Текст книги "Осенние дали"
Автор книги: Виктор Авдеев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 33 страниц)
С рассвета вновь полил дождь – обложной, мелкий, беспросветный. У чашинцев с шипением горел кухонный костер: над ним устроили фанерный навес. Столы, скамьи в «ресторане», сваленные позади дрова – все было мокрое. От низкого чугунного неба померк свет, и казалось, что опустились сумерки. С поникших берез, с обвисшего елового лапника лились зеленые струи, лес словно вымер. Редко где пискнет пичужка, пролетит шальной овод; застыли комары, забившись под древесную листву. Курослеп, ромашки на поляне закрыли чашечки, точно надели шляпы.
Строители сидели по шалашам, поругивали ненастье, курили самосад и вели тягучие беседы о наступившем сенокосе, о борьбе вьетнамцев против колонизаторов, о приостановке работ из-за нехватки камня.
– Как там сводка насчет погоды? – спросил Порфишин проходившего «культурника».
– Облачность с прояснениями. Кратковременный дождь… с утра до вечера.
В «медпункте» женщины отсыпались, лишь Варвара Михайловна, борясь с дремотой, читала сыну сказочку про Муху-Цокотуху.
Послышалось натужное гудение мотора, громыхание кузова, мягкий стук скатов: кто это приехал в такую грязь? Варвара Михайловна лениво выглянула из шалаша. Под мокрым сникшим флажком остановилась трехтонка с железными бочками и еще чем-то укутанным брезентом, с забрызганным радиатором. Открылась дверка, и из кабины, к ее удивлению, вылез Андрей Ильич. Не мерещится ли ей? Зачем он в такую непогодь покинул город? Его присутствие на трассе не высушит землю, все равно механизаторы, тачечницы, мостовщики будут сидеть по шалашам, палаткам, избам, пока вокруг не провянет. Андрей Ильич был в мокром, скоробившемся плаще, и от поднятого капюшона лицо его казалось похудевшим, озябшим. Он направился к «медпункту», и Варвара Михайловна еще заметила, что расхожие юфтевые сапоги мужа грязны по самые колени, словно он долго шел пешком по дороге.
Набросив Марину пластмассовую накидку, она вышла ему навстречу. Андрей Ильич не искал участковое начальство, хотел видеть именно ее, значит, у него имелись на это веские причины. Камынины, не здороваясь, свернули с открытого затопленного лужка, с торчащими из воды верхушками травы, и остановились почти тут же, у шалаша, на разбухшей хвое, под густой елью, с ветвей которой тихо и редко сочились капли.
– Что это ты надумал? – недовольно спросила Варвара Михайловна: обложной дождь, нездоровье сына действовали на нее угнетающе. – Или дома что случилось?
Андрей Ильич с минуту молча, пристально смотрел ей в глаза, словно старался запомнить на всю жизнь, и зрачки у него были радостные, а лицо просветлело и уже не казалось озябшим. Варвара Михайловна ждала ответа, не зная, что и подумать; от сырости она легонько содрогнулась, передернула плечами, Андрей Ильич вдруг обеими руками взял ее за щеки и нежно-нежно, даже с какой-то осторожностью поцеловал в губы. Она немного растерялась, почему-то-перешла на шепот:
– Что ты, Андрей?
Он еще раз длинно и молча поцеловал жену, и ей стало и досадно, и удивительно хорошо, как в девичестве.
– Забыла? А говорила, что никогда не забудешь.
– Да что, наконец? – Она готова была рассердиться.
– В этот день девять лет тому назад…
Она моментально вспомнила и зарделась: в этот день Варвара Михайловна дала согласие стать его женой. Девять лет назад они решили отмечать свою маленькую торжественную дату всегда и везде и еще ни разу не нарушили договора. И вот Андрей приехал на попутном грузовике, чтобы поздравить. Как она могла забыть? До чего же любовь к Молостову увела ее от прошлого!
Шофер вышел из машины и посмотрел в их сторону: видимо, он торопился, но не решался клаксонить, напомнить о себе начальнику строительства. Андрей Ильич беспокойно оглянулся на него. У Варвары Михайловны вдруг защипало глаза. Как всякая женщина, она не могла не оценить такого проявления любви и растрогалась. Что бы ни случилось в будущем, расстанутся ли они с Андреем мирно или поссорятся, она была признательна ему за эту счастливую минуту. Почему-то именно в эту минуту она совсем по-другому вспомнила слова Андрея о любви, долге, детях, которые он говорил ей здесь, в лесу, на прогулке, и которые она тогда выслушивала в основном лишь для того, чтобы возразить на них. Варвара Михайловна сложила руки, доверчиво, на глазах шофера, прижалась к груди мужа, счастливо ежа в улыбке губы, заглянула в глаза.
