Текст книги "Стоим на страже"
Автор книги: Виктор Астафьев
Соавторы: Юрий Бондарев,Олег Куваев,Владимир Карпов,Владимир Возовиков,Александр Кулешов,Борис Екимов,Николай Черкашин,Валерий Поволяев,Юрий Стрехнин,Владимир Крупин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 24 страниц)
Юрий Стрехнин
ПРИКАЗ ОЖИДАЕТСЯ
Рассказ
Медь оркестра заполняет все вокруг величавой мелодией «Интернационала». «И если гром великий грянет…» – громово взывают трубы, и я чувствую, как твердеет рука, поднятая к фуражке. Память рисует белое снежное поле с темными пятнами свежих воронок, траншею, в которой мы стоим, готовые к атаке, яростный грохот батарей позади, только что начавших артподготовку, а где-то в глубине моего существа, в самой сокровенной глубине, звучит: «Это есть наш последний…»
Митинг окончен, но мы не уходим с трибуны: праздник продолжается. Сегодня – годовщина освобождения города от фашистов.
Рядом со мной стоит, чуть сутулясь, полноватый человек в форме полковника. На его висках – серебро седины, на кителе – широкая колодка орденских планок. Это бывший командир дивизии, освободившей город. Рядом с ним несколько пожилых людей в штатском – ветераны дивизии. Они приехали на праздник из разных мест.
В мелодию оркестра вплетаются поющие молодые голоса. Люди заполнили небольшую площадь при въезде в городок – в нем центр начинается близ окраины, где в крутых скалистых берегах лихо, в пене, скачет по камням бегущая с гор речка.
Где-то здесь, в толпе, мой сын Володька. В начале митинга я видел его – он стоял рядом со своей подругой Фаей, особой весьма серьезной, и друзьями-одноклассниками. Все они две недели назад окончили десятилетку.
Становится немного грустно от мысли о скорой разлуке с Володькой. Грустно и тревожно: сын, не без моего влияния давно решивший стать военным и готовившийся поступать в училище, по окончании школы вдруг заколебался. Сумеет ли сделать правильный выбор?
Человек не может разделиться в своих чувствах. Тайная досада, что гложет меня теперь, – не только досада отца. Политработник имеет дело с людьми. Помогать им лучше, целесообразнее устраивать жизнь – такая уж наша профессия. Иное слово твое, сказанное тоном дружеского убеждения, всю судьбу человеческую повернет. Боевые офицеры с седыми висками ищут у тебя совета, а вот с семнадцатилетним парнем, собственным сыном, осечка получается. И начинает точить душу сомнение: а что, полковник Демин, если на других действует не всегда только логика твоя и правота, а и положение, власть начальника политотдела?.. Ох, Володька, задаешь ты отцу задачу…
– Слава нашим героям-партизанам! – гремит усиленный репродуктором голос.
С главной улицы, к мосту, приближается колонна пожилых людей, одетых по-походному. Представляю, как громко бьются сейчас сердца в этой колонне, как застилает людям глаза светлая слеза воспоминаний. Партизаны отбили у гитлеровцев мост, ведущий в город, и удерживали его до подхода наших войск…
На той стороне реки из-за одетого лесом холма взлетают разноцветные ракеты. Еще не погасли в небе последние искры, а на шоссе за рекой возникают бронетранспортеры, на головном плещется большой красный флаг. Бронетранспортеры тормозят, не дойдя до моста, с них резво спрыгивают солдаты в касках, с автоматами в руках, бегут к мосту – полное впечатление атаки…
Кто-то трогает меня за локоть. Я оборачиваюсь: наш комдив.
– Дело есть, срочное! – вполголоса говорит он. – Извинитесь, и поехали…
Через минуту мы сидим в «Волге» комдива. Он, оказывается, только что из штаба округа, куда его вызывали. Зная, где я нахожусь, заехал по пути.
Комдив молчит, – выходит, дело серьезное, если не говорит при шофере. Лишь в кабинете, послав за начальником штаба, объявляет мне:
– Иван Васильевич, приказано быть в готовности к учениям. Могут поднять в любой час. Так что оповестите своих политотдельцев…
Это было вчера. Но приказа о выходе на учения пока еще нет. Мы ждем его.
