Текст книги "Осенние дали"
Автор книги: Виктор Авдеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 33 страниц)
Возвращаясь со своей дистанции в город, Хвощин вместе с Горбачевым остановились на Чашинском участке.
Литым, черным, словно резиновым валом поднималась земляная насыпь от Моданска до Квашина. На трассе закончили постройку основания – наполненного песком ящика шириною в семь метров – будущую проезжую часть шоссе. Передовые участки уже засыпали дорогу щебенкой, с хрустом утюжили ее тяжелыми десятитонными катками.
Только что начался обеденный перерыв: замолкла камнедробилка на обрезе, застыли облепленные грязью машины, народ побросал лопаты, носилки, схлынул в столовую, к шалашам; лишь Молостов задержался на полотне дороги у бордюрной кладки.
Выйдя из забрызганного грязью газика, Хвощин медленно зашагал по насыпи, проверяя качество работы. Рослый, широкий, он за последнее время похудел, брюшко его опало, а цвет кожи от загара стал бурым. В области хорошо знали Хвощина. Начал он свой трудовой путь шофером автобусного парка, быстро выдвинулся, был избран секретарем парткома. Перед Отечественной войной уже заведовал райдоротделом, затем директорствовал в конесовхозе, руководил областным обществом охотников, конторой Заготживсырья. Заступая на новое место, с незнакомым профилем, он говорил: «Партия послала – значит, надо работать». Его солидную фигуру привыкли видеть на всех собраниях актива. На фронте Хвощин попал в окружение, партизанил в соседней области и сразу после освобождения родного края, вернувшись в город с орденом, тремя медалями, был направлен в дорожный отдел.
Обычную для себя энергичную деятельность Хвощин развил и на трассе. Он пустил в ход все свое влияние, связи, «выколачивал» на фабриках, в промартелях, в колхозах транспорт, рабочую силу, вдохновлял участки «на штурм дороги», сам иногда брал молоток, лопату и показывал пример, как надо вручную бить камень на щебенку или копать землю.
– Ну, как жмете? – сказал он, протягивая технику руку. – Выполняете график?
Горбачев тоже вылез из машины, но почему-то к трассе не шел, а, облокотясь о дверцу, разговаривал с кем-то сидевшим в кузове и невидимым Молостову. «Кто там еще? Газик эмдээсовский».
– Плохо, Николай Спиридоныч, – ответил он. – Режет нехватка камня. В зиму-то здесь материала заготовили – кот больше наплачет. А на чем сейчас возить? Самосвалы наши вы забрали, обещанных грузовиков не даете, – сидим разутые. Потом шоферы жалуются: на Окаевский карьер плохой проезд, проломы в настиле моста через Омутовку. Недавно я ездил глядеть: весь качается, один бык с весны еще поврежден ледоходом.
Хвощин поднял брошенную каким-то землекопом лопату, с силой воткнул ее в грунт.
– Мост ведь стоит? – сказал он.
– Пока стоит.
– Ну и порядок. Все шоферы жалуются на мосты и дороги: такая их доля. У меня, дорогой Павел Антонович, нет сейчас лишних машин, плотников, нету лесу для его починки, да в этом и нужда не ахти какая. Я ведь знаю, отчего вы с Баздыревой хлопочете: стреляный воробей, не проведешь.
Он шутливо погрозил пальцем.
– Ясно, отчего, Николай Спиридонович. Не случилось бы аварии, шоферы отказываются полностью загружать машины.
– Ой ли? Только из-за этого? – усмехнулся Хвощин. – Мост через Омутовку ведь на территории вашего района. Вот вы и задумали чужим ружьем убить себе лису на воротник – силами строительства отремонтировать то, что осенью все равно надо чинить вашей Чаше. Охотно бы помог, уважаемый, да понимаешь… кишка тонка. Я не имею права распылять силы, отрывать машины на побочные работы. Сорвем план.
