Текст книги "Стругацкие. Материалы к исследованию: письма, рабочие дневники. 1972-1977"

Автор книги: Виктор Курильский

Соавторы: Светлана Бондаренко
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 42 страниц)

– Вы говорите, что прямой угрозы вы не ощущали. Но вас ведь, наверное, вызывали в КГБ, и неоднократно?..

– Какое там «неоднократно»! С КГБ я имел дело всего два раза. Один раз, когда посадили того самого моего приятеля, Мишу Хейфеца, о котором я вам сейчас рассказывал. Ленинградское КГБ тогда пыталось создать мощный процесс, с явным антисемитским уклоном, конечно. «Во главе» этого процесса должен был идти Ефим Григорьевич Эткинд, профессор Герценовского института, вместе с ним – писатель Марамзин, а «на подхвате» должен был быть Миша Хейфец. Он не был членом Союза писателей, но он хороший литератор, автор нескольких любопытных книжек, прекрасный историк. Он имел неосторожность написать статью о Бродском. Написал, имея целью переправить ее за границу, и там она должна была стать предисловием к десятитомнику Бродского. Будучи человеком чрезвычайно легкомысленным, он дал почитать эту статью десяти или двенадцати знакомым, кончилось все это арестом. Это была чистая 70-я: «клеветнический текст», «изготовление, хранение и распространение». Клеветнического там было вот что: доказывалось, что дело Бродского состряпал ленинградский обком, и несколько раз употреблялась фраза «оккупация Чехословакии в 1968 году». Этого вполне хватило. Меня по этому делу вызывали дважды, причем первый раз держали восемь часов, по-моему. Сначала я говорил, что ничего не знаю, ничего не читал (как было, естественно, и договорено). Мне предъявляли собственноручно написанные Хейфецом показания, а я говорил: откуда, мол, я знаю, его это рука или нет. Потом я стал требовать очной ставки, два или три часа мне очную ставку почему-то не давали, мы со следователем беседовали о литературе. Он оказался большим знатоком литературы, он занимался литературой. Потом нам дали очную ставку, пришел веселый Миша, сильно похудевший, сказал, что свои показания подтверждает, что все так и было. Я сказал: раз Хейфец говорит, что было, то и я говорю, что было. Это была, разумеется, ошибка. Чудовищная наша зеленая неопытность сыграла здесь свою роль. Ни в коем случае нельзя было признаваться. Признаваясь таким образом, я подводил Хейфеца, этого я тогда не понимал, и Миша этого не понимал, до чего же зеленые были – это просто поразительно!

КГБ только и надо было – набрать как можно больше людей, которые это читали. Чем больше людей, тем крепче дело об антисоветской клевете и о распространении. Потом Хейфеца увели, начали составлять новый протокол. Мне намекнули, что я теперь у них на крючке, потому что дал ложные показания, а за ложные показания полагается срок. После чего меня отпустили, причем перед тем, как выпустить, следователь попросил сделать автограф на книжке «Понедельник начинается в субботу».

Упоминал об этом и сам Михаил Хейфец.

Из: Хейфец М. Иосиф Бродский и моя судьба

Дело Хейфеца вызвало неожиданный общественный резонанс. До тех пор молодая литературная школа в Ленинграде рассуждала так: трудно жить и работать при Советской власти, но Россия – единственное место в мире, где способен творить русский писатель. Что бы ни было, здесь всегда сохранялся шанс работать творчески и одновременно зарабатывать на жизнь – переводами, дубляжом фильмов, халтурками на малых студиях, внутренними рецензиями. Сама идея отъезда из СССР выглядела духовно порочной – если исключить, конечно, возникновения еврейского национального сознания в чьей-то литературной душе. В этом случае считался допустимым отъезд. Но таких было ничтожно мало. Кажется, в 1973 году я получил вызов из Израиля. Узнав об этом, Боря Стругацкий сказал:

– Дезертирство это, Мишка! Мы держим фронт. Сплошной линии нет, каждый сидит в своем окопчике. Но я всегда знал, что где-то за горизонтом в своем окопчике сидит Мишка. И – было легче держать оборону. Сейчас ты дезертируешь. Езжай. Твой выбор. Но мне – будет труднее.

