Текст книги "Осенние дали"
Автор книги: Виктор Авдеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 33 страниц)
Праздники, торжества Варвара Михайловна любила: в эти дни у нее всегда поднималось настроение. Она принаряжалась, охотно танцевала, пела и своим весельем заражала других. С удовольствием поехала бы она и в Зеленый зал, чтобы находиться с мужем в центре внимания, хорошо отдохнуть, да боялась встречи с ним. Как она глянет ему в глаза? О чем станет говорить? Пылающие губы выдадут ее, расскажут о чужом преступном поцелуе. Андрей чуткий, поймет. И как Молостов посмел так вести себя с ней?
Все-таки желание побыть на празднике рядом с мужем, – ведь она его любит! – встряхнуться, послушать опытных мастеров, посмотреть, как будут вручать переходящее знамя, пересилило в ней боязнь. Люди часто, не зная, как им поступить, прикидывая ожидаемое событие и так и этак, вдруг машут на все рукой и отдаются во власть случая – что выйдет, то и ладно. И в последнюю минуту Варвара Михайловна полезла вслед за Марей Яушевой в грузовик. Поехать в Зеленый зал ее заставило и то обстоятельство, что в этот день Молостов, как член районного штаба, дежурил по лагерю, а она его просто боялась и не могла остаться вместе с ним.
Однако на обрезе Варварой Михайловной вновь овладела робость, и она не подошла к «Победе», где среди руководителей стоял муж. «Так перепугалась? Но ведь ни он… и вообще никто ничего не знает». И тем не менее что-то мешало Варваре Михайловне чувствовать себя свободно. Она видела торжество Хвощина, и оно тяжестью легло ей на сердце. Она привыкла гордиться мужем, обрадовалась, когда, вопреки правилам, его назначили начальником стройки. От знакомых инженеров, техников она не раз слышала, что Хвощин только делает вид, будто разбирается в дорожном строительстве, на самом деле тормозит работу, вмешиваясь в распоряжения главного инженера. Вот «достать» материалы, «пробить» какой-нибудь вопрос – тут он мастер. И ей было очень обидно, что именно дистанция Хвощина вырвалась вперед, получила переходящее знамя, премию. Как Андрей мог допустить? Неужели справедливы толки, будто он книжник, никудышный организатор и зря выдвинут на руководство трассой? Ведь о том, что Хвощин «сел не в свое кресло», говорят недоброжелатели начальника доротдела. А вот он оказался лучшим организатором работ. «Ах, как все, все нехорошо!» Варваре Михайловне представлялось, что вид у Андрея теперь жалкий, подавленный, и это была вторая причина, по которой она не хотела его видеть. Ее немало удивила уверенность, с какой он разговаривал со строителями, выступал с трибуны. Опять муж предстал перед ней в новом виде, показал свою стойкость.
«Выдержал?! – удивленно и радостно одобрила она. – Никому не показал, что на сердце кошки скребут. А может, он и вообще не пал духом?»
Ей уже сделалось стыдно: бросила Андрея одного в трудном положении. В конце концов поцелуй, сорванный Молостовым с ее уст, еще ни о чем не говорит?! Это же какое-то… сумасшествие! Варвара Михайловна видела, что Андрей Ильич искал ее глазами, и уже решила встретиться с ним, пусть только проводит областное начальство и освободится. Муж ей дороже всех. Она его любит, Андрей – отец ее сына. За последний месяц она несколько раз испытывала к нему острое отчуждение, неприязнь. Затем преодолела это и вновь чувствовала себя с мужем спокойно, привычно счастливо, «как сверчок за печкой». Варваре Михайловне очень захотелось поскорей исправить свою ошибку. Зачем ждать? Ведь она знакома и с Протасовым, пусть он увидит, что жена главинжа доротдела трудится со всеми на стройке. Да получилось так, что Варвара Михайловна слишком поздно хватилась: когда она выбралась из толпы, красный огонек стоп-сигнала обкомовской «Победы» лукаво подмигнул ей с поворота дороги и пропал за леском.
Мордовочка Маря Яушева посмотрела на старшую подругу долгим, удивленным взглядом.
– Опоздали? Чего ж тянули?
Признаться в своей оплошности Варваре Михайловне почему-то не хотелось, и, сморщив хорошенький нос, она покровительственно и с доверительным видом сказала:
– Ты еще совсем девочка, Маря, и многого не понимаешь. Зачем бы я стала мешать мужу? Ему надо митинг проводить, обмен опытом передовиков. Протасов тут… А скоро он приедет на участок, и никто не помешает нашему свиданию.
