Текст книги "Осенние дали"
Автор книги: Виктор Авдеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 33 страниц)
По утрам перед началом работы землекопы, мостовщики, возчики частенько забегали в лес набрать сыроежек, белых, подосиновиков. Погода явно менялась, по ночам, а то и днем выпадали обильные теплые июньские дожди, и появлялись грибы – колосовики: в эту пору на полях как раз колосится озимая рожь. Через какую-нибудь неделю они пропадут почти до августа.
В середине недели по грибы собрался «медицинский» шалаш – все, кроме тети Палаги. Сопровождать женщин неожиданно вызвались Молостов, Жогалев и один молоденький землекоп. Узнав об этом, Варвара Михайловна раздумала идти. Опять техник. Маря Яушева еле уговорила ее.
– Чур, только не просыпать, – с вечера предупредил Молостов.
– У меня есть «будильник», – весело отозвался парень. – Мать вчера из деревни старого петуха принесла к празднику. Он с рассветом кукарекает.
Большинство рабочих жило на домашних харчах.
Рано утром, когда в соседней деревне Бабынино еще не выгоняли коров, Варвара Михайловна и «медицинский» шалаш, зевая и поеживаясь от ночного холода, наскоро умылись, собрали кошелки, лукошки. Возле щитка со стенгазетой их уже поджидали мужчины.
Негромко переговариваясь, тронулись в путь. Грибы стали попадаться тут же в лагере под елями.
– Следов на траве еще нет, – громко, не сдерживая голоса, сказала Маря Яушева. – Значит, мы сегодня первые.
– Должны набрать полные кузовки.
– Давайте, девочки, рассыпаться.
– Ой, масляник нашла. Ну, сосна-то отцвела, вот они и появляются. Шляпка сырая: не собрался бы дождь к вечеру.
Варвара Михайловна свернула чуть влево, к трем березкам, что неясно белели в редком тумане.
Густая, сизая, прохладная роса осыпала поникшую листву деревьев, и когда фельдшерица смотрела вдаль, то казалось, что там расстелили сушить отбеленные холсты. Высоко в серо-голубом небе слабо блестел месяц. Из сырой чащи негромко доносились редкие еще и какие-то особенно чистые голоса, словно птицы, будто оркестранты, налаживали себя на песенный лад. Звонкий, отчетливый звук послышался над Варварой Михайловной, и она подняла голову. На самом конце высохшего кленового сучка сидел дятел и, упершись жестким хвостом в ствол, необычайно проворно и бойко долбил его клювом: вид у него был как у барабанщика, играющего зорю. Такой же стук несся и с других сторон леса. Вот, закинув головку и раздув горло, с вершины ели подал задорную трель зяблик. Как бы в ответ ему из чащи сладко, грудным голосом отозвалась кукушка. Мокрая, росная трава холодила ноги, и то ли от утренней сырости, то ли от того, что не выспалась, Варвара Михайловна ощущала нервный озноб.
Она все время чувствовала на себе пристальный взгляд Молостова и понимала, что за грибами дорожный техник пошел исключительно из-за нее; это волновало Варвару Михайловну, вынуждало к осмотрительности. Она решила держаться поближе к Маре Яушевой.
Голос Забавиной позади заставил ее насторожиться:
– Идемте, Павел Антоныч, к деревне. Я там одно местечко знаю: белый третьего дня взяла.
– Грибницу оставили? – спросил Молостов.
– Оставила. Местечко такое – не пожалеете, – как-то по-особенному засмеялась она. – Вот тут сразу за оврагом.
Варвара Михайловна обернулась и встретилась со взглядом Молостова. Она сделала вид, что этим движением головы просто отмахнулась от комара, прибавила шагу, вошла в березнячок и услышала, как ответил Молостов:
– Нет уж, Клавдия Никитична, собирайте там белые сами. А я сыщу грибное место еще получше вашего. Посмотрим потом, у кого корзинка будет полней.
Справа под его сапогами затрещал кустарник. С шелестом брызнули капли росы с листвы. Жогалев весело и шутовато воскликнул:
– Я вам, Клава, составлю компанию.