– А ты, значит, помнишь?
Андрей Ильич не ответил: у него дрожал подбородок, а в затуманившихся зрачках сияли нежность и мука.
Словно не было между Камыниными тяжелого семейного разлада, страшных сомнений, готовых смять, разбить всю прошлую жизнь. Казалось, вернулись их прошлые счастливые отношения.
– Почему ты не на газике? – спросила она, заботливо поправляя ему сбившийся галстук. – И сапоги грязные. В городе ведь тротуары.
– Отгул взял мой Петя сегодня. Да и неудобно гонять машину за тридцать километров из-за… я и пошел на дорогу: мол, кого-нибудь да встречу. И вот райпотребсоюзовскую трехтонку перехватил. – Андрей Ильич ласково погладил руку жены. – А почему ты не в своем плаще? Чья это накидка?
– В плащ я Васятку закутала. – И Варвара Михайловна тревожно продолжала: – Знаешь, Андрей, боюсь, что он заболел. Термометр мой землекопы разбили, но я чувствую по жару в головке, по глазам. Костюмчик-то его шерстяной ты взять не догадался.
– Васятку надо везти в город, – сразу меняя тон, сказал Камынин. Он мысленно укорил себя, что не захватил вчера сынишку. Ведь видел: нездоровится. Совсем замотался с трассой, а тут еще семейный разлад.
– Шалаш наш протекает, – виновато сказала Варвара Михайловна, решив, что нахмуренный лоб мужа и строгий взгляд относятся к ней: как же, мол, ты-то не доглядела?
Оба примолкли, встревоженно задумались.
– Завтра я приеду на газике и заберу его, – сказал Камынин. – Я бы и сегодня взял, да боюсь, застынет в машине. У водителя окно разбито, а нам еще надо забежать в Волчихино, продукты строителям сбросить.
Она покачала головой.
– Я не могу оставить его одного. Я тоже завтра поеду в Моданск. Выздоровеет – опять вернусь на трассу.
Шофер легонько кашлянул. Андрей сделал ему знак, поспешно и крепко пожал жене обе руки и почти бегом направился к сыну в шалаш. Он уехал через несколько минут, но Варвара Михайловна задумалась. Почему Андрей не поругался с ней еще в лесу, когда пошел слепой дождь? Ведь она видела, как он дергался, бледнел, кусал губы?! Любовь к ней дороже самолюбия? И вот приехал поздравить! Значит, способен на жертву? Да, но какое это имеет теперь значение? Она уже полюбила Павла… Ой ли? У Павла есть другая. «Мы непременно должны объясниться». По-прежнему Варвару Михайловну томила обида, ревность, и она часами подбирала те слова упреков и… нежного прощения, которые выскажет Молостову при ближайшей встрече. Сегодня вечером он опять явится, падет к ее ногам. Об этом она только и помышляла.
И все же Варвара Михайловна весь день не могла забыть посещения мужа – так оно тронуло ее и взволновало.
XXXПод реденьким дождем показались серые, мокрые ракиты Радованья, избы, антенна на этернитовой крыше деревенского клуба. Чашинский грузовик остановился перед сельсоветом. Молостов выскочил из кузова на землю, откинул с головы намокший капюшон брезентовика. Открылась дверца кабины, вышла Баздырева.
– Опоздали небось на совещание? – озабоченно сказала она. – По такой грязюке разве поспеешь?
Трасса проходила через единственную улицу деревни, и на ней сиротливо стоял брошенный пятитонный каток, у кювета – тягач, сгрудились машины, на которых с участков съехались строители. Очевидно, в Радованье недавно прошел ливень: везде под сырым ветром рябили свежие лужи, за лесок уплывала буро-черная туча. На ее фоне дым из трубы заводика вился резко-белыми завитками, напоминавшими зубную пасту, выдавленную из тюбика.