Когда же я рассказал о вызове Юрию Осиповичу Домбровскому, он откликнулся так:

– Значит, меня одного оставляете?

– Но здесь я никому не нужен.

– Вы не нужны здесь только тем людям, которые сами тут никому не нужны. А России вы нужны.

Я повздыхал… и остался.

А через три года меня арестовали.

Письмо Аркадия брату, 3 июля 1974, М. – Л.

Дорогой Борик.

1. Вчера была у нас Татьяна Чеховская и кое-что рассказала в связи с твоим посещением 25-го июня. Я сказал, что ничего об этом не знаю, что ты мне ничего не рассказывал. Тебе тоже советую не очень болтать[130].

130 См. запись в рабочем дневнике от 25.06.74.

2. В МолГв ничего нового. Пришел новый зав. редакции, Юрий Медведев, старый наш знакомый. Будет читать сборник и докладывать свое мнение директору. Все сначала. Впрочем, он уже завернул рукопись Немцова, и тот на него написал донос, что де редакция не желает печатать истинно-праведных писателей, а печатает только неправедных, вроде Стругацких.

3. В Детгизе Мир Приключений идет уверенно, наша сказка заблаговременно и благополучно прошла Главлит. Выпуск в свет ожидается в сентябре. Пешеходова второй месяц в больнице. Директор не действует. Заправляет Камир. Да, Калакуцкая ушла на пенсию, за нее осталась Майя Брусиловская, наша подруга.

4. Сценарная студия не мычит. И равно не телится. Студия Горького все не дает ответ. Буду волновать их через десяток дней.

5. На днях приезжают мои душанбинцы, будем добиваться утверждения рабочего (режиссерского) сценария на ЦТ. Пока веду шашни с ребятами из ЦТ на предмет нашей с тобой работы.

Вот пока всё. Жалко Илью Варшавского.

Привет Адке. Поцелуй мамочку.

Твой Арк.

«Жалко Илью Варшавского», – пишет АН.

12 июля «Литературная Россия» публикует некролог, подписанный, помимо АНа и БНа, Брандисом, Гором, Дмитревским, Мартыновым, Никольским, Смоляном, Шалимовым, Шейкиным, Шефнером.

Слово прощания

После продолжительной болезни умер известный ленинградский писатель Илья Иосифович Варшавский. Человек разносторонних знаний и большого жизненного опыта, он много лет работал инженером-конструктором на заводе «Русский дизель». В литературу Илья Варшавский вошел сложившимся мастером на пятьдесят четвертом году жизни, заявив о себе сборником фантастических рассказов «Молекулярное кафе». Популярность писателя росла по мере выхода в свет новых книг: «Человек, который видел антимир», «Солнце заходит в Дономаге», «Лавка сновидений», «Тревожных симптомов нет». Юморист и сатирик, он использовал жанр фантастической новеллы для обличения мещанской самоуспокоенности, фашистского мракобесия, различных проявлений фальши и пошлости. Литературный путь И. Варшавского продолжался немногим более десятилетия.

И. Варшавский пользовался уважением и любовью среди товарищей по литературной работе, был отзывчивым другом и наставником молодых писателей. Человек яркого дарования, душевной щедрости, редкого остроумия, неизменно доброжелательный – таким Илья Иосифович Варшавский навсегда останется в нашей памяти, в наших сердцах.

Письмо Бориса брату, 9 июля 1974, Л. – М.

Дорогой Аркашенька!

Отвечаю на твое письмо с некоторым запозданием, потому что закрутился.

1. Поляки наши уехали благополучно и уже прибыли домой – вчера ночью звонили из Варшавы. В общем и целом они остались довольны. Я их водил на день рождения Сашки, и тот подарил им самовар. Они были в восторге.

2. Заявку нашу я перепечатал и отдал режиссеру. Он был доволен. Лешка, прочитав, тоже одобрил. Теперь будем ждать. Режиссер сказал, что картина станет ясна в двадцатых числах. Он же сказал, что ПНвС-С все-таки зарубили на самом верху.