– Мешать только будете!
– Я-то? Значит, не видели вы моей трудовой книжки: одни благодарности за отличность. Пойдемте со мной, такой гриб сыщем – слаще не бывает.
Говор стал затихать. Варвара Михайловна углубилась в сторону. Она тут же нашла свежую лилово-розовую сыроежку, хранившую в чашечке крупную хрустальную каплю росы. Шагов через десять попался березовик. То и дело Варвара Михайловна отводила руками нависшие ветви березы, орешника, и на лицо ей, на волосы, на платье летели светлые, душистые, холодные брызги. Какой сильный запах зелени стоял в лесу! В июне, одновременно с колошением ржи, по склонам оврагов и на берегах стариц зацветает дикий шиповник; Варвара Михайловна увидела непышный куст, покрытый бело-розовыми бутонами, матовыми от росы. Сколько аромата он источает! Вот в траве засветились золотистые лютики. От обильной росы, а также от дождя они всегда низко склоняют головки – чтобы влага не попала на пыльцу и не испортила ее. Немного дальше замигали белые зонтики дягиля.
Ощущение у Варвары Михайловны было такое, словно откуда-то из-за кустов, веток за нею следят серые глаза. Взгляд их она чувствовала почти физически, каждую минуту ожидала встречи с техником.
Туман между тем редел, бродил клочьями, словно зацепившись за низкие сучья. Месяц совсем побледнел и напоминал запотевший осколок зеркала, небо гуще налилось голубизной, и на нем выделились облака. Вот внезапно по низу облаков прошло неуловимое движение света, они нежно просияли: где-то там, за лесным горизонтом, разгоралась заря. За деревьями, в стороне деревни Бабынино, проиграл рожок пастуха: выгоняли колхозное стадо. Возле небольшой кучки прошлогоднего хвороста на бугорке под старой елью Варвара Михайловна увидела крупный белый гриб. Она радостно протянула руку с ножом и вдруг легонько вскрикнула: из-под шишки выскочил рыжевато-бурый зверек, шариком покатился к кустарнику. Это была мышь-полевка.
И почти тотчас кусты орешника с шумом раздвинулись, из них вышел Молостов: сапоги его были мокрые по колени, темные пятна от обильных росных брызг виднелись и на брюках, и на рукавах гимнастерки.
– С находкой вас, – сказал он Камыниной, несколько удивленно оглядывая полянку: видимо, слышал ее вскрик.
– Правда, хороший гриб? – проговорила Камынина, показывая ему низко срезанный боровик, стараясь побороть тревожное смущение.
– Зна-атный. Вас, Варвара Михайловна, не только люди, а и грибы любят.
– Вы скажете.
Ответ получился скорее невнятным, чем сухим и холодным, как ей хотелось.
– Говорю, что знаю. Вас тут любят.
Он теперь стоял так близко, как еще никогда не стоял, лишь в машине они сидели рядом. Ей казалось, что она слышит запах отросших русых волос техника, запах бронзово-красных выбритых щек. Губы его улыбались, а серые глаза потемнели и казались особенно сумрачными. Варвара Михайловна понимала, что должна оборвать этот разговор. Надо сказать обычное: «Покажите, а что вы собрали? Ну, я пошла, грибы ищут в одиночку». И уйти. Но что-то другое, более властное, сдержало ее от протестующих жестов, от резких слов. И товарки, как нарочно, замолкли, хоть бы аукнули; откликнуться бы им, напомнить Молостову, что она здесь не одна. Росистый лес глухо молчал. И, полуотвернув горевшее лицо, она как бы недоверчиво проговорила:
– Любят? Кто?
– Будто не знаете?
Где-то в чаще, за овражком послышался низкий, звучный голос Забавиной: «Ау, товарки. Ау!» Варвара Михайловна повернула голову в сторону овражка и не ответила. А Молостов взял ее руку, заглянул в глаза. Он хотел молодцевато расправить плечи, в игривой улыбке блеснуть из-под усов белейшими зубами – пустить в ход привычные средства, которыми покорял женщин, Забавину, но почему-то не смог. Вместо этого заговорил глухо, настойчиво:
– Зачем вы делаете непонимающий вид, Варвара Михайловна? Неужели вам еще слова нужны? Вы отлично знаете: я не могу без вас, – рот его зло дернулся.