Только что я вернулся домой из самого дальнего полка. Уже поздно, но спать не хочется. Выхожу на крылечко, сажусь на верхнюю ступеньку. Свежесть и тишина… Может быть, эту ночь придется провести на марше, глотая пыль, взбитую множеством машин…
Тихо скрипнула калитка. Сын… Медленно идет по дорожке к крыльцу.
– Пап? – удивляется он, подойдя. – Ты чего не спишь?
Володька садится рядом со мной, тянется к карману, видно, за сигаретами, но, спохватившись, задерживает руку.
– Кури, кури! – говорю я.
Давно ли сын и показаться не посмел бы дома с табаком, а тут, не моргнув глазом, извлекает сигареты. Спрашиваю:
– Ну, так куда решил посылать документы?
Володька молчит, задумавшись. Потом говорит тихо:
– Я не один решаю…
– Уж не с Фаей ли за компанию собрался на физмат?
– Может быть…
– Ну, а если бы Фая в консерваторию поступать надумала – у тебя голос бы открылся? Бас или тенор?
– Шутишь, пап. А я всерьез.
– И я всерьез. Ты уверен, что твое призвание – точные науки? По-моему, вовсе не они.
– Возможно, – соглашается Володька. – А все-таки, разве плохо окончить университет? Необязательно потом теории разрабатывать или в школе преподавать. Можно выбрать дело повещественней.
– Какое?
– Там видно будет. Важно получить диплом.
– Поздновато думаешь выбирать. А ошибка в выборе – несчастье на всю жизнь. Учти, во всем так, не в одной профессии.
– А разве не бывает: выбрал, не раздумывая, по наитию, – и верно!
– Бывает. Только редко. Насчет этого один умный человек, помнится, сказал так: то, что мы считали воодушевлением, порождено, может быть, мгновением, и точно так же возможно, что мгновение вновь уничтожит его.
– Кто этот умный человек?
– Карл Маркс. Когда он сказал это, ему было столько лет, сколько тебе сейчас.
– Так то – Маркс. Он на сто лет вперед видел… Знаешь, пап! – вдруг с каким-то внезапным волнением восклицает Володька. – А скажи, вот ты с воодушевлением служишь?
Вопрос меня, признаться, удивил, и с минуту молчу. Володька, наверное, расценивает мое молчание по-своему и продолжает:
– Большинство военных, по-моему, просто исполняют свою должность.
Это что-то новое в сыне. Всерьез он или меня испытывает? Ведь мы с ним уже не раз говорили о его будущем.
– Видишь ли, – говорю мягко. – Быть лишь исполнителем нравится только людям с очень ленивым умом. И ленивым сердцем. Такие оказываются негодными офицерами, инженерами, учителями и так далее. Для творческой профессии они не подходят.
– Офицер – творческая профессия?
– А ты сам подумай. Представь себя командиром, которому противостоит в бою умный, сильный и коварный противник… А взрослых людей учить и воспитывать, даже перевоспитывать порою – как думаешь, можно тут без творчества обойтись?..
– Это с одной стороны, пап, – рассудительно говорит сын. – А с другой? В армии со своей самостоятельностью не очень развернешься. Все – по уставу, приказ – закон…
– Закон, – соглашаюсь я. – Но можно и должно служить этому закону вдохновенно, а выполнять приказ творчески даже рекомендуется.
– Ты свое дело любишь… Я ведь это так сказал, – задумчиво говорит Володька. Сигарета в его руке давно погасла, но он не замечает. Некоторое время мы молчим. Только звенит бессонными горными потоками ночь.
Знаю, о чем думает сын. Он решает сейчас свою судьбу. Одно дело – мальчишеские мечты и другое – когда надо раз и навсегда сделать выбор. Как бы там ни было, а мне сейчас даже нравится эта раздумчивость его. Знаю: чем труднее принимается решение, тем правильнее оказывается оно.
