Текст книги "Осенние дали"

Автор книги: Виктор Авдеев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 33 страниц)

И, проворно подскочив к машине, стал закрывать борт.

– А ты делай стахановскую возку.

– Беспременно. Только сперва схожу в отпуск, покурортюсь у тещи в деревне, а то портки спадают.

– Небось на «левую-то» хоть сейчас готов? – засмеялся один из грузчиков, опуская лопату.

Шофер нажал на клаксон.

– Отправление дано, айда по местам согласно купленным билетам. Павел Антонович, вы в кабину? В кузов? На камнях неудобно. Может, вам желательно, Варвара Михайловна? Вот и красота: прошу к нашему шалашу.

Рядом с шофером Камынина села с чувством отвращения. Она бы охотно заняла свое место в кузове, но ее остановила обида на Молостова, то внимание, с каким он отнесся к Забавиной, она не могла перенести гордой, победной улыбки заведующей лагерной столовой. Да, конечно, Костя Жогалев рвач. Варваре Михайловне сделалось стыдно за свою недавнюю слабость; как она могла подумать об уходе с трассы? Ведь Андрей будет до конца строить шоссе? Значит, и ее место здесь. С Молостовым же надо прекратить встречи – и все. Он, кажется, особенно внимателен к Забавиной? Вот и пусть ухаживает… хотя, если рассуждать всерьез, что между ними общего?

Молостов еще минут на десять задержался, давая указания камнеломам. Затем приветливо обратился к Варваре Михайловне: хорошо ли устроилась? Она ответила сквозь зубы. Молостов похвалил ее, что села в кабину, вскочил в кузов рядом с Забавиной, и нагруженная машина, кряхтя и скрипя, медленно покатилась под увал.

XI

Оставшись в Моданске, Камынин еще позже стал приходить домой, чаще ночевал в районах или на трассе, по нескольку дней не срывал листки с календаря и не всегда знал, какой сегодня день.

В это утро Андрей Ильич заглянул на нефтебазу, а оттуда отправился на машинно-дорожную станцию, расположенную при выезде из города. Ему хотелось выяснить на месте, почему непрерывно портятся бульдозеры, скреперы, почему перерасходуется горючее. Директора МДС Горбачева он застал во дворе перед поломанным грейдером-стругом, привезенным с трассы. Рядом сконфуженно переминался белокурый здоровый парень с тяжелыми развернутыми плечами и блестевшим носом на перемазанном лице. Одет он был в засаленный комбинезон, кепочку-малокозырку и стоял, неуклюже растопырив ноги в больших и грубых ботинках.

– Что вот, Андрей Ильич, с такими ухарями делать? – ткнув в грейдериста пальцем, зло скривил тонкие губы Горбачев. – Что с него возьмешь? Вот если бы их… соколиков, штрафовать, сразу б поняли, как государственное имущество портить!

Камынин обошел струг. Нижний конец его ножа на месте скрепления с лемехом был сломан, крыло отвала погнуто. Ему стало жалко эту мощную, совершенно новую машину, так незаслуженно исковерканную.

– Как же вы, Юшин, нож сломали?

– Вышло… так, – невнятно ответил грейдерист и отвернулся. По тону голоса можно было понять, что он не ожидал для себя ничего хорошего. На него уже накричал директор МДС; узнав газик начальника строительства, Юшин подготовился к еще худшему разносу.

– Все-таки?

– Хотел захватить сразу побольше грунта, а там пенек оказался. Я не рассчитал – чик… и готово.

– Что ж ты не видел, куда перся? – грубо оборвал его Горбачев. – Дома глаза оставил?

Камынин жестом остановил расходившегося директора машинно-дорожной станции.

– Ругаться, Валентин Данилыч, тут бесполезно. Вы понимаете, Юшин, какой ущерб трассе принесла ваша невнимательность? Мало того, что потребуется ремонт струга, сварка ножа. Главное – он на некоторое время выбывает из строительства, а это означает прорыв на Спас-Деминском участке. А мы на вас рассчитывали, когда выдвигали грейдеристом. Огорчили вы нас, огорчили.

Юшин нервно мял в руках грязную кепку. Его поразил сдержанный тон Камынина, даже то, что главный инженер говорил ему «вы». (Известно, что у нас некоторые руководители усваивают «отеческий» тон «тыканья» с подчиненными и незнакомыми людьми, однако тут же быстро перестраиваются, коль собеседник оказывается выше их по служебному положению.)