– Вы… совсем забылись, – вспыхнув еще гуще, растерянно забормотала она и попыталась выдернуть руку, отступить. – У меня муж…
– Вы его не любите, – быстро перебил он и крепко, больно сжал ее запястье.
Варвара Михайловна возмутилась: это придало ей силы.
– Вам никто не давал права так говорить. Мы любим друг друга…
– Сознайтесь, замужество было вашей ошибкой, – упрямо перебил Молостов. – Я слышал, так люди толкуют. Ошибкой, Варя! Кто виноват, что мы встретились слишком поздно? Но мы должны… понимаете, должны жить друг для друга.
Она гневно, протестующе дернула подбородком, наконец вырвала у него руку.
– Вы… вы, Павел Антонович… с ума сошли. Совсем с ума. У меня семья, сын…
– Сын не преграда, Варя, вы сами знаете. Он всегда будет с вами, я полюблю его.
– Это, наконец, оскорбительно! Я вообще давно хотела сказать, что настойчивое ухаживание… вы не уважаете меня.
Почему-то она все-таки не уходила. Теперь, когда Молостов сказал то, что Варвара Михайловна сама подспудно чувствовала и в чем упорно не хотела себе признаться, она испугалась. Все полтора месяца работы на трассе она старалась уверить себя, что ее отношение к Молостову просто дружеское, ну… пусть с оттенком невинного кокетства. В последние дни она «поставила дорожного техника на место», показала ему, что по-прежнему любит мужа, как будто сама успокоилась. И вдруг словно повязка спала с ее глаз: неужели он прав? Вот как это далеко зашло? Выходит, надо делать выбор? Варвару Михайловну охватило страшное смятение. К такому резкому повороту она не была готова.
На краю полянки, за еловым подседом послышался треск сучьев. Оба, и Варвара Михайловна и Молостов, быстро поглядели на подсед. Техник вдруг наклонился, крепко обнял молодую женщину, жадно впился губами в ее полуоткрытый рот. Она схватила его за плечи, возмущенно, отрицательно замотала головой, хотела крикнуть – рот был зажат. Варвара Михайловна вдруг закрыла глаза, отдаваясь острому, запретному и мучительному наслаждению. Она поняла, что предчувствовала объяснение с Молостовым, где-то в тайнике души трепетно ждала его, боялась и, возможно, была бы разочарована, если бы оно не последовало.
– Ау-у! – раздалось совсем возле них.
Варвара Михайловна встрепенулась, испуганно, с силой оттолкнула Молостова, схватила лукошко. Из-за ельника вышла Маря Яушева: в руках она держала только что сорванные цветы.
– Смотрите, Варвара Михайловна, что я нашла: бровник из породы орхидей. Очень редкий цветок. А пахнет как! Я и ягод земляники… – и не докончила, удивленно подняв черную бровь.
От возмущения, растерянности Варвара Михайловна не могла ничего сказать. Белый гриб, срезанный перед этим, выпал, и она делала вид, что усиленно ищет его, украдкой, как бы мимоходом, оправляя волосы. Наконец она через силу произнесла:
– Ягод, говоришь, набрала?
Девушка не ответила и только переводила свои черные, диковатые и красивые глаза с техника на Камынину и обратно.
– Что ж, домой пора, – сказала Варвара Михайловна, все еще пунцовая, ни к кому не обращаясь; губы ее подергивались. – Так почти и не набрали ничего. Да летом и всегда-то грибов немного.
– Это верно. В жнитво, осенью, гриба куда больше, – охрипшим голосом поддержал ее Молостов. – Что ж, давайте в лагерь. Скоро и в рельс на подъем ударят.
Маря и тут ничего не сказала; губы ее большого рта были поджаты.
– Тогда пошли.