Представители участков собрались в большой комнате сельсовета. Здесь был директор МДС Горбачев, два инженера, руководители районных штабов, техники, прорабы, механизаторы – люди все знакомые друг другу, не раз встречавшиеся на трассе. Стульев, скамей не хватило, и народ расселся на подоконниках, в углу на корточках, вдоль сосновых зашпаклеванных стен. Было сильно накурено, а оба окна закрыты. Чашинцы действительно запоздали и разместились кто где мог.
Докладывал Камынин. Он стоял в углу, опираясь суставами пальцев на закапанный чернилами стол.
– …Из-за начавшихся дождей положение на трассе стало катастрофическим. Со всех участков мы получаем донесения, что транспорт выбывает из строя. Машины буксуют, тонут в грязи. Мост через Омутовку только сейчас кончают восстанавливать, у чашинцев, например, работа совсем остановилась, а вы сами знаете – не за горами и уборочная. Если мы к середине июля не управимся, может сорваться все строительство трассы, что мы, конечно, никак не должны допустить.
– Что «не должны», когда уже допустили, – проворчал чей-то голос от двери.
– Сейчас, – спокойно, твердо продолжал Камынин, – как никогда, успех дела решает транспорт. Весь транспорт надо бросить на подвозку стройматериала, камня. Но по таким дорогам могут ходить только тракторы. Тракторов у нас более или менее достаточно, однако прицепных тележек только семь. Как их распределить на все участки? Где взять новые? Имеется у нас, как вы знаете, еще две тележки, но обе стоят: повреждены бока, прицепы, а главное – нет резины. Что мы тут надумали? «Разуть» самосвалы. Всем известно, что самосвалы в грязь еле ползают, лишь горючее пережигают, а один совсем испорчен. Мы и решили с него… словом, с парочки взять запасные баллоны и этой резиной «обуть» тележки. Подремонтируем их, и, таким образом, еще два агрегата включатся.
Он опустился на стул под громоздким настенным телефонным аппаратом, достал из мельхиорового портсигара папиросу, но сломал две спички, прежде чем прикурил. Этим только и выразилось его волнение.
– Цепи б достать на самосвалы, – вздохнул заведующий Спас-Деминским дорожным отделом, – обмотать скаты, сами б кое-как пошли. Да где возьмешь?
Командиры строительства сосредоточенно молчали. Они сидели усталые, некоторые были по самый пояс забрызганы грязью. Один бригадир спал, привалясь к подоконнику, обрадовавшись сухому, теплому месту. Большеугонский техник осторожно вставил ему в рот карандаш, но, не встретив одобрения своей шутке, сделал преувеличенно серьезное лицо.
– Самое обидное, – с досадой вырвалось у пореченского прораба, – что работы осталось совсем мало. У меня катки давно пошли, каких-нибудь восемьдесят метров защебенить – и свертывай лагерь.
– Тут еще другое, – проговорила Баздырева. – О народе, товарищи, надо подумать. Какой день, почитай, совсем без дела томится. Мы уж турнир шашечников организовали. Маря Яушева стала вслух читать. Простужаться начали. Хорошо тем рабочим, кто по деревням в сухих избах живет, а каково лесовикам, вроде нас? Шалаши протекают. Э, что толковать! – Она решительно махнула толстой, короткой рукой, произнесла тише: – Уж делим этот хлеб, делим… подвозу-то из-за непогоды третий день никакого.
– Можно б, конечно, подводами подбрасывать, – сказал угаловский начальник штаба, – да кони пристали. После еще председатели колхозов замучили. Наседают: готовятся к хлебоуборке. Может, половину колхозников из ближних районов распустить по деревням? А если распогодится, мы их скорой рукой соберем обратно. Хоть сено покосят.
Наступило тягостное молчание. Не один из сидевших руководителей тайком вздохнул о людях своего района. Да, поберечь их надо перед страдой. Ох, дожди, дожди, неужели и август окажется мокрым? То ли туча зашла за окнами, то ли так начадили махоркой, но в сельсовете стало пасмурно.
– Это разве выход? – пробормотал ломакинский десятник. – Вот если бы кто подсказал, как прицепные тележки найти.
– Кто вам мешает? – едко ответил ему Горбачев, словно приняв его слова в упрек себе. – Отыскали же чашинцы каменные россыпи у себя под носом.