Кажется, еще с пятого класса Володька возмечтал стать офицером, и тут все понятно. Рос он в гарнизонных городках, с детсадовского возраста стал он считать себя потомственным военным. Лет шесть ему было – пристал к матери: «Сшей форму!» Та выкроила из моего старого мундира – все честь честью. Потребовал Володька даже погоны, да не меньше чем майорские. Пришлось умерить его честолюбие: «Послужи еще в октябрятах, потом – в пионерах, а там, глядишь, и звание рядового присвоят».
Вначале «военные» наклонности сына лишь веселили меня. Живи он в иных условиях – в другие игры играл бы. А потом мечта его вроде всерьез устоялась. Наверное, повлияли мои рассказы о войне, службе. Да и друзья мои тому содействовали, и пушки да танки, которые он видел каждый день.
Вот так и сам я сжился с мыслью, что сын продолжит отцовскую дорогу, которую начал еще его дед – мой отец в Великую Отечественную войну…
Нет, появись у сына тяга к другой профессии, никогда не стал бы перечить ему. Стань он физиком или ветеринаром, я буду рад – только бы сын в своем деле нашел себя… Одного опасаюсь: как бы минутное настроение не толкнуло сына на чужую стезю. Десятилетняя мечта, которая росла вместе с ним, не может развеяться в одночасье. Что, если через год-другой она заговорит во весь голос в душе Володьки-студента? Я знаю его характер и способности – он-то в любой университет поступит… И займет чужое место?
Почему же он все-таки заколебался? Чье-то влияние?.. Может быть, Фая? Едва ли. Она, кажется, даже мечтает увидеть его с золотыми погонами на плечах. Или тот новый дружок, что однажды попросил меня посодействовать его усилиям избавиться от призывной повестки? Этакий развязный «интеллектуал»… Но ведь тогда Володька покраснел от его просьбы и больше в гости не приглашал.
Я перебрал по памяти остальных товарищей сына – все настоящие парни, и те из них, которым скоро призываться в армию, гордятся, даже свысока посматривают на остальных. Впрочем, я теперь знаю о сыне далеко не все. Повзрослел парень, и появились у него свои тайны. Что ж, приходится привыкать и к этому…
– Ну что ж, думай, хорошенько думай, сын.
Закуриваем сразу оба из Вовкиной пачки сигарет, долго молчим.
Стоп! Я, кажется, что-то начинаю понимать. Да он же боится потерять свою Фаю. Первая любовь…
– Слушай, – говорю осторожно, – в городе, куда ты собирался ехать в училище, есть пединститут с физматом. Почему бы Фае не податься туда?
– Ну как-никак разница в дипломах. А потом… Тетка у нее в городе, рядом с университетом живет.
– Да, тетка – это аргумент, – отвечаю с легкой иронией. – Тетка с квартирой – не то что жених на казарменном положении.
Володька явно растерян.
– Я… п-поговорю с ней, – произносит он неуверенно.
Мы снова молчим, но тревога в душе поубавилась: мой Володька снова понятен мне, и я уже почти уверен, каким будет его выбор. Даже закрываю глаза и вижу его в плотно облегающем мундире с погонами, обрамленными широким золотым галуном, вижу с автоматом на груди перед строем товарищей, слышу его голос, повторяющий текст присяги… И еще вижу себя самого в необмятой, только что выданной гимнастерке…
Помню, вызванный из строя, я очень старался, чтобы рука не дрогнула, когда расписывался под текстом присяги. И остро почувствовал, как это отделило меня от самого себя – от того, каким я был до вызова из строя. Не отрешенность, нет, готовность ко всему – вот что было главным во мне тогда…
Незаметно, сбоку поглядываю на сына, закурившего новую сигарету. Уже мужчина. Скоро мне поздравлять его с принятием присяги. Присяги на всю жизнь…
Гляжу на светящийся циферблат часов: за полночь. Может быть, уже через час я буду на марше. И все же пока надо попробовать вздремнуть. А Вовка пусть еще посидит со своими мыслями – от раздумий человек скорее взрослеет.