3. На похоронах Деда встретил Таньку, поговорил с ней обо всем, хотя и бегло. На поминках беседовал с Брандисом. Он хлопал себя по бедрам и очень сетовал, что мы не идем хлопотать по начальству. Дмитревский, бывший рядом, присоединился. Один предлагал идти к Беляеву, другой – прямо к Демичеву. И, уж во всяком случае, долдонили они оба, надо идти к Пешеходовой и Куценко. Ладно. Там видно будет. А меж тем сборник, в котором был наш ПиП, постепенно, говорят, разрушается. Уже вынули оттуда хорошую повесть Щербакова как излишне взрослую.

4. Я планирую приехать к тебе в воскресенье 14-го. За эту неделю сделаю все дела и двинусь. Когда возьму билет, телеграфирую. И все никак для себя не могу решить, что нам писать: зМЛдКС или детектив. Понимаешь, детектив был бы проще, легче работать, можно было бы отдохнуть за машинкой. Впрочем, не знаю.

5. Получил ты анкету мадам Мирлис насчет неологизмов? Я все никак не соберусь ответить.

Вот пока и все. Целую, твой [подпись]

P. S. Леночке и Машке – привет!

15 июля АБС встречаются в Москве. Они «работают» ЗМЛДКС.

Рабочий дневник АБС

[Запись между встречами]

Арку насчет «Памира»:

1. Что с рассказами Балабухи?

2. Как насчет подборки семинара?

15.07.74

Б. приехал в Мск. Работаем над зМЛдКС.

16.07.74

1. Соня знает про коньяк.

2. Соня вроде бы знакома со Снеговым и очень его не любит. Угрожающие намеки.

3. Снеговой уходя отбивает половой аппетит у Димы. Сделали 7 стр.

Вечером сделали 4 стр. (11)

17.07.74

«Умру в 88 г. в Австралии».

Сделали 5 стр.(16)

Вечером сделали 3 стр. (19)

18.07.74

Сделали 6 стр. (25)

Вечером сделали 3 стр. (28)

Я принялся поспешно собирать свои бумаги и запихивать их в стол.

19.07.74

Сделали 8 стр. (36)

Вечером сделали 2 стр. (38)

20.07.74

Сделали 6 стр. (44)

Вечером сделали 2 стр. (46)

Вайнгартен относится к Веч<еровскому> с повышенным пиететом. Он тоже очень хочет быть лауреатом Лен<инской> премии.

21.07.74

Сделали 6 стр. (52)

Вечером сделали 3 стр. (55)

22.07.74

Сделали 5 стр. (60)

Вечером едем встречать маму и к т. Мане[131].

…что двери были на задвижке. Потом…

– Он ушел сквозь стену.

– Фиг – растворился в воздухе. А я глотал валерьянку, бром и еще какую-то сволочь. Потом позвонил Митьке…

131 Теселько Мария Ивановна – тетя АБС, сестра А. И. Стругацкой.

23.07.74

Сделали 6 стр. (66)

Вечером сделали 2 стр. (68)

24.07.74

Сделали 4 стр. (72)

И ПРЕРВАЛИСЬ НА 73 СТР.

Думали над статьей о Бержье. Решили не писать[132].

Отбирали письма для ЛГ.

Письмо Демичеву; разговор с Ильиным[133].

25.07.74

Б. уезжает.

В мае 1974-го во французском журнале «Магазин литерер» вышла статья Жака Бержье «Советская научная фантастика»[134], где об АБС говорилось так:

132 Что подразумевается под записью в дневнике «Думали над статьей о Бержье. Решили не писать». Думали писать опровержение? Куда? – Сост.

Не опровержение, а изложение марксисткой позиции. А потом решили: «На хрен это нам надо?» – и отказались. – БНС.

133 Это – прикидки будущего разговора. Идти должен был АН. Мы никогда не ходили вместе: нельзя было рисковать абсолютной синхронностью своей позиции. – БНС.

134 Бержье Ж. Советская научная фантастика // Магазин литерер (Париж). – 1974. -№ 88, май.

Из архива.