Легкая морщинка прорезала чистый, немного выпуклый и загорелый лоб Мари: она, видимо, обдумывала слова фельдшерицы. Слегка покачала головой, ответила очень серьезно:
– Все-таки я бы подошла. Ведь муж.
Эту черту в характере молодежного бригадира Варвара Михайловна особенно любила. Маря была крайне правдива, непосредственна. Она никогда не поступала наперекор совести и, несмотря на застенчивость, некоторую диковатость, всегда открыто высказывала свое мнение тому, с кем не соглашалась.
– Успеем, – беспечно сказала Варвара Михайловна, чувствуя, что шею ее залила краска.
Ведь не хотела сперва подходить к Андрею? Разве так поступают с мужем? Маря права. Значит, не может забыть поцелуя в орешнике. Хорошо еще, очень хорошо, что в Зеленом зале нет Молостова. Уж лучше признаться: запуталась она, хитрит сама с собой. У Варвары Михайловны зачесались глаза: вот-вот слезы выступят. И чего это людям весело? Уйти в лес, что ли?
«Одна, – вдруг невнятно прошептала она. – Одна и…»
Докончить мысль не успела. Невдалеке от них с Марей, высоко неся круглую рыжую голову, с чуть редеющими у лба волосами, прошел Хвощин в сопровождении Горбачева и трех начальников участков своей дистанции. Руководители были навеселе. «Торжествуют», – мелькнуло у Варвары Михайловны. Острые глаза Хвощина из-под красных надбровных подушек смотрели горделиво, хмельно, на толстой груди блестела куцая орденская колодка, коротким веснушчатым пальцем он поправлял тугой белоснежный воротничок нового кителя, врезавшийся в потную, распаренную шею. Варвара Михайловна поспешно отвернулась: ей не хотелось здороваться с «кумом».
– Не любите вы начальника доротдела? – вдруг спросила Маря.
Недовольство собой, досада на то, что все так не ладится, нашли у Варвары Михайловны неожиданный выход и вылились в целой речи:
– Терпеть не могу. Он и поздоровается, и поговорит, и улыбкой умаслит, а на самом деле спесив и знает, кого пригласить в гости. С каким крикливым шиком квартира обставлена! Ковры, шкаф с подписными изданиями, книги и на столе – почитать же все не дотянется. Я ему как-то шутя сказала: «Вы настоящий Аполлон Бельведерский». Нахмурил лоб: «Где он служит? Не в «Тракторсбыте»?» Только и умеет выступать да «руководить». Говорят, в трех учреждениях не справился, везде освобождали «по собственному желанию». Последний раз полгода обивал пороги, на рядовую ж работу не пошел, требует себе, видите ли, поста! Его зовут «Дубовая затычка». Отлично видит: из народа подросло культурное поколение, надо бы инженерам место уступить, да привык к власти, почету, к машине казенной, к хорошей жизни. Хвалился, что Евгений Григорьевич, зав промышленным отделом, был когда-то с ним в одной комсомольской организации. Тот – охотник, рыболов. Злые языки передают, будто Николай Спиридонович специально для него держит резиновую лодку, легавую, охотничьи снасти. Он знает заповедные места, умеет мастерски запечь обложенную глиной тетерку, рассказать анекдот… А жена у него толстая-претолстая, хорошо грибы маринует. Хвощин с ней никуда не ходит.
– Ну и разукрасили вы своего начальника, – проговорила Маря и засмеялась как-то сдержанно, коротко.
Варвара Михайловна и сама чувствовала, что перехватила. «Так можно и в сплетницу превратиться, – подумалось ей. – Этого только недоставало». День, что ли, такой противный? В самом деле, до чего знойно, печет солнце; когда пробивается сквозь подушки облаков, дышать нечем. А тут еще комары липнут, оводы. Варвара Михайловна ощутила жажду, подошла к бачку с привязанной кружкой, стоявшему недалеко от трибуны, – воды в нем не оказалось.
Когда она вернулась, возле Мари стоял плечистый парень с мягко вылепленным носом, льняными волосами, в белой вышитой рубахе и желтых туфлях – Семен Юшин. Простодушием, здоровьем веяло от его сильной фигуры, от небольших голубоватых глаз. Он восторженно говорил:
– Не толкуй зря, Маря. Нынче тебя с трибуны весь народ увидал. У нас ребята уже проголосовали в твою пользу. Двое остаются на трассе до конца, ну и я, натурально… как спец. Дал обязательство работать на скрепере без аварий.