Осторожно поднимаюсь, прислушиваюсь к голосам горных потоков. Почему-то они напоминают гул походных колонн. Это всегда так бывает, если ждешь приказа…
НА ЗЕМЛЕ
Александр Кулешов
ПЕРВЫЙ ДЕНЬ
Рассказ
Лейтенант Юрий Левашов поправил воротник нового полушубка, красную повязку на рукаве, ремень и поднял глаза к ясному зимнему небу, к редким, подсвеченным луной облакам, к близким причудливым снежным кружевам на кронах деревьев.
Даже здесь, в лесу, от снега было светло, и черные тени деревьев на опушках казались еще чернее из-за этой щекастой луны.
Какая ясная ночь!
А еще накануне, когда он прилетел к своему новому месту службы (солиднее звучит «к новому месту службы», будто было другое, старое, а не всего лишь училище), погода была совсем иной.
Его доставил сюда попутный вертолет, в котором летели на учения два полковника: одного он знал, тот был кадровиком, дававшим ему назначение, другой – представитель медицинской службы. Кадровик был высокий, представительный, и в душе Левашов слегка робел перед ним, а врач – небольшой, чернявый, очень веселый. Он все время поддразнивал своего попутчика и сам же заразительно хохотал над своими шутками. Левашов каждый раз смущался, не зная, как реагировать: посмеяться, кадровик еще обидится, не посмеяться – обидишь врача.
В конце концов он пересел в дальний угол вертолета, облокотился на столик, в который бесполезно упирались опоры для отсутствующего пулемета, и стал глядеть в окно.
Внизу неторопливо пробегала земля. Совсем близко. Левашов не привык к вертолетам – летал-то в них раза два, не больше. И сейчас ему казалось странным лететь так низко и так медленно.
А низко летели потому, что тяжелые, набитые снегом тучи нависли до горизонта. Оттого все кругом – земля, лес, редкие поля, деревушки – отсвечивало свинцом, казалось мрачноватым и застывшим.
Местами лес был густым, и под снежными шапками, укрывающими деревья, ничего нельзя было разглядеть, местами редел, перемежался буреломом, вырубками, кустарником. Там ветер сдул с ветвей снег, и стволы выглядели голыми, скучными, одинокими. Порой под вертолетом возникали поляны, и Левашов со своим острым, удивлявшим даже медкомиссии зрением легко различал следы – заячьи, даже птичьи…
Попадались болотца с уцелевшей высокой травой – кончики-метелки ее подрагивали над сугробами.
И вдруг меж деревьев мелькнула большая тень, затем она вздрогнула, замерла на мгновение и скачками понеслась дальше, в лесную гущу.
– Ой, лось! – не удержался Левашов и оглянулся – не потревожил ли полковников.
Но те сами прижались к окнам, громогласно сожалея об отсутствии ружья, словно могли стрелять из вертолета или приземлиться для охоты.
Лось скрылся в лесу, а на смену ему по-блошиному, так казалось с высоты, стремительно проскакали зайцы – один, другой, третий… Потом показался еще один лось. Этот не спешил, вышагивал медленно и величаво, не обращая внимания на грохочущий вертолет над головой. А позже попалось целое семейство – лоси спокойно лежали на опушке. И снова смыкались ветви деревьев, снова пухлые белые шапки укрывали таинственную лесную глушь.
Белые дороги сливались с белыми полями и просеками, и непонятно было: как же добираться до этих деревень из двух-трех десятков домов, приютившихся в лесных чащобах? Над трубами стояли дымы, соревнуясь по высоте с деревьями, подрагивали причудливые телевизионные антенны, редкие прохожие даже не задирали вверх голову – к вертолетам в этих местах давно привыкли.
Лесные края, мирные пейзажи, тихая жизнь…
Но что это? Зоркий взгляд Левашова различил за коричневыми стволами дальнего леса необычную прозелень, плотные многотонные тела геометрических форм. Вертолет пролетел мимо, оставив позади укрытую под деревьями танковую колонну. Танки застыли таясь, не было видно людей, не чувствовалось движения, словно экипажи, поставив на прикол свои машины, ушли куда-то далеко или спали под бронированными колпаками.