– Понимаете, товарищ главный инженер, непривычное дело, – искренне сознался грейдерист. – Я ведь после семилетки в колхозе огородником был. Курсами нас в Суходреве только помазали: открыть посулили в прошлом году после молотьбы, а дотянули до весеннего паводка… где там было учиться? На скрепер я просился – дали струг… Дело-то уж больно непривычное.

Он оправился, поднял крупную беловолосую голову, и Камынин заметил, что в небольших голубоватых глазах парня проглядывало не одно только детское простодушие, а и сметка, чувство достоинства.

– Чаще, Юшин, к механику обращайтесь.

– Где его поймать на такой долгой трассе?

– Возьмите книжечку по теории, почитайте. Все так новое дело осваивают.

Презрительная улыбка подергивала тонкие выбритые губы директора МДС. Есть люди, которые на всех смотрят свысока, с чувством превосходства, считают, что они одни понимают истинное положение дел, – таким был Горбачев. Впечатление властности усиливали густые черные сросшиеся брови.

– Есть ли у Юшина время книжечками по технике заниматься? – своим резким голосом вмешался он в разговор. – Бедняга тут над романами потеет. Один закончил, сейчас «Золотую розу» прорабатывает… цветочками заинтересовался. Знакомка у него завелась на Чашинском участке. Моданская сама… целый план ему спустила по чтению. Днем-то насыпь возводить надо, так он ночью при костре…

На Юшина жалко было глядеть: его заросшие молодым пухом щеки, сильная шея пошли пятнами, простодушные губы дрожали, а кепку он смял в комок. Очевидно, директор МДС бесцеремонно коснулся самого деликатного места у парня: может, первой любви, которую он тщательно скрывал от всех? Камынин вспомнил: ведь, кажется, именно про этого грейдериста Варя говорила, что он «по уши» увлекся мордовочкой Яушевой? Он перебил Горбачева:

– Как Юшин за машиной ухаживал?

– Да вроде аккуратно. Смазывал вовремя… Зато сейчас «оторвал»!

– Вам следовало бы дать лопату и перевести в землекопы, – строго обратился Андрей Ильич к грейдеристу. – Но я надеюсь, что авария у вас случайная.

– Слово даю, – горячо сказал Юшин. – Товарищ Камынин, я ведь скреперистом хотел стать. У меня к стругу ну… не лежит душа. Вот не лежит – и все. Мне бы на скрепер. Я там и управление знаю.

Камынин подумал:

– Это, пожалуй, необычно… – Он повернулся к директору машинно-дорожной станции. – Есть возможность перевести?

– А какой смысл? – насмешливо, вопросом ответил Горбачев. – Чтоб и скрепер угробил?

Камынин усмехнулся:

– Дело любимое всегда хорошо выполняют. Может, действительно попробуем? Вдруг парень профессию на всю жизнь выбирает? Машинный парк наш вырос; вот построим шоссе – в области наверное организуется постоянный отряд строителей; такие, как Юшин, могут стать кадрами. А? Работа должна радовать человека.

– Если по совести говорить, кого она радует? – Горбачев простецким движением потер лысину, как бы показывая, что говорит не официально, а по-дружески. – Работа – необходимость, мы должны ее выполнять, да и все. Надо идти туда, куда пошлют. Потакать ухарям? Боюсь, далеко это заведет. Нашему брату, руководителю, либерализм, мягкотелость ни к чему.

– Все-таки давайте так сделаем, – сухо сказал Камынин.

Вид Горбачева показал, что он исполнит волю начальника строительства, хотя и не одобряет его уступчивости.

К Андрею Ильичу подошел дряхлый конторский сторож и сказал, что его вызывают к телефону. «Наверно, облисполком», – подумал Камынин, следуя за сторожем. Он поднял трубку.

– Вас слушают.

– А я тебя по всему городу разыскиваю, – донесся до него измененный мембраной дорогой голос жены. – Ты что же, не ожидал меня сегодня? Мы ведь условились на трассе.

Только сейчас Камынин вспомнил, что сегодня воскресенье. Варенька приезжала на прошлой неделе, они чудесно провели день. Затем Андрей Ильич еще раз навестил ее в лагере, супруги назначили новое «свидание». Как он мог забыть, дубина стоеросовая! Так мечтал об этой встрече и – нате вам! Вот осел.