Варвара Михайловна ступила к тропинке. Не успела она сделать и трех шагов, как навстречу ей со стороны овражка словно выросла Забавина. Косынка ее сбилась назад, открыв гладко причесанные волосы с пробором посредине. Горделивое, чуть надутое лицо раскраснелось, грудь высоко поднималась: видно, она запыхалась – спешила, что ли. Увидев Молостова и фельдшерицу, она громко, ядовито проговорила:
– Это вы так… грибы собираете?
От неожиданности Варвара Михайловна вздрогнула, остановилась.
– Вы, Клавдия? – пробормотала она.
Глаза заведующей столовой под черными изломистыми бровями вспыхнули нехорошим огоньком, пышущие губы шевелились, готовясь сказать что-то едкое, уничтожающее, – вдруг за кустом она увидела Марю, которую до этого не заметила. Лицо ее сразу приняло испуганное, виноватое выражение.
– Маря, и ты здесь?
Девушка вдруг повернулась и пошла к лагерю. Молостов криво усмехнулся, недобро, пристально посмотрел на Забавину.
– Тебя, Клавдия, уж не медведь ли испугал?
Все это время Забавина избегала смотреть на него; сейчас она лишь потупила глаза. Варвара Михайловна поспешно направилась за молодежным бригадиром. Молостов, следуя за ней, бросил Забавиной через плечо:
– И грибов не набрала? Совсем залотошилась.
На полянку из кустов выпрыгнул Жогалев. Он с хохотом, шутовато обхватил Забавину за талию:
– Куда ж ты, землячка, сбегла?
– Отстань, липучий.
– Никак невозможно, приклеился. Теперь кипятком не отпаришь.
Забавина сердито отмахнулась локтем и тоже пошла к трассе. Шофер хотел ее вновь обнять, да разглядел затылок, спину Молостова и с ужимками, будто перепугался, присел за молоденький дубок. Затем выпрямился и как ни в чем не бывало тронулся за всеми по темному следу, проложенному в росной траве. Землекоп – обладатель петуха – где-то еще собирал грибы.
От лагеря донесся металлический лязг: там ударили билом в рельс – на подъем. Когда показались шалаши, Молостов догнал Камынину.
– Очень прошу вас, Варвара Михайловна. Встретимся после ужина у дуба возле речки?
– Нет, нет… – вырвалось у нее.
– Мы непременно должны поговорить, – угрюмо, решительно сказал Молостов. – Зачем вы… хитрите.
Он вновь стиснул ее руку. Варвара Михайловна хотела резко ответить: «Не смейте трогать», но жалко, испуганно оглянулась, почти прошептала:
– Хорошо. Запомните, только на пять минут. Да пустите руку, больно.
Не прощаясь, не кивнув головой, Молостов повернулся и крупно зашагал на Васютин переезд к дорожному мастеру. Варвара Михайловна огляделась тревожно, с измученным видом: не видел ли кто? Ведь сзади идут грибники. Она плохо соображала, словно человек, у которого неожиданно поднялась температура. До чего позорно держала она себя на полянке! Как могла позволить Молостову так обращаться с собой?! Она страшилась вспомнить о муже, о сыне, о доме. Да было ли с ней все это? Не померещилось ли?.. Варвара Михайловна запнулась, приостановилась на мгновение – и низко наклонила вспыхнувшее лицо, точно хотела от кого-то скрыться: она вспомнила поцелуй Молостова и вновь пережила всю его опьяняющую сладость. Странно: запаха табака от техника она тогда совсем не почувствовала.
Поляна у старой елки опустела. За деревьями красным жаром разгоралась заря, из-за осинника брызнули в небо лучи: взошло солнце. Проснулась бабочка, спавшая на лиловато-голубых колокольчиках, замигала крылышками и полетела. Недалеко, у Васютиного переезда, в сарае у дорожного мастера вперебой запели два петуха. Весь лес был наполнен птичьими голосами: пернатые приветствовали новый день.