Было что-то невыразимо давящее, грозное в этой неподвижности, в этой затаенности боевых машин, которые по первому знаку могли залить огнем все вокруг, превратив вековой лес в гигантский костер, наполнить окрестности чудовищным шумом и лязгом, промчаться сокрушительной стальной волной вперед, все сметая на пути, оставляя за собой лишь безлюдную, мертвую землю.
А чуть дальше, на опушке, выстроились ракетные установки, а еще поодаль, еле различимые, занимали позиции орудия – только и видно что сизый дымок над походными кухнями.
Потом вертолет пролетел над лесной дорогой. Насколько хватало глаз, протянулась по ней колонна мотопехоты. Наверное, внизу грохотали моторы и сотрясалась земля, но здесь, наверху, из-за шума вертолетного двигателя ничего не было слышно, и казалось, все эти тяжелые машины движутся бесшумно, возникая из-за горизонта и за горизонтом же исчезая. Это шли «южные», они накапливали силы, чтобы перейти в наступление.
Но Левашов знал, что пока наступали «северные», действия которых обеспечивали специально выделенные силы, в том числе и саперная рота, в которой ему предстояло отныне служить заместителем командира по политчасти.
То, что к месту службы он направлялся не на постоянные квартиры, а прямо в район учений, где сейчас находилась его рота, тревожило и волновало Левашова. Можно сказать, из училища прямо… не на фронт, конечно, нет, а все-таки прямо в дело.
«С воздуха в бой», – вспомнил он название когда-то виденного учебного фильма и усмехнулся. С воздуха-то с воздуха, только не с парашютом, а на вертолете. И не в «бой». Рота его в «сражениях» в прямом смысле не участвовала. Она занималась инженерным обеспечением учений, точнее, одного тактического эпизода – высадки десанта. Это было ответственным и трудным делом, хотя все же не «боем». Сражались другие – сражались десантники одного из лучших гвардейских полков.
Но для начала и это неплохо. Настоящая работа, можно показать себя во всем блеске или… с треском провалиться. Одно дело – окончить с отличием училище, совсем другое – держать экзамены здесь, в этих снежных полях, не перед лицом членов экзаменационной комиссии, а перед другими экзаменаторами – солдатами и офицерами своей роты. На том, училищном экзамене он и не помышлял о провале. Его заботило лишь одно: сдать все на «отлично». А сейчас он вдруг почувствовал гнетущее беспокойство. Начни он свою службу в нормальных условиях, в гарнизонном городке, не спеша присматриваясь к людям и делам, все было бы в порядке, он не сомневался. Но здесь, когда рота выполняет трудное задание и необходимо проявить себя с первого шага, совсем иное дело…
«Ну и что! – успокаивал он себя. – Вот проверим, каков вы в деле, лейтенант Левашов».
Вертолет приземлился, взметая вихри снега.
У трапа остановился «газик».
– Садись – подвезем! – предложил полковник-медик. – А то к вечеру не доберешься! – пошутил он. – Тут, брат, шагать да шагать…
Погода изменилась. Тучи неохотно раздвинулись, потеснились, и солнце, ворвавшись в промоину между ними, стало стремительно расширять ее. Нестерпимо засверкал снег, заиграла березовая роща, заголубел дальний хвойный лес.
Между деревьями разместились штабные палатки, машины, кухни, радиостанции. Там островком разбил свой лагерь медсанбат, чуть поодаль – связисты. Получился настоящий городок с улицами, переулками, площадями, тщательно утрамбованными, обсаженными лапником.
Белым затейливым кружевом переплелись тонкие ветви берез, и в ветвях, вдоль нежных стволов, протянулись полевые телефонные провода.
А на опушки выдвинулись артиллерийские позиции, наблюдательные пункты, автопарк. Сразу и не разглядишь – все замаскировано плотными снежными кирпичиками – целые архитектурные ансамбли вписались в окружающий ландшафт.