Он поднял веточку, счистил грязь с брезентовых сапог. Недавно прошел крупный теплый дождь, на кубовом, омытом небосводе сияло солнце, мягко золотились последние мелкие тучки. Земля жирно блестела, березы, дубы стояли мокрые, словно только что искупались и теперь просушивали свою кудрявую листву на свежем ветерке. Из лесу несло сыростью, звучно высвистывала иволга.
– Никакой задней мысли у меня не было, – хмуро сказал Молостов. – Вы начальник дистанции, мое дело доложить. Только из фронтовой практики я знаю: хочешь добиться победы – укрепи тыл.
– Эку новость сказанул, Павел Антоныч! Если уж переходить на военный язык, то нам надобно сделать один… огромный рывок, провести одно наступление сроком в какой-нибудь месяц. После этого и никаких резервов подтягивать не надо: потихоньку закончим весь мелкий, текущий ремонт в притрассовой полосе. Когда шьешь новую шубу, о латках на старый зипун думать нечего.
Очевидно, последняя фраза была намеком на Камынина, который непрестанно и тщательно чинил подъездные пути на лесосеку, к песчаным, каменным карьерам, снимая транспорт, народ с трассы.
– Мое дело солдатское, – повторил Молостов. – Имейте в виду: рухнет мост – мы окажемся совершенно отрезанными от карьера. Сами знаете: без камня нам хоть пропадай. Возить с Терехинского за тридцать километров? Это называется – за семь верст киселя хлебать.
Он еле сдержался: нельзя лезть на рожон.
– Заладили одно: «Камень давай», «Подъездные пути чини», – недовольно проговорил Хвощин. – Будто для того и стройку затеяли? «Мосты качаются». Ведь не на трассе качаются? Ну? Все это… мелочи третьей степени. Главное на текущий момент – прокладка шоссе! И вот тут-то вы, уважаемые товарищи чашинцы, и плоховато тянете.
– Плоховато? – Молостов собрал морщины на лбу, огляделся вокруг, словно желая установить, в чем его участок «худо тянет». – Не пойму вас.
– Сколько топчетесь на тридцать втором километре? А? Какой день? Вконец застряли.
– Во-он что! – сказал Молостов и успокоенным жестом поправил широкий офицерский ремень. – Топчемся потому, что топь… извиняюсь за каламбур. Везде почва крепкая, а тут заболочена, вот и застряли. Пришлось удалить из-под основания насыпи торфяной массив, осадить насыпь на дно болота, подобрать материалы, которые не пропускают воду… словом, выполнить цикл. Куда денешься? Ничего, дальше легче пойдет.
– Все сам знаю, – перебил Хвощин. – Да не зря поговорка толкует: «Дело мастера боится». И у детчинцев такой же заболоченный орешек, ан посовещались и сумели справиться скорым ходом. Канавы сделали, дренажи, отвели воду… Смекалка должна быть. Смекалка.
На брови, глаза Молостова будто легла тень, он невнятно пробормотал:
– Как нас учили, так и строим.
– Методы труда улучшаются? Улучшаются. Вот. В работе важен размах, напор… поиски нови. – Хвощин покровительственно хлопнул техника по плечу. – Ладно… казак. Терпи – атаманом будешь. Так у вас на Дону говорят? Надо уметь, Павел Антоныч, находить выход из всякого безвыходного, положения. Давай поскорей шагайте через свое болото, а мост… Ну с мостом постараюсь помочь. Между прочим, в Моданске на совещании вас хвалили… персонально. Считают перспективным: будущий инженер, офицер запаса. Я так и сказал: «Вот закончим шоссе, дам Молостову повышение – переведу в Большие Угоны начальником райдоротдела».
От неожиданности Молостов смешался, не зная, что ответить.
– К обмену опытом готовитесь?
– Понятное дело. Как и все.