Перевод статьи Жака Бержье / Пер. с фр. М. Злобиной

<…>

В какой форме эта научная фантастика доступна советской публике? Прежде всего в виде книг. Как и все книги в Советском Союзе, произведения научной фантастики существуют в двух формах: с одной стороны, те, которые издаются нормально и продаются в книжных магазинах, с другой – те, которые распространяются подпольно, издаваемые либо за границей, либо в «самиздате».

«Самиздат» публикует много научной фантастики. Благодаря «самиздату» вышел в свет такой шедевр, как «Мутанты тумана» братьев Стругацких. Эта книга вскоре выйдет в серии, которой я руковожу совместно с Жоржем Галле в издательстве Альбен Мишель, и она делает честь этой серии. Она трогает меня, потому что я принадлежу к той же породе, что эти «Мутанты тумана»: они нуждаются в пище, но им так же необходимы книги, иначе они умирают.

Эти мутанты меняют микроклимат, окружая себя туманом, который они могут по своему желанию рассеивать благодаря могуществу своей мысли: тогда появляется в облаках прозрачный прямоугольник, сопутствующий луне в ее движении. Население преследует их. На вопрос о том, чем вызваны эти преследования, какой-то гражданин отвечает: «А кого же еще преследовать? Евреи давно покинули наш город и кошки тоже: им не нравился новый климат». Но молодежь присоединится к мутантам тумана и вместе они изменят мир.

Почему эта книга является подпольной в СССР? Мне кажется, по двум причинам: с одной стороны, из-за откровенности описаний сексуальных и гомосексуальных отношений, которая не часто встречается в советских книгах.

С другой стороны, она ставит под сомнение как коммунизм, так и капитализм. Авторы пишут, например: «И тот и другой – капитализм, как и коммунизм – тратят время на то, чтобы обрубать ростки будущего до тех пор, пока будущее не сметет их. И тот и другой – капитализм, как и коммунизм – разрушили природу и не умеют подчинить себе новый мир, возникший в результате. Однако будущее вынесет свой приговор». <…>

Письмо Бориса брату, 29 июля 1974, Л. – М.

Дорогой Арк!

Отчитываюсь.

1. Связался с Татарским. Заявку нашу, как и следовало быть, отклонили. Официально объявлено (по словам Татарского): у них уже есть сказка, утвержденная Комитетом, и больше им не надо. Неофициально объявлено: сказку эту они не будут ставить ни за что по причине ее поганости; поэтому надо подождать месяца два-три – может быть, еще засветит. На чем и порешили.

2. Был в Северозападном отделении ВААПа. Оказывается, надо было подписать разрешение на публикацию в Венгрии главы из ПнО (25-й том Биб-ки). По-моему, ты уже это подписал, так что ничего нового здесь нет. Заодно я решил поспрашивать юрисконсульта о заграничных гонорарах. Выяснилось, что гонорар, что в рублях, что в форинтах, облагается совершенно одинаково и выгадать здесь невозможно. Дала она мне табличку подоходного налога, такую же как и у тебя. Но насчет прочих вычетов ничего не сказала: то ли не знает, то ли не уполномочена говорить. Сказала только, что да, есть и другие вычеты. Дала телефоны ВААПа, куда можно обратиться за справкой. Ужо.

3. Звонил Брандису. Никаких новостей. Сказал ему, что ты намерен пойти к Ильину. Он выразил надежды.

4. Был в Литфонде, подал в Комарово на начало сентября.

Вот и все пока. Мамочке передавай приветы, скажи, что я звонил домой, там все в порядке, Мартьянна[135] скучает, сидит, запершись на все замки, и дрожит от страха, очень ждет маму. Я тоже ее очень жду. Напомни, чтобы послала заранее телеграмму: дату, поезд, вагон.

Целую, твой [подпись]

P. S. Ленуське и Машке привет. Пусть как следует тренируются в преф, а то я приеду и снова их раздолбаю.

Письмо Аркадия брату, 5 августа 1974, М. – Л.

Дорогой Борик!

135 Турылева Александра Мартьяновна, соседка, приятельница А. И. Стругацкой.

Не писал тебе, потому что по чести писать нечего, новостей нет. Ну, что было?

1. Ильин болен. Кажется, должен выйти сегодня, так что завтра пойду.