XVIIВоскресное утро наступило безветренное, по-летнему горячее. Чистое небо не мазала ни одна серая тучка, ни одно рыхлое облачко. Высоко поднималась ясная синь, и не было ей предела. Казалось, вечно будет сиять солнце, устойчиво держаться вёдро. На участке шебальцев колыхалась огромная, празднично разряженная толпа, а со всей трассы подъезжали машины, самосвалы, до отказа набитые строителями. Из ближних лагерей народ валил пешком. Сухая дымная пыль висела в неподвижном воздухе, слышался многоголосый гомон, залихватские переливы гармоник, звон гитары: «культурники» захватили свою музыку.
Шебальцы радушно встречали гостей, с гордостью водили по своему участку. На протяжении двух тысяч двухсот погонных метров, ровно возвышаясь над землей красивой насыпью, тянулось широкое дорожное полотно. Проезжая часть его была одета белой щебенкой, на съездах и подъемах выложена ровным булыжником, бровки обочин аккуратно заделаны, два новеньких моста блестели свежим деревом. С обеих сторон участка шебальцы выкопали канавы, отделив его от остального шоссе, поставили перекрытия из березовых жердей, чтобы не заскочил на машине какой-нибудь лихач шоферюга.
– Экие вы, ребята, проворные, – завистливо говорили хозяевам приезжие. – Теперь котомки на плечи и по домам?
– Натурально. Отпразднуем – вот и прощай трасса!
Из Моданска приехали руководители.
– Я в Москве задержался, – говорил Протасов, медленно шагая по новому шоссе, и полуобернулся к Хвощину, который все старался приладиться к его неровному шагу. – Приемочная комиссия много нашла огрехов?
– Мелочи, Семен Гаврилыч. Почти ничего.
– Все-таки?
– В одном месте шебальцы неправильно уложили пакеляжный камень, ну и… неудачно вышла расклинка его околом. Опыт-то у колхозников в нашем деле небольшой. Разрыли, поправили… теперь кора добротная. В другом месте укатка оказалась недостаточной. В общем уладили все. А каково ваше личное впечатление, Семен Гаврилыч?
– Вот иду, не проваливаюсь. Но как машины пойдут – время покажет. – Протасов кивнул на Камынина. – Его спрашивай, он и главный «повар»… и ревизор твоей дистанции.
– Оценку мы дали вполне удовлетворительную, – поспешно сказал Андрей Ильич.
– Что-то вы слишком спокойно говорите, – недовольно заметил ему Протасов. – Вам бы как начальнику вообще следовало пример показать, вы же тянетесь на прицеле у соседа.
Шедший в этой же группе Горбачев сострил:
– Так и должно быть, Семен Гаврилыч. Ведь Андрей Ильич начальник временный. Настоящий хозяин доротдела – Николай Спиридоныч. Ну, вот его положение и обязывает идти в голове. Скоро и детчинцы закончат свой участок, тоже квашинская дистанция.
– Может, начнем? – сказал Протасов, глянув на часы. – Все готово?
– Ждем артистов из Моданска, Семен Гаврилыч, – тотчас ответил Хвощин. – Концерт запрограммировали.
– Открывайте торжественную часть, они как раз и подъедут. Небось народ пришел не только поздравить шебальцев и обменяться опытом. Молодежь и потанцевать не прочь. Чего их задерживать? Пускай уж для всех сегодня будет настоящий праздник. Видите, парить начинает? Не собралась бы гроза.
– Совершенно правильно. Замолаживает. Тогда я пойду распоряжусь.
И Хвощин, коротко, энергично размахивая перед животом руками, направился на широкое поле за обрезом, окруженное с трех сторон лесочком; в народе это место называли Зеленый зал. Группа руководителей во главе с Протасовым, не торопясь, проследовала к небольшой свежеоструганной трибуне, обтянутой спереди кумачом.
Действительно, начинало парить. Как-то незаметно небо заполнили рыхлые с подбоем облака, и его синь помутилась, точно ее пропитала пыльная мгла, поднятая тысячами ног строителей. Невесть откуда поналетели зеленые мухи, оводы; низко проносились стрижи, едва не чертя по сухой траве острыми крыльями. Многие лица землеустроителей блестели от пота.
Митинг начался.
Руководитель шебальцев доложил областному штабу о досрочном выполнении задания. Протасов вручил ему переходящее Красное знамя обкома и облисполкома. Затем Камынин выдал передовикам строительства ценные подарки, почетные грамоты. С ответным словом выступили знатные шебальские мастера.