– Правильно. Скоро шебальцы будут рапортовать о завершении строительных работ. Ловко? Должны гордиться своей дистанцией, а вы все о недостатках…
Внезапно Хвощин поднес руку к чесучовому картузу, изобразил улыбку. Техник оглянулся и почувствовал, что краснеет еще больше: шагах в пятнадцати от них полотно дороги переходила Варвара Михайловна. Она была босая, в одной руке несла сандалеты, в другой – кружечку с земляникой: наверно, возвращалась из леса в лагерь. Намокшие волосы ее прилипли ко лбу, прелестное миловидное лицо от дождевых капелек выглядело особенно свежим, губы приветливо улыбались.
– По ягоду, кума, ходила? – шутливо окликнул ее начальник дорожного отдела.
– Набрала свеженькой, – весело ответила она, скользнув взглядом по обоим мужчинам. – Только начинает вызревать.
– Хорошее дело.
– Прошу на чашку чая. Угощу.
От нее самой, казалось, пахло земляникой. Мелькая босыми, вымытыми мокрой травой ногами, Варвара Михайловна сбежала с полотна и направилась к своему шалашу.
– Везет же человеку, – внезапно сквозь зубы произнес Хвощин. – В рубашке родился.
– Кому это? – спросил Молостов больше для того, чтобы не выдать своего замешательства.
– Главинжу.
– Н-да. Везет.
– Какую смазливую бабенку отхватил, – с внезапной откровенностью проговорил Хвощин. – Сумел ведь чем-то вскружить голову. Не раз бывал я у Камыниных в доме, видел, как живут. Не того… Она помоложе, охотница потанцевать, повеселиться. А он или по области ездит, или закроется как сыч у себя в кабинете и сидит… занимается, книжки читает.
И опять, как в день знакомства с Варварой Михайловной, когда желание узнать о ней побольше заставило Молостова разговориться с Жогалевым, даже подладиться к шоферу, – это же нечистое любопытство не позволило ему уйти, задержало на месте. Жадно прислушиваясь к словам начальника доротдела, он против воли спросил:
– Во-он как? А я считал, что Камынины очень дружны.
Хвощин насмешливо сложил тонкие неяркие губы:
– Все мы умеем скрывать свои прорехи.
– Значит, Варвара Михайловна… несчастна?
– Ну, уж этого я сказать не берусь. Знаю только, что теперь она связана по рукам и ногам: мальчишка. Притом Камынин, что называется, на виду. Вот начальником стройки выдвинули. Оклад хороший, газик в полном распоряжении. Женщины это ценят.
– Верно, – раздался резкий и громкий голос Горбачева. – Очень верно.
Молостов и не заметил, что к ним подошел начальник МДС. Посмотрел же он почему-то не на Горбачева, а на его газик. Оттуда выглядывало полное холеное личико в кудряшках, с фарфоровым бездумным взглядом и маленьким, ярко накрашенным ртом. «Не кассирша ли из «Октября»? – подумал Молостов. – Толкуют, что Горбачев иногда катает ее к подруге в Суходрев. А Хвощина они, стало быть, подвозят». Молостову вспомнились толки о том, что молоденькая кассирша из моданского кинотеатра, ради которой Горбачев забыл семью, якобы не пускала его к себе без подарков и он тратил на нее половину своей зарплаты.
– Не все измеряют жизнь на звон рубля, – усмехнулся он.
Хвощин молчал и неодобрительно косился на Горбачева. Тот едко скривил губы.
– Молоды вы еще, Павел Антонович, – заговорил Горбачев, и от него густо пахнуло вином. – Зелены. Знаете вы, что такое любовь? Никто не знает, каждый ее на свой аршин меряет. Один ищет в браке тити-мити, – Горбачев сложил пальцы щепотью, словно пересчитывая деньги. – Второй довольствуется в семейной жизни тем, что бог послал: мол, и солома съедома. Бывает же так: и умный человек, и солидный, и волевой, себя в кулаке держит, подчиненных умеет заставить потом, как росой, умываться, а врежется в какую-нибудь молоденькую канарейку, и все к черту летит. Сам знает ей цену: не человек – свистушка, кукла, одно декольте да кружева… а сил бросить нету. Стыд теряет, шею может сломать… и такая вот любовь бывает.