– Когда будешь дома? – сквозь потрескивание в телефонной трубке звучал любимый голос.

– Скоро, – во весь рот улыбнулся Камынин, не сдерживая при постороннем человеке радость. – Вот закончу дела в МДС… К обеду? Раньше, раньше. Скоро.

Спустя полчаса Камынин на своем газике выезжал с территории машинно-дорожной станции. У ворот он увидел худую женщину с терпеливым выражением рано увядшего лица. За руку она вела бледненькую девочку с красной лентой в жидкой косичке, в стареньком, чисто выстиранном ситцевом платьице; немного отстав от них, вихрастый мальчишка лет двенадцати кидал камнями в голубей. Это была жена Горбачева с детьми. Камынин приветливо поклонился. Ходили слухи, будто директор МДС зачастил к молоденькой билетерше из кинотеатра «Октябрь», покупал ей дорогие подарки, и в семье у него недостатки, ссоры. Остановить бы машину, поговорить с Горбачевой, да уж больно домой скорей хочется попасть, – и Камынин поехал дальше. Цветов, что ли, купить жене или духов: как это там полагается? Вечно занятый, Андрей Ильич всегда забывал такие мелочи, особенно приятные женщинам. Чего больше: даже не брит. Он попросил шофера подвернуть к парикмахерской. В тесном зальце уныло, точно на похоронах, сидели клиенты. Ждать не хотелось, Андрей Ильич взял в гастрономе бутылку наливки «Золотая осень», коробку бычков в томате, – все рыбные консервы были в томате, – сыр, похожий на мыло, конфеты – словом, что имелось за прилавком.

– Объявился, пропащий? – с улыбкой встретила его Варвара Михайловна. – Так-то скучаешь по жене?

Она сидела на полу вместе с Васяткой, складывала из раскрашенных кубиков тигра. Ее каштановые с золотинкой волосы упали на лоб, она из-под них вопросительно посмотрела на мужа.

– Всё дела, – радостно ответил Андрей Ильич, снимая в полутемной передней кепку. – Веришь, как из воды вынырнул.

Васятка, большеголовый, как все дети, одетый в зеленый кашемировый костюмчик, стоя на коленках, захлопал в ладоши.

– Папа. Глянь, кубики. Мама купила.

– Ой, какие хорошие, – сказал Камынин и зачмокал губами с таким видом, точно сам бы с удовольствием поиграл в кубики, да ему не купили. – Мама твоя известная расточительница.

– Мы поиграем, папа, сами. Ладно? Потом тебе дадим поиграть. – Васятка затеребил рукав матери. – Теперь давай складем гараж.

Варвара Михайловна еще улыбнулась мужу, однако не встала навстречу, чтобы повиснуть у него на шее, как делала обычно после сколько-нибудь долгой разлуки. Она словно хотела сказать ему этой улыбкой: «Видишь, сын не отпускает» – и опять начала складывать кубики. Мальчик уже подвез жестяную облупленную машину и теперь отчаянно гудел, изображая папин газик.

Андрей Ильич, как только вошел, сразу заметил перемену, происшедшую в жене: она подрезала волосы. Вероятно, на трассе жарко было работать. Заметнее выступала ее тонкая шея, розовые, такие милые мочки ушей, загар на округленных, нежных щеках. Другим стал и взгляд карих, с янтарными бликами глаз. Отчего бы это? Ага. Покрасила брови и ресницы, «изуродовала» себя. Значит, едва приехала в Моданск, не заходя домой, – в парикмахерскую? Совсем самостоятельная стала, даже не посоветовалась, не предупредила. Андрей Ильич считал, что женщины, которые «мажутся», не имеют вкуса; как они не могут понять, что все их очарование, прелесть заключается именно в полнейшей естественности! Когда Варя возвращалась из косметического кабинета с широкими грубо-черными бровями, будто заново вставленными, толстыми ресницами, ее лицо казалось ему незнакомым, точно загримированным, и первые дни, пока вода, мыло постепенно не смягчали краску, он косился на жену несколько отчужденно.

– Давно приехала? – сказал он, обеими руками приглаживая назад густые волосы, казавшиеся от солнца совсем льняными. «Зря и я в парикмахерской не дождался очереди», – подумал Андрей Ильич, проводя ладонью по щетинистому подбородку. Он был так рад встрече, что даже решил не острить по поводу ее «штукатурки».