2. Познакомился я с неким Пастуховым Николаем Борисовичем, он в «Огоньке» зав. международным отделом и ярый враг Софронова. Для нас важно, что он лично знает Ганичева и Панкина, главу ВААПа. Он с ними уже говорил, назначил мне встречу сегодня вечером, а по телефону говорить отказался, так что, полагаю, дела тухлые.

3. Вышел мой том Акутагавы в Гослите, и я получил некий изрядный (совершенно неожиданно) гонорарий. Тут же мы с Ленкой развернулись и купили телепупер и лежбище.

Таковы практически все мои новости.

Жму, целую, твой Арк.

Приветы Адке.

P. S. Письмо Демичеву я отсылаю в зависимости от сегодняшнего разговора с Пастуховым. Он в этом толк понимает.

Письмо Демичеву сохранилось в архиве только в виде рукописного черновика. На черновике пометка: «отпр<авлено> 5.8.74».

Из архива. Письмо от АБС в ЦК КПСС

Уважаемый Петр Нилович.

Мы позволили себе побеспокоить Вас по следующему делу.

Вот уже более трех лет имеет место совершенно необъяснимое положение в наших отношениях с руководством издательства ЦК ВЛКСМ «Молодая Гвардия». Вот уже более трех лет дирекция издательства, используя все мыслимые и немыслимые предлоги, уклоняется от заключения с нами договора на издание нашего именного сборника «Неназначенные встречи», состоящего из трех научно-фантастических повестей, в которых мы рассматриваем различные аспекты контакта человечества с иным разумом в космосе.

Мы хотели бы подчеркнуть, что многочисленные внутренние рецензии на этот наш сборник были все сугубо положительными. Все три повести («Отель „У погибшего альпиниста“», «Малыш», «Пикник на обочине») давно уже опубликованы в периодике и имеют доброжелательную прессу. Все три повести уже успели выйти в ГДР, ПНР, ЧССР и БНР. Мы связаны с издательством «Молодая Гвардия» полтора десятка лет. Все наши лучшие вещи опубликованы в этом издательстве. Теперешнее положение с нашим сборником беспрецедентно.

Мы пытались встречаться с директором издательства тов. Ганичевым, чтобы лично выяснить причины этого положения. Встретиться нам не удалось. Тогда в июне 1973 года мы обратились за помощью в отдел культуры ЦК КПСС к тов. Беляеву А. А. В результате вмешательства тов. Беляева тогдашний гл. редактор «Молодой Гвардии» тов. Осипов в телефонном разговоре поставил нас в известность, что договор на наш сборник будет заключен после того, как ЦК ВЛКСМ утвердит этот сборник в плане 1975 года. Сборник был утвержден в плане 1975 года, однако заключение договора не последовало. В октябре 1973 года мы снова попытались добиться встречи с тов. Ганичевым и снова неудачно. Мы написали ему письмо. Ответа не получили по сей день.

Как Вам, возможно, известно, мы являемся профессиональными писателями. Ситуация, изложенная выше, означает для нас в первую очередь необходимость тратить массу сил и времени на второстепенную, для одного лишь заработка, работу.

Мы просим Вас, уважаемый тов. Демичев, разобраться в этом нашем деле, воздействовать своим авторитетом на руководство издательства и таким образом разрешить это совершенно ненормальное положение.

В случае если Вы посчитаете необходимым встретиться с нами, мы, конечно, всегда с радостью готовы посетить Вас и дать необходимые дополнительные разъяснения.

С глубоким уважением [подпись]

«Вышел мой том Акутагавы в Гослите», – пишет АН. 129-й том «Библиотеки всемирной литературы», том Акутагавы Рюноскэ, открывало предисловие АНа, в самом же томе были опубликованы три его перевода. АН написал статью, непохожую на обычные фундаментальные и сухие предисловия. Зачин ее в немалой степени имел отношение и к творчеству самих Авторов. Он повествовал о многослойности, казалось бы, простых рассказов Акутагавы. Этот вопрос занимал АНа и неоднократно возникал в его публицистике. Вот две цитаты, иллюстрирующие это.