Левашов это оценил как специалист и тут же подумал, что вообще-то особой нужды в маскировке нет: здесь ведь «центр обеспечения руководства учениями», выражаясь военным языком. Тут нет ни «южных», ни «северных», и сколько бы ни кипели вокруг «бои», какие бы бешеные «атаки» и «артналеты» ни бушевали где-то, этого лесного городка они не коснутся. Зато все происходящее здесь решающим образом повлияет на успехи и неудачи «воюющих» сторон.
В большой палатке в центре городка находится сейчас командующий. Он прилетел накануне – и сразу же все заходило ходуном. Бегали посыльные, поднимались и опускались вертолеты, взметая снег, мчались во всех направлениях машины. Прибывали офицеры, суетились адъютанты. Из отведенного под корпункт штабного прицепа вылез корреспондент центральной газеты и неуклюже зашагал в больших, не по размеру, валенках, в штатской меховой кепке.
Левашов довольно быстро нашел расположение своей роты. «Своей» – так мысленно он уже называл ее, хотя не видел еще ни одного своего солдата.
Вот и командирская палатка.
На минуту он остановился на пороге, привычным движением проверил ремень, шапку. Потом огляделся – вокруг белели снега, ветер колыхал верхушки берез, куда-то бежал солдат, без шинели, с ведром; совсем близко неутомимо тарахтел движок, издалека доносился рокот самолета, пахло снегом, соляркой, зимним лесом и горячими моторами…
Вот сейчас он сделает шаг, всего один короткий шаг, но какой важный шажище в его жизни! Все это время – с того момента, когда сел за парту первоклассником, до вчерашнего дня – он учился, готовился к профессии офицера.
До этого шага, который он сейчас сделает, учили его, теперь он будет учить других – своих солдат. Впрочем, учиться придется всегда. Но то будет уже другая, командирская учеба…
Левашов приподнял полог палатки и решительно шагнул вперед.
Высокий старший лейтенант надевал шинель, видимо, готовился выйти.
Левашов щелкнул каблуками, приложил руку к шапке:
– Товарищ гвардии старший лейтенант, лейтенант Левашов прибыл в ваше распоряжение для прохождения дальнейшей службы!
Старший лейтенант внимательно выслушал доклад, пожал ему руку, потом сел на койку. Указав рукой на другую койку, сказал:
– Садись, Левашов. Ты новый замполит, так? А я заместитель командира роты. Это официально. Русанов моя фамилия. Сейчас – за командира роты. В госпитале он – аппендицит. Так что будем без него командовать. Ел? – спросил он неожиданно.
– Нет, – ответил Левашов.
– Тогда пошли, я как раз в столовую собрался. Там введу в курс дела.
Они вышли из палатки.
– Минутку. Пойдем представлю, – сказал Русанов.
Невдалеке строилась на обед рота. Солдаты держали в руках котелки. Худощавый офицер в пригнанном по талии полушубке подавал команды. Увидев подходивших, он подал команду:
– Рота, сми-и-рно! Равнение на середину! – и, печатая шаг, пошел навстречу.
– Вольно, вольно, – поморщился Русанов, давая понять, что все эти команды и доклады ему в тягость.
– Во-о-о-льно! – скомандовал офицер.
Солдаты внимательно разглядывали Левашова, уже догадываясь, кто он, пытаясь определить, каким он будет.
– Гвардейцы, – не повышая голоса, заговорил Русанов, – представляю вам лейтенанта Левашова… – Он обернулся и тихо спросил: – Как звать-то? – И, снова повернувшись к солдатам, продолжал: – Юрия Александровича, прибывшего из Донецкого военно-политического училища. Он назначен заместителем командира роты по политчасти. – Потом, помолчав, добавил: – Вопросы есть?
Вопросов не было. Русанов взял Левашова под локоть и повел в столовую.
– Рота, равняйсь! Сми-и-рно! – раздалось сзади. – Правое плечо вперед! Шагом марш!
И послышался глухой топот ног по утрамбованному снегу.
В офицерской столовой за длинными непокрытыми столами сидели пять человек. На учениях все были заняты с утра до вечера, а потому приходили есть в самое разное время. И частенько один из сотрапезников только завтракал, в то время как другой ужинал.