Он то ли засмеялся, то ли скрипнул зубами, Молостов удивленно слушал откровения начальника МДС. «Неужто так заложил? – подумал он. – Или неприятности из-за семьи?»
– А в общем каждый из нас владеет столькими благами, сколько сумел захватить. Для себя он старается, для общества – разницы нет.
– Вы тут… целый диспут развели, – еще раз осуждающе глянув на хозяина газика, сказал Хвощин. – Вроде как не то место. А? Отложим? Займемся стройкой? – Он вдруг переменил тон, кивнул на группу людей, подходивших от лагеря. – Вон Баздырева свой косяк ведет: весь штаб участка в полном составе. Тоже небось: «Нет транспорта, нет камня, стройматериала».
И сразу, словно забыв о Молостове, он твердо, уверенно двинулся к ним навстречу. По-прежнему едко кривя губы, Горбачев последовал за начальником доротдела.
«Похоже, что Варвара Михайловна несчастна? – подумал Молостов, вновь рассеянно наклоняясь над каменным бордюром, проверяя укладку. – В прошлый приезд из Моданска сама намекнула: мол, с мужем почти не видались. Значит – полный разлад? Я ж ей нравлюсь: в таких, вопросах я еще не ошибался. Проверю… и добьюсь своего. Любым путем заставлю уступить». Молостов вдруг выпрямился, круто свернул с насыпи и пошел к Забавиной обедать. Он больше не думал о том, что разбивает Камыниным семью.
XVТам, где еще месяц назад рос лес, тянулся голый кочкарник, кисло болото, поросшее клюквой, чаканом, вилял из стороны в сторону разбитый ухабистый большак, – растянулась пятитысячная народная рать, громыхали сотни автомашин, самосвалов, новенькие катки, бульдозеры, скреперы. И постепенно разрозненные звенья трассы, возводимые одновременно двадцатью шестью районами на отведенных участках, стали сливаться в одно ровное, заметно приподнятое над землей полотно девятиметровой ширины, считая обрезы, с глубокими кюветами по бокам для стока воды. Через реки, овраги шагнули новенькие мосты.
Несмотря на перегруженность, Камынин не забывал наказа секретаря обкома, выявлял по всем участкам новаторов, ударников, ездил к ним, спрашивал о рабочем опыте. Вспомнил и о том, как на воскреснике секретарь пореченского райкома Худяков хвалился, что у них есть замечательный старик землекоп Гадеев. У Гадеева нашлись подражатели из молодежи, тоже перевыполнявшие норму. И в конце мая Камынин решил ближе познакомиться с этим дедом. Он захватил с собой литсотрудника выездной редакции газеты «Народная стройка».
Секретарь райкома Худяков привел их на рабочее место старика.
– Вот, Сафрон Аггеич, – сказал он, – главный начальник строительства о тебе прослышал. Приехал поглядеть вместе с корреспондентом.
Дед Гадеев перестал копать, выпрямил сутуловатую спину, оперся на держак лопаты. Роста он был невысокого, но плотный, с выпуклой широкой грудью и большими огрубелыми руками, словно перевязанными синими венами. Одет в ситцевую застиранную рубаху, штаны навыпуск, лапти.
– Что ж, нехай поглядит, денег за это не берем, – сказал Гадеев, щуря небольшие, с жиденьким блеском глаза. – На то они начальники и ученые, чтобы всякое опытное дело в книжку отпечатывать. Ну, хоть вы, детки, и руководители, а я обоих вас вместе годами постарше. Вот и разберитесь, кто из нас первый?
– Первый у нас тот, – сказал Худяков, – кто народу вожак, пример показывает в работе.