«Какие смешные, – с внезапной грустью подумала Варвара Михайловна. – Целовались они хоть раз? Да что там! Разве Маря допустит? Когда-то ведь и я была такой. Помню, училась в техникуме, Андрей приехал с фронта, и я стыдилась принять от него газетный кулечек с конфетами».
Грузные облака все чаще заслоняли солнце. Осины, березы, окружавшие Зеленый зал, словно застыли в душном воздухе. И поникшая, мятая трава, и белая душица, и высокий коровник – все источало пресный, вянущий запах. Листва на ветках обвисла, лишь молодо зеленели елки. Юго-восток затягивала серебристо-грифельная мгла, еще негустая, светлая.
Веселье на обрезе шло полным ходом. В палатке и с трехтонок Потребсоюза выпили все вино, пиво, морс, разобрали «казанскую» колбасу, задеревеневшие пряники. Там и сям слышались песни. Невдалеке от трибуны вспыхнула драка – ей не дали разгореться. Парни и девушки плясали в трех больших кругах, засоренных окурками, конфетными бумажками. Играли двое гармонистов и аккордеонист-подросток.
– Что мы тут стоим? – решительно тряхнув волосами, воскликнула Камынина. – Станцуем? Иль у нас не праздник?
Она потянула Марю на круг. Юшин охотно последовал за ними.
…Гроза все-таки собралась к вечеру. Загроможденное аспидными тучами небо, казалось, обвалилось на землю: сразу потемнело. Молнии вспыхивали одновременно со всех сторон, загрохотал гром, приглушая шум, трепетанье листвы. Грузовики быстро разъезжались по участкам. «Безлошадная» молодежь уносила в померкшие поля, рощицы, дальние деревеньки песни и переливы гармоник. Камынина и Маря отказались от услуг Юшина, настойчиво вызывавшегося их проводить, и почти побежали по курившейся пылью дороге. Автомашины были переполнены, тесниться женщинам не хотелось, а расстояния было всего километра четыре.
Впереди неясно обозначился чашинский лагерь, когда ветер бросил из-под тучи первые крупные капли дождя.
– Скажи, Маречка, – вдруг спросила Варвара Михайловна, – ты могла бы изменить?
Девушка удивленно вскинула брови.
– Как это, Варвара Михайловна? Да вы что: серьезно?
– Изменить… слову, – поспешно поправилась Камынина.
Где-то далеко сбоку послышался шум надвигающегося ливня. Ослепительно блеснула молния, распахнув розовое, словно ватное чрево огромной клубящейся тучи, и стали видны водяные струи. Опушка, шалаши чашинского лагеря были совсем близко. Женщины припустили что есть духу.
– Ой! – взвизгнула Варвара Михайловна и расхохоталась. – В грязь попала!
– Вовремя успели! Лишь чуть захватил!
Они вбежали под кухонный навес, между разлапистыми елями пробрались в свой шалаш. Отряхивая косынку, Маря вдруг очень серьезно сказала, возвращаясь к старому разговору:
– Мне, Варвара Михайловна, и мысль такая никогда в голову… как это вдруг изменить? – Она некоторое время молчала, шурша слегка намокшим платьем. – Вы, конечно, шутите, я понимаю. Да если б я узнала, что кто-то изменяет важному делу… семье… наоборот, вмешалась бы.
– Конечно, конечно, – устало проговорила Варвара Михайловна, как-то вымученно улыбнулась. – Это я просто так. Ой, все-таки надо переодеться.
«Действительно, нашла тему, дура, – тупо, словно о чужой, подумала о себе Варвара Михайловна. – Готова всех спрашивать. Что со мною?»
Долго еще над полями, над темным, непроглядным лесом бесновались молнии, по всему небу тяжко перекатывался гром, хлестал ливень, рождая мутные пузыристые лужи, бурные ручейки.
XIXВсе чаще стали перепадать дожди. Постепенно высохшая за летние дни почва напиталась влагой. В лесных низинках вновь появились зеленые лужи, и в них прочно обосновались лягушки. Грязь стала мешать подвозке стройматериалов, продуктов: темп работ по всей трассе резко затормозился. Камынин подвозил по Оке и железной дороге камень, песок, но как их перебрасывать на участки? Только квашинская дистанция делала некоторые успехи. Не оставалось сомнения, что вскоре Детчинский участок возьмет переходящее знамя, вторую премию, свернет свои палатки и вслед за шебальцами двинется домой.