Из: АнС. Исполнение желаний

<…>

Полагаю, что повесть В. Бабенко – значительное явление в фантастике последнего десятилетия. Она странно и непривычно глубока: я прочел ее за недостатком времени всего два раза и при вторичном чтении обнаружил слои, которых не воспринял при первом.

<…>

Из: АБС: «Жизнь не уважать нельзя»

<…>

– Аркадий Натанович, мне хочется начать с вопроса о вашем читателе. Чувствуете ли вы своего читателя, постоянную взаимосвязь с ним, меняется ли он? В каком качестве ощущаете вы себя сейчас? Человека развлекающего? Учителя? Идеолога? Философа?.. Меняется ли ваш прежний любящий, преданный читатель и если да, то как? В общем… всё о взаимоотношениях с читателем.

– Вопрос сильный, должен тебе сказать. Знаешь, вот первые наши книги, которые мы сами очень не любим, – «Страна багровых туч», рассказы первые – вот они, пожалуй, и были рассчитаны на развлечение… то есть мы писательски относились к своей теме так же, как читательски когда-то относились к Жюль Верну и Уэллсу, не подозревая, что у Уэллса есть такие философские глубины. Но открылись они нам значительно позже, когда мы сами стали уже зрелыми писателями. Здесь помогла, конечно, и родившаяся в нашей стране философская фантастика Ивана Антоновича Ефремова, и социально-эмоциональная фантастика Рэя Брэдбери. Это – о нашем восприятии своей, так сказать, развлекательности. Сейчас, конечно же, нет – иные, скажем, цели. И давно уже – нет. Хотя развлекательный элемент обязательно должен быть, чего слова-то пугаться. Понимаешь, мы никогда не забываем про троянского коня и позолоту на пилюле. Если ты хочешь сообщить мысли, кажущиеся тебе новыми и необычными, читателю неподготовленному, приходится строить острый сюжет. За ним-то он, свеженький читатель, побежит, а мы ему и вложим философский борщ с трагическими выводами в легкой и удобочитаемой форме. А потом противники фантастики всех мастей и расцветок еще будут говорить о легком чтиве.

<…>

Вот это сочетание внешней сюжетной развлекательности и глубины истинного содержания зрелых вещей Авторов и составляет, видимо, существенную особенность творчества АБС. Именно оно привлекает все новые и новые поколения поклонников. Но оно же позволяет столь снисходительно оценивать книги АБС профессиональным литературоведам. Впрочем, в последнее время такое отношение, кажется, уходит в прошлое.

Итак, АН о многослойности рассказов Акутагавы.

Из: АНС. Три открытия Акутагава Рюноскэ

Вот какой рассказ появился в октябре 1916 года в японском литературном ежемесячнике «Тюо корон».

Профессор Токийского императорского университета, специалист в области колониальной политики, сидел на веранде в плетеном кресле и читал «Драматургию» знаменитого шведского писателя Стриндберга. Странно было подумать, что всего каких-нибудь пятьдесят лет назад обо всем этом и мечтать не приходилось – ни об «Императорском» университете в Токио, ни о колониальной политике, ни о проблемах европейской драматургии. Прогресс налицо. И особенно заметен прогресс в материальной области. Победоносно отгремели пушки отечественных броненосцев в Цусимском проливе; страна покрылась сетью железных дорог; распространяются превентивные средства из рыбьего пузыря… Но вот в области духовной намечается скорее упадок, а профессор лелеял мечту облегчить взаимопонимание между народами Запада и своим народом. Он даже знал, на какой основе должно строиться это взаимопонимание. Бусидо, «путь воина», это специфическое достояние Японии, прославленная система морали и поведения самурайства, сложившаяся шесть веков назад. Конечно, не все в ней годится для целей профессора, но основное – требование жесткой самодисциплины и добродетельной жизни – явно сближает дух бусидо с духом христианства.