– В девятом часу утра.

– Значит, я только-только что уехал на нефтебазу. Задерживают, понимаешь, горючее для трассы.

– Мне Феклуша говорила.

Он нагнулся, чтобы поцеловать жену. Варвара Михайловна подставила губы.

– Ну, как там у вас на участке? – спросил он, присаживаясь на корточки. При этом не глядел на жену, а делал вид, что очень заинтересован гаражом из кубиков, в который сынишка заводил грузовичок.

– Ох, Андрюша, как народ работает! – словно обрадовавшись вопросу, оживленно заговорила Варвара Михайловна. – Смотреть любо! Маря Яушева, помнишь, чернявенькая мордовочка… впрочем, ты ее по Моданску еще знал, – так она со своей бригадой теперь около двух норм дает. Плотник у нас есть из колхоза, Порфишин… Елисеичем зовут. Пожилой, бородатый. Вызвался освоить вторую профессию и, представь, уже работает, да кем? Мостовщиком!

– Стало быть, план вытягиваете?

– И двести процентов нагоним, если вы создадите Чаше условия. А то у почтенного начальника доротдела товарища Хвощина любимчики появились. Вдруг, понимаешь, снял у нас два самосвала и передал на Шебальский участок. Как это тебе понравится? Авторитет себе создает, жаждет похвал от высокого начальства, премий. Конечно, шебальцы теперь вырвались вперед, а мы остались в хвосте. Разве это правильно?

Видимо, Варвара Михайловна успела стать болельщицей своего участка и, как все болельщики, потеряла чувство объективности. Андрей Ильич огорченно кашлянул, прочищая горло: вот он целую неделю не виделся с женой, а где ласки, слова нежности? Ему показалось, будто взгляд Вари изменился не только из-за окраски бровей и ресниц. Неужели все дуется, что не встретил? Конечно, свинство забыть о свидании с женой, но это ли причина? Может, заболела или… Когда Варя ходила беременная Васяткой, у нее тоже случались странные выходки. Нет. Там были внезапные перемены настроения, капризы, слезы, боязнь смерти от родов. Сейчас жена стала какой-то скрытной, неискренней. Недаром ведь он почему-то не может запросто поднять ее с пола, покрыть поцелуями щеки. А как они на трассе мечтали о предстоящей встрече дома, на квартире!

Ладно, вот подойдет обед, они выпьют по рюмочке наливки, усядутся на диване под фикусом, и он вызовет Варю на откровенный разговор.

Достав бритву, Андрей Ильич налил в зеленый пластмассовый стаканчик кипятку. Резко зазвонил телефон, поставленный на окно. Камынин снял трубку, сказал, как было принято в их области:

– Вас слушают.

Говорил он минуты две и все кивал головой: «Хорошо». Положив трубку на рычаг, Андрей Ильич торопливо стал собирать бумаги в портфель.

– Кто звонил? – спросила Варвара Михайловна.

– Секретарша Протасова. Хозяин вызывает в обком для отчета о трассе.

– Сегодня ж выходной!

– Значит, работает. Если запоздаю к обеду, ешьте без меня.

Он вынул из желтого рассыхающегося шкафа шелковую выходную рубашку в синюю полоску.

Бросив кубики, Варвара Михайловна легко поднялась с пола и, словно воспрянув духом, стала деятельно помогать мужу: сняла новый пиджак с плечиков, застегнула запонки на рукавах, поправила галстук. Оба молча занимались его туалетом. Когда Андрей Ильич стоял уже одетый и жена поправила орденскую колодку, удалила последнюю пушинку с борта пиджака, она прижалась головой и сложенными вместе руками к его груди и словно застыла, ожидая ответной ласки. Он взял в обе руки ее лицо, крепко поцеловал в глаза, в губы. Она обняла его за шею, шепнула на ухо: «Приходи скорей, я буду ждать. При-хо-ди». Смотрела Варвара Михайловна нежно, опьяняюще. Андрей Ильич со вздохом отстранился и открыл входную дверь.

«Конечно, просто устала на трассе, бедняжечка, – объяснил он недавнее поведение жены, шагая по нагретым солнцем деревянным мосткам и не догадываясь перейти на теневую сторону улицы. – А может, и я все преувеличил. Тоже голова несвежая».