– Верное слово говоришь, – подумав, неторопливо согласился дед. – У каждой стаи гусиной, у отары аль коровье стадо возьми – у всех вожак. И в подчинение к нему становятся потому, что сам себя показывает. На свете ничего даром в руки не идет, все характером добывается.
– Вот хотим, отец, порасспросить, как вы работаете, – сказал Камынин. – Люди говорят, есть чему поучиться.
– Молва мирская что волна морская, – как бы себе в усы, пробормотал Гадеев. – Чего вам у меня выспрашивать? Все вы грамотные, икадемики, эвон каких машин понастроили, каждая за цельную артель ворочает. А у меня чего? Лопата. Низкое орудие производства – так по-школьному? – Дед хитро оглядел всех. – Вот, правда, и «катюшев» попридумали, и самолетов «ястребков» позапустили в небо, а теперь, говорят, прямо адовую бомбу изготовили, а все-таки войну-то, как и допрежде, пехотный солдатик решает?
– Он, солдатик, – подтвердил Худяков. – Но вооруженный автоматом и под прикрытием авиации и танков.
Землекопы засмеялись, а Худяков негромко сказал Камынину:
– Видали нашего философа? Любит старина, чтобы его попросили.
– Вот потому, дедушка, – пояснил Гадееву литсотрудник, – мы и хотим узнать твой опыт, что ты стажированный служака.
Гадеев, видимо, остался доволен собой.
– Чего ж? Коль время не жалко, поговорю вам о работе. – Он огладил пышную, не совсем еще седую бороду, как бы задумался. – Приехал я сюда, на дорогу, из нашей деревни Деевой. Отвел мне бригадир участок. «Вот, старина, выкинешь пятнадцать кубометров, будешь ударник». Сам смеется. Скрутил я себе из махорки конфетку, сел, пососал, а сам прикидываю, каким манером и с какого, стало быть, конца за дело браться. Видали, какая у меня винтовочка-автомат? – Старик показал горевшую на солнце лопату. – Ежевечерне после работы деготьком смазываю, чтобы ржа не ела. Утром встану – деготь тряпочкой сотру. Лопату точу напильником, бруском навожу: вострая – бабам усы брить можно. А черенок видали? Ясеневый, легкий, длиной аккурат в метру. Одежу себе по мерке подбираем? Вот и струмент так. Без струмента и вошь не убьешь.
– С лопатой все ясно, – улыбаясь, сказал Камынин. – Дальше как работу организуете, Сафрон Аггеич?
– Все своим чередом узнаешь, товарищ главный начальник, – ответил землекоп. Он крякнул и немного помолчал, как бы желая показать, что, раз согласился на беседу, дело других только слушать и не перебивать. – Что я сделал? Перво-наперво разделил свой участок на три части. Встал к насыпи дороги боком, вот так, – и начал перекидку. Двигался я не в сторону, – показал старик на поле, – а взад. Зачем, спросите? Удобней-землю выбрасывать. Верхние слои я кидал как мог подале от кувета. Сыму землю на один штык, вылезу, да и потрамбую ее лапотками, чтобы пухлым горбом не подымалась. А чем глубже в кувет вгрызался, тем ближе землю выбрасывал: место для нее было заране припасёно. Таким манером я спервоначалу одну секцию выработал – сел, покурил. После вторую кончил – опять же за кисет. А там и остатнюю ждать не заставил – тут и водички испил. И ходьбы по участку у меня лишней не получилось, и суетни меньше. Куда нам, старикам, торопиться: в могилу? А стал бригадир в вечеру подсчитывать, ан у меня… шешнадцать, восемь десятых кубов.
Старик значительно крякнул и сделал паузу.
– Вот вы, Сафрон Аггеич, и есть землекопный вожак, – сказал Камынин. – И у нас, руководителей строительства, к вам просьба: можете выступить в один из ближайших дней, выходных конечно, поделиться опытом с молодежью? Разъясните, сколько своим методом времени экономите, сил. Вы, говорят, не впервой на земляных работах? Да не забудьте сказать, сколько зарабатываете в день. Столковались?