И на трассе, и в Моданске все громче поговаривали о том, что начальником строительства, по правилу, следовало бы назначить Хвощина: он-де еще быстрее двинул бы укладку шоссе, а то ему не дают воли.
Когда в обкоме Хвощина спросили напрямик, сумеют ли участки завершить трассу до уборочной, он долго увертывался от прямого ответа и наконец грубовато обронил:
– Что меня пытаете? Начальник стройки есть. Ладно, ладно, скажу свое мнение. Главинж наш – мужик старательный, что и толковать. И в дорожной науке шагнул. Да… как бы это вам поточнее сказать? Обрадовался. Вот. Обрадовался. Шутейное ль для нас дело? Отряд эва каких машин, тыщи народу с лопатами, молотками… ну и побежал сразу за двумя зайцами. И шоссейку тянет, и зараз все подъездные пути чинит, мосты наводит, каменные карьеры оборудует. Я понимаю его и хвалю в душе. Когда еще у нас такой козырь будет в руках? – Николай Спиридонович нахмурился, чуть покачал головой. – Да не время. Хлебоуборка на носу, не поспеем. Какой лучший путь к победе? Наступление. И нам бы сделать генеральный рывок, пока вёдро, а там часть механизаторов, колхозников и отпустить можно. Кто остался – дыры б штопали. Говорил я Андрею Ильичу: «Развяжи мне руки». Заладил на своем… – Хвощин передернул крутыми плечами, спокойно закончил: – Ладно. Нехай по его… будем и тут стараться.
Больше из него ни одного слова не выжали.
Дожди, ливни сыпали все гуще, грунт на трассе раскисал, портились дороги.
В середине июня, к полудню, гроза, проходившая стороной через деревню Бабынино и Васютинский переезд, краем серебристо-голубой, мутной тучи захватила чашинский отрезок трассы. Землекопы, мостовщики, тачечники потянулись в столовую. Часть строителей перед обедом побежала окунуться в Омутовку, что лениво струилась в низинке за дубами; среди них находились Варвара Михайловна, Забавина; Молостов и мужчины шли отдельно.
Минут пятнадцать спустя к трассе подрулил облдоротделовский газик. Камынин узнал, что Чашинский участок остался без камня, – об этом говорили на летучке, – и решил проверить. Кроме того, он истосковался по Варе; хоть бы голос ее услышать.
Вместе с Хвощиным они направились к «штабному» шалашу. Навстречу им вышла Баздырева в солдатском ватнике, в резиновых сапогах, с щекой, перевязанной суровым полотенцем: у нее дергало зуб. Словно поняв состояние начальника строительства, она, чуть шепелявя из-за боли, обратилась к тачечнице:
– Где наша фельдшерица? Позвать бы, дело у меня.
Никто не ответил. Баздырева удивленно переспросила:
– Нету ее, что ли?
– В речка мыться убежал, – ответила соседка по шалашу тетя Палага, невысокая большеротая мордовка с крупными загорелыми руками, и потупила глаза. Голову ее покрывал красный цветастый платок, повязанный так, что спереди торчали два рога.
И даже те, кто не знал, в чем дело, поняли: здесь что-то скрывается. Особенно остро это почувствовал сам Камынин. Он сделал вид, будто не обратил внимания на вопросы Баздыревой, и обычным, деловым тоном спросил:
– Пройдем на трассу, Матрена Яковлевна? Сколько погонных метров вымостили сегодня? Как у вас с подвозкой камня? Где Молостов?
И тут наступило еще более длительное молчание. Только что вернувшаяся с речки Забавина словно не сдержала улыбки и закрылась локтем. Отвратительная догадка мелькнула в голове Камынина: неужели отсутствие жены имеет какую-то связь с отсутствием дорожного техника? Очевидно, эта мысль отразилась в его вдруг закосивших глазах. Все стали избегать его взгляда, а прораб сказал как мог будничней:
– Я Молостова недавно у шалаша видал. Небось тут где-нибудь, сейчас подойдет.
– Я его поищу, товарищ Камынин, – проговорила Маря Яушева с каким-то болезненным сочувствием. – Вы идите пока на трассу, а я найду и пришлю.