XII

В приемной секретаря обкома Протасова, с тамбуром перед кабинетной дверью, похожим на шкаф, ожидая приема, сидели четыре человека: директор одного из заводов, управляющий банком, завуч педагогического института и незнакомый человек в пиджаке и косоворотке, – судя по широким рукам, рабочий.

«Да, в этом доме деловой пульс не замирает», – подумал Камынин, опускаясь на стул у окна.

Отсюда, с пятого этажа, ему была видна окраина Моданска, уходящее к горизонту поле, красная гусеница товарного поезда, ползущая к тонким фермам железнодорожного моста, голубая петля Оки, а ближе, под горкой, – парк. Камынину вдруг представилась вся их широко раскинувшаяся область с заводами, учебными заведениями, электростанциями, необъятными колхозными нивами, магазинами, больницами, промартелями. Из каждого районного городка, из каждой деревни сюда, в центр, приезжали хлеборобы, инженеры, врачи, зоотехники, рыбоводы с тысячами своих вопросов – всегда неотложных. Строительство шоссе – огромное дело, но оно лишь одна из спиц в непрерывно вертящемся колесе.

Зазвонил звонок, пожилая секретарша, неслышно ступая по натертому паркету, прошла в кабинет. Через минуту она показалась оттуда, как бы провожая предыдущего посетителя, капитана милиции, пригласила Камынина:

– Вас просят зайти.

Открывая дверь тамбура, Камынин вдруг схватился за небритые щеки: «Эка досада. Забыл». Протасов приподнялся ему навстречу, поздоровался через стол, покрытый красным сукном, с мраморным письменным прибором в виде Кремля, папками, стопкой книг. Андрею Ильичу показалось, что взгляд секретаря обкома лишнюю секунду задержался на его обросшем лице.

– Извини, товарищ Камынин, что беспокою в праздник, – заговорил он своим глухим голосом. – Вот сообщили мне, что послезавтра я должен выехать в Москву. Возможно, придется пробыть с неделю: дела есть в ЦК, в Совете Министров. Решил повидаться, узнать, как дела на трассе, какие успехи, чем болеете. График выполняете? Рассказывай, только не длинно, там еще люди ждут.

Камынин вынул из кармана записную книжку.

– График выполняем. Но…

– Недоволен?

– Недоволен, Семен Гаврилыч. Вот мы уже имеем итоги без малого за месяц; вижу, больше могли бы сделать, чем удалось. Первые две недели сильно рванули вперед, а затем – спад. Ткацкая фабрика забрала свои машины, пивзавод тоже, автобаза подводит. Загорянский район отправил с трассы чуть не третью часть народа, а замену им все не дает.

– Почему забрал? – нахмурив густые, толстые брови, перебил Протасов.

– Договор такой с колхозами: три недели поработают – присылают свежие кадры. Только одни специалисты закреплены до окончания стройки.

– Ясно. Дальше.

– Промбанк опять деньги задерживает, нечем с рабочими расплачиваться.

Протасов сделал синим карандашом пометку в большом блокноте, лежавшем на столе.

– Как используется машинный парк?

– Откровенно скажу: можно бы значительно лучше. Сами знаете, Семен Гаврилыч, осенью прошлого года мы получили десятки дорожно-строительных машин новейшей конструкции и… не успели еще их освоить. А Главное управление «забыло» прислать нам специалистов. Все время поломки. Сегодня утром пробирал одного аварийщика: нож сломал у струга. Позавчера у бульдозера гусеницу на пнях да сучьях порвали… распустилась.

– Худо. Мы, правда, учитывали такие вещи, когда решали на бюро немедленно приступить к постройке трассы и не откладывать ее еще на год, пока вырастут свои опытные кадры механизаторов. Ладно. Может, я в Москве достану хоть парочку специалистов.

Протасов размашистым, крупным почерком сделал новую пометку в блокноте.

Мелодично затрещал телефонный аппарат «катушка», установленный отдельно сбоку; Москва запрашивала сведения о подготовке области к севу. Пока Протасов отвечал заместителю министра, Камынин, желая показать, что он не слушает, чуть отвернулся. Вдоль окон во всю длину огромного кабинета вытянулись сдвинутые столы для заседаний, накрытые малиновой бархатной скатертью. Дверь в задней части вела в комнату отдыха, откуда имелся другой выход – в коридор. В углу, блестя дорогой отделкой, возвышался массивный приемник «Мир». Протасов положил трубку и продолжал разговор так, словно их не перебивали.