Русанов познакомил новичка с офицерами и принялся за обед. Ел он молча, сосредоточенно и необыкновенно быстро. Левашов не успел покончить с борщом, а Русанов уже залпом проглотил компот и уставился на него, словно говоря: «И долго ты еще собираешься тут прохлаждаться?»
Левашов торопливо доел свой обед и поднялся.
– Куда побежал? – неожиданно остановил его Русанов. – Давай еще по компоту хлопнем. Заодно и поговорим. В курс дела введу.
И, прихлебывая компот, он неторопливо и немногословно рассказал Левашову о тактическом фоне учений.
«Северные», в расчет сил которых входят десантники, наступают. Разведка сообщила о наличии на этом участке наступления ракетных установок противника. Принято решение выбросить десант с задачей захватить район и активными боевыми действиями уничтожить ракетные установки «южных». Выполнив эту ближайшую задачу, десант приступает к последующей – совершает маневр в новый район. Обороняя этот район, не допускает отхода противника с фронта и занятие им промежуточного рубежа…
– А мы? – нетерпеливо спросил Левашов.
– А мы, как всегда, осуществляем инженерное обеспечение. Вот так. – Помолчав, Русанов продолжал: – Во-первых, – он загнул палец, – утюжка. Бомбардировщики обработают площадку, кстати, она немаленькая – несколько квадратных километров. Да ты ее видел – вертолет на краю садился. Во-вторых, – и Русанов загнул второй палец, – «южные» будут бить по команде обеспечения, по отряду захвата, по главным силам. В-третьих, огневые точки – тоже наша забота. Наконец, в-четвертых, десантники будут взрывать ракетные установки. – Он опять помолчал, затем добавил: – В общем, огневую имитацию делаем мы. Только ты-то на готовенькое прибыл, все заряды уже заложены, провода проведены. Но проверить лишний раз свежим глазом не мешает. – И он испытующе глянул на Левашова.
«Ну что ж, – мысленно подвел Левашов итог разговору с комбатом, – хоть это и не политическая работа и можно отказаться, докажем, что и замполитов делу обучают, и они в нем разбираются».
– Хорошо, я проверю. – Левашов решительно поднялся. – Прямо сейчас пойду. Возьму командира второго взвода – и пойду.
– Ну-ну, давай! – Русанов тоже встал, неопределенно потоптался на месте, потом все же спросил: – Ты, вообще-то, знаком с этим делом? А?
– Знаком, товарищ гвардии старший лейтенант, в училище теоретически изучил, – Левашов с некоторым вызовом посмотрел в глаза Русанову, – теперь вот начну изучать на практике.
– Ну-ну, – Русанов усмехнулся, – смотри, будь поосторожней.
Командиром второго взвода оказался лейтенант Гоцелидзе, тот самый офицер, что вел роту на обед. Глядя на его высокую, статную фигуру, на красивое лицо с ниткой черных усиков, слушая его безупречное «так точно» и «слушаюсь», Левашов подумал: «Ему бы почетным караулом командовать, а не мины ставить». И тут же одернул себя: «Ведь говорил Парнов в училище, втолковывал: «Никогда не судите о подчиненных, кстати и о начальниках, по внешности, по манерам, по речи, посмотрите их в деле. Боритесь с предвзятостью, не бойтесь менять свое мнение о людях, если увидите, что ошиблись, не подгоняйте человека под свою оценку». Полковник Парнов преподавал педагогику и пользовался среди курсантов большим уважением.
Левашов действительно хорошо представлял себе, в чем заключается инженерное обеспечение учений. Прибыв на место, рота построила землянки, наблюдательные пункты, в том числе и главный, с которого руководители учений будут следить за ходом боя; проложила дороги, подготовила площадку для вертолетов. Все это требовало немалых усилий и умения, но было далеко не главным. А главным была подготовка самого «поля боя» – в данном случае площадки приземления десанта.