– Где найдешь? – вдруг бесстыдно, отчетливо сказала Забавина, поправляя черные, густые, подмокшие на шее волосы. – По ягоду они пошли. И техник наш, и фельдшерица. Сейчас я с ними вместе купалась на Омутовке. Днями грибы собирали, теперь послаще чего захотелось.
Она чуть побледнела, но, улыбаясь, в упор глянула на Камынина. Хвощин быстро опустил голову, скрывая скользнувшую по губам усмешку. Андрей Ильич почувствовал мучительный жар, заливший лицо, уши, и должен был призвать все самообладание, чтобы не показать собравшимся того, что переживал:
– До ягоды жена у меня большая охотница. Вот осень настанет, начнет пропадать в лесу и за орехами. – И добавил, улыбнувшись пересохшими губами: – Рабочее время, правда, не совсем удачно для таких экскурсий. Но, думаю, Матрена Яковлевна сумеет наломать им хвоста.
– Уж насчет этого не сомневайтесь, – пробубнила начальник штаба, прижав ладонь к подвязанной щеке.
Стараясь держаться со всеми приветливо и оттого нервно кривя губы, Андрей Ильич попросил сводку работ, выполненных за последние дни. С этого момента, что бы он ни делал, с кем бы ни говорил, его не покидала болезненная мысль о том, что жена с районным техником «собирают ягоду».
– Почему, Матрена Яковлевна, у вас на участке так медленно идет мощение? – спросил он резко и поспешил улыбнуться: как бы не подумали, что он из-за жены расстроился. – Почему нет запасов камня?
– На спине плитняк, чай, не понесешь? Спытайте вон у Николая Спиридоныча, – кивнула Баздырева на Хвощина. – Давно еще отобрал у нас два самосвала и передал шебальцам. Сейчас нам вот так еще бульдозер нужен, – чиркнула она себя по горлу, – а он и слушать не-желает.
– Откуда я наберу всем машин? – грубо сказал Хвощин. – Шебальцы тогда кончали участок, как мне было их не подпереть? Народ надо отпускать с трассы, уборочная на хребет села.
– А у нас в районе хлеба не поспевают? – запальчиво проговорила Баздырева и сплюнула с больного зуба слюну. – Нам сено косить не надо? Аль мы пасынки? Все за показухой гонитесь, премии в мозгу. Шебальцы тю-тю, давно снялись и уехали, а где наши самосвалы? Где? Детчинцам передали – вот они где.
– Может, обойдемся без крика? – вмешался Камынин и повернулся к Хвощину: – Разве нельзя, Николай Спиридонович, утрясти этот вопрос?
– Никак не могу, Андрей Ильич. Детчинцы вот-вот закончат свой участок, сам посуди, как я отыму у них самосвалы? Передовикам в первую очередь создают условия, а чашинцы теперь как поезд, вышедший из графика. Обождут.
– Как «обождут»? – оторопела Баздырева, отняв руку от щеки. – Самосвалы забрали… грузовики посулили – не даете. И мост в Окаево через Омутовку не чините…
– Обстоятельства меняются, Матрена Яковлевна, – важно и решительно перебил Хвощин. – Посоветовался тут я с народом, и пришли к выводу, что правильнее будет сперва поддержать детчинцев. Вы смотрите с районной колокольни? А я с командного пункта всей дистанции. Детчинцам надо помочь совсем немного, они вот-вот кончат. Тогда мы перебросим к вам шебальские машины да плюс ихнюю технику. Чего потеряете?
– А там перед нами найдется еще пяток передовых районов? – запальчиво просипела Баздырева. – Это вот шли в деревню двое здоровых и с ними хромой. Бац – дождик. Поле, ни деревца. Конечно, все домой добрались, только те двое сухие, а хромой-то отстал – и до ниточки. Понимаешь? Насквозь. Нет, вы уж из Чаши калеку не делайте, а подайте, что положено. Все славу ищете, премии? «Из графика вышли!», «Обождут». А кто наш поезд задержал? Вы. И это правильное руководство? Да что ж оно выходит, товарищ Камынин? Одним – игрушки, другим – колотушки. Все пальцами тычут: «Обозники», на каждом совещании прорабатывают, пореченцы смеются: «Хвостисты! Буксира ждете». Нешто мы родимым пятном мечены?