– Стройматериалы поступают?

– Со скрипом, – в тон ему ответил Камынин. – Пятовский щебеночный завод согласно постановлению исполкома областного Совета должен был отгрузить для трассы в первом и втором квартале три тысячи кубометров щебня. Тянут. Не справляются с выработкой и карьеры, Терехинский например. Железная дорога полностью обеспечила перевозку пяти тысяч кубометров, а водники задерживают, отговариваются недостатком свободных барж.

Стараясь ничего не упустить, Камынин рассказал о других неполадках, в частности о плохом снабжении трассы продуктами: «Лениво поворачивается облпотребсоюз». Затем, как бы вскользь, упомянул о достижениях.

– Как внедряете соревнование?

– Растет. Агитбеседы проводим.

– Есть новаторы? – И, увидев, что главный инженер молчит, Протасов продолжал, слегка нахмурясь: – Мало ищете. Еще раз повторяю, товарищ Камынин, если мы с вами не сумеем глубоко заинтересовать народ строительством, расшевелить его так, чтобы он стал проявлять творческую инициативу, нам в намеченный сжатый срок трассы не построить. Ясно вам?

– Ясно.

– Не забывайте о тех, для кого строите. На стыках больших дорог поставьте павильоны для пассажиров будущей автобусной линии «Моданск – Квашин», указатели с названиями населенных пунктов, километражем. В полевых условиях не мешало бы вдоль шоссе посадки сделать: березки там, липки, а то и яблони… чтобы от заносов оградить и ехать было не скучно.

– Боюсь, что это затянет наши сроки.

– Все привыкли кое-как: то ли стрижено, то ли брито? – Протасов едко, в упор глянул на Камынина. Тот смутился, потер заросшую щеку, подумал: «Намекает?»

– На живую нитку привыкли метать? Нет, уж пусть будет не только прочно, но и красиво. – Протасов поднялся с кресла, показывая, что прием кончен, и последние слова произнес стоя. – Вы должны помнить: прокладка шоссе – это как бы проба, испытание для всей области. Сумеем ли мы после войны, после фашистской оккупации самостоятельно поднять большую государственную работу?

Когда прием кончился и Андрей Ильич собрался уходить, Протасов нажал кнопку звонка, вызвал секретаршу. Открывая дверь тамбура, Камынин слышал, как Протасов давал ей задание: вызвать на провод первого секретаря Загорянского райкома партии; позвонить председателю облпотребсоюза, чтобы явился лично; связаться с щебеночным заводом.

«Значит, завтра на трассе будет полный порядок, – удовлетворенно подумал Андрей Ильич, спускаясь с лестницы в вестибюль. – А здорово он мне вклеил «не стрижено, не брито»! Как я впопыхах забыл? И Варюша не напомнила. Но ведь понимает небось, что не нарочно я?»

Домой он возвратился в самом хорошем настроении, предвкушая, как расскажет Варе о едком намеке секретаря обкома. В столовой его ожидал чистый прибор, солонка, хлебница, накрытая старой коричневой салфеткой.

– А где наши? – спросил он двоюродную тетку.

– Они уже отобедали, – ответила Феклуша, ставя разогревать на примус лапшу с мясом. – Васенька упросил маму сходить в горсад: в комнату смеха ему захотелось. Варвара Михайловна думали, вы поздно вернетесь, ну и согласились. Сказали, что скоро вернутся, пускай, мол, хозяин ждет.

Всю жизнь Феклуша прожила в родной деревне за Окой, а когда внезапно умер сын, завербовавшийся на Колыму, заколотила избу и приехала в город к двоюродному племяннику. Она приняла на свои плечи хозяйство, стряпню, вынянчила Васятку. Невысокая, худенькая, со следами оспы на лице, с золотыми дутыми серьгами в ушах, она, несмотря на свои пятьдесят лет, редко присаживалась: все горело в ее суховатых и крепких руках. Себя велела звать по имени: «Привыкла в деревне: Фекла, Феклуша». В семье Камыниных к ней привязались.

– Седайте за стол, Ильич. Зараз налью щей.