– Конечно, людей мы никуда не отпустим, – жестко сказал Камынин, и все, кто был в зале, насторожились: таким тоном начальник строительства редко говорил. – Сперва отвечу насчет перебоя с доставкой продуктов. Я сегодня утром был в обкоме у Протасова. Муку, мясо, картофель, жиры нам дадут близлежащие колхозы, а как дорога провянет, база им все вернет из трассовских фондов. Предложение же угаловского начштаба считаю более чем странным. Что значит «трасса» и «колхозные работы»? Разве это не одно и то же? Что, мы марсианам дорогу строим? Представьте себе такую картину: мы отпустим половину народа, а послезавтра вдруг распогодится? Потом неделю опять собирайся? Нет. Мы должны использовать каждый сухой час, каждую минуту, наладить транспорт, привезти камень. Строить и только строить.
– Верно, – раздались голоса.
– Разрешите мне, – проговорил Молостов, подымаясь от стенки, возле которой сидел на корточках.
Камынин низко, хмуро опустил голову, этим жестом давая ему слово.
– Товарищи, – сказал Молостов, выпрямляясь во весь свой высокий рост и расправляя широкие, ладные плечи. – Вот мы тут убиваемся: нет транспорта. Я имею в виду прицепные тележки… да и тягачи. А ведь у нас, что называется, под самым боком большие резервы.
Словно в темную комнату внесли свечку: все подняли головы. Молостов стоял смуглый, со светлыми волосами, загорелый; даже казалось, грязь на сапогах, на брюках не пачкала его, а подчеркивала какую-то особенную выносливость. На что уж Камынин, старавшийся не замечать чашинского техника, и тот повернулся к нему вполоборота.
– Почему бы нам не кинуть на перевозку камня скреперы? – продолжал Молостов. – Правда, дальние возки на них считаются нецелесообразными, используют их обычно на полторы-две тысячи метров. Но почему бы нам не рискнуть и на восьми-двенадцатикилометровые рейсы? Я уверен, что наши механизаторы не откажутся. – Он глянул в угол, где на корточках скромно сидел Юшин. – Как, Сеня, возьмешься?
Все головы повернулись к молодому скреперисту. Он неловко поднялся, смущенный всеобщим вниманием, облизнул губы, поправил борт замоченной дождем куртки и продолжал молчать.
– Что ж не выскажешься? Или нельзя?
– Почему? Можно.
Юшин пригладил льняной чубчик, переступил с ноги на ногу, заговорил увереннее:
– Машины у нас марки «Д-147», на пневматическом ходу. В каждый ковш допустимо загрузить по шесть кубометров камня сразу. Это очень дельно. Большие тонны стройматериалов можно перебросить.
– Слышите, товарищи? – продолжал Молостов, обводя глазами собравшихся. – Вот вам мнение специалиста. Вообще, говорят, не хватает у нас тракторов, тягачей? Давайте бульдозеры размонтируем и пустим, они могут прицепы таскать, ЗИЛы. Вот вам и мощная техника.
За бревенчатой стеной сельсовета заорал петух – к погоде. Командиры заговорили вдруг все сразу. Большеугонский техник хлопнул Молостова по плечу: «С меня сто грамм». Над Радованьем по-прежнему ползли хвостатые тучи, избы сутулились, мокрые деревья опустили потемневшие ветви, так же неподвижно стоял брошенный каток на безлюдной трассе, а лица строителей повеселели, народ стал подыматься, закуривать.
Кто-то поглядел в рябое от дождя окно.
– Как там? Не проясняется? – спросил его мухановский десятник.
– Лье-от.
– Ничего.
И тогда вдруг с табурета поднялся директор МДС Горбачев. Его лысая голова покраснела от прилива крови, энергичный, выбритый до блеска подбородок выпятился. Он резко, властно отчеканил:
– Этого я не допущу.
Камынин остановил движением руки возникший было шум.
– Почему, Валентин Данилович, не допустите?
– Машины и без того не по назначению используются. Трасса – не лаборатория, чтобы эксперименты делать.
Звучный бас из дальних рядов шутливо предложил:
– Может, пока устроить скреперы в гостиницу?
– Стройка еще не закончилась, – упрямо проговорил Горбачев. – Бульдозеры, грейдеры, экскаваторы и так слишком часто ломаются: механизаторы неопытные. Совсем хотите запороть машинный парк? А установится вёдро, на чем работать станем?
Вокруг сразу воцарилась тишина, и отчетливо раздалось тиканье ходиков на стене.