После этого на трибуну стали подниматься застрельщики, новаторы, ударники с других участков: делились опытом, рассказывали, как проходят работы на их отрезках трассы. После землекопа Гадеева и суходревского мостовщика слово предоставили молоденькому весноватому шоферу с Загорянского участка Мише Грибову. Над левым кармашком его серенького пиджака скромно блестел комсомольский значок.
– Поделюсь и я с вами, товарищи… небольшим своим опытом, – начал он, волнуясь и поправляя ворот новенькой косоворотки. – Мне не в пример выступавшему деду-землекопу… да и мостовщику, эвон сколько им годов… я впервой на трассе участвую. Что я? Кончил семилетку – да и в колхоз. Откомандировало меня сюда правление нашего «Колоса» вместе с машиной. Теперь ежели сказать… как привыкли мы работать? Выдумку все ищут. Я и раскинул мозгой: вот бы пару лишних рейсов выкроить, обеспечить свой участок песком?! С чего начал? За день до выезда как следовает подготовил машину, захватил какие имел запасные части в ездку. В случае мелкой аварии холодный ремонт – на ходу. Самолично. Работал аккуратно, с полной нагрузкой, без подобных происшествий. Таким манером я за двадцать дней вывез триста десять кубометров стройматериала и сменную норму легулярно выполнял на двести процентов с гаком. За такое наш районный Загорянский штаб вручил мне переходящий красный флажок… вон он на машине. Обратимся вперед. Спрашиваю себя: «Все, Миша, выжал из трехтонки? Нельзя ли еще подкрутить какую гайку?» И чего ж придумал?
Безусое лицо шофера Грибова смущенно заалело, пухлые губы повела нерешительная улыбка: видно, ему неловко было выступать перед таким скоплением людей. Из задних рядов ему закричали товарищи, уже успевшие ради праздника распить бутылочку:
– Задохся, Мишка? Мотор перегорел?
– Жми на третью скорость!
Грибов сделал такое, движение, словно отодвинул парней. В толпе засмеялись.
– Свои перевозки я завысил аж… целиком в три раза. – Глаза шофера вспыхнули горделивой радостью, он наивно, доверчиво улыбнулся всем ртом. – Как достиг? Разобъясню. Обыкновенно все водители едут с трассы на кальер порожними, я ж решил не допускать. И вот на обратном ходу загружаю машину камнем, лесом и по указке прораба сваливаю на обрезе в положенном месте. Строителей иной подброшу… тоже экономлю им время. Сказать в открытую: наше руководство поначалу не повернулось ко мне лицом. «Тоже стахановец! Давно штаны длинные надел? Без тебя голова каруселью!» Только я не отступился, а тут комсорг подпрегся… Теперь у меня получился полный круговой оборот.
Парни сзади опять закричали:
– Качать Мишку!
– Премировать его гаечным ключом!
Следующего ударника Камынину не удалось послушать: окружили руководители участков, техники, десятники – кто с просьбой, кто за разъяснением, кто с претензией. Когда Андрей Ильич наконец вырвался от них, на трибуне выступала знакомый ему молодежный бригадир с Чашинского участка Маря Яушева. В руках она держала листок, очевидно соцобязательство.
– …Сами вы знаете, – сбиваясь, говорила она, – трасса обогащает опытом, трудовыми навыками. Верно? Нельзя сравнить только что пришедших из колхозов возчиков, землекопов, разнорабочих с теми, которые живут здесь уже недели. Так? Сменщики – чаще зеленая молодежь, как и все мы поначалу были, строительного опыта еще не имеют, долго приноравливаются, влегают в рабочий ритм. Правильно? И вот мы с девушками своей молодежной бригады даем обязательство не уходить с трассы до самого окончания. Мы призываем и вас, товарищи комсомольцы, присоединиться к нашему движению.
Сперва в одном месте, затем в другом вспыхнули аплодисменты, ветром пробежали по всей огромной, колыхавшейся массе народа. Хлопали Протасов, Хвощин, хлопали подъехавшие на грузовике актеры.