– Верну самосвалы. Оба верну, – перебил ее Хвощин. – Какие вы нетерпеливые, начальники участков. Будь у меня лишние машины – десяток бы дал: нате, хватайте, только не рвите глотку, не подымайте крик.
– Рот мне хочешь заткнуть, Николай Спиридоныч? – голосисто заговорила Баздырева, забыв про зуб, и подперлась кулаком в бок. – Хоть ты и большой руководитель, всем облдоротделом заворачиваешь, а на каждый роток не накинешь платок. Критику не терпишь? Считаешь, что критика для одних низовых работников дадена? То-то, гляжу, завертелся ты, прости за некультурное слово, как черт на сковородке. Хочешь – обижайся на меня, хочешь – нет, я человек простой, деревенский, еще в прошлый год бригадой в колхозе правила, люблю говорить в глаза. Вот попомни мою речь: доверили конем управлять – научись в седле держаться, а то при такой скачке, гляди, сбросит…
– Не рано ль поучать взялась? – грубо оборвал ее Хвощин. – Может, мне за парту сесть, а ты возьмешь указку?
– Неужто худые слова тебе говорю, Николай Спиридоныч? Аль привык слушать только вышестоящих руководителей? С теми, кто пониже, и считаться не желаешь? Не свое мнение я высказываю – участка. Народ над всеми нами хозяин, и не след от него ухо отворачивать.
О непорядках на квашинской дистанции Камынин давно слышал, знал и о прорыве на некоторых участках, да все молчал, не решаясь обидеть начальника облдоротдела, боясь окончательной трещины в и без того неустойчивых отношениях. Он не терял надежды, что Хвощин сам выправит ошибки. Положение у чашинцев оказалось более катастрофичным, чем он ожидал, и Андрей Ильич понял, что дальше так продолжаться не может.
– Одну минутку, Матрена Яковлевна, – остановил он начальника районного штаба. – Я думаю, Николай Спиридонович, нам необходимо срочно помочь Чаше, а то как бы она не повисла гирей на ногах у всей трассы. Обстановка действительно создалась ненормальная: одним даем самолет, другим – черепаху.
Острые глаза Хвощина точно резанули по лицу Камынина, толстая шея, скулы побагровели, он тяжело засопел.
– Крылья подрубаешь, Андрей Ильич? – перебил он, вкладывая в эти слова какой-то свой, особый смысл. – Вот и соревнуйся, когда стреножили. Чаша сама села на черепаху. Чего им чужого дядю обвинять? Мы, большевики, не привыкли цацкаться с нерадивыми, у нас отстающих бьют.
– Уже нерадивые, – промычала Баздырева. – Обзываешь…
Камынин вновь остановил ее жестом руки.
– Бьют, но ведь не в гроб заколачивают? Поэтому настоятельно прошу, Николай Спиридонович, вернуть чашинцам самосвалы. Участок необходимо вытянуть. Людям может показаться, что про них все забыли, и наиболее неустойчивые начнут опускать руки… А насчет бульдозера, Матрена Яковлевна, я потолкую с Горбачевым: завтра сам буду в МДС. Он обещал мне отремонтированный на моданскую дистанцию, пожалуй, я передам эту машину вам.
Когда руководители заспорили, Баздырева замолчала и опять схватилась за обвязанную щеку. Выслушав Камынина, согласно кивнула, показывая, что благодарит. Хвощин еще резанул взглядом начальника строительства, оглянулся на жадно и с надеждой слушавших людей; внезапно щеки его добродушно обмякли, он проговорил беззлобно:
– Навалились на меня гуртом, как на батьку? Хотите свалить с больной головы на здоровую? – Эту фразу Хвощин не без ехидства подчеркнул, как бы подразумевая опухшую щеку Баздыревой, ее больной зуб. – Ну и я вас, детки, поспрошу: лучше ответь, Матрена Яковлевна, почему у тебя на участке дисциплина хромает? Вот где ищите причину отставания. Вот где собака зарыта.
Баздырева так и дернулась:
– Факты!
– Целых два кармана. У тебя не только рабочие, а и хваленые бригадиры под носом прогулы делают. Это не факты?
– Кто? – просипела Баздырева. – Фамилии!
– Я! – ответил излишне громкий девичий голос, и Маря Яушева чуть-чуть выдвинулась вперед.