– По-моему, – сказал Камынин, не повышая голоса, – предложение товарища Молостова и высказывание скрепериста Юшина весьма рациональны, и я не вижу причин отклонять их. – Он тут же суше добавил: – Мысль насчет бульдозеров и скреперов, конечно, чрезвычайно простая, но… дорога ложка к обеду. Что же касается протеста директора МДС Горбачева, я думаю, он его сам снимет. Эксперименты прочно вошли в практику всех наших строек. Ведь берем мы машины не продукты с базара возить? Тем более что и механизаторы стали успешнее осваивать сложные агрегаты. Я – за предложение. Кто еще возражает?
Одобрительные возгласы командиров стройки были красноречивее всякого ответа. Баздырева тут же попросила себе «парочку» скреперов. Мухановский техник даже присвистнул: больно жирно захотела; а что другим участкам останется? Однако Камынин удовлетворил просьбу чашинцев: слишком плачевное у них было положение, да и плитняк рядом.
Громко переговариваясь, люди покидали прокуренный сельсовет, рассаживались по своим машинам; заурчали моторы.
Сумрачные облака расходились, образуя далекие синие прогалы, проглянуло низкое, красное, словно недовольное солнце. Дождик сеялся, лес за полем стоял темный от висевшей над ним тучи, но ветерок тянул теплый, и чувствовалось, что это брызжут последние капли. Огромная светящаяся радуга коромыслом изогнулась через все небо. Один конец ее уходил за дальний край леса, второй совсем близко опускался в свинцово-грифельную речку, и за его тройным прозрачным соцветием на том берегу отчетливо проступали два сарая. В деревню с поля возвращалось мокрое стадо, скотина мычала, под копытами чавкала грязь, а яркая, сочная трава дивно сверкала всеми оттенками радуги. По дворам слышались звонкие голоса, босоногие детишки плясали в луже, и в сыром воздухе уже вились комары.
XXXIВ лекционном зале областной совпартшколы шло совещание передовиков сельского хозяйства: проверяли готовность к уборке колосовых. Вентиляции в помещении не было; от духоты мало помогали и открытые окна. В перерыве народ повалил в буфет, к книжному киоску, но большинство вышло на улицу освежиться. Здесь, под сенью двух пышных серебристых тополей, росших у подъезда, и был устроен основной перекур.
С краю тротуара недалеко от каменных ступенек стоял Протасов, в штатском костюме, в темном галстуке поверх белой рубашки. Волосы его были гладко причесаны, заметно проступала седина на висках. Он курил папиросу и слушал председателя богатого колхоза – пожилого человека с золотой звездочкой на толстой груди. Стоявшие вокруг передовики не вмешивались в разговор, но кое-кто из них вдруг начинал улыбаться остроумному словцу. К этой группе подошел Хвощин, пытаясь протиснуться в передний ряд. Дорогу ему заслонял кряжистый бригадир с депутатским значком на черном пиджаке. Хвощин был в полувоенном выходном кителе и весь сиял ярко начищенными сапогами, пробором в рыжих волосах, куцей орденской колодкой, выбритыми до блеска щеками, лоснившимися точно луковичная шелуха.
Разрозненные мутно-голубые тучки застыли над железными крышами старинных домов, тень от двух тополей на тротуаре не шевелилась. Солнце припекало нестерпимо, влажный воздух казался тяжелым: на улице тоже было душно. Чувствовалось, что к вечеру соберется гроза.
– В общем и целом, – неторопливо говорил председатель с золотой звездочкой, – и лобогрейки, и косы, и тягло в полной готовности: хоть завтра начинай выборочную. Да видите, Семен Гаврилыч, мокрядь какая? Хлеба не вызревают, совсем гнилое лето. И с народом еще беда: трасса держит. Мы уж начали потихоньку выуживать кузнецов, плотников, трактористов, ну… маловато. Может, отпустили б хоть половину?
Затянувшись папиросой, Протасов кивнул на Хвощина:
– Его проси. Он там распоряжается.
Председатель колхоза повернулся к начальнику облдоротдела. Кряжистый бригадир чуть отступил, и Хвощин ловко выдвинулся вперед. Он широко улыбнулся, словно ему сказали что-то в высшей степени лестное.
– Нельзя, товарищ Пупков, – заговорил он с важностью. – Небось ты ж из своей «Победы» по нашему шоссе в Моданск хлебопоставку повезешь? То-то. Не для себя ведь строю.
– Неспешно больно ползете. Чистые жуки.