Гадеев подумал, важно обдернул рубаху и вдруг торжественно протянул огрубевшую руку начальнику строительства:
– Держи, сынок. Рука у деда твердая и слово крепкое. Покажусь с опытом, готовь поллитру.
И первый засмеялся своей шутке.
«Вот старик – дуб. Еще и зубы целые», – подумал Камынин, отойдя и оглянувшись на землекопа. Сафрон Аггеич поплевал на заскорузлые ладони и начал работать. Со стороны казалось, что ему совсем не стоит труда вгонять лопату, выбрасывать землю. О разговоре с начальством он, казалось, уже забыл.
Весть о предстоящем «обмене опытом» разнеслась по всей трассе. Выездная редакция областной газеты «Народная стройка» отвела целую полосу работе Сафрона Аггеича Гадеева, поместила его портрет. Старик долго глядел на свое изображение, неясно отпечатанное на тонкой желтоватой бумаге, и не решился свернуть из этой газеты самокрутку.
Зато директор МДС Горбачев небрежно швырнул номер многотиражки на стол в своем кабинете. На диване у него, развалясь, сидел Хвощин, попивал маленькими глотками шипучий квасок из граненого стакана. Одна пустая бутылка и вторая, опорожненная до половины, стояли на красном несвежем сукне стола.
– Хорошую сивку-бурку обратал наш руководитель? – говорил Горбачев, не скрывая желчной издевки. – Конечно, если дед поднатужится, он выкинет сверх плана еще полсотни кубометров земли… а нам их надобно полмиллиона. Обмен опытом – дело неплохое, да время ли? Сказать по совести, я охотно бы отпустил добрую половину этих лопатных новаторов по избам, а себе взял бы десяток-другой катков, скреперов, бульдозеров: в наш век машины понадежней.
Хвощин рассмеялся:
– Зря так смотришь, Валентин Данилыч. Соревнование – дело нужное, а как в нем обойдешься без обмена опытом?
– Я не против соревнования, да болтовни не люблю. На то трассе и дали выездную редакцию «Народной стройки», чтобы освещала работу, показатели разные. Зачем же целый день убивать на этот обмен? Народ устанет… к тому же перепьется кое-кто: какими на следующий день выйдут на работу? А нам каждый час дорог.
– Ничего, пускай люди поглядят на передовиков.
Хвощин налил еще из бутылки квасу, сделал большой глоток. Его дистанция прочно держала первенство, а Шебальский район был накануне завершения всех строительных работ. Горбачев по глазам начальника доротдела прочел его мысли и высказал их вслух:
– Уж не для того ль главинж раздул шумиху со стариком землекопом, другими передовиками, чтобы поднять свой пошатнувшийся авторитет?
Хвощин опять засмеялся и ничего не сказал.
По-другому новость о землекопе Гадееве восприняла трасса. Кое-где тоже посмеялись, но разговор о соревновании передовиков, как тотчас окрестили будущий обмен опытом, велся в лагерях всех двадцати шести районов. Шутники острили: «Ну-ка, Ваня, покажь мастерство, вдарь молотком по каменюке, чтоб пыль пошла!», «Поднажми, Настя, выдай класс! Скоро с тобой конь поделится навыком, как легче тачку возить». Однако вызов приняли не только землекопы, но и бригадиры, десятники, мостовщики, возчики, шоферы, мотористы, плотники, разнорабочие.
Узкие рамки задуманного Камыниным сбора были сломаны, точно перемычки под напором хлынувшей вешней воды. Стало совершенно ясно, что народу соберется много, и, чтобы не терять лишний драгоценный рабочий день, обмен опытом спланировали по-новому. В первой декаде июня Шебальский участок досрочно кончал строительство своего отрезка дороги. Событие это решили отпраздновать по всей трассе – к нему и приурочили обмен опытом.