На трибуну поднялся скреперист из МДС и стал рассказывать, как удачно он применил лебедку своей машины для совершенно другого дела – забивания свай при постройке моста. Его сменил лучший бульдозерист моданской дистанции.
…Выступления передовиков кончились далеко за полдень. Заключительное слово взял Камынин. С высоты трибуны он окинул взглядом Зеленый зал, и сердце его радостно екнуло: сколько собралось народу! Значит, соревнование забрало их за живое?! А еще недавно почти все эти люди были заняты исключительно своим, крестьянским трудом – и вот уже заинтересовались новым делом, захотели узнать тайны других профессий.
– Все вы видите, какие мощные машины работают на трассе, – говорил он. – Тут и двухотвальные канавокопатели, и колесные скреперы, и грейдеры, и экскаваторы, и бульдозеры, и катки, и камнедробилки… словом, долго перечислять. Это наш передовой отряд. Однако вот мы устроили как бы смотр, обмен опытом не только механизаторов, но и работников ручного труда. Для чего? А для того, что мы, русские, любим смекалку во всякой, даже самой, казалось бы, несложной профессии. Кому-нибудь, может, покажется, что мы затеяли очень… незамысловатое дело. Вот старый землекоп Сафрон Аггеич Гадеев систематически перевыполняет норму, то есть сэкономил несколько суток для трассы. А если сотни землекопов станут работать по его методу – что получится? И если найдутся последователи у шофера Грибова – а я не сомневаюсь, что они завтра же появятся, да еще с новыми рационализаторскими предложениями, – ведь насколько мы увеличим переброску камня, песка, сохраним горючего, а главное – время выиграем! МДС, повторяю, у нас мощная. Да ведь стройка народная, на трассу вышло до пяти тысяч… целая армия, поэтому и ручной труд здесь играет немаловажную роль. А какую пользу принесет почин Мари Яушевой и ее молодежной бригады! Нам же каждый час дорог, уборочная не за горами, вот-вот сенокос наступит.
В Зеленом зале стало тише, задние ряды придвинулись поближе к трибуне, давно замолкла гармонь на обрезе у опушки. Камынин говорил коротко, сжато и свое выступление закончил следующими словами:
– Слушал я ваши речи и думал: что вам сказать? Спасибо? Но как благодарить людей, которые работают для себя? И все-таки я скажу вам спасибо. От себя лично, от товарищей по областному штабу, от других руководителей стройки. Вы нам дали урок того, что такое народная сметка. Ведь будь ты хоть семи пядей во лбу, как ни руководи, а народ всегда идет впереди тебя. Бывают времена, когда секрет хорошего руководства заключается в том, чтобы не мешать людям проявлять свою инициативу, энергию. Поэтому желаю вам всем и дальше развивать свою творческую мысль.
Официальная часть закончилась, Протасов собрался в Моданск. По дороге он решил осмотреть еще некоторые участки и пригласил в машину Камынина. Камынину пришлось согласиться. Последние дни перед празднеством в Зеленом зале он был чрезмерно занят, спал часа по четыре в сутки и не мог навестить Варю в чашинском лагере. Утешал себя тем, что повидается перед митингом, наговорится. Конечно, она придет к шебальцам: их дистанция победила. Догадается ли сразу его отыскать? И Камынин был весьма удивлен тем, что Варя не явилась. Что такое? Не заболела ль? Раз ему показалось, что в толпе мелькнуло ее лицо, креп-сатиновое платье в синий горошек. Обознался? Не могла же Варя прятаться? Урвав десяток минут, он сам прошелся по Зеленому залу, надеясь ее найти. Выглядывал и во время выступления передовиков. Спросить о жене Баздыреву или Марю Яушеву Камынину показалось неловким. Не увидел он и Молостова, плотника Порфишина. Что это чашинцы не почтили своих товарищей? Садясь в обкомовскую «Победу», Андрей Ильич последний раз вгляделся в обрез, кишевший народом, и подавил вздох.
Актеры драматического театра начали концерт прямо с грузовика. Зрители встретили их продолжительными аплодисментами.