– Сама назвалась? – прищурился Хвощин, и нельзя было понять, язвит он или шутит. – Позавчера ехал я через Бабынино, гляжу, она, голубушка, воркует… с молодым человеком. Чуть погодя пошла за деревню в поле: цветочки, что ли, собирать – не знаю. А время было самое рабочее.
– Я хотела, – в замешательстве начала Маря. – Я искала… – Она запнулась, словно не решалась что-то открыть.
– Залетку? – весело кинул ей от машины Жогалев. – Так они есть и поближе, – и ткнул пальцем себя в грудь.
– Сдался ты ей! – поддел шофера стриженый землекоп. – Теперь на соседнем участке скрепер водит Сенька Юшин. Не тебе чета.
Кое-кто засмеялся. Маря еще гуще покраснела, обидчиво замкнулась. Все знали ее диковатость, упрямый, скрытный характер и поняли, что теперь от девушки и слова не добьешься. Молча проглотила хвощинскую шпильку и Баздырева. Молодежный бригадир действительно сделала уже три прогула и всякий раз из своих «экскурсий», как начали называть ее отлучки, возвращалась усталая, в пыли.
Желая прекратить тяжелый, затянувшийся спор, Андрей Ильич предложил осмотреть полотно дороги. Кстати, и его это отвлечет от мучительных дум о жене и Молостове, «собиравших ягоду». К границе соседнего участка вместе с ним пошли начальник облдоротдела, члены штаба, десятник. Газик следовал сбоку по объездной дороге.
– Шоссе на этом отрезке имеет уклон более одного градуса, – остановясь, заметил Камынин прорабу. – Поэтому дренажные воронки вам следует делать под углом в пятьдесят – шестьдесят градусов, а не перпендикулярно к оси. Поправьте.
– Ошиблись трошки.
Так прошли они с километр и здесь расстались: облдоротделовское начальство поехало дальше. Когда машина завиляла между налитыми водой колдобинами, Хвощин сказал с кривой улыбкой:
– Командуешь, Андрей Ильич?
Этого вопроса Камынин ждал.
– Долг обязывает, Николай Спиридонович.
Взгляды их встретились в полутьме закрытого кузова.
– Ты, верно, Андрей Ильич, думаешь, что я обижен? – подавляя тяжелый гнев, заговорил Хвощин. – Плохо меня знаешь. Я власть в руках держу не первый год… и хочу дать тебе совет на будущее: если станешь полным хозяином производства, не дискредитируй при подчиненных своего заместителя. Повторяю: не о себе толкую, я ведь сам первое лицо в дорожном отделе.
– Совет принимаю. Только я не дискредитировал тебя, Николай Спиридонович. В первую очередь за трассу отвечаю я, поэтому и имею право отдать распоряжение. Почему при людях? Сам допустил. Кто не досмотрел прорыва в Чаше? Надо было о нем раньше поставить в известность, мы бы посоветовались и нашли выход.
– Уже считаешь, у меня совсем силы нету?
– Вдвоем-то легче? Виноваты оба, и оба должны заштопать эту дыру.
Продолжать спор при шофере Хвощин не стал. На Детчинском участке он вышел из машины, а Камынин поехал осматривать каменные карьеры, расположенные под Суходревом. Стычка с Хвощиным оставила в нем тяжелый осадок. Как он всегда старался избежать ее! Работать-то надо плечо в плечо! И в то же время с каждым днем чувствовал, что рано или поздно, а придется «выяснять отношения». В этом споре он всячески сдерживался и был доволен, что и Хвощин не позволил себе распоясаться. Но понимал отчетливо, что его добрые отношения с начальником доротдела кончились и они вступили в борьбу.
Хмуро покачивался Камынин на задней подушке газика, где сидел до этого с Хвощиным. Не проехал он, однако, и километра, как незаметно для себя вновь отдался ревнивым думам о жене. Ему вспомнилось, как Варя еще весной в чашинском Доме колхозника рассказывала о поездке в грузовике с Молостовым, вспомнилось, как она рвалась после отпускных воскресений из дому обратно на свой участок, и опять, и опять на душе становилось гадко, противно. Чем он провинился перед Варей? Несколько раз Камынин собирался трезво обдумать, что ему делать, и не мог: обида, гнев, самолюбие душили его. Сегодня среда? Скоро жена приедет на выходной, и он все выяснит.
Почему-то взгляд Андрея Ильича приковал ястреб: распластав могучие крылья, бурый хищник плавно кружил над лесом, зорко высматривая добычу – беспечную птаху.