Профессор вперемежку листал Стриндберга и размышлял о судьбах японской культуры, когда ему доложили о приходе посетительницы. В приемной ему представилась почтенная, изящно одетая женщина – мать одного из студентов. Усадив посетительницу за стол и предложив ей чаю, профессор осведомился о здоровье ее сына. К его величайшему смущению, выяснилось, что юноша умер и что гостья пришла передать профессору его последнее «прости». Некоторое время они обменивались малозначительными репликами, причем профессор заметил одно странное обстоятельство: ни на облике, ни на поведении дамы смерть родного сына не отразилась. Глаза ее были сухие. Голос звучал совершенно обыденно. Иногда она даже улыбалась как будто. Профессор поразился, от холодности и спокойствия соотечественницы ему стало не по себе. И тут произошло вот что. Случайно уронив веер, профессор полез за ним под стол и увидел руки гостьи, сложенные у нее на коленях. Эти руки дрожали, и тонкие пальцы изо всех сил мяли и комкали носовой платок, словно стремясь изодрать его в клочья. Да, гостья улыбалась только лицом, всем же существом своим она рыдала.

Проводив гостью, профессор вновь уселся в кресло на веранде и взял Стриндберга. Но ему не читалось. Мысли его были полны героическим поведением этой дамы, и он растроганно и с гордостью думал о том, что дух бусидо, дух жестокой и благородной воинской самодисциплины, поистине вошел в плоть и кровь японского народа. В эту минуту рассеянный взгляд его упал на раскрытую страницу книги.

«В пору моей молодости, – писал Стриндберг, – много говорили о носовом платке госпожи Хайберг. Это был прием двойной игры, заключавшийся в том, что, улыбаясь лицом, руками она рвала платок. Теперь мы называем его дурным вкусом…..»

Профессор растерялся и оскорбился. Оскорбился не за даму, а за свою взлелеянную простодушную схему, в которую так четко укладывалось это происшествие. И ему в голову не пришло, что героическое поведение гостьи могло объясниться причинами, к которым пресловутые понятия военно-феодальной чести не имеют никакого отношения.

Так примерно выглядит откомментированное содержание одного из ранних рассказов Рюноскэ Акутагавы – «Носовой платок».

Невооруженному глазу заметна брезгливая усмешка автора по поводу мечтаний злополучного профессора сделаться идеологом японской культуры на основе бусидо, этой действительно специфической смеси клановых японских традиций с плохо переваренным конфуцианством. Еще в последние годы XIX века, сразу после окончания японско-китайской войны, заправилы империи недвусмысленно потребовали от отечественной литературы создания так называемых «комэй-сёсэцу» – «светозарных произведений», проникнутых казенным оптимизмом и прославляющих воинственность и великодушие средневекового и современного самурайства. Толпа бездарных полуграмотных писак бросилась заполнять книжные рынки страны бесконечными вариациями на тему о верности сюзерену и о кровавой мести, о вспоротых животах и о срубленных головах, о поединках на мечах и о лихих штыковых атаках, и в унисон им, только не так грубо и не так прямолинейно, заворковали о величии бусидо, о благотворности бусидо, о назревшей необходимости воскрешения бусидо идеологические дилетанты с профессорских кафедр. В далекой Европе гремели пушки и лились реки крови, каблуки японских патрулей стучали по кривым улочкам взятого у немцев Циндао, империя готовилась к большим колониальным захватам. Не удивительно, что в эти дни думающий и широко эрудированный писатель (а Акутагава, как мы увидим, был именно таким) жестоко осмеял мечтательного либерала, усмотревшего духовное сходство между возрождающимся к жизни кодексом профессиональных убийц и плачевно дискредитировавшим себя христианством.

Но давайте проанализируем рассказ более тщательно. Итак, некий профессор, специалист по колониальной политике и приверженец бусидо, читает Стриндберга и предается размышлениям о способах преодоления духовного застоя в своей стране. Затем он беседует с женщиной, недавно потерявшей сына, и случайно обнаруживает, что ее внешнее спокойствие есть только маска, а на самом деле она мучается безутешным горем. Он приходит в восхищение – не столько от героизма гостьи, сколько от полного, как ему представляется, соответствия между ее поведением и бездарной умозрительной идеей. По нашему мнению, если бы речь в рассказе шла только об осмеянии идеологического дилетантизма, этого было бы вполне достаточно. Ну, а Стриндберг? Для чего автору понадобилось противопоставлять сценический прием госпожи Хайберг поведению гордой матери? Не зря же он так смело ввел в рассказ элемент случайного совпадения: профессор натыкается на пресловутый абзац из Стриндберга чуть ли не сразу после случая с носовым платком. Видимо, дело обстоит не так просто, и у рассказа есть «второе дно», не столь очевидное, как первое, но наверняка не менее важное.