Перед высадкой над площадкой промчатся бомбардировщики «северных» – они нанесут бомбовый удар, подавляя огневые средства и живую силу противника, облегчая задачу десанта. Но что значит наносить бомбовый удар в условиях учений? Это значит, что саперы предварительно заложат в заранее намеченных местах взрывчатку и будут подрывать ее по сигналу, имитируя взрывы бомб. Это делается, когда людей на площадке еще нет. Но потом будет выброшен десант, по которому «южные» откроют огонь из орудий, и «взрывы» снарядов уже будут происходить на поле с приземлившимися солдатами, а там заработает и артиллерия десантников, затем начнут «взлетать на воздух» ракетные установки «южных»…
Все эти «снаряды» и «мины» должны быть заранее уложены, ограждены, к ним надо подвести провода, их надо взорвать так, чтобы поблизости не было людей, силу взрыва и радиус действия следует точно рассчитать.
Это как во время киносъемок: сыплются бомбы, взрываются снаряды; столбы огня, земли и дыма взлетают к небесам. С командного пункта учений открывается картина подлинного сражения, и никто в этот момент не задумывается о саперах, о командире инженерно-саперного батальона – руководителе всей имитации, о его помощниках, отвечающих за имитацию на отдельных огневых рубежах, о том огромном напряжении, какое переживают они возле кнопок и ручек подрывных машинок, когда следят за сигналами, прижимая наушники к потной на жестоком морозе голове.
Почему-то не взорвалась «авиабомба», а через несколько минут с неба начнут опускаться десантники, и кто знает, не занесет ли капризный ветер одного из них на этот имитационный заряд?.. Увлеченные атакой, не заметят солдаты, как свалят или затопчут хрупкое сигнальное ограждение, и те, что бегут за ними, уже не будут сторониться опасной зоны…
Мало ли что может приключиться! Но случиться ничего не должно! Есть старая поговорка: «Сапер ошибается только один раз». Неточная она, эта поговорка. Один раз – если речь о нем самом, тогда наказан за ошибку будет лишь он. А если он ошибется в отношении других? С ним-то тогда ничего не случится, а вот что будет с его товарищами?
Левашов неторопливо шел в своих выходных, не приспособленных к этому глубокому снегу сапогах по сугробистому полю, сверяясь с планом расстановки имитационных средств.
Тихий вечер опускался на землю. Дальние леса уже стали лиловыми, те, что поближе, – синими. Тени телеграфных столбов удлинялись все больше и больше, и размытые верхушки их терялись где-то, сливаясь с густой тенью придорожных сугробов.
Небо, освещенное невидимым уже закатным солнцем, густо синело над головой, кое-где по краям прихваченное краснотой. Ни ветерка, ни звука. Только еле слышно ровное тарахтение движка.
Левашов подходил к очередной указке – фанерному треугольнику с буквой «ф» на прочно воткнутой в снег палке, перешагивал через «волчатник» – веревочку с красными лоскутками, натянутую на низких колышках, осторожно осматривал заряд, иногда раскапывал в снегу провода, ставил крестик в синем плане и шел дальше.
Неожиданно он остановился, всмотрелся в план, потом перевел взгляд на указку с буквой «ф», полускрытую жестким оголенным кустарником. Вправо убегала бечевка с красными, неподвижно повисшими на безветрии лоскутами. А левая сторона опасной зоны была открыта.
Левашов медленно пошел вправо вдоль «волчатника», обошел кусты, миновал небольшой овраг и еще один кустарник, за которым исчезала бечевка с лоскутками. Зайдя с другой стороны, он не увидел продолжения сигнального ограждения. Оно вновь начиналось лишь над овражком – метрах в пятнадцати.
Лейтенант посмотрел на сопровождавшего его Гоцелидзе.
– Почему нет ограждения? – спросил он и сам не узнал своего голоса, резкого, крикливого.
Его спутник был смущен. Он развел руками, внимательно вгляделся в снег, словно надеялся обнаружить за плотной белой массой исчезнувшие флажки, пожал плечами.
– Я вас спрашиваю, – на этот раз Левашов говорил спокойно, – где ограждение?
– Не могу знать, товарищ гвардии лейтенант! – Гоцелидзе вытянулся по стойке «смирно». – Разрешите взглянуть на план?! Ставило отделение сержанта Копытко, – сказал он, заглянув в бумагу. – Неплохое отделение, толковый сержант…