– А ты как по грязюке, по лужам скачешь – зайцем? Походатайствуй за нас перед Ильей-пророком, – указал Хвощин на тучки, – пускай сдаст в архив свой гром. Две сухих недельки – и дадим рапорт: трасса готова!
Стоявшие вокруг передовики засмеялись. Хвощин еще ближе протиснулся к Протасову, заговорил о нуждах строительства. Председателя «Победы» отозвали, и начальник доротдела полностью завладел вниманием секретаря обкома.
– Может, и кончили бы шоссе, Семен Гаврилович, да строим ведь впервые, ну и кое в чем дровец наломали.
– Сам признаешься? – улыбнулся Протасов. Хвощин юмористически, с виноватым видом развел толстыми короткими руками.
– Куда денешься? За чистосердечное признание и на суде скощают. А с другой стороны взять – не один я виновен, на трассе есть кое-кто и поглавнее меня. Стояло вёдро, надо было каждый час использовать, каждую минуту в стройку вбивать: тянуть полотно, рыть кюветы, мостить – ведь какую богатейшую технику нам Москва в прошлом году отпустила! Камынин же все подъезды чинил, силы расстанавливал, опытом обменивался…
– Мост-то на твоей дистанции завалился, – сказал Протасов.
– Вы мне теперь небось до смерти не забудете этот мост. Обвал мог случиться и на моданской дистанции. Если б сейчас наших солдат в ермаковские кольчуги одеть, смеяться б стали? Потому что кольчуга пулю не сдержит. Чего ж никто не смеется, когда самосвалы, тракторы, многотонные автомашины газуют по деревянным мостишкам? Те, бедняги, трясутся как припадочные: рассчитаны-то на лапти да колымаги. Опять же сказать: я ведь хозяйственник. Почему Камынин как главинж в свое время не озаботился мостом через Омутовку? Доверился Молостову, а тот и подвел нас… человек в районе новый. Может, я виноват, что и денежки у Промбанка не сумели вырвать? Хорошо, что к нам недавно сам товарищ Мухарев приезжал… Помните небось – из Главного дорожного управления при Совете Министров Российской Федерации? Сколько я ему лично расписывал, какая в области охота: можно сказать, выманил из Москвы. У меня он и останавливался. – Хвощин сделал значительную паузу. – Ну… подпер нас, дал полмиллиончика на стройку.
– Ловко, – одобрительно сказал кто-то.
Протасов подошел к урне, бросил туда докуренную папиросу, говоря на ходу:
– Слух есть, ты и с моданскими хозяйственниками все связи пустил в ход: что трассе нужно – в большинстве к тебе, на квашинскую дистанцию, идет.
– Пустое болтают. Скрывать не стану: знают меня по области, что попрошу – сделают. Мы держим переходящее знамя – вот кое-кто и пытается замарать.
– Что ж, выходит, прав был он, – кивнул Протасов на заведующего промышленным отделом обкома. – Тебя надо было выдвигать начальником стройки? Стало быть, ошиблись?
Внутри здания раздался продолжительный звонок.
– Перерыв кончился, – проговорил кряжистый бригадир.
Передовики потянулись в здание. Протасова взял под руку редактор областной газеты. Хвощин остался сзади, его окружили.
– Значит, дорожный бог, перемены у вас будут на трассе? – громко спросил председатель «Победы». – Жидковатым оказался молодой руководитель?
Хвощин не ответил и лишь усмешливо сощурил глаза.
– Супротив тебя разве устоять? – Председатель крепко сжал его руку повыше локтя. – Дока мужик. Помню, помню, чай, вместе вот тут в совпартшколе гранит науки грызли.
– Я еще не забыл, как мы с тобой и в церковноприходскую бегали. В селе Богородском. Сумку через плечо – и айда.
– Было.
– Что, Николай Спиридонович, – подошел к Хвощину знакомый уполномоченный из Министерства заготовок. – Тебя еще куда-то выдвинули?
В другой группе говорили:
– Слышно, Камынина с работы снимают: затянул стройку. Что ж, верно.
Каменное крыльцо совпартшколы опустело.
Душные грозовые облака, казалось, давили землю, зной жег насыщенные влагой проплешины у заросших жирной лебедой и дурнопьяном заборов, чистые, будто вымытые с мылом тротуары, стены кирпичных домов, видные издалека новостройки, башенные краны. Шумно проезжали машины, от бензинного перегара едко першило в горле.
