училище, служба на лодке, управление реактором, или так, как запрограммировано где-то там, в генах Вселенной, в нуклеиновой кислоте космоса? Что ему уготовано? Какие открытия его ожидают? Может быть, ему и не надо стараться, напрягать силы, торопить время, воспитывать сознание. Возможно, без нашего человеческого участия все делается?.. Он отбрасывал подобную мысль, спорил с ней, не мог, не желал соглашаться. Хотелось верить, что он сам, своим умом, своим чувством, своей волей проламывается во времени, сам создает и себя, и свою долю. Ему не хотелось даже на время, предположительно, допускать мысль о том, что он является всего-навсего бесконечно малой частицей ядра атома или бесконечно великой массой галактики, путь которых строго очерчен внешними условиями и предопределен раз и навсегда.

Так кто же Я? Найдем ли когда-нибудь ответ? Или разгадка находится где-то в беспредельности?

Сознавал, что так можно докатиться до той черты, где ум за разум заходит. И тут же хватался за новый вопрос: а что такое «ум за разум»? Не значит ли это – перейти грань неведомого, заглянуть за стену небытия, открыть какое-то новое «анти», наподобие антимира, антиматерии? Не познает ли «зашедший» то, что для нас таится за семью печатями? Ведь нормальное состояние – ограниченное состояние, то есть сдерживаемое определенными границами…

Есть люди, которые духовно вызревают рано. То ли оттого, что родились в лихую годину и им довелось испытать полной мерой голод, потери, разруху – и это как бы пробудило их. То ли оттого, что у появившегося на свет в благополучное время какие-то иные причины задели оголенный нерв. То ли просто сама природа наделила их повышенной открытостью и восприимчивостью. Такие люди идут впереди своего возраста. К ним, похоже, относился и Юрий Баляба.