Действительно, концовка рассказа производит странное впечатление. Читатель далеко не сразу осознает, какая проблема всплывает вдруг из нее. Мономан-профессор смутно ощущает что-то неясное, что грозит разрушить безмятежную гармонию его мира. Пытаясь объяснить себе это ощущение, он готов заподозрить Стриндберга в попытке осмеять бусидо. Он даже готов оправдываться: «Сценический прием… и вопросы повседневной морали, разумеется, вещи разные». И все это мимо цели, но на то он и мономан. Если бы он дал себе труд отвлечься от любимой идеи, он сумел бы понять, что парадокс, с которым столкнул его случай, лежит совсем в другой плоскости понятий и представлений. Он сумел бы увидеть проблему такой, какой поставил ее перед читателем (и перед собой) автор. Проблему соотношения жизни и искусства.

В глазах знатоков театра сценический прием госпожи Хайберг давно уже стал банальностью. Но сотни тысяч, миллионы женщин и до и после госпожи Хайберг при разных обстоятельствах и по разным причинам стискивали зубы, комкали носовые платки, впивались ногтями в ладони, чтобы не вскрикнуть, не разрыдаться, не показать своей боли, и никто никогда не называл это «дурным вкусом». И совершенно неважно, почему они это делали: по врожденной ли гордости или по твердости характера, пусть даже из приверженности кодексу бусидо. В данном случае не в этом дело. Дело в диковинной метаморфозе, которую претерпевает восприятие нами человеческого поведения, когда оно переносится из реальной жизни на сцену, на экран или на страницы книг. Какова психологическая природа этой метаморфозы? В чем секрет адекватного перевода с бесконечно разнообразного языка бесконечно разнообразной жизни на язык искусства?

Вот в этом, как нам кажется, и состоит глубинная суть, «второе дно» рассказа «Носовой платок». Это и есть главная его проблема, которую не то что разрешить – просто увидеть не дано профессорам – приверженцам бусидо, и эта проблема всю жизнь терзала странную и мудрую душу японского писателя Акутагава Рюноскэ, покончившего самоубийством в 1927 году в возрасте тридцати пяти лет.

<…>

Письмо Аркадия брату, 11 августа 1974, М. – Л.

Дорогой Борик!

Новостей по-прежнему мало, и всё они мизерные.

1. Говорил с Пастуховым. Он порекомендовал такой текст письма наверх, что я только рукой махнул: там все клятвы и обязательства, которые лучше излагать устно, да и письмо получилось бы страниц на десять. Таким образом, я на следующий же день (кажется, 8-го) отправил письмо в нашей редакции – заказным.

2. С Ильиным так и не удалось увидеться. Попробую еще раз завтра.

3. Из «Мира» пришел договор на «Гиг. флюктуацию», три экза, я их подписал и отправляю обратно.

4. Получил от Мирлис дурацкую анкету. Кое-как ответил, отсылаю обратно.

5. В Сценарной студии как будто что-то тронулось. Есть неофициальное сообщение, что сценарий покупает Одесская студия, причем у нее уже есть режиссеры. Но точно пока ничего не известно. Соловьев в отпуске, а его зам. в командировке.

6. На меня усиленно нажимают в смысле пьески-шлягера. Сажусь. Кое-что придумал, но это не фонтан. А впрочем, фонтан им, по-моему, и не требуется.

7. Интересная вещь. Борис Ларин (по-моему, я тебе о нем говорил) пребывает в приятельских отношениях с Феликсом Кузнецовым. Так он попросил Кузнецова прозондировать почву в Литобозе насчет обстоятельной статьи о Стругацких. Тот поговорил с Суровцевым. Суровцев дал полное добро. Не знаю, получится ли у Ларина статья, но не в этом дело. Видимо, там никакие черные вихри не веют[136], вот что хорошо.