Родственников Феклуша упорно величала на «вы».

Есть Андрею Ильичу вдруг расхотелось. Хоть он сам велел жене не ждать и садиться за стол, в душе это его обидело. Он откупорил бутылку наливки «Золотая осень», выпил лафитничек, но пообедал без всякого аппетита.

Надумал было повидать начальника облдоротдела: кое-какие вопросы надо согласовать. Позвонил по телефону в контору, затем на квартиру – везде длинные гудки. Значит, проводит выходной на даче. Андрей Ильич раскис. Эка все не заладилось. Вот это называется «отдохнул в семье». Он остановился у старинного буфета, тупо глядя на резные дверцы. Достал пластмассовый стаканчик, мыльный порошок и начал бриться: надо взять себя в руки. Освежился одеколоном, взял с этажерки объемистую книгу «Дорожные машины», сел в спальне на клеенчатый диван под фикусом у окна и стал читать.

На затравевшей улице полусонно шелестели молодые липки, был виден деревянный тротуарчик, булыжная, в выбоинах, мостовая, старинные дома на противоположной стороне, вышка пожарной каланчи. Солнце, красное, распухшее, словно оно только что парилось в бане, уходило, за горизонт, чтобы подремать короткую июньскую ночку. И Андрей Ильич сам не заметил, как тоже заснул с открытой книжкой, облокотясь на валик дивана: сильно переутомился за эти дни, а тут еще наливка подействовала. Последние его связные мысли были: «Конечно, соскучилась, – сын, я понимаю… но могли бы меня подождать, вместе б пообедали, сходили в горсад». И секундой позже: «Надо облить из крана голову, а то еще засну…»

Открыв глаза, Андрей Ильич долго не мог понять, что с ним, где он находится. За окном было темно, с улицы в комнату вливался ночной свежий воздух, в телефонном аппарате на столе отражался луч месяца. Камынин был без сапог: наверно, еще вчера вечером сняла Феклуша. А где же Варя, сынишка? Неужто еще не пришли?

Он встал с дивана, зажег электричество. На их супружеской кровати, выпростав из-под байкового одеяла загорелую руку, спала Варя, и ее тонкая шея, открытая, с остриженными волосами, как-то наивно и беспомощно выделялась на белой наволочке; рядом с ней разметался Васятка, совсем сползший с подушки. Он очень любил, когда ему с вечера читали. На полу валялась раскрытая книжка «Венгерские сказки»: видно, читали, да так и заснули оба. Значит, Варя ждала его? Почему же не разбудила?

Сперва Камынин хотел было перенести сынишку за стену в никелированную кроватку с веревочной сеткой. Затем раздумал и только накрыл одеялом. Варя, наверно, сильно устала, а завтра чуть свет должен заехать Горбачев и отвезти ее обратно на трассу. Андрей Ильич достал из шкафа свежую простыню, расстелил ее на клеенчатом диване и улегся один. На этот раз он очень долго не мог заснуть. Может, его любовь, ожидание передадутся Варе, она проснется и придет к нему? Ну же, ну!.. Луч месяца исчез с телефонного аппарата, за окном засерел рассвет, подали голоса воробьи под застрехой, заворковали голуби, липки запахли росой, а он все курил, ворочался: нехорошо у него было на сердце.

Вторично проснулся Андрей Ильич поздно – вялый, потный, разбитый. Горячее солнце било прямо в глаза, в воздухе скопилась знойная духота. В спальне никого не было, пустой оказалась и столовая. На письменном столе он нашел записку жены.

«Милый Андрюша, ты вчера спал сладко-сладко, и я не решилась разбудить. Не дождался? Эх, ты! Измучился с этой стройкой? Васятка попросил почитать сказки, и я взяла его к себе. Я хотела дать тебе лишний часок отдохнуть, да не заметила, как сама заснула. Вот нехорошо вышло. Да? Мне так хотелось побыть с тобой, дорогуля, выспаться на твоей руке. Значит, до следующей встречи? Но когда? А сегодня я тебя поцеловала, ты только сморщился, будто муха села. До свидания, славный мой, приезжай к нам на участок. Захвати когда-нибудь и сынишку, ладно?»

Камынин повертел в руках записку, против воли отметил одну грамматическую ошибку и хмуро стал натягивать сапоги. Неискренностью, лицемерием дохнуло на него от этих строк.